Глава четвёртая из повести "Не такая"
Окна папиного директорского кабинета выходили на тёмный пруд красоты необыкновенной!
Современные дизайнеры садового ландшафта создают такие пруды искусственно, озеленяя берега плакучими ивами и тратят на это деньги заказчика. Папкин пруд был создан самой природой при некотором участии людей - просто вода, бьющая из подземного ключа заполнила воронку от авиационной бомбы, упавшей сюда во время войны, ивы выросли сами на благодатном украинском чернозёме (во время оккупации немцы вагонами вывозили этот чернозём в Германию!), а белые лебеди появились здесь вместе с новым директором кирпичного завода, который распорядился построить у пруда свой кабинет, а лебедей приобрёл неподалёку в заповедном хозяйстве.
Я не видела ничего красивее этого пруда в своей маленькой детской жизни!
- Викочка! Надевай красное платье, да, самое любимое! Дядя Вася приехал! Едешь к папику!
Дядя Вася - это папкин личный шофёр и мой личный друг. Платья у меня все в красном цвете, потому что в моей маленькой голове всё красное - это красивое.
Мама моя, не работая на производстве, называлась "иждивенкой", чем очень расстраивалась. Даже всхлипывала иногда:
- Да я же инженер-технолог, а сейчас пишусь "иждивенка"! - Какая же я иждивенка! Дом, хозяйство, дети - всё на мне...
Но выбора нет: я - ребёнок-инвалид детства, мне нужен уход, и папе, как директору крупного завода, тоже нужен уход, и всей нашей домашней живности - кроликам, курам, уткам, индюкам, свинкам, козе и собаке тоже нужен мамин уход...
Дом огромный, плодоносящий сад и огород, - дела хватает всем. У мамы есть помощница, но они всё равно с трудом успевают переделать всю домашнюю работу, потому что папа - очень компанейский человек! Он садится за огромный стол в саду или на крытой веранде с друзьями, родственниками, гостями, - всегда не менее сорока человек!
Все они много едят, в меру пьют, потом очень красиво и долго поют и русские, и украинские, и еврейские песни, перемежая их репертуаром оперным и опереточным...
Соседи давно смирились, особенно после того, как папа помогает им выписать машину-другую дефицитного по тем временам кирпича...
Когда я немного подрасту, я научусь ценить эти застолья; я повстречаюсь за немыслимых размеров родительским столом с замечательными и известными людьми, - писателями, философами, министрами и футбольными звёздами! И пока я буду учиться понимать все эти ужасно умные бесконечные разговоры, я всегда буду сидеть рядом с любимым, обожаемым папкой, вжимаясь в мягкий толстенький бок и, единолично завладев его рукой, пересчитывать на ней рыжие веснушки, имя которым - миллион...
Мама шила для меня наряды изумительной красоты! Мама была портнихой от бога. Отучившись на курсах кройки и шитья в Ленинграде, когда папа короткий период времени преподавал там в Военной академии, мама даже сама преподавала на этих же курсах, так как имела большой талант портнихи. У неё шились даже женщины при министерских должностях из Киева. Записывались на полгода вперёд...
Рабочий день свой мама начинала часа в три ночи, чтобы успеть продвинуть заказ, пока не начал просыпаться её огромный дом...
Так вот, вернёмся к моим нарядам. Когда мама спрашивала, какое платье мне пошить (а шила она мне их два-три на неделе!), ответ был неизменным:
- Красное!
Все смеялись, а я - так громче всех! Итак, я натягиваю любимую одёжку, дядя Вася взваливает меня на спину, - хожу я с трудом и дело это не люблю, - и идёт со мной к машине.
Я - изумительной красоты ребёнок с длинными белокурыми волосами, которые вьются крупными локонами, с огромными голубыми "мамиными" глазами, тонкой и слабой короткой "полиомиелитной" ногой и обожжённой в костре изуродованной рукой...
Скажу сразу: слёз надо мной никто не льёт, все относятся ко мне всерьёз, а к моему неумению и нежеланию самостоятельно передвигаться - как к данности.
Папа, брат и дядя Вася легко садят меня на спину, подхватывают за ноги, я обнимаю их сзади за шею, и вот она - такая желанная мобильность! Кстати, папа и брат таскали меня так лет до тринадцати, пока ноги не стали чиркать по земле... И пока брату не надоело моё бездействие и он не начал меня учить ходить. Но об этом потом.
А сейчас мы с шофёром приближаемся к чёрной немецкой трофейный "Эмке" с красными(!) сиденьями, меня усаживают на переднее, папкино, сиденье, и "Эмка", немного пофурчав для приличия, отчаливает под шепоток соседей:
- Повезли калечку! Интересно, куда?
Этот вопрос волнует и меня. Если к папе на пруд - то такая перспектива меня в последнее время не очень радует, потому что в последние пару месяцев мой визит на пруд обычно сочетается с визитом к заводскому зубному врачу. По поводу удаления молочных зубов. А боли я не выношу, натерпевшись от врачей за свою такую ещё короткую жизнь...
Кстати, я её до сих пор не выношу. Моя мама любила повторять:
- Господи! Да как же ты жить-то будешь - с такой-то чувствительностью?
Впрочем, ты и живёшь-то не благодаря, а вопреки...
В кресле у зубного меня держали за руки пару человек, а я вырывалась и орала:
- Опомнитесь, люди! Где же ваша интеллигентность?
И прочие благо-глупости, которые пятилетний ребёнок мог впитать при столь тесном общении с исключительно взрослым окружением...
Но, к моему удивлению, на этот раз машина остановилась в самом центре нашего небольшого городка у областной поликлиники. Вокруг поликлиники кругами вилась очередь людей с проблемами передвижения: фронтовики, инвалиды всех сортов, полиомиелитные, как я, дети...
Пробираемся сквозь агрессивную толпу:
- Чего прёшь? Мы здесь уже 12 часов!
Протискиваемся к папе, который тут с ночи, и почти тут же заходим в кабинет - снимать мерки на протезную обувь. Меня долго рассматривают, обмеряют, просят пройтись. Я неохотно ковыляю с трудом, держась за стену... Покачивают головой:
- Вам бы на операцию её, папаша!
Папка - принципиальный противник операции, он посмотрел других детей, которые были прооперированы, и теперь сидят в инвалидных креслах... Он ещё не знает, что именно он сделает, но только не операция! Как он оказался прав, мой дорогой, любимый, толстый папка!
Через месяц мы в точности повторим всю эту катавасию с очередью, проберёмся в кабинет по той же схеме: папа уже практически у двери кабинета, я - у дяди Васи на спине, - и получим заветную пару обуви...
Ничего уродливее я не видела ни до, ни после в своей жизни! Огромный левый ботинок на шнуровке скорее походил на огромный утюг! "Платформа", как бы сейчас сказали, была высоченная двенадцати-сантиметровая, а сам ботинок доходил почти до колена! Правый был немногим лучше...
Мы их взяли брезгливо в руки, папа сдержанно поблагодарил и мы вышли наружу. Папа нашёл ближайшую свалку мусора, выбросил туда ботинки и тщательно вытер руки платком:
- Никогда, ты слышишь, никогда не носи подобную гадость!
Всю дорогу до папкиного кабинета на пруду мы хохотали, как сумасшедшие!
- Вася! Ты видел, что они пошили для моей королевы? И ещё хотели надеть ЭТО на неё! И ещё - оперировать! Ну и прохвосты! Нет, Викочка, поверь своему старому ослу-папке - мы их всех победим!
Потом, уже на заводе, папка рассказывал сослуживцам свой визит к ортопедам в лицах - смешно передразнивая всех, он так хорошо умел это делать! - и все хохотали, представляя, как он выбрасывает, с таким трудом доставшуюся, ортопедическую панацею от всех бед - в мусор!
А я, счастливая, с купленным по дороге вафельным стаканчиком мороженого в руке, окружённая влюблёнными в моего папку работниками кирпичного завода, сидела на берегу чудесного тёмного пруда на специально построенной для меня качельке - и болтала разными ногами, одна меньше другой, наблюдая за парой белых лебедей...
(Продолжение следует)