Шлем Искандера четвёртая глава

                1

– Ну и где она, эта твоя забава? Стоило трястись пять миль на телеге, чтоб торчать тут среди ночи как ненормальным?
– Руфус, замолчи! Хочешь собак разбудить? – раздался в ответ сдавленный шёпот с верхушки высокого каштана. – Проб, закрой рот этому нормальному, а то он нам всё дело загубит.

Рослый римлянин могучего телосложения почесал свой затылок обеими руками поочерёдно и, осознав, что от него требуется, схватил левой рукой за шею менее рослого римлянина, а правой зажал ему рот, потом предложил на выбор:
– Либо ты будешь молчать, либо я тебя отправлю обратно в Рим пешком. Согласен?

Руфус, менее рослый римлянин, в знак согласия мычал. И хотя было не совсем понятно, с чем именно Руфус был согласен: молчать или идти пешком в Рим, но Проб отпустил его. Тот, отдышавшись, шёпотом заявил, что и Проб, и залезший на дерево Метелл – идиоты. Он никаких дел с ними отныне не желает иметь. И тут же, задрав голову, спросил у Метелла  тем же шёпотом:
– Ну что? Ещё не вышла?
– Кажется, вышла… Подожди… Плохо видно… Я поднимусь чуть повыше… Вышла, вышла!
– Что они делают?
– Обнимаются… Целуются, кажется… Направились к беседке… Не видно… Вошли в беседку…
– Начинай петь! Давай! – задрав голову, нетерпеливо потребовал Руфус.
– Рано ещё. Пусть у них дойдет до горячего, – ответил сверху Метелл.
– Да уже, наверняка, дошло.
– Они что, кролики?.. Всё, я спускаюсь.

Ночной наблюдатель мягко спустился с каштана на каменную ограду, так же мягко спрыгнул наружу и оказался рядом со своими двумя друзьями.
– Подойдём как можно ближе к беседке, – всё так же шёпотом предложил он.

Загородная вилла префекта римской стражи Атта Септиния Флакка стояла погруженная в ночную тишину. Только стрекотания цикад да кузнечиков негромко звенели в неподвижном воздухе. Полная луна отбрасывала на изгородь три крадущиеся тени. Вот они слились в одну и остановились.
– Проб, поставь фалернское и нагнись, – шёпотом скомандовал Руфус своему могучему другу и, вскочив ему на плечи, заглянул за ограду. Тут же спрыгнул назад. – Мы как раз напротив беседки. Давай, Метелл, запевай.
– Подождите, зачем же мы притащили с собой фалернское? – Проб вынул пробку и удивленно воскликнул:
– Да оно уже изрядно отпито! Твоя работа? – он схватил за ухо Руфуса.
– Как я мог отпить, если вино было у тебя? – извиваясь, огрызался Руфус. – Сам, наверное, нечаянно и отпил.
– Как я мог нечаянно…
– Прекратите, потом разберёмся, – прервал их спор Метелл. – Давай кувшин сюда.

Сделав несколько добрых глотков, он передал кувшин Пробу, закрыл глаза, помассировал левой рукой лоб и, выждав пока друзья утолят жажду, запел детским голосом, нарочито шепелявя:

К старенькой бабушке ночью малец
Через ограду в беседку залез.

Надрывно залаяли на вилле собаки, но трое друзей уже не обращали на них ни малейшего внимания. Обнявшись за плечи, они подпрыгивали на месте, это у них называлось почему-то скифскими плясками, и орали в три глотки:

«Бабушка, я не усну при луне,
Песенку спой колыбельную мне».

– Представляю, как сейчас удивился Катон! – кричал Муций Руфус. – Приятно, клянусь златыми кудрями Венеры, осознавать ему, что он не один, что его верные друзья всегда рядом! Продолжай, Метелл!

И Метелл тем же дурашливым голосом продолжал:

Просьбу малец вновь и вновь повторял,
Пальчиком в носике он ковырял.

На вилле всё уже пришло в движение: зажглись огни, послышались голоса стражи и даже бряцание оружия.
Но три друга за оградой продолжали свою скифскую плясовую:

Бабушка мальчика не поняла
И для чего-то одежду сняла.

К беседке с зажжёнными факелами бежала вооружённая охрана под командой управителя виллы Аннелы.
Но друзья по ту сторону ограды не видели этого и, отплясывая немудрёный скифский танец, продолжали орать:

Громко заплакал в ночи карапуз:
«Я голых бабушек очень боюсь!»

В это время по ту сторону ограды из беседки выскочила женщина. По-видимому, героиня этой простенькой песенки, а именно бабушка. Бабушка оказалась действительно голой. Было ей лет около тридцати, или немногим более. Даже ночью при луне нельзя было не заметить, что она имела идеально сложенную фигуру и густые вьющиеся светлые волосы.
– Стража! – закричала бабушка. – Помогите! Насилуют! Спасите!
– Кто тебя насилует? Ульния! Что ты такое кричишь?! – это уже выскочил из беседки карапуз.

Карапуз тоже был голым.
– Насилуют! Помогите! – еще громче закричала бабушка.

Она острыми коготками быстро провела по ложбинке между своих грудей – брызнула кровь.
– На помощь! – бабушка резким движением руки процарапала лицо опешившему карапузу и бросилась бежать навстречу охране.

Карапуз тоже побежал, но в другую сторону. Поскольку боги наделили карапуза высоким ростом и атлетическим сложением, он легко перемахнул через ограду и, обернувшись назад, громко крикнул:
– Прощай, любимая! Убью при встрече!

И уже тише:
– Всё лицо, дрянь, разодрала!

Так же легко перемахнул через ограду и погнавшийся за карапузом управитель виллы Аннела, успев до этого приказать охране выйти на дорогу через главные ворота и искать насильника, пока не загаснут факелы.

Карапуз со своими певчими друзьями, не став даже выяснять между собою отношений, быстро побежали вниз по дороге.
– Катон! Подожди! Я вас узнал! Остановитесь! Это я, Аннела, – кричал им вслед управитель.

Голый карапуз по имени Прокул Порций Катон, узнав голос бывшего раба их семейства, а ныне вольноотпущенника Аннелы, остановился. Остановились и его друзья. Их веселье как-то само собой сошло на нет.
– Как потеете? Салют! – подбежав, поздоровался Аннела. – Зачем вы устроили этот переполох? О! Да с тебя, Катон, хлещет как с раненого кабана! Пойдем, здесь в двух шагах родник. Вы хоть понимаете что натворили?
– Аннела, я её не насиловал! – одной рукой Катон прикрывал причинное место, другой – размазывал кровь на щеках и груди.
– Ха! Конечно, не насиловал. Её вообще никто не насилует. И без насилия люди прекрасно обходятся. Но как это всё будет преподнесено Флакку? Вы понимаете, во что вляпались? Сними-ка, Метелл, свой фокале. Ну-ка, Катон, подойди поближе к роднику, – Аннела, смочив в воде шейный платок, принялся приводить в порядок лицо незадачливого любовника, исцарапанное голой бабушкой, видимо, в припадке неконтролируемой животной страсти.
– Скажи, Аннела, а не схватит ли нас здесь стража? – настороженно спросил Руфус.
– Наша стража? Да ты что? Они сейчас забьются подальше в рощу падубов и будут сидеть где-нибудь на травке, пока не прогорят факелы. Никто из них и не подумает лишний шаг сделать из-за этой стервы. Я ведь сразу понял, что это именно вы тут развлекаетесь.
– Как ты мог догадаться?
– Вашу сумасшедшую компанию весь Рим знает. Кто бы еще сообразил соблазнить жену префекта Римской стражи, жену самого Атта Септиния Флакка?! Нет, соблазнять-то её, конечно, и до вас люди додумывались, но чтобы с плясками и песнями на всю округу! Кто же кроме вас? – Аннела закончил возиться с расцарапанным личиком карапуза и вернул Метеллу его фокале. – Так, Катон, лицо твоё теперь почти в порядке. Не знаю, правда, успеют ли зажить эти боевые раны.
– До чего успеют зажить?
– До твоей казни. До чего же еще? Да возьми и надень чью-нибудь тогу! Нет смысла голому стоять: твоя матрона давно уже ушла со свидания. Или не заметил?

Метелл снял свою тогу и помог другу облачиться в неё. Сам остался в одной тунике.
– Неужели всё так серьезно? – негромко спросил Катон.
– А как ты думал? Ульния Терция скажет Флакку, что ты её изнасиловал… Боги Олимпийские! Да перед ним дрожат не только сенаторы, но и суффекты! Как вам пришло на ум так шутить с его женой?
– Аннела! Я всего лишь хотел разочек пообщаться с Ульнией. Разве годится, что весь Рим её хвалит, а у меня даже мнения своего на этот счёт нет? Откуда я знал, что эти три идиота устроят здесь скифский перепляс? Кстати, откуда вы, ослы безмозглые, узнали, что я тут?
– Это я их привез сюда, – признался Метелл. – Я случайно подслушал, как три дня назад вы сговаривались с ней за колонной портика в Большом цирке. Потом забыл. А сегодня, когда ты отказался пить в «Кабане» и потом внезапно исчез, я вспомнил. Подумал, почему бы нам не повеселиться, да и тебя заодно не рассмешить?
– Повеселились, недоумки? Рассмешились?
– Не волнуйся, Катон, мы что-нибудь придумаем, мы тебя не бросим, – успокаивал друга Метелл. – На, выпей. У нас тут есть немного фалернского…
– В Стикс вас с вашим фалернским! Они придумают! Они меня не бросят! Вы себя не бросьте! Неужели до вас ещё не дошло, что вы ничуть не лучше меня выглядите в этой истории? Разве что рожи не поцарапаны. Ульния обязательно скажет Флакку, что насильников была целая банда.
– Зачем же она сама пришла ночью в беседку на свидание с бандой?
– Ни в каком свидании она не признается. Просто ей было тоскливо одной без мужа, вот и решила прогуляться в саду при луне. И вдруг …
– Послушай меня, Катон, – перебил спорщиков Аннела. – Я получил свободу от твоего отца и ношу теперь ваше родовое имя. Твой отец, да продлят боги его жизнь до ста лет, нашёл для меня денежную службу у Флакка, и я теперь кормлю всех своих родичей во Фракии. Я умею быть благодарным и попытаюсь сделать всё, чтобы выпутать вас из тенёт, которые вы сами себе же и расставили. Но нам нужно торопиться. Флакк должен возвратиться в Рим в полдень… Как вы сюда прибыли?
– Я верхом, – ответил Катон, – на Пирате. Он припнут здесь в роще неподалеку. А этих безголовых дуралеев не иначе как перебравший Бахус пинками гонял по окрестностям Рима.
– Мы на вознице приехали, – Метелл словно даже обиделся, что Катон не совсем правильно указал способ их передвижения. – Он нас здесь будет ждать хоть до утра.
– Ага, хорошо, – решительно сказал Аннела, – тогда, Катон, я беру твоего Пирата и скачу к вам. Отца нужно поставить в известность немедленно. Он голова! Но и ему нужно время для обдумывания. А вы подъезжайте следом за мной на вознице.
– К Сальвию Порцию Катону? Ночью?! – изумленно воскликнул Метелл. – Да он же нас сразу убьёт! Скажи, Катон!
– Нет, – возразил Катон, – не сразу. Сначала отец объяснит нам, что Рим возвысился над миром благодаря высокой морали римлян, перечислит всех наших славных предков, которые этой морали следовали неукоснительно, и только уж потом убьёт.
– Конечно, убьёт, – согласился Аннела. – За ваши выходки когда-нибудь он обязан будет вас убить. Но есть всё-таки надежда, что не в этот раз. Если же вы попадете в лапы Флакка, надежд не останется никаких. Словом, я скачу к отцу, а вы следом. Я проеду в город через Эсквилинские ворота, а вы – через Кверкветуланские. Лица прикрывайте. Особенно ты, Катон. Все всё поняли?
– Поняли, – уверенно закивали головами друзья.

Как показали дальнейшие события, не все всё поняли, а вернее, все не поняли ничего, поскольку через некоторое время вся четверка оказалась не в доме Катона, а в таверне «Непьющий кабан». В отличие от того кабана, в честь которого когда-то была названа таверна, друзья оказались пьющими. А еще драчливыми.

Достойных противников для них, к сожалению, в «Кабане» не оказалось, разве что около десятка клиентов сенатора Меммия Гемела. Клиенты Гемела веселились здесь, по всей видимости, уже давно, хотя для драки, если хорошенько присмотреться, были ещё вполне пригодны. Но всё испортил откуда-то появившийся Атилий, управитель дома Катона. Он передал приказ последнего немедленно явиться всем домой.
 
Несмотря на позднее время – был второй час третьей стражи – в доме Катонов горели огни. Атилий провёл неугомонных ночных пилигримов через атрий во второй двор, а оттуда в освещённый триклиний.

По просторному залу, разделённому надвое восемью колоннами драгоценного нумидийского мрамора, в одиночестве расхаживал Сальвий Порций Катон. Когда к нему ввели в растрепанных чувствах и в таких же растрёпанных одеждах полуночников, он остановился, оценивающе осмотрел доставленную к нему публику и пригласил смущённых гостей не стесняться и располагаться кому где удобно.

Троим доставленным было удобно остаться стоять на ногах, и только Муцию Руфусу оказалось удобней опереться спиной о стену, затем сползти по ней и расслабленно рассесться на полу, как раз в том месте, где лихо отплясывали вакхический танец мозаичные нимфа и сатир. Управитель Атилий неотрывно смотрел на хозяина, готовый выполнить любое его приказание.

В проеме двери, ведущей на кухню, периодически возникало лицо испуганной пожилой женщины и тут же исчезало.
– Ничего, дети, что я отвлек вас от отдыха и пригласил в столь неурочный час к себе, – тихо спросил Катон-отец и широким жестом показал на круглый мраморный стол и три просторных трёхместных ложа на золочёных постаментах:
– Не угодно ли вам возлечь? А я сейчас прикажу омыть вам с дороги ноги, умастить благовониями, облачить в белые одежды, украсить головы венками и позвать музыкантов, актёров и мимов. Царём пира мы изберём… хотя бы вашего друга Муция Руфуса. Поглядите на него, чем плох царь?..

Царь пира попытался было встать, но его ноги лишь скользнули по мозаичному полу. Если бы пляшущий сатир был живым, то левая нога царя причинила бы ему изрядную боль в области переносицы, не меньшую боль принесла бы и правая нога, угодившая в то место, за которое мужчины, получив удар, хватаются обычно двумя руками и на глубоком выдохе сгибаются пополам.
– Вот только меня смущает одежда царя, – продолжил хозяин дома – Неужели он в таком виде шатался по городу?
– Да нет, это я сначала был в одной тунике, – смущённо признался Метелл, – а тогу я с него содрал и надел на себя, когда Руфусу уже было не стыдно пить и в одном исподнем.
– Молчать, когда вас не спрашивают! – вдруг сорвался на крик гостеприимный хозяин. – Молчать и не говорить! Значит, вы уже добрались до Атта Септиния Флакка?! Кто у вас на очереди? Суффект Гай Помпоний? Консул Тит? Или император Веспасиан? Отвечай, сын, что ты делал на вилле Флакка?
– Я… на вилле Флакка…
– Что? Уже позабыл? Или в темноте и сам не рассмотрел род своих занятий?
– Я… виноват, отец.
– Да неужели? Кто бы мог подумать! Счастлив тот, кто умер, прожив жизнь непорочно! Это крылатое выражение принадлежит твоему великому предку Марку Порцию Катону Младшему. Сможешь ли ты, мой сын, сказать после смерти, что умер счастливым?
– Не смогу, – честно признался сын.
– То-то же! Стыдись, вспоминая наших славных предков! А вы там чем занимались? – палец Катона указал на грудь Проба.

Проб ответил лаконично, хотя и не сразу:
– Пели и прыгали.
– Куда прыгали?
– На месте… Это мы называем скифской пляской.
– Ах скифской? Ничего, вам представится возможность сплясать её прямо в Скифии! Обещаю! Ещё что делали?
– Ещё мы… не нарушали закона о неприкосновенности частной собственности.
– И мой сын не нарушал? Он полагал, видимо, что жена Атты Септиния Флакка – это собственность общественная!.. Гм… Возможно это и так, но… А нельзя было не нарушить закона о неприкосновенности частной собственности, не выходя из города? Молчать! Молчать и не говорить, когда вас не спрашивают! – снова сорвался Катон и уже тихо продолжил: – Что видят люди, входя в наш атрий?
– Привратника Галла.
– Причем тут привратник? Они видят портреты и бюсты наших великих предков, они видят, как славен род Порциев! Они видят несгибаемого Марка Порция Катона Утического. Сам Юлий Цезарь считал за честь драться с его легионами! Они видят Катона Цензора. Ни одну речь твой прапрадед не начинал и не заканчивал иначе как «Карфаген должен быть разрушен!» И Карфаген был разрушен! Величие и слава Рима есть величие и слава наших предков!
– Почему все архитекторы болваны? Посмотрите на эти колонны, – не вставая с пола, показал пальцем Руфус. – Они все одинаковой толщины. Это просто смешно!

И Руфус в доказательство своих слов засмеялся.
– Но это пустяки, – продолжил он, – вот ты, Сальвий Порций Катон, потомок Катона Цензора, сможешь ли одним ударом ноги сбить с ног двухгодовалую свинью? Не сможешь. Я могу научить тебя этому.
– Меня?! – Задохнулся от гнева Катон-отец. – Меня, человека, чьё одно лишь только имя вносило смятение в ряды варваров в Германии и Британии, в Азии и Африке, меня, который сражался бок о бок с Веспасианом!..

Люди не могут достоверно знать, что именно кричали в битве между собой разгневанные боги и титаны, но какими голосами – теперь уже можно было представить…
– Меня?! Внука Катона Утического?! Ты будешь учить сбивать с ног свиней?!
– Да, с одного удара, двухгодовалых, – Руфус и не думал отнекиваться от своего обещания.
– Я тоже думаю, что Карфаген разрушили зря. Чем был плох городишко? – зачем-то высказал своё мнение о конечном результате трёх Пунических войн Ульний Проб.
– Атилий! Атилий! Где ты запропастился?! – вновь загремел Сальвий Порций.
– Я здесь, – ответил стоящий рядом Атилий.
– Взять этого бестиария, – славный потомок великих Катонов указал пальцем на расслабленно сидящего ланисту, – и бросить в бассейн с ледяной водой!
– Выполняю, – склонил голову Атилий, потом что-то крикнул на галльском языке.

Появились три дюжих раба и подошли к удивлённому Руфусу. Его друзья беззаботно смеялись.
– А заодно бросьте в бассейн и оставшихся свинопасов, – добавил Сальвий Порций. – И не выпускайте из воды, пока я не разрешу.

Смех прекратился. Послышалось усердное сопение выполняющих тяжелую физическую работу мужчин. Потом – уже из термы – всплески воды и протестующие выкрики, тут же перешедшие в душераздирающие. Из кухни выскочила женщина с испуганным лицом, с разбегу обняла  Катона-отца и прижалась к нему всем телом.
– Сальвий, родненький, именем Эскулапа Врачевателя умоляю тебя: не делай этого! У нашего мальчика слабенькое здоровье, он простудится и заболеет. Прикажи вынуть его из бассейна!
– Ну что ты, Уммидия, успокойся, – Сальвий Порций гладил жену по плечам и спине. – В скверную историю попал наш мальчик: уже сегодня его обвинят в изнасиловании Терции Флакка. Приготовься, мать, к разлуке. Твой сын поплывет в Скифию. С инспекторской проверкой. Неслыханный позор может свалиться на род Порциев Катонов!
– Я знаю. Я всё подслушала. Я понимаю. В Скифию, так в Скифию. Но разве обязательно плыть к этим людоедам с насморком? Выпусти его из бассейна!
– Да ему и там неплохо. Слышишь, как поют?

И действительно, из термы неслась песня. Пели её на уже почти позабытый мотив популярной лет десять назад в среде плебса шуточной песенки. Начиналась она словами «Нерон в Сенате громко пукнул, с отхожим местом спутал он Сенат». Акустика термы не позволяла уловить смысла новых слов. Разве что более-менее отчетливо звучал рефрен: «Мы высокого полёта птенцы! И не зря гордятся нами отцы! От беременности нежела-ательной бабушку спасли мы, молодцы!» И ещё были слышны всплески воды, словно дюжина незадачливых гребцов вразнобой била плашмя по волнам веслами.
– Слышу, Сальвий. Это мальчики так греются. Они ещё совсем дети! Вправе ли ты посылать их в Скифию с инспекторской проверкой? Какие из них инспекторы?
– Двадцатилетних детей не бывает. Я в двадцать командовал когортой. Не забывай: эти детки уже сражались в рядах Второго легиона Августа в Британии и Пятого легиона Жаворонков в Германии. Не забывай: Ульний Проб сумел получить Крепостной венок, Метелл и Руфус имеют боевые ранения, а наш сынок успел послужить контуберналом и трибуном-латиклавием в том же Пятом легионе Жаворонков. Заметь, все они дослужились до званий центурионов без протекции.
– А что им оставалось, если у них такие бессердечные отцы?
– Сердечные, сердечные. Привилегиями консульского и всаднического сословий ещё успеют воспользоваться. Рано им в Консульские фасты.
– А инспекторами в Скифию не рано?
– Рано, но в Риме им среди живых нет места... Прим-инспектором я, как и планировал, посылаю Мария Агриколу. Это проверенный друг. Мы с ним славно рубились под началом Веспасиана. Агрикола не раз спасал мне жизнь. Спасёт и сыну. Сейчас главное – услать всех затемно из города. Флакк не успеет перехватить их по дороге. Сейчас он, возможно, на вилле Нония Лентула. Аннела попытается задержать его там как можно дольше. Я же постараюсь после предъявления обвинения доказать, что изнасилование произошло уже после их отъезда из Рима, что Ульния Терция просто обозналась и наши дети ни при чём. Пусть ищейки Флакка с хорошим нюхом и сам он цепок, но до моего наследника ему не дотянуться. Не допустит мой покровитель Юпитер Капитолийский, чтобы на нас прервался род Порциев-Катонов.
– Да ведь, говорят, Флакк запойный пьяница.
– Враки. Разве будет Веспасиан терпеть пьяницу префектом Римской стражи? Запои у него, конечно, иногда случаются... А у кого их сейчас не случается?
– Почему же префект о своей жене ничего не знает?
– Это участь всех мужей, у кого жёны младше дочерей. Не волнуйся, Уммидия, наш мальчик поедет не один…
– Уж лучше бы один, чем с такими друзьями!
– Ты не права, женщина. У него настоящие друзья, но я не их имел в виду, я хотел сказать, что некоторые наши домашние лары, гении и пенаты не удержатся и отправятся с ним. Вот увидишь, они будут создавать ему на чужбине уют. Замечала ли ты, мать, что с нашим сыном в последнее время что-то творится? Он совсем перестал интересоваться государственной карьерой и что-то слишком уж усердно штудирует философов. Я уж стал опасаться заявления от него, что он отказывается от дальнейшей службы и посвящает себя философии и науке. Вот пусть и отправляется в Скифию, там ему с друзьями будет не до философии…
– Что-то выходки нашего сына и его друзей мне всё меньше и меньше напоминают поведение философов.
– Э-э, сок, прежде чем стать вином, должен хорошенько перебродить…

Тут Сальвий Порций заметил, что рядом молчаливо стоит его раб Сир, и легонько отстранил жену:
– Иди, Уммидия, приготовь сыну в дорогу самое необходимое, ничего лишнего, он всем нужным будет обеспечен. Иди… Ну что, Сир, привёз отцов?
– Да. Ждут в атрии.
– Сейчас я к ним выйду, а ты скачи в Брундизий. Лошадей не жалеть. Перекусывай на ходу. Если сможешь, обойдись без сна. В порту Брундизия найдёшь бирему «Берегись». Передай капитану Диадумену, что в море нужно выходить не через неделю, как было условлено, а сразу по прибытии на борт Мария Агриколы с четырьмя… да, с четырьмя. Если Диадумен не успел ещё подготовиться, значит, пусть договорится с надёжным человеком и тот доставит ему всё необходимое на другом корабле прямо в море. Сам же он должен немедленно выйти из гавани и бросить якорь за горизонтом, чтобы с берега его не было видно. В Скифию плыть как можно мористее, в порты материковой Греции и Македонии не заходить, пополнять запасы только на островах. Всё понял?
– Да, хозяин.
– Повтори.
– В дороге не спать. Якорь бросать за горизонтом…

                2

– Не в дороге же нам устраивать ночлег, верно? – Аннела погладил гриву Пирата и сонно зевнул. – Поверь, дружище, я сам спать хочу, и не моя вина, что нет нам покоя даже по ночам. Такой уж тебе хозяин достался. Ничего, на вилле Лентула и поспишь, и овса фанагорийского поешь. Обещаю. А признайся, если бы вдруг коням разрешили самим выбирать себе хозяина, ты бы, небось, тут же ушел от Катона к кому другому, так ведь?

Пират чуть укрупнил шаг и отрицательно тряхнул головой. Нет, менять хозяина никоим образом в его планы не входило. Катона-младшего он любил. Сколько миль в холодной Германии пришлось откопытить вдвоём! Пропадёт он один.

На востоке чуть заметно посветлело.
Добравшись до виллы Лентула, Аннела спешился и направился к воротам. Негромко звякнул колокольчик.
– Кто там? – удивительно, но отозвались сразу, словно с нетерпением ждали его приезда. Ещё более удивительно было, что ответил не привратник, а сам Антиох.
– Аннела здесь. Хорошо потеешь, аве Антиох!
– Вот так гость! Хорошо потеешь, салют, Аннела! – Антиох открыл калитку.
– Что ты делаешь у ворот в такой час? – спросил Аннела.
– А что тебя привело к нам в такой час? – вопросом на вопрос ответил Антиох.
– Ищу своего хозяина. Он должен быть где-то в ваших краях, если уже не уехал.
– Не уехал, не уехал. И когда уедет, не ответит и сам Крон. Такие оргии закатывают, что нам уже на вилле всем тошно.
– Он здесь? Он пьет? Хвала Дионису Виноделу! Дай я обниму тебя, мой друг!
Друзья обнялись, долго тискали друг друга и похлопывали по плечам.
– Да что же мы торчим у ворот? Проходи. Сейчас я тебя покормлю. Голоден, небось? – засуетился Антиох.
– Не особо, – пожал плечами Аннела. – Сначала прикажи задать Пирату овса. Фанагорийского.
– Мы и своих-то кормим египетским. Фанагорийский кончился.
– Ты поищи получше, я уже Пирату пообещал.
– А почему ты обещаешь от чужого имени?
– А почему вы, греки, пока ходите в рабах – нормальные люди, а как только получаете свободу, сразу становитесь хуже римлян?
– Так уж и хуже. Куда уж хуже? – ворчал Антиох. – Хуже римлян и народа-то сразу не припомнишь. Да только почему-то их любят боги, а не нас.
– Да за что же любить вас богам?
– Как за что?! А кого римляне берут в учителя своим отпрыскам? Греков. Чьих философов они изучают? Чьих авторов читают? Греческих. Чьи трагедии смотрят в театрах? Да они буквально всё у нас слизали! Вплоть до богов! Посмотри на эту статую.

Только сейчас увидел Аннела у фонтана изваяние, которого раньше здесь не было. Скульптор изваял из белого мрамора полуобнажённую женщину, придерживающую рукою ниспадающие одежды, в другой руке она держала золотое яблоко. Такой скульптурой полюбоваться бы при дневном свете!
– Хороша! – выдохнул Аннела. – Поздравляю с приобретением. Кто автор?
– Вот это приобретение и празднуют наши доблестные римляне уже третий день, вернее, третью ночь подряд. Потом спят до полудня, потом термы, массажи... Уже и позабыли, по какому поводу закатывают оргии, – Антиох сплюнул. – А имя скульптора Марий из Венусии. Да только Марий сделал всего лишь копию, а оригинал находится в Греции, на острове Мелос, в храме Афродиты. И изваял его грек, наш Агесандр.
– Хороша! – не отрывая взгляда от статуи, повторил Аннела. – Просто богиня!
– А это и есть богиня. Венера. Так её назвал Марий. Только это не их Венера, а наша Афродита Мелосская. Всё слизали у нас. Всё! А нас сделали рабами… Фанагорийский овёс, кстати, тоже греки выращивают. Пусть боспорские, но греки! А фанагорийское вино! Ничем не хуже их хвалёного фалернского. А ты зачем по ночам рыщешь своего Флакка?
– Некие злоумышленники изнасиловали на вилле его жену.
– Что? Ульнию Терцию? За какие такие заслуги этой женщине так везёт? Как будто в Риме, кроме неё, и женщин нет. Не иначе как ей покровительствует сама Венера! Кто же эти доблестные воины, что с тараном вламываются в открытые городские ворота.
– Расскажу. А за какую провинность тебя поставили у ворот?
– Никто меня не ставил. Просто я еще не ложился. Ждал, пока закончится оргия. Только пять минут назад отпустил рабов и загасил огни. Всю ночь пировали. Теперь вон дрыхнут как собаки. Где пили, там и дрыхнут.
– Кто там дрыхнет как собака? – вдруг раздался хриплый голос из открытых окон триклиния. Это был голос Атта Септиния Флакка.
– Да псы наши, Карфаген и Насморк, обленились донельзя. Приехал Аннела, а они даже не гавкнули… Дрыхнут как собаки, – нашелся Антиох.
– Зачем приехал Аннела? Давай-ка его сюда… Да зажгите, наконец, огонь! Что это за порядки: не успело зайти солнце, а они уже все огни гасят?

Многие пьяные люди любят, разговаривая, заикаться и повторять некоторые слова дважды и трижды. Именно такой манеры разговора придерживался и Септиний Флакк. Поэтому, пока он задавал свой вопрос, Аннела успел показать Антиоху кулак, а потом им же ткнуть его под рёбра. Дескать, зачем ты меня выдал? Антиох сделал руками жест, означающий, извини, мол, но как-то надо же было выкручиваться, Флакку ведь могло не понравиться, что его назвали дрыхнущей собакой.
– Почему темно? – продолжал вопрошать префект стражи Рима. – Мы с сенаторами не успели обсудить и половины насущных вопросов, а они, полюбуйтесь, погасили уже все светильники… Дать огня и привести сюда Аннелу!

Антиох и Аннела вошли в триклиний. Антиох зажег светильник, ближайший к ложу, на котором возлежал Септиний Флакк. Префект лежал на спине, его глаза были закрыты, рядом с ним спал сенатор, у которого из-под накидки выглядывали полторы женские ягодицы. На других ложах также спали разнополые сенаторы.

Аннела поздоровался.
– Я прибыл сюда, чтобы получить распоряжение для префектуры. Нужно немедленно начать расследование преступления. Дело в том, что сегодня ночью на нашей вилле какие-то мерзавцы сделали попытку изнасилования твоей жены Ульнии Терции. По горячим следам преступников схватить не удалось. Жду приказа на расследование.
– Для успешного расследования преступления необходимо ответить на шесть основных вопросов: что? где? когда? каким образом? с какой целью? кому выгодно? – по-прежнему не открывая глаз и спотыкаясь чуть ли не на каждом слове, начал излагать свои мысли Септий Флакк. – Что произошло? Ограбление. Где произошло? Если, допустим, нигде не произошло, то значит, и совсем не произошло… Следующий вопрос: каким образом совершено преступление? Расследователь должен найти и изъять орудие преступления. Зачем? Затем, чтобы…

Лектор захрапел. Обрадованные слушатели направились на цыпочках к выходу, но их тут же догнало:
– С какой целью?.. Чрезвычайно важно выяснить какова была цель преступника… ибо цель у всех у нас одна. Она священна! Так возвысить Рим, чтоб все наши враги со страха обделались! Ты записываешь?
– Да. Записываю: «со страха обделались», – ответил Аннела и укоризненно посмотрел на Антиоха. Тот корчился в припадке беззвучного смеха.

Лектор всхрапнул и затих, но слушатели с места не стронулись. И правильно сделали, потому что через небольшой промежуток времени лекция возобновилась.
– И последний, восьмой вопрос, с которого я всегда начинаю обучение: кому это выгодно? Поэтому напишите жирно и подчеркните. Подчеркнули?
– Да. Два раза.
– Два раза много. Один раз уберите. Вот и всё расследование.
– Мы можем быть свободны? – осторожно спросил Аннела.

Септиний Флакк открыл глаза. И, насколько позволяло его лежачее положение, осмотрелся. Остановил взгляд на Антиохе, перевел на Аннелу и строго сказал:
– Абсолютно свободным не может быть ни один человек. У каждого есть долг передо мною и Отечеством! Сейчас я встану, а потом лягу спать, потому что я открыл Закон существования человека. Пиши, Аннела: ночью все люди должны спать, а днём не спать… Независимо от возраста, имущественного ценза и размера обуви! Нарушителей повелеваю без суда, но по закону, сбрасывать с Тарпейской скалы… Утром, днём, вечером, ночью и в любое другое удобное для этого время суток. Записал?
– Записал. Как подписать?
– Моим полным именем, но кратко: Гай Юлий Цезарь Октавиан Август. Из официальных титулов добавь только два: Великий Понтифик, Отец Отечества, Победитель Ганнибала, Триумфатор Лучезарный и Олимпийский чемпион в скачках на три мили…

Поскольку в последнем титуле отсутствовало слово «конь», то было не совсем понятно: сам ли Олимпийский чемпион проскакал эти три победные мили или воспользовался всё-таки помощью какой-нибудь, хотя бы неказистой, лошадёнки.
– И не забудь добавить: Божественный Царский Царь, а также Великий Покровитель… всего человечества... или чего-нибудь равноценного...

Всходило солнце. Засыпал отдавший для победы все свои силы Олимпийский чемпион в скачках на три мили. Засыпал автор Закона существования человека, он же, как и принято у законодателей, первый его нарушитель.

Антиох погасил светильник, и два управителя вышли во двор. Один смеялся. Другой осуждающе качал головой…

По лесной каменистой дороге в направлении Рима продвигался всадник.
– Напрасно ты, Пират, не захотел остаться у Антиоха. Отдохнул бы, отоспался, поел бы вдоволь фанагорийского овса. Чего ты не видел в своей конюшне? Спешишь повидаться с хозяином? Не получится, дружище: расстались вы, похоже, надолго.

Жеребец понуро остановился, словно почувствовал верный коняга, что расстался со своим хозяином навсегда.

Над лесом пронеслось наполняющее душу какой-то безысходностью его тревожное ржание…

                3

– Хватит ржать! – с раздражением крикнул Порций Катон. – Вы не в конюшне!
– А тебе не совестно сравнивать боевой корабль Императорского флота с конюшней? – пристыдил Катона Руфус. Он грёб одним веслом в паре с Пробом. Перед ними на другом весле сидели Катон и Метелл. – Ты ведь прекрасно понимаешь, что в конюшне, по крайней мере, у каждой лошади есть свое стойло, и лошадей не принуждают грести на веслах. Тем более при попутном ветре, когда корабль нужно сдерживать, когда вахта бездельничает и бросает кости. Почему, ответь, Агрикола держит нас в чёрном теле? Почему всем, даже рабам, каждый раз после приёма пищи выдают по секстарию вина, а нам запрещено? Словно мы не доказавшие свою доблесть воины, а сопливые недоросли, ещё не надевшие претексту. И если, ты, Катон, не можешь на это ответить, то хотя бы скажи нам, почему твоя любовь не приехала в Брундизий проводить тебя в плавание? Ей стыдно, что она тебя растлила? Или ей трудно стоять на усохших от старости ножках?
– Ты бы, Руфус, вместо того, чтоб дразнить меня, лучше подумал бы, как воздействовать на Агриколу.
– А разве ты не понимаешь, для чего я дразню тебя? – удивлённо отозвался Руфус.
– Для чего?
– Чтобы раздразнить.
– Ну и что потом?
– А потом ты наконец вспомнишь, кто ты, да поговоришь с Агриколой не как нашкодивший соблазнитель старушек, а как трибун-латиклавий Пятого легиона Жаворонков, как правнук Марка Порция Катона Утического!

Гребцы приумолкли. Катон призадумался. Надолго.
– Дружище, ты уснул что ли? С ритма сбиваешь! – наконец сделал ему замечание напарник по веслу Метелл.
– Грустит о разлуке с божественной Терцией, – пояснил причину Руфус, – ты бы, Метелл, придумал для него утешительную песенку… хотя бы на мотив марша Пятого легиона. Давай, а я пока задам темп.

И Руфус стал выкрикивать боевой клич идущих в атаку римских легионеров. Тут же к нему присоединился Ульний Проб:

Барра! Барра! Барра! Бар-р-ра-а-а!

Метелл бросил грести, помассировал левой рукой лоб, вырвал из воды весло, ударил им плашмя по синеве Эгейского моря и запел, подражая дребезжащему старческому голоску их учителя философии, добрейшего Дидона с острова Родос:

Маленькие мальчики, заиньки,
По ночам не трогайте кошечку.
Кошечки ночами не паиньки:
Могут расцарапать вам рожечку!

И вновь, обгоняя морские волны, покатились волны победного клича:

Барра! Барра! Барра! Бар-р-ра-а-а!

Свободные от вахты матросы, играющие в кости на палубе, бросив игру, сгрудились возле певцов. Некоторые смеялись, другие, притоптывая, помогали певцам криком, отчего клич набирал грозное звучание, словно их корабль шел на таран неприятельской триремы.

Порций Катон, несмотря на то, что в песне подтрунивали над ним, сразу же повеселел. Ему вспомнились те безоблачные годы, которые он провел с друзьями на острове Родос. Родители отослали их, двенадцатилетних, в Родосскую школу риторики к философу Дидону, чтобы они смолоду постигали высоты философской мысли в одном из лучших греческих гимнасиев.

Помпей, Цицерон, Цезарь гордились, что учились именно в этой школе, а в школе гордились, что её закончили Помпей, Цицерон и Цезарь. Вспомнилось, с какой любовью и терпением относился к ним безобидный грек-старичок, голосом которого сейчас вытягивал песенку Метелл. Вспомнилось, как смешно, по-детски он обижался на них за постоянные шалости и проделки!

Катон стал в такт с Пробом тоже бить по воде плашмя веслом и кричать:

Барра! Барра! Барра! Бар-р-ра-а-а!

А старенький философ с Родоса продолжал вибрирующим голоском блеять марш Пятого легиона Жаворонков:

Папенька у вас больно строгонький,
С нравом и повадкой понтифика.
Всыплет ремешочком по жопоньке,
И пошлет с дружочками к скификам.

Вот уже вся толпа на палубе дружно орет:

Барра! Барра! Барра! Бар-р-ра-а-а!

Все гогочут и топают в такт ногами.
– Так хлопают мухобойкой по заднице, а гребцы Императорского флота гребут совсем по-другому! – никто и не заметил, когда Марий Агрикола появился на палубе.

Все за исключением певчих гребцов куда-то исчезли.
– Суши вёсла! – приказал Агрикола. – Подходи ко мне!
Певцы вынули из парадоса вёсла, вставили их в зацепы и в смущении подошли к Агриколе. Вспомнив, что они в данный момент находятся на службе и перед ними стоит военачальник, построились по росту в шеренгу и вытянулись по стойке смирно. Агрикола удовлетворенно хмыкнул и спросил не строго:
– Почему вы прекратили грести и устроили на палубе театр?.. Нечего ответить? Давайте-ка присядем на банках да поговорим как старинные приятели.

Марий Агрикола присел у борта. Старинные приятели остались на ногах.
– Э-э! Так не пойдет. Присаживайтесь. Иначе задушевного разговора не получится.
Друзья вынули банки из захватов и присели на почтительном расстоянии от триарха.
– Ближе, ближе, не перекрикиваться же нам через всю палубу… Кем ты служил в легионе Жаворонков? – обратился Агрикола к Катону.
– Трибуном-латиклавием.
– Трибуном-латиклавием! Каково? А?!
– То заслуга отца.
– Нет! Отец не принимал участия в твоём повышении по службе. И справлялся я о тебе не у твоего отца, а у поседевших в походах легионеров, и отзывы получал превосходные. Перед тобой уже открыта дорога в Сенат. Лет через десять, а то и пять ты уже легат, а далее – наместник провинции, суффект, консул! Я всю жизнь отдал армии, ушёл в отставку примипиларием! Но мне никогда таких вершин не достичь.

Руфус сочувственно потрепал Катона по загривку.
– Дурачок он у нас. Зациклился на престаре…
– А вы лучше? У вас ведь на поясах висят кинжалы-пугио! У вас впереди блестящие карьеры. Вот ты, Проб, награжден Крепостным венком. Я всю жизнь воевал, брал крепости и города, но такой награды не сумел заслужить. Не удалось мне ни разу первым ворваться в крепость. А тебя наградили в первый же год! Это же почёт на всю жизнь. Вам ли потешать публику?
– Вот команда и потешается над нами: даже паруса приспущены, а мы гребём! – дерзко ответил Катон.
– Знаю, вам не нравятся мои приказы. А вы их не моими считайте, а приказами своих отцов! В наказание за ваши проделки. И будьте рады, что наказание вам наложили отцы, а не судьи! Вам за время плавания придётся побывать, – продолжил свою мысль Агрикола, – и гребцами, и матросами, и морскими пехотинцами, и тойархами, и келейстами, и прореусами, и кибернетосами, и…
– Виночерпиями, – подсказал Руфус.
– Этому я вас обучать не собираюсь. Сей наукой вы и так владеете, я думаю, в совершенстве. Вас многому научат, но на обратном пути. А до Боспора вы будете у меня только гребцами!

Агрикола встал, за ним остальные.
 – Слушай мою команду: за нарушение дисциплины приказываю работать на вёслах еще час. Клепсидру обнуляю. Банки в захваты! Вёсла на воду!

Друзья вяло ответили, что приказ понят и будет выполнен, вставили вёсла в гнезда и принялись грести.

Либурна «Берегись» была собственностью капитана Диадумена и одновременно гордостью Римского флота. Когда-то она была спущена на воду как «Всеблагая Юнона» и сразу же стала грозой пиратов всего Маре Романум. Они-то, пираты, и дали ей кличку «Берегись», которая к либурне приросла, а со временем стала официальным её именем.

Существует категория людей, которые могут быть либо преступниками, либо охотниками на преступников, и более никем. Вот двадцать лет назад тогда ещё молодой состоятельный грек Диадумен и решил, что он станет пиратом, но пиратом особенным, то есть грабить будет не торговых людей, а самих пиратов. Для этого нужно было построить корабль, специально приспособленный под это доходное занятие, и поступить с ним на службу во флот Римской империи, что и было без проволочек сделано.

Но охотился не только Диадумен, охотились и на Диадумена. До сих пор тщетно: ему пока удавалось уходить невредимому из пиратских ловушек. Сколько раз они ликовали: Диадумен попался, ему не вырваться! Но каждый раз непостижимым манёвром он оставлял пиратов с носом, либо невесть откуда появлялись римские триремы, и в ловушке уже оказывались сами пираты…

На палубу с песочным полуминутным хронометром вышёл кибернет Темед. За ним шёл матрос. В одной руке он нёс за ось катушку с намотанным на неё тонким линем, в другой – плоский деревянный сектор. Они прошли на корму. Матрос смотал линь с катушки до первого узла, бросил сектор в воду и подождал, пока линь натянулся в струну.
– Готово, – сказал он.

Кибернет одну руку ладонью подставил под линь, другой перевернул хронометр и скомандовал матросу:
– Отпускай!

Быстро завращалась на оси катушка. Песок потёк с верхней колбочки хронометра в нижнюю. Линь, скользя по ладони, стремительно уходил с катушки в море. Кибернет ощущал ладонью проскакивавшие узлы, завязанные через определённые промежутки на лине, и считал вслух:
– Один, два... пять... восемь... одиннадцать…

Но вот весь песок перетёк в нижнюю колбочку.
– Стоп! – скомандовал он и, когда матрос застопорил катушку на оси, добавил: – Всё. Смотай и отнеси в каюту.
– Ну и с какой скоростью, Темед, мы гребём? – спросил Руфус у возвращающегося с кормы кибернета.

Тот остановился. Улыбнулся.
– Это вы так здорово гребёте? Молодцы. Одиннадцать с четвертью узлов. А я думал, это Зефир нам наполняет ветром паруса.
– Ну что ты! На Зефире далеко не уплывешь. А скажи, Темед, почему не видно пиратов? Третьи сутки всё-таки в море.
– А зачем тебе пираты?
– Как зачем? Интересно же посмотреть, как вы будете брать их на абордаж.
– Фу, как грубо – абордаж! Мы в абордаж вообще никогда не сваливаемся. У нас для него и людей лишних нет. Кроме того, пираты – это товар деликатный. Их нужно брать живыми, здоровыми, с непопорченной шкуркой. А кто купит покалеченного пирата? Или дохлого?
– Ты меня разочаровал, Темед! – вяло переставляя весло, покачал головой Руфус. – Я вас представлял могучими героями, бесстрашно нападающими на пиратов и отправляющими их в пучину вместе с кораблями. И что я слышу? Я слышу глас отнюдь не героя, а торгаша.

Кибернет, смеясь, похлопал Руфуса по спине.
– Гладиаторские бои в римских цирках по сравнению с нашей охотой на пиратов – просто толкотня малышей в песочнице. Если бы ты увидел, как мы ювелирно работаем с пиратами, ты бы воскликнул: «Клянусь Беллоной Непобедимой, ничего более завораживающего в своей жизни я не видел!»
– Особенно вы завораживающе, наверное, выглядите в торговых рядах где-то между капустой и конной упряжью: «Есть пираты! Свежие пираты! Шкурка не попорчена!»
– Именно так мы и зазываем покупателей, но вершина нашего творчества состоит в том, чтобы выявить, где пираты хранят свои сокровища. Вот что тебя бы восхитило! Тогда бы ты назвал нас не героями, нет, богами!

Темед посмотрел на солнце, обвёл взглядом по кругу море, негромко сказал сам себе: «Пожалуй, пора», подозвал к себе прореуса:
– Подходим к Кикладам.
– Я заметил, в воде стало больше ультрамарина.
– Да и расчеты подтверждают. Смени курс парусом на два румба влево. На рулях – так держать. Смотрящего – в корзину!
– Выполняю! – чётко ответил прореус и громко добавил:
– Вахте сбор!

Тойарх коротко сыграл на флейте отрывистую мелодию. Матросы бросились по своим местам и перебрали парусные леера и фалы. Смотрящий покинул бак, по вантовой веревочной лестнице легко взбежал на верхушку мачты, перебрался в корзину и закрепил себя в ней фалом. Выше него теперь, не считая корабельного вымпела, было только небо.
– Горизонт чист! – осмотревшись, крикнул смотрящий.
– Вот и славно, – сказал Темед и направился было на бак, но его остановил голос Руфуса.
– Темед, а мы действительно не встретимся с пиратами?
– Тебе нужны рабы?
– Срочно! Для работ на плантациях.
– И большие у тебя плантации?
– Большими, пожалуй, их назвать нельзя… У меня и маленьких-то ни одной. Я пока омниа мэа мэкум порто, но это только пока я всё своё ношу с собой. Вскоре количество моих плантаций резко возрастёт. А предусмотрительный человек всегда запасётся рабами загодя. Верно?
– Нет, дорогой ты мой плантатор, наши рабы для работ на плантациях, даже несуществующих, не пригодны. Их можно использовать лишь в рудниках, шахтах, каменоломнях, словом, там, где плети, цепи, кандалы. Там, откуда сбежать невозможно.
– Жаль, слышал, подходим к Кикладам? Неужели не сойдём на какой-нибудь остров подышать свежей городской пылью?
– Сойдём. Мы ведь в спешке уходили с Брундизия, провианта не добрали, да и вода кончается. Сойдём. Тем более нам здорово помогли сначала Аквилон, потом Зефир. Уже нет опасения, что нас кто-то перехватит в пути. На ближайшем острове и пришвартуемся, на Мелосе.
– На Мелосе?! – подскочил на банке Руфус. – Вот это удача! Мне позарез нужно именно на Мелос!
– Прикупить пару каменоломен или шахт? Там этого хватает: обсидиан, бентонит, перлит, пуццолан, каолин. Выбор на любой вкус.
– Мне серьёзно нужно на Мелос! Именно на нём я могу подтвердить свою догадку по Греческому огню!

                4

– Греческого огня не бывает, – возразил Проб.
– Согласен, не бывает, – согласился Руфус, – но когда мы с тобой найдём его, он станет бывать.
– Ищи, а я хочу в таверну, – заявил Проб и тронулся вдоль пирса.
– А я не хочу?! Да я весь трепещу! – схватил его за руку Руфус, – но нам ещё и Агриколу нужно в лужу посадить. Ты думаешь, мне легко отговаривать тебя от таверны? Мне, для которого любое твое желание свято?! Вот скажи: «Руфус, я хочу, чтобы ты разогнался и ударился с разбегу головой об угол… ну, допустим, вон той торговой лавки». И я так рвану на этот угол, что вывороченные камни будут со свистом вылетать из-под моих сандалий! Но в данный момент…
– Что я должен сделать?
– Узнай у портовых, где находятся ближайшие к городу разработки обсидиана, заброшенные лет двадцать назад, узнай туда дорогу, если это более мили, найми лошадей, купи пару хеников негашёной извести и пустой мешок. Всё. Встретимся… возле вон той статуи Посейдона. Видишь?
– Вижу.

Руфус проводил взглядом Проба и оглянулся на свою либурну. С её палубы за ними с тоскою наблюдал оставшийся на вахте Метелл. Руфус ободряюще помахал рукою другу. Друг в ответ тоже приветливо взмахнул рукой и тут же показал неприличный жест. Руфус сплюнул и осмотрелся по сторонам. Прямо на пристани в десяти двойных шагах от него, опираясь спиной о швартовую тумбу пустующего причала, сидел в расслабленной позе, видимо, не очень обремененный работой человек. К нему и направился Руфус.
– Возрадуйся, грек, салют!
– Хорошо потеешь, римлянин, аве!
– У меня к тебе простенький вопрос: найдётся ли в вашем городе приличная аптечная лавка?
– А то бросим кости, – охотно ответил грек и покатал на открытой ладони два костяных кубика. – По маленькой. По крошечной. Предупреждаю заранее: я играю честно. Не то что на агоре. Там тебя обчистят за четверть часа.
– Что сам не играешь на агоре?
– Не любят меня там. Я честный.
– Понятно. Излишняя честность всегда нервирует людей. Так как у вас насчёт аптечных лавок?
– Заболел чем?
– Да. Печень пошаливает. Последнюю неделю сильно злоупотреблял возлияниями. Делать в море нечего, вот и пили с друзьями с утра до вечера.
– Есть на Мелосе одна приличная лавка. Могу показать. В отличие от вас, римлян, я человек не богатый.
– Это естественно: честный богатым не бывает. Честный только битым бывает. Двух лепт хватит?
– Я человек не жадный. Вот ты предложил четыре, другой бы торговался, а я согласен. Другой бы кружил, а я выберу кратчайшую дорогу и не успокоюсь, пока лично не покажу пальцем дверь этой лавки.
– Хорошо. Держи свои три лепты, – Руфус бросил в открытую ладонь грека три медных монетки. – Веди.
– Смотри туда, римлянин. Видишь серую дверь? – честный грек, не вставая, направил указательный палец свободной от кубиков левой руки на торговую лавку, в угол которой совсем недавно собирался с разгону врезаться головой Руфус. – Тебе туда. Иди прямо и никуда не сворачивай, тогда дорога окажется кратчайшей.

Муций Руфус с некоторой оторопью посмотрел на указанную греческим пальцем дверь, с трудом прочёл выше неё на выцветшей вывеске поблекшую надпись «ЛЕКАРСТВА ОТ ВСЕГО» и повернулся к небогатому греку, вернее к тумбе, подле которой тот сидел, ибо самого грека уже и след простыл. Видимо, он хорошо усвоил, что за честность бьют.

Руфусу ничего не оставалось, как идти в «Лекарства от всего» кратчайшим путём без провожатого. В лавке его встретили с радостью. Хозяин грек одобрил, что молодой красивый римлянин выбрал именно его заведение – лучшее медицинское учреждение не только на Мелосе, но и на всех Кикладах. Хозяин не стал скрывать, что он человек честный, и так же по-честному ведёт свое дело. А вовсе не так, как в «Здоровье на века», где могут, например, вместо настоя от старческого слабоумия подсунуть такую гадость, что бедный старичок начинает каждую табуретку принимать за смазливую гетеру.

Здесь же, в «Лекарствах», его могут и подстричь, и побрить, и сделать массаж. Если красавец римлянин желает принять водные процедуры, то термы в полушаге от лекарственной лавки. Там же можно поставить пиявки. К его услугам любые другие виды кровопускания. Но поскольку молодой человек, как выясняется, и без того направляется в Скифию, то он, лекарь, на кровопускании настаивать не будет.

Руфуса приятно удивило, что на Мелосе из первых двух встреченных островитян оба оказались людьми честными. Хотя в затеянном им дельце излишняя честность обязательной и не являлась.
– Итак, – вопрошал аптекарь, – что желает приобрести молодой человек из патрицианского, надеюсь, рода?
– У молодого человека из патрицианского рода есть друг. Тоже патриций. Человек он хороший, но немного чудаковатый, он желает на сутки уснуть.
– Да… тут простое снотворное не поможет. Нужен отвар застынь-травы. Жаль, что это снадобье запрещено законом к изготовлению и к продаже. А то бы я любезно предложил молодому римлянину с мужественной внешностью пузырек отвара.
– Ах, как жаль, что это снадобье запрещено законом! А сколько бы стоил такой пузырек?
– «Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобных замыслов». Как умел чётко и мудро формулировать свои мысли старина Гиппократ! Ты, римлянин, кажется, спросил о цене? О, это стоило бы совсем недорого! Кстати, чем молодой человек обычно предпочитает расплачиваться? Следует отметить, что римский денарий несколько прослаб относительно серебряной аттической драхмы.
– И всё же мне милее рассчитываться денариями.
– Пузырёк, я думаю, стоил бы около двадцати пяти.
– Но ведь это целый золотой аурей!
– Пусть дороговизна не смущает знатного патриция. Товара-то всё равно нет.
– Да, да, – качая головой, сокрушался Руфус.

Перед уходом он, по-видимому, машинально или по ошибке всё же оставил золотой аурей на стойке.

На пристани его догнал какой-то босоногий мальчишка и прошептал:
– Пошарься, римлянин, под тем вон деревцом мимозы, может, чего и найдешь.

Римлянин пошарился и нашёл пузырек с желтоватой жидкостью. Теперь можно было идти на встречу с Ульнием Пробом, который с независимым видом прохаживался у статуи Посейдона. Холщовый мешочек с известью Проб поставил у ног владыки морской стихии. Со стороны казалось, что Посейдон не просто красуется со своим трезубцем на пьедестале, но ещё между делом незаконно приторговывает негашёной известью.
– Всё разузнал? – спросил Руфус.
– Да. А теперь скажи, зачем я это разузнал?
– Затем, чтобы обессмертить наши имена навеки!
– Отвечай по-человечески, а то я эту известь тебе на голову высыплю. А она негашёная!
– Помнишь, Проб, у нас в легионе служил некий велит по имени Статий Север? У него ещё на щеке или на коленке была бородавка.
– Ну?
– Что ну?
– Ну не помню.
– Я бы тоже его забыл. Ничего особенного этот Статий собой не представлял. Но он когда-то стоял здесь, на Мелосе, в гарнизоне. От него-то я и услышал забавные вещи про здешний камень. Его можно найти в шахтных отвалах. Он даже как-то называл этот камень, но я забыл. Вот он-то нам как раз и нужен. Тогда я его рассказу не придал никакого значения, поскольку Греческим огнём не интересовался, но потом, уже в море, проанализировал всё сказанное им и понял, что, возможно, это имеет отношение к разгадке Греческого огня.
– Послушай, Руфус, а может, нету никакого огня? Может, это всего лишь досужие байки? Допустим, наврал тебе твой Статий Север.
– Исключено. Чтобы врать, нужно иметь фантазию. А этот Статий туп, как гиппопотам сбоку. Сегодня же, буквально через час-два, мы с тобой, как два Прометея, зажжём для человечества Греческий огонь!
– Знаешь что? – сказал более рослый Прометей менее рослому. – Жги один. Не припоминаю, чтобы меня человечество просило об этом. Не хочу набиваться в благодетели. Да ещё к такому неблагодарному клиенту как человечество. Пойду-ка я лучше в таверну!
– Проб! Дружище! Давай так: мы сейчас доберёмся до шахты, быстренько обессмертим свои имена и тогда уж пойдём, куда ты пожелаешь. Нам ещё сегодня вечером в таверне нужно будет проучить Агриколу. Так давай же держаться вместе! Согласен?
– Не согласен...

Греческий огонь Прометеи разожгли на удивление быстро.
Походив вокруг заброшенной шахты, Руфус подобрал размером с куриное яйцо камешек и показал его Пробу.
– Смотри: и красно-коричневый, и пористый... в общем... о таком вот и говорил Статий. Давай попробуем. Нужно истолочь его в порошок.

Друзья нашли большой плоский камень с углублением и положили в это углубление красно-коричневый камешек. Превратить его в порошок с помощью увесистого булыжника оказалось для Проба делом несложным. Руфус отсыпал на полученный порошок немного негашеной извести и, подобрав сухую веточку, тщательно перемешал.
– Так. Теперь нужна вода… Проб, сбегай вниз и принеси немного морской воды.
– В чем? В ладонях или во рту? Да и бегать вверх-вниз у меня нет никакого желания.
– Ну принеси из ручья.
– В чём? И где тут ручей?
– Ладно. Дело поправимое. Я сейчас сам немножко взбрызну на смесь, и станет ясно: Греческий огонь это или не Греческий, и огонь ли вообще.
Руфус две-три минуты пыжился над смесью, но влага не потекла.
– Я недавно сходил, не подумав, – огорчённо оправдался он.
– Кто так взбрызгивает?! Смотри, как надо!

Ульний Проб подошел к камню – и мощная струя ударила в смесь. Тут же раздался громкий хлопок, и пламя взметнулось выше его головы.

Проб скатился на несколько оргий вниз. Руфус, наоборот, птицей взлетел вверх по склону. Наступила тишина.
– Проб, у тебя ничего не пришмалило? – прозвучал вопрос сверху.
– Вспышка ослепила. Плохо вижу, – растерянно ответил Проб.
– Так пощупай!
– Без тебя догадался! Всё еще не ощупал, но то, что ощупал, цело.
– Тога не загорелась?
– Да нет, не загорелась. Разве тога сейчас всего важнее?
– Проб, ты понимаешь, что мы открыли Греческий огонь?!
– Я понимаю, что сейчас убью тебя.
– Убивай! Мне не страшно, – подскочив еще на пять-шесть оргий вверх по склону, смело заявил Руфус. – Наши имена теперь бессмертны! Особенно твоё. Это ты зажёг Греческий огонь!
– Слушай, Руфус, а ведь действительно… Я оставлю, пожалуй, тебя пожить… Оно ведь само вспыхнуло… Слушай, так это и есть Греческий огонь?
– А я что говорю! – Руфус стремительно скатился к Пробу. – Так это ещё не весь огонь! А, представь, что будет, когда мы используем все полагающиеся компоненты! Покажи, где пришмалило.
– Пошел вон! До сих пор в глазах рябит.
– Сейчас мы найдём еще парочку таких камешков, раскрошим их, смешаем с известью и бросим в море. Нам теперь по плечу и океан зажечь! Жаль, нет Метелла. Он бы непременно придумал подобающий этому случаю гимн!

Через треть часа дело было сделано. Прометеи ссыпали вновь истолченный порошок в мешочек с негашеной известью, добросовестно потрясли его и спустились к морю.

В пол стадия от берега четверо рыбаков втаскивали в фелюгу сеть.
– Ребята, – крикнул им Руфус, – зачем вы ловите так много рыбы? Нельзя обижать Нептуна. Он может в отместку зажечь море.
– Вы с «Берегись»?
– Да!
– Для вас же, наверное, стараемся! Где будете пьянствовать? В «Озорной каракатице» или в «Смелом абордаже»?
– В «Каракатице».
– Ну и дураки! Тогда нашей рыбки не попробуете! У нас заказ от «Абордажа».
– Вас накажет Нептун за то, что вы назвали дураками матросов, которым он покровительствует.
– Плевать мы хотели на вашего Нептуна! Нас любит наш Посейдон! И этого достаточно.

Руфус размахнулся было мешочком, но Проб перехватил его руку.
– Погоди! Я дальше брошу. До лодки, конечно, не доброшу, но все же…

Ульний Проб вскарабкался на близлежащий утес, нависающий над галечным пляжем, осмотрелся. Рыбаки, не обращая на них с Руфусом никакого внимания, занимались своей сетью. Проб снял пояс, соорудил из него что-то вроде пращи, раскрутил мешочек со смесью и выпулил его в направлении фелюги.

Через мгновение…

Через мгновение раздался такой мощный взрыв, что рыбаки, выпустив сеть, упали на дно своей посудины. Загорелась вода, и горящая волна чуть не опрокинула фелюгу. Греки схватились за весла и начали бешено грести подальше от огня. Быстрее всех грёб грек, так и не успевший в суматохе схватить весло.
– Привет Посейдону от Нептуна! – полуприсев и колотя себя кулаками по коленкам, хохотал на утесе Ульний Проб.

Внизу, приняв мужественную позу, запел Руфус:

Загорелось море и пусть горит!
Греческий огонь – не досужие байки!
Жаль, что нету с нами Метелла,
Но и без него мы споём и краси-и-иво, и скла-а-адно-о-о!
Барра! Барра! Барра! Бар-р-ра-а-а!

Пятый легион Жаворонков в лице двух Прометеев чеканил шаг своими сандалиями по каменистой тропе, ведущей к Южным воротам города. На плече более рослого Прометея лежал увесистый холщовый мешок с камнями.

Барра! Барра! Барра! Бар-р-ра-а-а-а!

– Мы сделали одно дельце! Мы молодцы! – кричал Руфус. – Теперь нам осталось оконфузить Агриколу, и путь наш в Скифию окажется приятным развлечением! Оконфузить Агриколу – плёвое дельце!

Ульний Проб оглянулся: несмотря на то, что Греческий огонь уже погас, незадачливые рыбаки продолжали гнать свою фелюгу на предельной скорости подальше от взбесившегося римского Нептуна.

Тем временем Пятый легион Жаворонков вошёл в город и подошёл к храму Афродиты.
– Проб, ты только посмотри, какие бывают женщины! – показывая пальцем на установленную перед храмом статую Афродиты Мелосской с золотым яблоком в руке, восхищенно вскричал Руфус. – Ведь хороша! Обрати внимание на её ниспадающие одежды. Скульптор явно поторопился. Ему бы подождать пару секунд, пока эти одежды окончательно ниспадут! Но всё равно хороша! Видишь, что написано на яблоке? ПРЕКРАСНЕЙШЕЙ. А ведь это яблоко раздора ей досталось в споре с Герой и Афиной. Значит, она действительно прекраснейшая! Ну а я талантливейший! Кто возродил Греческий огонь? Я! Ты, конечно, тоже немного взбрызнул на скрижали истории. Но то всего лишь мелкие брызги. Так что Венера Мелосская по праву принадлежит мне! Хотя не исключаю, что её уже выбрало в жены всё цивилизованное человечество… Но это не беда. Я отниму Венеру у человечества. Теперь, когда я завладел Греческим огнём, передо мной не устоят и два человечества!..

Руфус ошибался. Оконфузить Агриколу оказалось не плёвым дельцем…

Веселье в таверне было в самом разгаре. Местные музыканты, певцы и танцоры отрабатывали свои номера на высоком профессиональном уровне. Ничто здесь не напоминало обычное питейное заведение. Скорее – театральное представление. Звучала музыка, и исполнялись танцы всех народов мира, артисты мастерски вовлекали публику в своё действо – всё было весело и пристойно.

У Цицерона, присутствуй он здесь, не было бы повода сказать своё знаменитое «трезвые не танцуют». Не танцевали, правда, и некоторые подвыпившие, например, Диадумен, Агрикола и Руфус. Диадумен не принимал участия в танцах, потому что переходил от стола к столу и вёл специфические разговоры с моряками других кораблей. Собирал, понятное дело, сведения о пиратах. Руфус не отходил от стола, потому что ждал, когда это сделает Агрикола. Не при нём же плескать ему в килик зелье из пузырька, случайно найденного под мимозой.

А вот почему Агрикола не принимал участия во всеобщем веселье, было непонятно. Но вот танцовщицы повели между столами известный лидийский цепочечный танец девственниц. И в этой цепочке каким-то образом – Руфус даже не уследил каким именно – вдруг оказался Агрикола, чем вызвал всеобщее оживление в таверне, поскольку ни возрастом, ни полом на девственницу не очень походил. Хотя надо признать, что танцевал Агрикола хорошо: пластично и свободно, с улыбкой. Видно было, что идти в хороводе среди девственниц ему нравится.

Никто и не заметил, как через некоторое время, он, уже за столом, неожиданно уронил голову на грудь. Руфус и Проб тут же подхватили его под руки и вывели на задний дворик таверны, завели в тень смоковницы.
– Никто не обратил внимания? – Руфус заметно нервничал.
– По-моему, никто, – озираясь, ответил Проб.
– Постоим. Убедимся.

Постояли. Убедились.
– Пожалуй, пора, – решительно сказал Руфус. – Веди на либурну. Старайся не вырисовываться. Если кто-то попадется на пути, пой песню. Дескать, немного перебрали.
– Какую песню?
– О Фонс, сын Януса! Уйми фонтанирующую фантазию моего друга! Скажи-ка, Проб, у тебя есть любимая песня, такая, чтобы за душу брала?
– Есть.
– Вот её в случае чего и будешь петь. Да, чуть не забыл: подбей Агриколе по дороге правый глаз.
– Хорошо.
– Да что же тут хорошего? – вдруг засомневался Руфус. – Жестоковато как-то…
– Так подбивать или не подбивать?
– Не надо… Правый не надо… Подбей левый. Всё. Веди!

Ульний Проб перебросил руку Агриколы себе за шею и повел повисшего на нем прим-инспектора на корабль.

Руфус выждал еще минуту-другую и негромко трижды свистнул – из темноты возникли молодой грек с девушкой.
– Начинаем. Волосы распусти, – скомандовал девушке Руфус.
– Сначала деньги, – возразил грек. – Мы любим честность.
– Ох, уж мне эта честность островитян! Держи аурей.
– Два.
– Второй получишь, когда я вызову капитана, якобы чтобы откупиться.
– Давай сразу два, – упрямился грек. – По-честному.
– Интересно, есть на острове у вас хоть один нечестный человек? Ладно. Держи второй. Срывай с неё паллулу и хитон.

Гречанка распустила волосы и стала аккуратно освобождаться от одежды.
– Не так, не так! Нужно не снять, а сорвать. Одежда должна быть порвана. По-честному.

И Руфус с помощью честного грека содрали с его спутницы одеяние до пояса.
– О! Ты прямо как Венера Мелосская! – восхитился Руфус. – И одежды получились ниспадающие. Но чего-то не хватает…
– Золотого яблока, – подсказала Венера.
– Яблоки и груши тут ни при чем… А вот синяков и царапин точно не хватает!
– У Афродиты нет синяков, – возразила Венера Мелосская.
– Это упущение скульптора. Царапни-ка себя здесь, между грудок. Нужно буквально несколько капель крови… Вот так, молодец! Всё. Я пошёл за капитаном. Можете начинать орать.
– Что орать?
– Что мы римские собаки, псы, кобели. Угрожай судом, пугай нас вашим портовым центурионом. Ори, что мы вас, греков, за людей не считаем, что мы относимся к вам хуже, чем к варварам.

Издалека раздался мощный бас Ульния Проба:

Барра! Барра! Бар-р-ра-а-а!
Греческий огонь – не досужие байки!
Я глубоко сожалею, что сегодня отсутствует Мете-е-елл...

Руфус досадливо покачал головою и сплюнул. Было видно, что не взяла его за душу любимая песня Проба. Он торопливым шагом вошёл в таверну и почти сразу же вышел назад с капитаном Диадуменом.
– Я вам угрожаю судом! – кричал грек, прижимая к себе плачущую Афродиту. – С какой целью вы изнасиловали мою сестру?
– Тише, родной! Сейчас всё уладим. Ради Зевса Громовержца не кричи! – бросился успокаивать его Диадумен. – Где Агрикола?
– Он без сознания! – взволнованно объяснил Руфус. – Его ударил в правый глаз вот этот брат несчастной… Нет, в левый глаз. Сначала хотел в правый, но потом передумал и ударил в левый… Проб потащил его на либурну.
– Вы римские собаки! – не унимался брат.
– Я не римлянин. Я, как и ты, грек. Умоляю тебя: не кричи! – упрашивал возмущенного братца Диадумен.
– Вы хуже римских собак! Вы римские псы! Я пугаю вас нашим портовым центурионом! Вы хуже псов! Вы кобели! Я угрожаю вам судом!

Грек с безутешной Венерой Мелосской направились в город.
– Руфус, догони их, договорись. Они не в себе!

Руфус нагнал несчастную парочку и зашептал:
– Хватит кричать! Давайте якобы договариваться.
– Не хватит кричать! Не хватит якобы договариваться! – убитый горем брат, видимо, не в состоянии был уже выйти из роли. – Зачем вы, римские кобели, насилуете моих греческих сестёр?!

Грека можно было понять. О каких договорах могла идти речь, когда он ни за что ни про что получил от придурковатого римлянина целых два золотых аурея и уже намертво зажал их в кулаке? Пусть все легионы Рима бросятся на него в эту минуту – кулак он не разожмёт!
– Отдай мне мой аурей, всё должно быть по-честному, – тут же потребовала у брата Венера Мелосская.
– Сначала их нужно пересчитать, а уж потом делить, – не разжимая кулака, ответил ей братец и тут же заорал дурным голосом: – Руки пообламываю, сучка!

Руки Венеры здесь были ни при чём, поскольку она не руками, а зубами вцепилась в кулак прижимистого братца.
– Вы, римские суки, считаете себя хуже варваров! Мы не позволим вам кусаться на каждом шагу! Всё должно быть по-честному! – понёс явную околесицу обезумевший от боли и нравственных страданий честный грек.

Руфус сплюнул и вернулся к Диадумену.
– Договориться не удалось. Здесь на острове свирепствует эпидемия честности.
Капитан выглядел озабоченным:
– Слышал. Нужно отдавать швартовы. Я знаю здешнего центуриона Кассия Кара. Мой враг. С ним тоже не договориться! Что же это творится?! Пока дойдем до Скифии, на моей либурне не останется ни одного ненасильника!
– Убью!.. Сперва люди считают деньги, а уж потом делятся пополам! Разжимай челюсти, римская потаскушка, а то я заору! – орал вдалеке не своим голосом брат обесчещенной Венеры Мелосской.
– Похоже, сдвинулся умом, несчастный, – сочувственно покачал головою Диадумен.
– Не нужно никуда уходить. Ни к какому Кассию Кару они не пойдут. Мне еще нужно на Мелосе набрать красно-коричневых камней. Нужно заказать медный сифон. Я уже придумал, как мы будем метать Греческий огонь. Понимаешь, Диадумен, для огня нужна вода.
– Не волнуйся, водой мы уже запаслись. Продуктов на Тиносе доберём. А греческого огня нет. Это просто легенда. Нужно уходить. Никогда не думал, что придется спасать сразу пятерых насильников!
– Да нет же! Никаких насильников вообще нет! Не надо никого бояться. Мне нужно на острове задержаться на два дня. Необходимы сера, нефть, асфальт, смолы, канифоль, селитра… Давай задержимся хотя бы на один день. Сегодня Ульний Проб помочился на красный камень и негашёную известь и чуть не лишился своего…
– Успокойся, Руфус! Ты просто переволновался, да ещё и выпил. Вот и заговариваешься. Уходим. Кассий Кар не тот человек, что будет медлить. Я заберу всех наших из «Каракатицы». А ты беги в «Абордаж». Вдруг кто-то забрёл туда по ошибке. Сбор на либурне через четверть часа.
– Не надо! Ульний Проб кидал сегодня смесь на рыбаков, один грек стал грести на фелюге без вёсел! А красных камней, кроме Мелоса, нет нигде. Остальное-то можно найти кругом, но только не красный камень. А Греческий огонь есть. Фуникид пишет, что ещё в Пелопоннесскую войну греки…
– Мочились на известь? Успокойся, Руфус. Мы найдём тебе и красный камень, и белый, и в полоску. Беги в «Абордаж». Это приказ!

                5

– Это приказ? Это твоя глупая шуточка, а не приказ! – не поверил Руфус. – Нет, Метелл, не мог Катон Старший дать нам такой приказ. Этот кавалерист что, так и сказал: «Сальвий Порций Катон приказал вам сойти на берег в Виза;нтии и возвратиться в Рим»?
– Нет, – развёл руками Метелл. – Он передал письмо Диадумену. Вернется Диадумен – зачитает. А мне просто на словах сказал, что нам разрешено вернуться в Рим.
– Вот видишь! Разрешено вернуться! А это не значит, что запрещено остаться.
– Тебе, Руфус, действительно хочется тащиться в эту Скифию? – округлил глаза Метелл.

Руфус задумался:
– Мне, если честно, жаль Агриколу. Сильно он сдал после «Каракатицы». Такой удар! Мне не хочется бросать его одного, тем более без настоящих инспекторов. Заслуженный воин, ветеран! А мы его в насильники зачислили.
– Так пойди и сознайся во всём, – всплеснул руками Метелл. – Заодно и поцелуйся с ним. Пусть он снова поизмывается над тобой. А я возвращаюсь в Рим!
– Ты прав, Метелл, пожалуй, пойду и сознаюсь. Ну что он один сидит в каюте? Все сошли на берег, а он сидит, – Руфус вздохнул и рубанул ладонью воздух. – Пойду, спущусь к нему.
– Не ходи! – остановил его Катон. – Ты этим прибьёшь его еще сильнее. Сделаем умней. Соврём, что встретили в порту матроса с «Овна», «Овен» как раз сегодня отвалил отсюда, и этот-де матрос нам рассказал, что мелосская стерва оболгала Агриколу. Хотела слизать денег, воспользовавшись тем, что он немного перебрал. Дескать, морячок с «Овна» в Мелосе с ней переспал после нашего ухода, и она ему во всем призналась. Тогда получается, что никакого судебного разбирательства не было и не будет. А еще скажем Агриколе, что остаёмся на корабле. Он будет рад. Да и несолидно нам бегать туда-сюда. Пора показать себя, не мальчики. Выполним свою работу добросовестно и с гордо поднятыми головами все вернёмся в Рим. О, нет, не все! Я, кажется, забыл о Метелле.
– Что ты о нём забыл? – спросил Метелл.
– Забыл, что он уже сегодня возвращается в наш Вечный город, в Рим.
– В какой Рим? Разве есть такой город? – казалось, удивлению Метелла не было предела. – Что-то ты, дружок, напутал. Да и пропадёте вы без меня. Кто вам будет утирать сопельки и петь песенки перед сном.
– Кстати, о снах, – засмеялся Катон. – Приснилось мне сегодня, что схожу я на берег в Фанагории, а скифы мне прямо на причале надевают на голову шлем Александра Македонского.

Метелл помассировал лоб и запел:

Была корона
У охламона,
А он царём был у недотёп.
Ушами хлопал, губами шлёпал:
Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп,
Шлёп-шлёп-шлёп-шлёп!

– Очень хорошо! – обрадовался Руфус. – Раз ты, Катон, коронованный царь, то и веди своего рапсода-недотёпу к Агриколе. Пусть он излагает ему про мифического матроса с «Овна». У него врать складно получается, а мне нужно к оружейникам, забрать трубу-сифон и кое-какие компоненты прикупить. Проба я беру с собой. Он замечателен в качестве вьючного мула. Если, конечно, не позволять ему мочиться куда попало. А уж завтра выйдем в Понт и спокойненько, не спеша испытаем наше оружие. Докажем Диадумену, что Греческий огонь всё же существует. Ну, до вечера! Не вздумайте без нас уйти в таверну. Салют губошлёпам!

И, действительно, на следующий день новое оружие было испытано. Вот только испытать его спокойненько и не спеша не получилось: пираты помешали…

Выйдя из пролива, либурна взяла курс на восток. Матросы, свободные от вахты, установили и закрепили на корабельной хайробаллисте бронзовый сифон и с любопытством наблюдали, как Руфус тщательно перемешивает мудреную смесь из серы, асфальта, канифоли, селитры и каких-то разноцветных порошков. В толпе любопытствующих были и Диадумен, и Агрикола. Агрикола после своей депрессии вновь выглядел бодрым и жизнерадостным.
– Не сожжёшь корабль? – поинтересовался он у Руфуса.
– Не сожгу, – уверенно ответил тот. – Если, конечно, Проб раньше времени не помочится на смесь.

Ульний Проб выступил из толпы, с хрустом отбил на голове Руфуса кобылку и молча отступил. Кобылка, судя по сочному звуку, удалась.

Напрасно Руфус вздумал пошутить в такой момент. Если до этого все с почтением и даже с каким-то мистическим испугом наблюдали за его священнодействиями, то после кобылки толпа расслабилась. Посыпались подковырки и издёвочки:
– По-моему, в смеси не хватает пропаренного лука: можно было бы вытягивать чирьи!
– Чирьи что? Добавь немного тёртой редьки – и лечи радикулит!
– А если этой дрянью смазать зад, то можно бежать и далеко, и быстро!
– О-хо-хо!
– Хи-хи-хи!
– Гы-гы-гы!
– Ха-ха-ха!

Смеялись дружно все: от прим-инспектора до впередсмотрящего, но и прекратили смеяться тоже дружно, лишь впередсмотрящий крикнул:
– Трирема бросилась к ветру!

Впереди идущая трирема, ни у кого до этого не вызывавшая никаких опасений, вдруг, сбросив парус, легла на обратный курс.

Диадумен оглянулся назад – две галеры, шедшие за ним в фарватере, разошлись: одна к берегу, другая мористее. Расстояние до них явно сократилось. На обеих, несмотря на поднятые паруса, гребли вёслами в предельно быстром темпе.
– Это пираты. Это ловушка. Обнаглели! На триремах уже разбойничают, – сказал Диадумен громко и тихо добавил: – И куда же ты смотрел?

Ответа не последовало. Все понимали, что вопрос он адресует себе.
– Агрикола, – после краткой паузы повернулся к прим-инспектору капитан, – преимущество на их стороне. Мы должны избежать боя.
– Избежать? – удивлённо воскликнул Агрикола. – То есть ты предлагаешь бежать от пиратов?!
– Да. И немедленно. Ещё минута-другая – и будет поздно.
– Я всю свою жизнь провёл в походах и сражениях! – громким голосом начал прим-инспектор. – И никогда ни от кого…
– Не бегал на суше, – закончил за Агриколу Диадумен. – Здесь море. Трирема валится в абордаж. Её уже мы не успеем остановить ни горящими стрелами, ни зажигательными серными бомбами. Сзади два шакала. Нам нужно сохранить людей. А пираты никуда не уйдут. Нужно перекрутить ситуацию в нашу пользу. Решайся сию минуту, иначе поражение! Море – не суша. Доверься мне. Бегство на море может превратиться в победу, если сберечь людей. Приняв же бой, мы людей не сбережём.

Агрикола колючим взглядом в упор смотрел на Диадумена. Капитан внешне был абсолютно спокоен и взгляд Агриколы выдержал, глаза не отвёл.
– Хорошо, – тихо сказал Агрикола, – действуй как привык. Определи мне место.
– Выполняю! Иди на рули. Там скоро понадобится твоя сила, – Диадумен еще раз внимательно осмотрелся вокруг. – Прореус!
– Я!
– Третьей и четвертой вахте спуститься на нижний ярус, подготовиться к снятию пластырей и выбросу вёсел! Спускаться прогулочным шагом. По одному. Пока мы не замечаем ловушки!
– Выполняю! Третьей и четвертой вахте…
– Всем на палубе! – громко крикнул Диадумен. – Ловушки не замечать! Быть готовыми к панике! Келейст!
– Я!
– Дополнительно отрядить на рулевые вёсла римских инспекторов. Первой вахте по местам. Второй вахте на наросты по левому борту!
– Выполняю!
– Сигнальщик!
– Я!
– Дать отмашку триреме: расходимся правыми бортами! Мы ещё не раскусили, кто они!
– Выполняю!
Руфус бросился к Диадумену:
– Не посылай меня на рули! Дай мне в помощь одного матроса и разреши бросить на них Греческий огонь! У меня всё готово.
– Отста… – Диадумен на секунду остановил взгляд на Руфусе, на лице которого читалась мольба «не откажи!», а невинные глаза часто-часто моргали – вот-вот заплачут.
– Матроса бери…
– Проба! Дай Проба!
– Проба не дам. Его сила потребуется на рулях. Келейст!
– Я!
– Отрядить одного матроса второй вахты инспектору Руфусу!
– Выполняю!
– Имей в виду, инспектор, команды на огонь не будет. Действуй самостоятельно и больше нам не мешай. Удачи!
– Спасибо!

Трирема ответила отмашкой: расходимся правыми бортами. Пираты поверили, что на либурне не догадались кто они. Корабли сходились.

Диадумен стоял на палубе в непринуждённой позе и кратко отдавал команды. Команды тут же исполнялись, но со стороны могло показаться, что на палубе либурны жизнь течёт вяло: кто-то стоит, обозревая море и берег, кто-то не спеша прогуливается туда-сюда, кто-то с кем-то о чём-то переговаривается.

Руфус волновался. Сифон был заправлен, осталось залить в него амфору морской воды. Приданный ему в помощь матрос уже поднял с моря два полных ведра и поставил рядом с сифоном. Но Руфус не знал, каким бортом они окажутся повёрнуты к пиратам. Спросить же у Диадумена считал неуместным: тот просил не мешать.
– Тефрант, – наконец он обратился к своему матросу, – не знаешь, что дальше будет?
– А чего тут знать? С носом сейчас пираты останутся. Видишь, мы сблизились на расстояние полёта стрелы, а они и не думают стрелять. Они думают, что мы спим, что подрежут нас по курсу и свалятся в абордаж. Как бы не так! Сейчас Диадумен даст команду взять по курсу на пару румбов левее якобы для того, чтоб безопасней разойтись правыми бортами. Как только они увидят этот маневр, сразу отвернут вправо, чтоб наверняка пересечься с нами. Вот тут-то мы наконец якобы поймём, что они пираты, и у нас на либурне начнётся паника. Во время паники мы сбрасываем парус и ставим наросты на корму и левый борт. Закладываем на рулях до упора вправо и на противоходе, потеряв не больше одного-двух узлов, уходим у них из-под носа. А им уже не суметь ни переложиться на наш курс, ни ходу набрать. Если даже вздумают обстрелять напоследок, у нас наросты и на корме, и на левом борту.
– Так мы мимо них пройдём левым бортом?
– Конечно, левым. И тут же поднимем парус.
– А успеем мы с тобой установить на левом борту хайробаллисту с сифоном?
– Восемь раз! Дел-то всего: снять захваты, перекатить и поставить захваты вновь.
– Давай, родной, давай быстрее!

Быстро переставили хайробаллисту, и Руфус с ведром воды в руках стал напряжённо выжидать подходящий для выброса огня момент…

Со стороны пиратской триремы должно было казаться, будто на либурне паника и хаос. Но вот корабли сблизились настолько, что, казалось, столкновения не избежать. Но нет! Гнутся под усилиями восьмерых крепких мужчин два огромных рулевых весла, бурлит вокруг них вода, и либурна, почти не теряя скорости, успевает проскочить мимо триремы.

И что интересно: при всей панике, царящей на римском корабле, оказалось, что на корме и левом борту каким-то чудесным образом возникли наросты. Лишь один нарост где-то в середине борта позабыли установить. И именно из этого проёма вдруг при оглушительном грохоте вырывается огненный дракон и, роняя горящие чешуи, обрушивается на палубу триремы. Теперь на трирему переходит паника и хаос. Пираты лихорадочно начинают тушить огонь, а на либурну нападает оцепенение. Буквально все, в том числе и Диадумен, застыли и, открыв рты, смотрят на пылающую трирему. Чем больше льют забортную воду на огонь пираты, тем сильнее он разгорается.

Наконец все обратили внимание на четырёх обнявшихся за плечи римских инспекторов. Они плясали танец каких-то дикарей, то есть подпрыгивали на месте и орали:
– Барра! Барра! Бар-р-ра-а-а!

Первым опомнился Диадумен, когда заметил, что сам подпрыгивает в такт припева марша Жаворонков.
– Прореус!
– Я!
– Пластыри долой! Третьей и четвёртой вахте на вёсла! Вёсла на воду! Ритм – пятнадцать гребков. На рулях – курс на галеру мористей!
– Выполняю!

Тойархи заиграли на флейтах мелодию, чем-то напоминающую марш Жаворонков, но в замедленном темпе.
– Почему пятнадцать? Убегут же! – подбежал к Диадумену Руфус.
– Не убегут, – улыбнулся капитан, – они за нами гнались на пределе, сейчас бегут от нас на пределе. Ещё несколько минут, и сдохнут. Возьмём голыми руками. Удивил ты нас своим Греческим огнём!
– Так Греческого огня вообще не бывает. Это просто легенда.
– А ты злопамятный! Ну, извини, друг. Отдыхай. Ты своё дело сделал блестяще. Можешь понаблюдать, как мы будем брать пиратов.
– Главное – не попортить шкурки! – назидательно сказал Руфус.
– Не попортим, – пообещал Диадумен, – Поздравляю с добычей!

                6

– Поздравляю с добычей! – Катон поднялся по верёвочной лестнице из моря, взглянул на двух рыбёшек-маломерок, лежащих у ног сидевшего с удочкой Руфуса, и встряхнул мокрые волосы.

Обнажённый, только что вышедший из воды, он походил на мраморную статую атлета после дождя. Стройная фигура, высокий рост, бугры мышц под влажной кожей – чем не модель для скульптора! Всё в нём было скроено пропорционально и разумно. Любой ваятель замер бы, глядя на него в эту минуту.

Катон смотал фал, специально закреплённый на корме для купающихся, чтобы они не отстали от корабля, и аккуратно положил на место, туда, где на корме не было борта. Затем поочередно встряхнул правой и левой ногой, так же поочередно вставил их в свои сандалии, оставленные перед купанием на палубе: сначала правую, потом левую. И… и неожиданно этот пропорционально сложенный красавец, ещё не успевший воплотиться в мрамор, не удержав равновесия, полетел вверх тормашками за борт корабля. Откуда ему было знать, что его сандалии, пока он плескался в бирюзовых волнах Понта, приколотил терновыми гвоздями к палубе Руфус.
– Бросай фал! – крикнул оказавшийся в воде Катон.
– Зачем ты снова прыгнул в море? Неужели еще не накупался? – с деланным удивлением спрашивал Руфус.
– Убью! – перешёл на угрозы барахтающийся в фарватере либурны пропорционально сложенный атлет. – Бросай фал!
– Может, тебе бросить фал?.. А то так и от корабля отстать недолго! – продолжал изгаляться Руфус.

Либурна тем временем сближалась с круглой торговой триремой, шедшей на вёслах встречным курсом.
– Дай команду разойтись с «Афиной» левыми бортами, – сказал Диадумен прореусу.
– Расходимся с торговкой левыми бортами! – повторил команду сигнальщику прореус.
– Выполняю! – принял команду сигнальщик и отсигналил манишкой на трирему.
– Откуда знаешь, что торговка «Афина»? – спросил Диадумена прореус.
– Знаком. Однажды мы с её капитаном в «Хромом Гефесте» так отметелили пятерых ионийцев, что сами чуть не заплакали от жалости к ним. Выбрось вымпел…

Метелл, увидав выпавшего за борт Катона, взял у вахтенного тойарха флейту и наиграл мелодию. Потом вернул флейту и попросил:
– Сыграй то же, но только громче, четвёртую строфу – отрывисто.
– Сделаем, – ответил тойарх и заиграл заказанную мелодию.

На мачтах либурны и триремы одновременно взвились приветственные вымпелы: на «Афине» тоже узнали либурну «Берегись».

Метелл подошел к корме и, глядя на всё удаляющегося Катона, запел под мелодию флейты своим настоящим голосом. Голосом, который частенько заставлял сжиматься в сладкой истоме сердца и девственниц, и знатных матрон:

Тонул несчастный в безбрежном море.
Он был невинен, был без греха.
Какое горе! Какое горе!
О-хо-хо! Хи-хи-хи! Гы-гы-гы! Ха-ха-ха!

Свободные от вахты матросы разделились на две неравные части. Одна часть, меньшая, окружила перекрикивавшегося с капитаном торговки Диадумена, другая сгрудилась на корме и под весёлую мелодию флейты орала:

О-хо-хо! Хи-хи-хи! Гы-гы-гы! Ха-ха-ха!

– Откуда, куда, с чем? – кричал Диадумен.
– Из Фанагории. В Остию. С пшеницей, – отвечал капитан «Афины». – А ты?
– Из Брундизия. В Пантикапей. Везу инспекторов к царю Боспора  Рискупориду.
– Рискупорида в Пантикапее сейчас нету. Уплыл в Танаис.

                Какое горе! Какое горе!
О-хо-хо! Хи-хи-хи! Гы-гы-гы! Ха-ха-ха!

– Спасибо, что предупредил! А политарх Фанагории Тейросад на месте?
– Да, в Фанагории! Мы тебе давно даём отмашку: у тебя человек выпал за борт!
– Знаю! Сейчас бросимся к ветру и подберём!
– Не теряй ход! Отстрели нам линь! Мы сбросим ему! Давно не был на Лесбосе? Помнишь, как мы отдыхали в «Хромом Гефесте»? Не знаешь, танцует там ещё Бавкида? – капитан «Афины», чтобы Агрикола не спутал, о ком идёт речь, сделал несколько танцевальных телодвижений, из которых нельзя было заключить, как танцует Бавкида, но можно было сделать вывод, что сам капитан танцует плохо.

На корме либурны приветственно махали руками морякам триремы и в сопровождении флейты орали:

А тот, кто тонет, тот знает твёрдо,
Что уж от жажды он не помрёт!

– Весело у тебя! – кричал триерарх торговки.
– Каждый день так веселимся! – махнул рукой Диадумен. – В этот раз на Лесбос не заходили, а в апреле она ещё танцевала. Ты почему один идёшь, без сопровождения? Пираты обнаглели. У нас есть Греческий огонь!
– Я не один! Ко мне скоро подгребут еще три торговки, и нас на биреме поведёт Гиагнис. Греческого огня не бывает. Не верь никому. Хорошо танцевала в апреле Бавкида?
– Бавкида в апреле танцевала хорошо! Гиагнис надежный моряк. Мне пришлось в Синопе продать за бесценок две пиратские галеры, рабы тоже подешевели. А Греческий огонь у нас всё же есть. Пиратам он не понравился.
– Я Гиагниса обязательно затащу на Лесбос. Он ещё не видел, как танцует Бавкида. Про Греческий огонь не верь никому! А в Фанагории медимн пшеницы подорожал на полтора сестерция! – кричал капитан «Афины».

Какое горе! Какое горе!
О-хо-хо! Хи-хи-хи! Гы-гы-гы! Ха-ха-ха!

Диадумен хотел еще крикнуть что-то важное, но корабли уже разошлись.

С торговки сбросили фал Катону, и на либурне принялись подтягивать незадачливого купальщика. Незадачливый купальщик стремительно нёсся по волнам. Временами его блестящее тело целиком вырывалось из воды. Но вот Катона подтянули к корме, и он схватился за вантовую лестницу… 

                7

Катон стремительно взбежал по лестнице, но на последней ступеньке неожиданно наткнулся грудью на замешкавшегося Метелла.
– Метелл, проснись! Мы, кажется, на приём с политархом Фанагории идём, а не плетёмся в ночлежку для бездомных!
– Вот именно, идём на приём, а не скачем на скачках. Тем более, что ты не скаковая лошадь! – огрызнулся Метелл.
– Прекратите пикироваться! – сдавленно зашептал Агрикола, – вон уже и двери Зала Приёмов для нас распахнули!

И Агрикола первым ступил в распахнутые настежь двери. За ним попарно вошли, а потом выстроились в шеренгу Катон, Метелл, Проб, Руфус, Диадумен и Темед. В Зале Приёмов стояли также выстроенные в шеренгу политарх Фанагории Тейросад и его приближённые аристопилиты.

Политарх Тейросад и Агрикола пошли навстречу друг другу и, сблизившись на расстояние двойного шага, остановились. Первым заговорил римлянин:
– От лица Императора Рима Тита Флавия Веспасиана и от своего лично мы приветствуем Высшего Магистра и Наместника азиатского Боспора, Политарха Фанагории, сына Фарнакиона! А также его примипилариев!

Мы прибыли к вам с визитом дружбы, имея при себе сопроводительное письмо Императора Веспасиана на имя Архонта Боспора и Феодосии, Басилевса всех Синдов и Меотов, Потомка Геракла и Посейдона, Друга цезарей и Друга римлян Тиберия Юлия Рискупорида Второго. Но, поскольку Архонт Боспора в отъезде, мы сочли уместным сначала посетить вторую, азиатскую, столицу царства. Письмо императора не опечатано, следовательно, является открытым. Просим прочесть.

Тейросад взял из рук Агриколы пергамен, но, даже не взглянув на него, с улыбкой вернул назад. Пожал плечами и обыденным тоном сказал:
– А разве без письма императора мы не станем друзьями? Вру;чите письмо царю лично. Он, предположительно, вернётся через две декады.
И тут же перешёл на торжественный тон:
– Для нас большая честь принимать у себя римского примипилария Ма;рия Квинтилиана Агриколу, своей воинской доблестью заслужившего это почётнейшее пожизненное звание! Для нас также большая радость приветствовать на нашей древней земле его соратников, славных римских центурионов!

Я приношу свои извинения за то, что вчера не встретил вас лично в порту Фанагории. Но у меня есть смягчающее вину обстоятельство: никто не знал о вашем прибытии. Тем не менее вина есть, и я её искуплю! После краткого знакомства и ещё более краткой деловой части я приглашаю всех в Трапезный Зал, где за киликом старого доброго фанагорийского мы и более тесно познакомимся, и более успешно обговорим наши дела…

Трапезная политарха в сравнении с триклиниями римской знати выглядела скромно. Не было в ней ни архитектурных излишеств, ни кричащего своей роскошью убранства интерьера, ни безумного количества подаваемых вин, блюд и закусок. Было заметно, что боспорские греки по части чревоугодия заметно уступают римлянам. Но не по зрелищной программе: и певцы, и танцоры, и музыканты были великолепны.

Царём пира был избран, как ни странно, Метелл. Возможно потому, что он и сам приложил немало усилий для своего избрания. Пир удался во многом благодаря стараниям царя. Царь на протяжении всего вечера так искрил своим остроумием, что было страшно за одежды пирующих: не загорятся ли. Особенно восхитили хозяев провозглашавшиеся в их честь тосты и здравицы в форме стихов и песен, которые Метелл тут же сочинял, да еще и виртуозно аккомпанировал себе на двенадцатиструнной кифаре.

Катон, возлежащий с Руфусом и Пробом на среднем ложе за вторым столом, уговорил Руфуса прогуляться завтра верхом в Дандарию. С трудом, но уговорил. Проб наотрез отказался, хотя его никто и не приглашал…

Поутру Катон и Руфус выбрали на конюшне архонта двух жеребцов и выехали ещё затемно. К полудню за спинами всадников остались три полиса, три пролива и три острова архипелага, но Катон и не думал останавливаться.
Наконец он крикнул:
– Догоняй! Мы у цели! – и перевёл своего скифа в карьер.
– Как же, считай, что уже перегнал, – проворчал Руфус и не спеша поднялся на курган, на котором, уже спешившись, стоял его друг.
– Читай, что написано! – он просто ликовал.
– ДОБЛЕСТНОМУ ДИССОТОРУ БЛАГОДАРНЫЕ ГРЕКИ, – прочёл вслух Руфус под барельефом скифскому воину на мраморной стеле. – Ну и чему ты так радуешься? Кто такой Диссотор?
– Царь дандариев. Он похоронен в этом кургане. С ним в захоронении лежит шлем Александра Македонского!
– У него что, своего не было? Он что, этот Диссотор, на похороны одолжился шлемом?
– Руфус! Проснись! Здесь лежит шлем Александра Македонского с Ге-ма-пол-лом!
– Ах вот оно что! Да нет никакого Гемаполла! Всё это просто побасёнки.
– Сколько человек тебе говорили, что нет никакого Греческого огня, что это побасёнки? Но ты же доказал, что огонь есть! Вот и я докажу, что Гемаполл существует! Руфус! Дорогой мой друг Секунд Муций Руфус! А знаешь ли ты, что скоро весь мир будет принадлежать мне?! Отчасти мир и вам будет принадлежать. Вы же мои друзья. Руфус, дорогой друг Руфус, ну признайся честно, разве тебе не хочется владеть миром?

Дорогой друг Руфус зевнул и признался честно:
– Не хочется.

Над их головами с громким смехом носились чайки-хохотуньи. Катон поднял голову и некоторое время наблюдал за полётом птиц, затем перевёл взгляд на солнце – оно зависло точно над вершиной огромного грязевого вулкана – и мимолётом определил, что сейчас уже ровно полдень.
– Да ты сойди, наконец, с коня! – он потянул узду из рук Руфуса, – отпусти животину попастись.

Руфус спрыгнул с капподокийца и присел на траву.
– Вот скажи, замечал ли ты в нашей жизни в последнее время что-нибудь необычное?
– Замечательный вопрос! – с удивлением глядя на Катона, воскликнул Руфус. – По-твоему выходит, что существуют такие люди, которых помимо их воли грузят на корабль, везут в Скифию, а они этого не замечают? Или, паче того, они замечают, что их волокут в Скифию, но не видят в этом ничего необычного?
– Я не о том, – поморщился Катон, – понимаешь, не успели мы выйти из Брундизия, а я уже знал, что нас ожидает впереди что-то необычное, я даже не знаю, как это выразить словами. Какая-то непреодолимая сила влекла меня сюда. Теперь я понял: это шлем Искандера. Я уверен: шлем принадлежит мне, и именно меня привели к нему боги. Скорее всего, я и есть воплощение царя Диссотора, а может, и самого Александра Македонского! Я кожей ощущаю этот шлем сквозь толщу кургана, я его вижу! Вон он лежит. Ты сидишь как раз на нём.

Руфус так резво вскочил на ноги, словно его угораздило сесть на свежую коровью лепешку.

В вышине помирали со смеху чайки.
– Слушай, дружище, поехали назад. А? – примирительно сказал Руфус. – Прогулялись мы славно, и мозги у тебя славно проветрились, даже выветрились! Да и проголодались мы, верно? Я по Ульнию Пробу соскучился. Каково ему без нас? Может быть, сейчас он одиноко дерётся с греками в их трактире «Заходите, у нас хорошо». Давай вернёмся, зайдём, быть может, у них и вправду хорошо!
Катон взял за руки Руфуса и с жаром заговорил:
– Руфус, шлем Александра Македонского под нами! Курган невысок. До подошвы по вертикали не более десяти локтей. Это значит, что на глубине четырнадцати-пятнадцати локтей…
– Это значит, что ты сошёл с ума! Катон, опомнись, – вскричал Руфус и с трудом освободил свои руки. – Ты что, в самом деле собираешься рыть курган?!
– И я, и ты, и Проб, и Метелл!
– Да ты знаешь, что с нами сделают дандарии?
– Знаю. Убьют, отрубят головы, наденут на шесты и выставят вдоль дороги. Если поймают или догадаются, что это сделали мы, то нас не спасут все сорок четыре римских легиона. Только они не поймают и не догадаются. Я всё продумал.
– И из какого дерева дандарии изготовят шесты продумал? И какой они будут высоты? И…
– Замолчи! – в раздражении крикнул Катон.

Чайки-хохотуньи, видимо, приняли этот выкрик на свой счет и, обиженные, улетели.
– Руфус, ты же умный человек!
– Да, я умён, – не стал отпираться Муций Руфус.
– Неужели ты не понимаешь, что нас на этот курган привели боги? Подумай, подумай хорошенько. Вспомни ту ночь на вилле Флакка. Я же пошёл с вами в «Непьющий кабан», я не собирался в тот вечер ехать к Ульнии Терции, а поехал. Что меня туда повело?
– Догадываюсь…
– А вас что потащило вслед за мной? Далее. Разве не мог мой отец для нашего спасения придумать что-нибудь поумней, чем отправлять нас в Скифию? При его-то возможностях! Он же старый друг Веспасиана!
– Думаю, мог, а может, и не мог. Веспасиан в отличие от всех предыдущих очень строгих нравов император.
– Мог! Но отослал нас сюда! Что его заставило? А ты в дороге почему вспомнил… как его?
– Статия Севера.
– Да, Статия Севера. Ты знал тысячу легионеров, а вспомнил его. Почему? – продолжал с жаром наседать на Руфуса Катон. – И почему Диадумен направил либурну на Мелос? В Эгейском море сотни островов, но мы пришвартовались именно там, где есть нужный тебе минерал! А в Виза;нтии почему мы не сошли на берег и не вернулись в Рим? Ну не глупостью ли с нашей стороны было, зная, что дома всё улажено, тащиться в эту Скифию? И почему боги отослали из Пантикапея Рискупорида, благодаря чему мы сразу попали в Фанагорию и сюда, на курган?

Что я знал раньше о Диссоторе? Лишь то, что говорил нам о нём в гимнасии Дидон: «В таком-то году сарматы пошли войной на Боспорское царство, но царь дандариев Диссотор, владеющий в то время шлемом Александра Македонского, разбил их конницу на подходе к Фанагории». Вот и всё, что сказал Дидон. Нам в гимнасии говорили о десятках варварских вождей и царей. Сколько их имён я запомнил? Да ни одного! А вот имя Диссотора запомнил. И почему-то именно этот скифский царь чуть ли не каждую ночь приходит ко мне во снах.

А ещё ответь мне, Руфус, как я нашёл дорогу к этому кургану? Ведь ни фанагорийцев, ни встреченных в пути боспорян, ни паромщиков на переправах я не спрашивал о кургане. Так каким образом мы оказались здесь?
– Не знаю. Может, ты и спрашивал у кого.
– А я говорю, не спрашивал! По-твоему, я способен врать?
– А кто Агриколе в Брундизии соврал, что?..
– Да, Агриколе я соврал, но… без удовольствия.
– По-твоему, врать без удовольствия – это и означает говорить правду?
– Ты ведь и сам понимаешь, что не сами мы здесь оказались, нас сюда привели боги!.. Разве мы посмеем противиться воле богов?! Ты со мной согласен?
– Я с тобой не согласен. Мне не хочется, чтобы моя голова была надета на шест. Я и с высоты своего среднего роста научился прекрасно обозревать окрестности.
– Он не согласен! Да ты должен не только согласиться, но и еще помочь мне уговорить Проба и Метелла! Я всё продумал. На наше счастье наступает полнолуние. Через три дня мы выедем к сарматам, укроемся вон в той дубраве и дождёмся вечера. Нам не нужно будет раскапывать весь курган. Мы знаем точно, где лежит шлем. Место здесь глухое. Начнём сразу после заката. И до рассвета разве мы вчетвером не вынем из кургана, я посчитал, восемьсот урн земли? С Пробом! А к полудню мы будем уже далеко отсюда. Нам никто не помешает…

Над курганом опять раздался взрыв хохота. И не напрасно смеялись чайки. Потому что помешали друзьям дандарии.

Как раз перед рассветом и помешали…