Когда меня спрашивали: «Кем ты хочешь стать?», я, ученица начальных классов, уверенно отвечала: «Писателем!» Причина была весьма банальная: я терпеть не могла рано вставать. До сих пор дерзкие позывные «Пионерской зорьки» – самое неприятное воспоминание из детства.
…Время идёт, а ничего не меняется. Для меня по-прежнему пытка – просыпаться в слепую рань от назойливой мелодии в телефоне. Будильник в 6, 7, 8 утра – это непереносимо! Ну что же, от природы я, видимо, совсем не «жаворонок»!
Итак, мечтала я, надо стать писателем, чтобы не вскакивать на рассвете, приводить себя в порядок, бежать на службу и находиться там целый день, как это делают мои родители. Как делают родители моих друзей. А писатели сидят себе дома, пишут допоздна, спят тоже, наверное, до полудня, потом неторопливо встают, умываются, завтракают и садятся за большой письменный стол. На столе – рукопись, чашка кофе, а под столом – свернувшаяся калачиком верная собака… Так мне, по крайней мере, казалось.
Едва научившись как следует держать ручку, однажды я решительно отделила от пачки писчей бумаги приличную часть, сложила пополам … и принялась за дело. Поскольку опыта не было никакого, я начала записывать папины сказки. Их он поведал мне великое множество – сочинял сам, возвращаясь из бесчисленных командировок по СССР.
Папа рассказывал так художественно, что только и оставалось переносить это на бумагу. А ещё он надевал на указательный палец колпачок от какого-то одеколона, и получался смешной человечек, герой этих сказок. Он размахивал «руками» и был очень смышлёный и бойкий. Наш Колпачок путешествовал по Камчатке, обманывал амурского тигра, терялся и находился в сибирской тайге, бороздил просторы Средней Азии, плавал на льдине в Арктике... Жаль, что ничего не сохранилось от этого детского творчества, можно было бы вдоволь посмеяться… А вот Колпачок до сих пор лежит у меня в шкатулке как приятное воспоминание о беззаботной жизни в счастливой семье.
Итак, я писала – позже маленькие рассказики про животных, особенно собак, и так увлеклась этим, что не оставалось времени, да и желания на учёбу. Чтобы меня не уличили за этим «неправильным занятием», я раскрывала учебник, снизу подкладывала толстую тетрадь и… с воодушевлением сочиняла. Потом я с огорчением поняла, что всё это «творчество» было никчёмное, сюжеты однообразные и какие-то незаконченные, но зато пришёл первый опыт, а поскольку писала я много, то вся орфография и пунктуация запоминались сами собой. Я до сих пор плохо знаю сложные правила русского языка, но пишу без ошибок. Учителем быть не могу, а вот корректором – пожалуйста!
Лет около двадцати мне нестерпимо захотелось сочинять стихи. Была у меня подруга Люда, которая тоже пыталась какие-то свои романтические мысли переложить на бумагу, но читать такое было невозможно. Не будучи в то время знакомой ни с ритмом, ни рифмой, чутьём я понимала, что это вовсе не стихи!
На первой моей службе, куда я попала по распределению после учёбы, работала редактором строгая женщина, Александра Щербинская. Она сочиняла для стенгазеты – «по случаю», и мне казалось, что вот эти стихи были прекрасными! Иногда перелистывая их, я и теперь вижу, что они действительно хороши – тонкие, изысканные, образные, с красивой звукописью.
«Благовещенье. Ветрено. /Синий вечер в Москве./ Небо с жёлтыми вербами,/ Куполами церквей./ Солнце свечи венчальные/ Зажигает на них./ Поцелуй на прощание,/ Мой неверный жених».
Однажды я набралась смелости и попросила у Щербинской почитать что-нибудь из её лирики. На следующий же день она принесла мне заветную тетрадку и молча положила на стол. Я зачиталась, напиталась чистой поэзии, переварила и вскоре выдала что-то своё. В юности я мечтала увидеть «блистательный Санкт-Петербург», в то время ещё Ленинград. И вдруг откуда-то из глубины души словно сами собой полились эти строчки:
«Петербург-Ленинград/ Снишься, снишься мне ты:/ Вязь чугунных оград, Разводные мосты,/ Белой ночи обман и рассвет голубой,/ Серебристый туман над безмолвной Невой…»
Стихи пошли друг за другом, и теперь я знала, что могу их писать! Наконец, решившись, показала их своей «вдохновительнице» – Щербинской. Она нашла во мне искру дарования, сдержанно похвалила, сделала кое-какие замечания и таким образом, дала «путёвку в жизнь».
Оставалось лишь найти свою поэтическую тему. Поскольку любовного опыта не было никакого, я описывала знакомые пейзажи, природу, города, красоту времён года, и казалось, что это мне вполне удаётся. Осмелившись, я послала несколько стихотворений не куда-нибудь, а прямо в «Юность»! В то время на письма было принято отвечать, и недели через две из редакции пришёл долгожданный ответ: «Ваши стихи не соответствуют уровню нашего журнала. С уважением…»
Со зла я ответила им так: «А как вам уровень вот этой вашей подборки? - И далее привела вирши некой авторши: «Я умираю полной жизнью/Общественной и половой/ За всё, что есть в моей Отчизне/ Я отвечаю головой…» Запечатала конверт и отослала по адресу. Эхо было мне ответом…
Потом я пышно восхваляла артистов, и они, эти большие любители лести, были в восторге! Как-то случайно моё посвящение певице Алле Баяновой попало на радио, на передачу «Встреча с песней», и его своим неподражаемым голосом прочёл бессменный ведущий, легендарный Виктор Татарский.
«Вы женщина не из богемы/Из сказки осеннего сада/Где грустно цветут хризантемы/ И веет ночная прохлада…»
Тут мне начали звонить друзья и с чем-то там поздравлять. Чтобы выяснить, каким образом произошло это приятное событие, мне пришлось искать путь к встрече с певицей. И я нашла его в театре Эстрады, за кулисами. Тогда ещё можно было куда-то пройти – по-человечески, без зычного окрика охранника: «Ваш пррропуск!». Баянова была ко мне очень благосклонна, мы познакомились и, если бы не огромная разница в возрасте, можно было бы сказать, подружились. Оказалось, что письмо на радио послал добрый человек, давний поклонник певицы. Я простодушно надеялась, что Алла Николаевна каким-то образом поможет мне найти своё место в мире творчества. Но, увы, этого не случилось, и все попытки создать что-либо в соавторстве немедленно пресекались бдительным окружением певицы. «Кто это такая? – яростно нашёптывали у меня за спиной. – Напишите лучше музыку на стихи известного поэта…».
По наивности, услышав как-то по радио, что Нани Брегвадзе хочет переложить чьи-нибудь стихи на одну красивую мелодию, я нашла возможность передать ей свой текст. И каков же был ответ? Многолетний аккомпаниатор великолепной Нани – Медея – сказала с неподражаемым грузинским акцентом: «Нам нэ надо». Ну, нэ надо так нэ надо…
Итак, я была «неизвестным поэтом», и всё-таки время от времени печаталась. В той же «Юности» опубликовали подборку моих стихов – видимо, или уровень уже «дотягивал», или пришли более отзывчивые люди…
Однажды в трамвае я познакомилась с поэтом Суховским, который в то время учился в Литературном институте. Это слово – Литинститут - было для меня волшебным! Поэт заговорил меня, закидал стихами, однако мои в ответ слушать почему-то не захотел. Тогда я ещё не знала, что поэты любят говорить только о себе, и очень много! До Литературного института мне было тогда как до Луны, я даже мечтать не смела! Просто слушала Суховского, открыв рот…
Дороги наши разошлись, так же случайно, как и соприкоснулись…
Чуть позже, приехав в редакцию одного журнала за гонораром, я встретилась с человеком, близким к поэтическим кругам. Пока мы шли к метро, этот редактор вылил на меня поток интересной информации, а в вагоне уже рвался познакомить меня с известным поэтом Львом Ошаниным. Потом он приходил ко мне на службу с цветами, приглашал поехать вместе в Переделкино, на дачу к поэту, но встреча так и не состоялась. Когда я чувствую, что за всё нужно платить, я делаю резкое движение в сторону…
Шло время, из Некрасовки, где тогда работала в справочно-библиографическом отделе, я часто ходила на Тверской бульвар, к троллейбусной остановке. Путь мой лежал как раз через уютный дворик Литературного института. Я не просто проходила его насквозь, но проходила благоговейно! Мне казалось, что тут учатся какие-то сверходарённые люди, приблизиться к которым невозможно…
Впрочем, как говорится, стоит только очень захотеть, и ничего невозможного нет! На исходе очередной зимы я увидела на доске объявлений сообщение о начале творческого конкурса.
«Абитуриент должен предоставить собственную оригинальную работу, написанную на русском языке, по избранному направлению. Объем предоставляемой работы - поэзия - от 250 строк».
«Ну, допустим, я без труда наберу эти необходимые 250 строк, - лихорадочно думала я, вглядываясь в объявление, - но ещё ведь общеобразовательные экзамены… Как сдавать историю, литературу, русский язык, письменный и особенно - устный?»
И всё-таки, придя домой, я довольно быстро сделала подборку стихотворений, вложила в конверт листки, запечатала и с замиранием сердца бросила в почтовый ящик – как в пропасть…
А потом было лето, с пылью, духотой, изматывающим зноем, и в один из июньских дней, лениво заглянув в почтовый ящик, я увидела конверт с изображением памятника Пушкину, а на конверте – штемпель Литературного института! «Вы прошли творческий конкурс и допускаетесь к вступительным экзаменам», – гласило официальное письмо…
Сердце моё готово было выпрыгнуть из груди и покатиться вниз по лестнице! Вспомнилось, как Суховский важно говорил мне, что конкурс туда обычно высок, а вообще принимают людей с талантом и жизненным опытом. Мне было уже за тридцать. Как раз самое время поучиться там!
Каким-то чудом были сданы экзамены и пройдено так называемое «собеседование», которым всех ужасно пугали. И вот я – студентка Литературного института, факультета поэзии!
Тот, кто думает, что в Литинституте «учат на писателя (поэта, драматурга и проч.)» ничего не знает об этом специфическом вузе! Научить писать категорически нельзя! Талант либо есть, либо нет, и в таком заведении его можно только отшлифовать, то есть сделать из алмаза бриллиант. Конечно, и по сей день существует в Лите платное отделение, потому что в такое непростое время ему надо как-то выживать… Но читать опусы учащихся на этом отделении, поверьте, не самое интересное занятие!
А моя наивная детская мечта потихоньку начала осуществляться. Хотела стать писателем – ну и пишу!
5 февраля 2015 г.