Гл 13
С рождения Вирсавия не знала, что такое одиночество. Она была третьим ребенком в семье, после Марии и Даниила, а еще через год появилась на свет Руфь – ее вечный маленький спутник. Три сестры с раннего детства делили одну комнату – сначала в старом отцовском доме, потом уже – в новом особняке, который помогала строить община. Здесь было четыре детских. Саломея и Далила – младшие девочки, занимали одну комнату. Братья жили по одному. Слишком большая разница в возрасте не позволяла им совмещать интересы. И в детстве Вирсавия, любившая уединение, часто завидовала им. Нет, она души не чаяла в сестренках, но иногда так хотелось остаться наедине со своими мыслями, уйти с головой в чтение, отдаться музыке. Теперь, когда и Мария и Руфь вышли замуж, она безраздельно властвовала в просторной светлой комнате, расположенной на втором этаже.
Любимым ее местом стал подоконник большого стрельчатого окна, с которого открывался вид на сад, в это время года расцвеченный широкими мазками теплых оттенков: от нежно-желтого до густо-коричневого. Глядя на эту картину, под рвущую душу мелодию «Лунной сонаты» очень хорошо было плакать. Столько слез она не пролила за всю свою жизнь. Детские обиды, боль от ушибов и царапин, ссоры с родными – все померкло перед животной тоской, которая сейчас грызла, всасывалась, впивалась в душу. Слезы не помогали от нее избавиться, но словно омывая бесчисленными волнами, стачивали острые края, приручали. Тоска прекращала терзать, оставаясь на сердце тяжелым округленным камнем.
«Что мешает ему меня полюбить?» - снова и снова спрашивала Вирсавия, пытаясь понять, в чем же кроется ее изъян. Как могли Тимофей и Павел – муж старшей Марии – общаясь с сестрами только на общих собраниях, так уверенно сказать «да» на венчании, связать себя с едва знакомыми девочками на всю жизнь, без права развода? И чего не хватает Владу? После всех слов, взглядов, прикосновений? Почему не может он чувствовать то же, что и она? Ведь вот - он, в каждой ее мысли, в каждом сне. А что значит для него она? Может, в его жестоких словах ее вина? Не пришла на свидание, дала ему повод думать, что рано или поздно бросит его из-за церкви… Может слова – только прикрытие? Эта мысль неожиданно успокоила. Придала сил. Если она во всем виновата, значит, сама и сможет все исправить.
……..
Его жизнь опять потекла неспешно, скучно, размеренно. Он мало времени проводил дома, вечерами старался зарулить куда-нибудь с Джоном, навестить мать, деда с бабушкой. Стал брать те самые шабашки, о которых говорила Татьяна с подругой. Неожиданно оказалось, что услуги знающего программиста очень востребованы и хорошо оплачиваемы, и теперь после основной работы он катался по клиентам, занимаясь установкой и наладкой ПО или уезжал в старый Танин домик, где в полной тишине писал программы.
Идея с квартирантами оказалась неудачной. Пущенное на постой семейство будило соседей бурными ссорами, а потом свалило, так и не заплатив за месяц, оставив поломанную дверь и сожженные розетки. Влад собрался сделать здесь ремонт, привести домишко в порядок, чтобы сдать уже приличным платежеспособным людям. Вот и еще одна причина, чтобы реже бывать дома. Видимо, Таню что-то в этом уединении все-таки беспокоило, несколько раз она неожиданно приезжала в убежище мужа без предупреждения, оправдываясь, что случайно оказалась рядом. Но каждый раз заставала Влада то за компьютером, то за ремонтными работами. И подозрения сменялись чувством вины. Он такой хороший, для семьи старается, а она понапридумывала себе невесть что. В конце концов Таня перестала устраивать проверки, уговорив себя, что лучший фундамент для счастливой семейной жизни – доверие.
О Вирсавии он старался не думать. Знал – поступил правильно. Нечего ему, женатому мужчине, лезть к наивной девочке, от которой его отделяет больше десятилетия. Что он мог дать ей? Наиграться и бросить? Конечно иногда, когда в памяти проступало ее лицо, ее глубокие глаза, полные восторга и любви - к нему, он забывал вовремя остановиться. И такие воспоминания были приятными и грустными. Но увлекаться ими – не следовало, так как следом появлялось настойчивое желание ее увидеть. Если становилось совсем уж невмоготу, он искал спасенье в обществе дочери. Играл с Катей в настольные игры или устраивал шумную возню, помогал делать уроки, обсуждал школьную жизнь и занятия в студии.
В один из дождливых ноябрьских вечеров Катюша сообщила поздно вернувшемуся с работы отцу:
- У нас сегодня осенний концерт был, жаль, пап, что ты не смог прийти.
- Папа много работает, ты же знаешь, - поспешила вступиться за Влада Татьяна.
- Да я понимаю, - быстро согласилась дочь. - Я тебе все-все расскажу, папочка, было так классно.
Он уже разделся, упал в большое мягкое кресло, и пока Таня собирала ему ужин здесь же, в зале, на журнальном столике, потворствуя его холостяцким привычкам, Влад устроил дочку на колене и сказал:
- Ну, я готов внимать и восхищаться.
- У меня было почти больше всех номеров – три. Правда одну песню я вместе с классом пела, а две – сама. Мне так хлопали, папочка.
- Еще бы тебе не хлопать, моя звездочка.
- А у кого номеров было больше? – ревниво спросила Таня. Она всегда пристально следила за успехами Катюшки.
- У Вирсавии. Но она совсем взрослая, из 11 класса. Она три песни сама пела, и еще на гитаре аккомпанировала другим девочкам.
Хорошо, что Таня смотрела в это время на дочку и не видела изменившегося лица мужа. Она продолжала разговаривать с Катюшей.
- Вирсавия, странное какое-то имя.
- Да она и сама странная. Все время ходит в длинной юбке и в косынке. Но поет очень хорошо. Красиво.
- Сектантка какая-то что ли? Ты лучше держись от нее подальше.
- Почему Катя должна держаться подальше? – вскинулся Влад.
- Ой, Владик, ты этих сектантов не знаешь. В станице одни неподалеку от нашего дома жили. Задурили голову моей подружке. Такая девчонка мировая была, бедовая. А потом стала как воробей щипаный: краситься перестала, в какие-то балахоны нарядилась, ни с кем из старой компании не общается. Сначала замуж никак не могла выйти, у них там в секте мужичков раз-два и обчелся, зато потом как взяли, начала по ребенку в год рожать. Я ее, кстати, встречала, когда в последний раз к матери ездила. И поговорить не о чем. У них же интересов никаких, абсолютно ограниченные люди.
Влад вспомнил рассуждения Вирсавии о литературе и музыке, смелые, на грани вольнодумства, библейские вопросы, образные сравнения, психологичные портреты, которые она давала одноклассникам и знакомым – опишет человека точно и ярко, но всегда без единой отрицательной черточки. А тут, оказывается, еще и на гитаре играет. Да уж, ограничена дальше некуда… Но разубеждать Татьяну не стал. Люди разные, может ее станичная знакомая действительно такая – двух слов связать не может.
Больше его сейчас волновало другое – как близко его дочь и Вирсавия подошли друг к другу. Ему казалось, что пропасть между третьеклассницей и выпускницей огромна, а тут надо же – общие концерты. Интересно, знает ли Вирсавия его фамилию? Вроде официально не знакомились, но достаточно было прочесть данные талона техосмотра, закрепленного на стекле. Впрочем, фамилия у него достаточно распространенная, вряд ли вызовет какие-то подозрения. А вот отчество… Он переписал Катю на себя еще летом, особенно спешил с этими формальностями, и теперь в ее свидетельстве о рождении значилось: «Богданова Екатерина Владленовна».
- Пап, а пап, - вывел его из задумчивого состояния голос Катюшки.
- Да, дочь?
- А купишь мне гитару? Я хочу научиться играть, как Вирсавия.
http://www.proza.ru/2015/05/06/1740