Г л а в а I
Забытый сюрприз. Помидоры на минах. Огонь в руках. Зарево и рёв.
«Пронеси, Господи!» Дрова под головой. Укрепление дисциплины.
Жизнь за пистолет. Зонтиком в глаза. «Моя земля!» Счастливый случай.
Эшелон двигался на запад. Через Грязи, снова Воронеж, Курск – на Бахмач. Ехали медленно, пропуская вперёд идущие один за другим составы с войсками и боевой техникой. Навстречу шли поезда с раненными и порожняк, идущий на восток за новыми войсками и техникой. Готовилось форсирование Днепра.
На станциях и всех остановках мы всматривались в проезжающих солдат, надеясь на чудесное – увидеть среди них старшего сына Юру, от которого давно уже не было никаких вестей. Было известно, что он вместе с пулемётным училищем, курсантом, выехал на фронт и – с тех пор ни письма.
Занятия с курсантами не прекращались и во время движения эшелона. Использовали и остановки. В дороге же, в вагонах, провели экзамены и сделали выпуск. Выпускники немедленно попутными поездами уезжали вперёд к своим наступающим частям.
Долго стояли на станции Львов. Вспомнился рассказ Тургенева… Но этот Львов не был похож на тургеневский город. Здание станции разбито бомбёжками, водонапорная башня разрушена, железнодорожные пути замусорены, кое-где повреждены бомбами. В один из вечеров объявили: желающие могут пойти ночевать в ближайшие деревни – ночью ожидается налёт на станцию и эшелон лучше покинуть. Предложению последовали лишь немногие. Большинство, и мы в его числе, остались ночевать «дома» - в вагонах. Налёта, к счастью, не случилось. Ночь прошла спокойно. Удивительное, но, безусловно, очень приятное везенье.
На другой день всех ожидал большой, почти забытый, сюрприз – баня! В кои-то времена помылись по-человечески – не в кадушке, а в ванной. Правда, из разбитого окна довольно ощутимо тянуло холодом, но это был сущий пустяк по сравнению с горячей водой. Баня находилась вблизи станции. Помыться удалось вполне благополучно – немцы своими бомбёжками от гигиенических процедур не отвлекли, не помешали, хотя их наглые самолёты будоражили небо над станцией и днём, и ночью – напоминали о себе.
Счастливо избегая угроз сверху, население эшелона подвергалось опасности иного рода – снизу: немцы при отступлении обильно заминировали местность вблизи железной дороги, а наши сапёры ещё не успели обезвредить все мины. Однажды Муся пошла вместе с другими женщинами собрать кое-какие овощи, возле самого полотна железной дороги росшие диким образом, и едва не напоролась на противопехотную мину, притаившуюся в траве. Смертельную ловушку, и даже растяжку к ней, разглядел среди стеблей травы всё тот же глазастый Стасик, пользовавшийся каждым удобным случаем для поисков чего-нибудь интересного в окружающем военном мире.
Эта его любознательность вызывала особую тревогу. Война всё больше и больше рассеивала боевые патроны, снаряды, всякого рода огнестрельное и холодное оружие в совершенно исправном состоянии. Порох валялся россыпями. Наши ребятишки, конечно, не упускали случая воспользоваться такими интересными вещами. В горящих кострах защёлкали патроны. В детских руках запылали длинные «макаронины» бездымного артиллерийского пороха. На одной из остановок я увидел, как сын катит по земле неразорвавшийся крупнокалиберный снаряд, превесело пиная его ногой, будто футбольный мяч… И ведь нельзя сказать, что наши дети не знали об опасности: их не раз предупреждали. Но при этом, на всякий случай, показывали, как нужно обращаться с взрывоопасными предметами, чтобы не причинить себе вреда. Случай с обнаруженной миной помог спастись и ему и Мусе… В скором будущем Стасику представится ещё один эпизод с миной, но уже иного рода…
Почти месячное пребывание в вагонах детям изрядно надоело и они при каждом удобном случае выскакивали из поезда и носились по железнодорожным путям тут же около состава. Родителям приходилось смотреть в оба глаза, а сделать это было не так-то просто. Дети терялись из виду среди солдат и офицеров, к тому же наш эшелон то и дело обходили другие составы, едущие в разных направлениях. Запретить же детям гулять, когда они и так скованы в движениях, находясь целыми днями в вагонах, было совестно.
По обе стороны железной дороги, на километры, тянулись штабеля сложенных и обезвреженных мин, огороженные колючей проволокой. Результат работы сапёров можно было по этим штабелям наблюдать воочию. Разряженные мины воспринимались уже не как коварное оружие, а как некий металлолом.
Куда мы едем – известно никому не было. И не у кого спросить – никаких базаров не попадается, а женщины помалкивают… За время пути в штабе фронта переменили место назначения и, как мы шутили, забыли уточнить его с нашими жёнами. Ситуация прояснилась на станции Корнево – здесь эшелон встал на разгрузку. Нас немедленно и строго предупредили: если хотите жить – не отходите от поезда – всё вокруг заминировано.
Заночевали в доме железнодорожного рабочего возле самой станции. Когда стемнело, по всему горизонту стали видны зарева сплошных пожаров. Доносился утробный рёв разрывов снарядов и бомб. Линия фронта оказалась не так уж и далеко. Эти зарева в сочетании с глухим рокотом взрывов напомнили лето 1941 года, когда наши войска отступали по Украине при свете пожаров и под бомбами. Теперь же зарева и взрывы означали совсем иное – это наша земля очищалась от немецкой нечисти – это немцы отступали под натиском нашей армии, это их сжигал огонь ими же развязанной войны.
Зарева полыхали от горящего бурьяна, буйно покрывшего чернозёмные поля Курской области за время немецкой оккупации. Приютившие нас на ночь люди рассказали, что незадолго до прихода наших войск на станцию Корнево приезжал из Германии немец – начальник этой станции со своей семьёй, завербовавшийся для работы в России на пять лет! Недолго же пришлось этому «начальнику» похозяйничать на нашей земле.
На следующий день поехали на «газике» в Рыльск. До войны к этому городу можно было доехать по узкоколейной железной дороге, но перед отступлением её разрушили немцы. Вскоре догнали стадо коров с пастухом. Наш шофёр, почти не сбавляя скорости, попытался разогнать стадо, но пастух поднял свою палку и с бранью чуть не бил ею по стеклу кабины. Водитель в долгу не остался, высказал всё, что думает о пастухе, его предках и этих …… коровах, и полез было за монтировкой. Но оказалось: гнев пастуха вполне оправдан – обе стороны дороги сплошным ковром заминированы – коровам отступать некуда. Сапёры здесь уже поработали и кое-где виднелись штабеля извлечённых мин, обнесённые колючей проволокой с лаконичной надписью : «мины». Только эти штабеля представляли собой далеко не всю «коллекцию» немецких сюрпризов. Коровы, ясное дело, читать не умели, но пастух был бдителен за всех.
А вокруг на полях ничего, кроме бурьяна, не видно. Мосты через овраги взорваны и наша машина идёт в объезд, спускаясь в балочку, а потом, напрягая все силёнки мотора, выбирается из неё с надрывным воем. Через реки сапёры уже успели перекинуть временные мосты, узкие, деревянные, на сваях. Я их прозвал: типа «пронеси, Господи!». Ширина такого моста – пройти только одной автомашине. С кузова прямо внизу по обе стороны видна гладь реки. Плохо вбитые сваи раскачиваются. А может быть, это только кажется, что раскачиваются… Наконец, облегчённо вздыхаем – передние колёса машины зацепились за берег и грузовик тяжело загудел, взбираясь на него. Таких мостов встретилось несколько.
Проезжаем через деревни. Вернее, через бывшие деревни. Печные трубы на пожарищах, обгорелые берёзы и тополя на усадьбах. Кое -где уцелевшие куски плетня указывают на то, что на этом месте находилась деревня… У самой дороги почти из под самой земли вьётся дымок из низкой жестяной трубы на двускатной крыше землянки. Возле её двери стоят бледные грязные дети в рубище, провожают глазами проезжающие машины… Закипела в душе злоба на немцев… Люди уже взялись залечивать раны. Кое-где на земле уже лежат первые венцы срубов. Возрождается жизнь.
Показались колокольни Рыльска, возвышающиеся над городом. Въехали на временный понтонный мост через реку Сейм. Постоянный взорван. Очутились сразу среди каменных домов. Город выглядит празднично. Тёплый ясный вечер конца октября. На голубом небе мирное солнце. Блестят и кажутся помолодевшими стены домов. Улицы полны военными из прибывших раньше нас подразделений курсов. Проехали базарную площадь, пропахшую терпким запахом сена и конского навоза. Два ряда длинных столов для розничной торговли, закрытые ларьки… Базар пуст, но по неуловимым признакам чувствуется – живёт.
Нашему подразделению отвели квартиры на западной окраине города – на Красноармейской улице (переименованной немцами в «Солдатскую») протянувшуюся вдоль речушки. Дом, где мы поселились, стоит на углу с улицей Ленина, идущей от центра города с горы под прямым углом с Красноармейской. Хозяйка, одинокая женщина средних лет, встретила нас довольно радушно, отвела две комнаты. До нас их занимали немцы, подевавшие куда-то всю мебель. На ночь к единственной кровати мы подкладывали дверь от шкафа. Так устраивались спать Муся со Стасиком. Моё спальное место находилось на лежанке, наконец-то не на полу. Когда я подставил к её концу стул с корзиной, а в изголовье под подушку подложил охапку дров – получилась вполне уютная кровать. Главным же её достоинством было тепло – от лежанки. Настало блаженство.
Зимой восстановили электростанцию. В наших комнатах вспыхнули две электролампочки. Потом и радио заговорило. Когда в репродукторе зазвучал голос Москвы, от которого мы уже отвыкли, на глаза навернулись слёзы радости. Стасик подтащил к репродуктору стул, взобрался на него и так, стоя, долго молча слушал музыку.
Город от артобстрела и бомбёжки пострадал сравнительно мало. Больших зданий в нём не имелось и поэтому курсы разместились разбросанно – во многих домах. Привычно и быстро привели в порядок общежития. Возобновилась планомерная учёба. Однако выбрать учебное поле оказалось делом далеко не простым – кругом мины. Прежде, чем выйти на занятия и приступить к учёбе, тщательно разведывали местность. Но даже после разминирования выделенных участков происходили несчастные случаи. Не раз подрывались пасущиеся коровы. Минами начинён был и сам город – не могли немцы оставить его просто так - даже про усадьбы не забыли – насовали мин везде и всюду.
7 ноября на центральной площади состоялась первая после изгнания врага праздничная демонстрация. Скромно были оформлены колонны демонстрантов, мало флагов, портретов. Но лица людей светились радостным волнением. Наконец-то на улицах снова гремит «Интернационал» и город свободен от ненавистных немцев. Наступил, всё-таки, праздник и на нашей улице.
После демонстрации курсы выстроились на дворе военного городка. Штатному офицерскому составу перед строем вручили медали «За оборону Сталинграда». Получил такую медаль и я – первую правительственную награду свою.
Нежданно-негаданно курсы лишились своего начальника – полковника Хохлова. Произошло событие это после проверки работы курсов начальником отдела боевой подготовки фронта полковником Пановым. Официально была названа причина вполне солидная, но офицеры, служившие под непосредственным руководством Хохлова, предполагали причину иную. Все знали, как много хорошего сделал Хохлов для организации успешной работы фронтовых курсов. При нём серьёзно поставили учёбу, укрепили дисциплину, подобрали квалифицированный преподавательский состав. Сослуживцы Хохлова были уверены: Панов отомстил Хохлову за то, что он отказался снабжать продовольствием жену Панова, которая, не работая на курсах, всё время с ними ездила.
Так или иначе, но Хохлова с нами не стало. Прибыл новый начальник – полковник Богданов. Этот прокомандовал курсами недолго и ничем выдающимся себя за это время не проявил.
Жизнь Рыльска постепенно налаживалась на советский лад. Вернулись к почти нормальной работе электростанция, радиоузел, баня, базар. Стало возможным приобрести кое-какие продукты: молоко, картофель, другие овощи. Возобновилась работа школ. Даже открылось педагогическое училище и наша квартирохозяйка пустила к себе на кухню жить двух студенток педучилища – крестьянок из деревни Казачья Каменка. Девушки очень любили петь, но не знали наших советских песен, появившихся за то время, когда в Рыльске находились немцы. Тексты песен девушки узнали в своём училище, а с мелодиями их познакомил… Стасик, знавший и слова, и мелодии всех этих песен абсолютно правильно, и певший с большим удовольствием… Жаль, что очень скоро это удовольствие кончилось и надолго. Но пока мы с Мусей говорили между собой, что пришлось и нашему сыну советизировать город Рыльск.
И наша квартирная хозяйка, и девушки рассказали о том, как вели себя немцы в Рыльске и его окрестностях… Как-то раз у немца, стоявшего на квартире у одной женщины, пропал пистолет. Немцы заподозрили в пропаже сына этой женщины. Его, мальчика – подростка, повесили на базарной площади. А пистолет вскоре нашёлся: тот немец, будучи сильно пьяным, засунул его куда-то, да и позабыл куда. Не сразу и нашёл…
В деревнях Рыльского района немцы бросали маленьких детей в колодцы живыми… В окрестностях города был и такой случай: немцы захватили в плен двоих наших раненных парашютистов. Когда их принесли в деревню, местная учительница выколола глаза раненным своим зонтиком. Об этом страшном случае рассказывали многие.
Вскоре после прихода курсов около городской тюрьмы обнаружили могилу с тысячью замученных немцами людей. Их останки торжественно перезахоронили на площади. В районе города оккупанты вырубили и увезли в Германию значительную часть леса из дуба и клёна… Да мало ли натворили всяческих зверств и злодеяний немцы на нашей земле. Порассказала хозяйка наша и о враче-немце, жившем у неё на квартире. Этот «интеллигент» в присутствии русских женщин громко очищал свой кишечник от лишних газов… Признаться, этот рассказ вызвал недоверие, но логическое основание имел: «что естественно – то не безобразно» и мы имели возможность убедиться в этом лично, при общениях с немцами у них на родине. Своеобразная культура.
Огороды Рыльска за время оккупации густо заросли бурьяном. На жирном курском чернозёме репейник поднимался выше человеческого роста и достигал толщины руки. При взгляде на эту плодородную землю глаза захватчиков загорались жадностью. И опять наша хозяйка рассказала о том, что видела своими глазами. Это был очень характерный факт. Какой-то немецкий солдат, увидев буйную растительность в огороде, встал перед ней на колени, поцеловал землю, взял её в горсть и прижал к груди, повторяя: «Моя! Моя! Моя!» Что ж – получил этот немец, жадный до чужой земли, свои два метра в ней.
В 1944 году, после Сталинграда и Орловско-Курской дуги мозги у некоторых гитлеровских солдат и офицеров начали проясняться. Та же наша хозяйка слышала, как немецкие офицеры, подвыпив по-вечерам, спорили между собой о ходе войны и, понурившись, говорили: «Рус Иван придёт в Берлин».
Наступила зима. Выпал снег. Крутой спуск возле нашего дома ребятишки превратили в гору для катания на санках. Брат наших квартиранток сделал для Стасика маленькие салазки и с тех пор сына стало очень сложно заманить домой. Мама одевала его так: старая белая шубка-доха заправлена в синие шерстяные штаны, на ногах валенки, на голове белая меховая шапка, на руках вязанные шерстяные варежки. Установит, бывало, сын свои салазки на самой высшей точке ската, сядет на них, как на коня боевого, верхом и стремительно несётся вниз в снежной пыли. Щёки горят, глаза блестят. Немножко страшно и- любо. Все, кто проходил мимо, невольно останавливались и любовались им. Офицеры курсов хорошо знали его и подходили к нему спросить о чём-нибудь, поговорить. Майор Гринёв называл его белым медвежонком. Но – только за внешний вид: сын нуклюжим не рос.
В то время он очень любил петь песни. Знал наизусть всё, что слышал, запоминая мелодии с первого раза. Как-то мы с ним пошли встречать Мусю. Я вёз его на санках - была оттепель, на дорогах стояли лужи и ходить пешком в валенках значило промочить ноги. Стасик, не обращая внимания ни на что и ни на кого, громко распевал песни. Пел безукоризненно. Встречные вертели головами во все стороны, не сразу разглядев внизу певца, а увидев, удивлялись: «Ось, який малэнький, а як же гарно спивае!»
Жили мы в Рыльске, особенно по сравнению с Липовкой, неплохо. Питались получше. В дополнение к моему пайку покупали на базаре то, что там было из продуктов, даже топлёное молоко. Офицеры, рыболовы-любители, часто приносили нам свежую рыбу, добытую в Сейме с помощью тола. Иногда даже пиво появлялось с местного пивоваренного заводика. Но опять, как и везде, где мы останавливались, недоставало топлива. Больших хлопот стоило добыть воз сырых, прямо с корня, дров метра по два-три длиной. Пилы не было. Приходилось перерубать брёвна топором. Само по себе это занятие отнимало много времени и сил, а потом надо было ещё суметь растопить печь – сырые дрова не хотели загораться. Требовалось большое терпение, чтобы всё-таки кроме дыма и копоти во внутренностях печки появился огонь. Так или иначе, в квартире было тепло, горело электричество, звучало радио и мы находились в ней, чистые – удалось помыться в бане.
Пришёл март 1944 года. Фронт уверенно продвигался на запад. Курсам, как и прежде, подлежало следовать за ним. Получив приказ 6 марта, собрали свои скудные пожитки и пристроились на грузовую машину. Оправились на уже знакомую станцию Корнево.
Дороги превратились в грязное месиво, заставляя машину то и дело буксовать. Подъёмы сделались труднодоступными. Грузовик брал их с воем и боем. Неподалеку от Рыльска подъехали к развилке дорог: одна колея шла прямо, но через громадную лужу-озеро, другая уходила влево, огибая озеро-лужу через другой водоём, кажется, поменьше… Оба пути, на взгляд, одинаково скверны что тот, что другой. Каким следовать? Водитель нашей машины, продолжая движение, ехал по прямой, но вдруг в последний момент резко крутанул руль влево. Следом за нами шла другая машина её водитель поначалу притормозил, видимо недоумевая, почему наш шофёр по неведомой причине свернул в сторону, но всё-таки решил ехать, как ехал – прямо по дороге… Мы вздрогнули, когда позади раздался короткий резкий взрыв. Ехавшую за нами машину подбросили вверх, она окуталась чёрным дымом и замерла на месте – напоролась на противотанковую мину… Несколько ей пассажиров погибли на месте, других ранило… Оба варианта пути казались равными и наш водитель – спаситель впоследствии так и не мог объяснить, почему ему вдруг захотелось изменить направление движения. Муся сказала, что, наверное, шофёра предостерёг ангел-хранитель его – или наш, ехавших с ним…