Театр
Мой милый друг! Ты увлекаешься классической литературой, и это меня пугает.
Ты читаешь Пушкина и в своих снах воображаешь себя Алеко, и я для тебя становлюсь Земфирой. Ты просыпаешься среди ночи и звонишь мне. На полу-вопрос, полу-призыв: «Где же ты, моя Земфира?» я бегу к тебе через всю Москву и через полчаса нежно прижимаю тебя к себе и, вкрадчиво шепча, что Земфира верна своему Алеко и презирает других молодых цыган, так как смысл жизни для неё один - он. Я глажу тебя по голой спине, по твоей голове, покрытой роскошными кудрями, и тихонько проклинаю Александра Сергеевича, написавшего эту красоту, которая чересчур вредна для чересчур впечатлительных людей.
Ты читаешь Шекспира и сейчас ты - Гамлетом, принц датский. Ну, тут ты не одинок. Я тоже люблю и втайне лелею в себе своего Гамлета: справедливого, нежного, одинокого, романтичного, хрупкого и бесконечно ранимого. Я хочу разоблачить своего дядю (я ведь знаю, что это именно он убил моего возлюбленного отца и склонил "на одр кровосмешенья" мою не менее возлюбленную мать); я не вынуждена притворяться сумасшедшей; я не жду подсказки своего отца, так как до мелочей продумала свой план; я не произношу обожаемого мной монолога «To be or not to be”; я всё воплощаю в жизнь, я выживаю, несмотря на отравленный клинок, и всё-таки погибаю – от любви, от этого сильнейшего яда, против которого противоядия нет. Но для тебя я – Офелия. Что ж, приходится играть и эту роль: играть вдохновенно, призывно, легко, от сердца, не дожидаясь указки режиссёра. Я шепчу, что я рядом, что я не ушла в монастырь и не вышла ни за кого замуж, оставшись до конца верной тебе, моему принцу.
Вообще, для тебя Шекспир – тема отдельная. Иногда ты - воплощение истинного короля. Проблема лишь в том, что имя этому королю – Лир. И тогда я становлюсь для тебя дочерью: излишней правдолюбкой, быть может, зато мудрым советчиком и верным другом. Я вместе с тобой и, наверное, за тебя отдаю свою жизнь. А что мне ещё, чёрт возьми, остаётся делать?
В свои самые романтические периоды ты – Ромео, и это истинный кошмар. В эти моменты ты без памяти в меня влюбляешься (интересно, взаправду?), и тогда мне приходится ночевать у тебя неделями, ибо эти «конфетки-букетки», как ты выражаешься, длятся у тебя дольше всего.
Но наиболее интересен и, как ни странно, прекрасен в твоём исполнении Квазимодо. Ты ненавидишь эту роль. Но почему? Ведь я, твоя Эсмеральда, никогда тебя не презирала, я полюбила тебя, твою душу. Жаль, конечно, что всё закончилось так трагично, но тут уж ничего не поделаешь.
А самый весёлый, но самый жалкий ты – Герман. Тогда мы дни напролёт играем с тобой в безик, покер, преферанс, полиньяк, в три листика и в дурака. Ты.постоянно проигрываешь и, обижаясь, говоришь мне, что никакого секрета трёх карт нет и что я всё выдумала. Я вздыхаю и устало соглашаюсь.
Ночью я, вернувшись от тебя и лёжа в ванной, наполненной ледяной водой, думаю о том, что от тебя совершенно несправедливо отвернулись, что ты воистину гениален, но, как все или почти все гении, обречён на непонимание. Они не понимают главного: ты не сумасшедший. Ты актёр.
Иногда и я, «Соломон в юбке», как ты часто меня называешь, не могу разобраться в самом главном вопросе: то ли жизнь – это театр, то ли театр – настоящая жизнь.
А ты сейчас думаешь о том, что я – единственный человек, которому удалось тебя понять.
Мы похожи: мы оба жалеем и по-дружески любим друг друга, критически относимся к самим себе, и, наконец, мы оба – жалкие марионетки без судьбы в театре масок. Масок, которые невозможно снять и остаться самими собой.
Вот дёрнулась нить, управляемая властной Рукой. Занавес. Аплодисментов нет.