Мама написала, что она сделала холодец. Много холодца – так много, что всего и не съесть. Раньше такой проблемы не стояло, а теперь случается часто – не для кого готовить.
Я представила мамин холодец. С горчицей, или уксусом, или хреном. C рюмкой водки… вечером, за окном темно…
« Я бы сейчас поела твоего холодца…» - ответила я ей.
«Да уж! И я бы с удовольствием тебя им угостила» - пришло от мамы.
…Посреди ночи я проснулась от мысли, что хочу к маме. Такое сильное желание «хочу к маме» не посещало меня со времен совсем раннего детства. Я даже удивилась, что в свои почти сорок на него способна.
Мне представилась мамина кухня, в ней маленький диванчик, на нем гобеленовые подушки, на стене – бра и часы с маятником. Тикают размеренно и спокойно: тик-так, тик-так. За окном сумерки и идет снег, окно заморожено, на стекле тонкий рисунок льда. Мама сидит на диванчике, у нее на коленях сиамская кошка, а рядом – черная. Она автоматически поглаживает сиамскую и та мурлычет: мурррр-муррррр… В кухне тепло и пахнет холодцом, и уксусом, и хреном…
…Ворочаясь в полной темноте в постели и слушая звуки моросящего дождя, вдруг вспомнился прошедший напряженный день на работе, высосавший львиную долю эмоций и сил. Потом – суетливый и хлопотный вечер дома, поездки с детьми на кружки и по врачам, приготовление уроков... Потом – привычный нервный всплеск от накопившейся усталости и раздражения - при виде не успевшей помыться посуды, не подметенного пола и не разложенной стирки. Всего не успеть...
Завтра будет такой же день, и послезавтра, и после-после завтра… И следующая неделя будет такая, и потом еще одна, и еще, и еще…
«...А мама сидит на кухне и ждет, когда я приеду и вспомню вкус ее холодца, пока я ерундой тут занимаюсь какой-то…» - подумалось мне.
От этой мысли стало совершенно понятно, что все действительно ерунда, суета-сует, не стоит и выеденного яйца. И что самое главное в жизни – это вот только добраться до этой кухни и до этого холодца. И до мамы. Зайти вот так вот в кухню - и с порога: «Ну, че, где там твой холодец?!»
И равновесие в мире будет восстановлено, смысл обретен…
Я перевернулась в постели на другой бок.
« Надо бежать», - блеснула мысль. – «На неделю, бежать. Просто бросить всех и свалить. Нагло. Оставить на полке у входа незаряженный айфон, а под ним записку: "я сбежала". И все.
Мысль принесла неописуемое облегчение. Просто как гора свалилась с плеч…
Вспомнилась гора перед нашим домом в Миассе. Широкая, по весь горизонт, покуда глаз хватает. Как тупик, как непреодолимая преграда. И посредине нее - высокий, упирающийся в небо назидательный перст телевизионной вышки. В ясную погоду можно разглядеть на горе отдельные деревья, просеки, тропинки… Словно этот грозный деспот заигрывает с тобой, подмигивает, пытается быть ласковым... В туманную, сумрачную погоду тебя не обмануть – ты прекрасно понимаешь, кто он такой – этот деспот, эта нависающая над тобой горища!..
«Это из-за этой горы я такая ответственная выросла», - подумалось мне,- «А все по-глупости думают, что это советское воспитание. Поживи все детство напролет в тени такого угрожающего детины, и еще не такой станешь!»
Сколько раз мне снилась эта гора! Эти сны утомляли и выжимали из меня последние силы, вместо того, чтобы наполнять покоем и энергией. Бывало, во снах я карабкалась по ней, и возле самой вершины силы мои иссякали, и отчаяние охватывало меня. Бывало, я готовилась в поход на эту гору – весь сон готовилась: собирала и уговаривала людей и друзей, и никто не хотел идти, и я чувствовала себя непонятой, брошенной, одинокой перед предстоящим препятствием; упаковывала рюкзак, весь сон упаковывала и все никак не могла упаковать или найти какую-то самую важную и самую нужную вещь, которая всенепременно помогла бы мне преодолеть тяжелый переход через горный хребет!»
Я испугалась, что если я прямо сейчас усну, то мне снова приснится эта гора… А спать-то надо! А то назавтра не высплюсь!..
Перевернувшись на другой бок, в голову пришло спасительное воспоминание о том, как однажды муж высказался хорошо в адрес этого геологического монстра. Он предположил, что благодаря ему, видимо, Миасс сохранил свою уральскую самобытность. Не смешался с соседними грязными мегаполисами, не погряз в политических разделах и войнах. Благодаря горе, опекающей город, по его мнению, на миасских неасфальтированных дорогах под ногами до сих пор валяются «уральские самоцветы» (по его выражению) - змеевики, малахиты, граниты…
Первый раз в жизни мысль о горе принесла облегчение.
Муж всегда знал, как принести душевное облегчение. Пусть даже сам этого не осознавал и не понимал. У него это как-то неспециально получалось. Просто скажет, без задней мысли, но что-то такое, от чего сразу – гора с плеч…
«Вот если я сбегу, ему достанется!» - подумалось мне. Сразу кольнула совесть за незаслуженную мужем обиду на мою подлую подставу. Во-первых, зная его страхи и фобии, он сразу же навоображает себе ужасов, начиная с автокатастрофы и кончая убийством меня моими подопечными сексуальными маньяками и мафиози.
«Интересно, проскочит ли у него мысль о побеге с любовником?» - игриво промелькнуло в голове.
«Ну, или хотя бы мысль о надвигающемся разводе?..»
Вряд ли!.. Наверное, я в его глазах уже напрочь потеряла всякий риск быть кем-то уведенной или решившей уйти… Сама суть побега доказывает мою неспособность ни на то, ни на другое!.. Была бы способна – убегать тайком не пришлось бы…
Во-вторых, вся забота о детях на протяжении всей недели ляжет на его плечи. Ему придется вставать раньше, готовить им сендвичи в школу, собирать, одевать, поторапливать и отводить младшего, и только потом отправляться на работу самому. Ему придется отчитываться перед своими заказчиками и боссом за опоздания, объяснять причину, отпрашиваться на завтра…
В душе затеплилось злорадство – так ему и надо! Он постоянно перекладывает на меня обязанности родителя только потому, что не хочет напрягаться и договариваться с людьми на работе. Ему видите ли тяжело общаться с людьми! У него видите ли – дислекция с детства, он интроверт и стеснительный! Видите ли, нас младший сын - весь в него! Нашел чем гордиться… Со мной в разговорах - у него нет никакой дислекции и самовыражение у него самое что ни на его полноценное?! А как босс – так мы двух слов связать не можем?! У нас дислекция?!.. А ведь детям хотелось бы, чтоб папа хотя бы иногда появился на родительском собрании, или хотя бы иногда отвел их в кружок, или хотя бы иногда почитал их дневник!..
Нет, за это мне его не жалко! Пусть посуетится для детей!..
Ему придется сидеть с ними за уроками, читать записки учительницы… - нет-нет, это я уже размечталась! Уроки вряд ли будут делаться и вряд ли будут посещаться кружки. «Спустись с небес!» - одернула я себя – «Не будет он этим заниматься…».
В-третьих, им и детям придется обслуживать попугаиху. Она хоть и говорящая, но о своих потребностях не сообщит. Она даже не собака или кошка – те хоть бунт устроить могут, порвать сумку, насрать в тапки... Попугаиха будет сидеть в клетке и ждать, когда ей дадут еду… А ей могут и не дать – просто забыть… Я уж не говорю про нечищеную клетку – ей скорее всего придется ждать моего возвращения...
«Надо будет все-таки упомянуть попугая в прощальной записке, чтоб не забыли.» … - пошла я на первый компромисс испортить романтичность побега… И совсем уж опустилась меркантильно - «А то подохнет ведь!.. А стоила дорого – жалко будет».
В-четвертых, когда я приеду, муж запросто может дать волю чувствам. Не поскупится ни на критику, ни на высказывание обид… И дислекция не помешает!.. И будет конечно, в чем-то прав…
Впрочем, знаешь, не факт – возможно, что и не даст волю… и поскупится… Вполне возможно, что поймет и оправдает меня.
…Но что абсолютно точно – при первой же возможности, независимо ни от степени его понимания и сострадания, ни от степени его обиды, он возьмет реванш. Также умотает без меня: или к себе в деревню, или в Амстердам. Больше ему некуда. И также все оставит на меня.
Ну и пусть мотает! Это стоит маминого холодца!..
Мне снова представилась мама, ждущая, гладящая кошку под мерное отстукивание маятника…
Поворочавшись в постели и послушав звуки усиливающегося дождя, мои фантазии помчались дальше.
…Вот я заказываю билет через интернет. В намеченную дату, отведя детей в школу, быстро собираю сумку – только все самое необходимое. Сумка не должна быть тяжелой. 150 неразмененных баксов до сих пор лежат с давних времен – их час пробил. Мне хватит. Не на шопинг еду! Вот я сажусь на поезд, еду до аэропорта. Прохожу контроль, сажусь в самолет...
...В уральском аэропорту снег, холод. Мне придется вытащить из багажа и надеть все самое теплое. Заранее узнать расписание автобусов из аэропорта до моего города придется еще до побега, возможно бесцельно болтаться в аэропорту, ожидая его…
Потом трястись в автобусе часов пять…
Потом, уже в городе, выяснять у прохожих какой транспорт идет по нашему адресу? (я все позабыла! Да и город с тех пор сильно изменился.). Максимум придется идти пешком с сумкой через плечо… Будет зябко, но сумка и быстрая ходьба согреют… Город, наверное, будет сумрачный, может быть даже ночной и опасный. Снежный и суровый.
...А может наоборот, будет солнечно, суетливо, рабочие для кого-то будни, от которых тоже кому-то хочется сбежать?.. И слякоть под ногами хлюпает, и грязь везде?..
…И всю эту дорогу меня не будут посещать мысли - ни о брошенном за спиной, ни об убежище в доме родителей. Только путь и только перемещение. Тупое продвижение к намеченной цели как медитация на этот путь... Один только этот путь и эта медитация того стоят.
...Мне вспоминаются сны про этот путь домой – такие же механические, такие же бессмысленные. Я держу путь к дому родителей, перелажу через заботы, плутаю в переулках. На определенных участках пути со мной следуют попутчики, они симпатичные и разговорчивые, потом оказывается, что им нужно в другую сторону, и я снова одна. Иногда появляются преследователи – и я бегу, страх вынуждает меня свернуть с дороги, потом я снова ее ищу; иногда мне предлагают подвезти, я соглашаюсь, но меня увозят не туда, и я снова вынуждена искать правильную дорогу… И так весь сон – сон про дорогу домой, сон про мое намерение к нему добраться. Настойчивое, упрямое намерение, намерение робота, машины, способное свернуть ту самую гору с указующим перстом, пройти через ее хребет, не заметив его… Намерение движения вперед, к цели, к дому, безэмоциональное, неподвластное ни отчаянию, ни радости…
…А на работе, на этом механизированном судебном маятнике, отбивающем свой счет каждый день и час, таком же бездушном и автоматическом, как мой путь домой, меня будут искать. Начнут звонить на сотовый. Он будет закрыт. Начнут удивляться – куда пропала? Полезут в документацию – заполняла ли просьбу на отпуск? Есть ли больничный?.. Обнаружив, что ответ неизвестен, механизированная машина застопорится, заскрежещет злобно шестеренками в попытке обрести утраченный контроль над ее винтиком…
«Может что-то случилось?» - «Надо позвонить семье!»… «Опять она что-то устроила?!» Начальство кинется по углам, советоваться, шептаться, искать решение… «Куда и на кого девать ее работу?» - «Расчитывать или нет на нее на ближайшей неделе?» - «Какая нахалка!» - «Уволить?» - «Это что за самоволка! Что за дезертирство!?»
…И вся моя работа дополнительным грузом ляжет на плечи моего усталого стареющего инструктора, этого истертого винтика огромной и неповоротливой бюрократической машины. И он будет беспомощно вздыхать и потирать ладонями виски и щеки, потом рассеянно перебирать бумаги на столе, рыться в папках, медленно и тяжело говорить с кем-то по телефону, тыкать одним пальцев в клавиатуру компьютера… И каждое его движение будет, как в тех снах, которые снились мне в подростковом возрасте, когда надо спешить, бежать, торопиться! Но ноги у тебя такие ватные и тяжелые, и ты не можешь их передвигать, и чем больше прилагаешь усилий и стараешься, тем они все тяжелее и неповоротливее…
…А потом он станет оправдывать меня перед начальством, судорожно выдвигая предположения, что «наверное, что-то срочное» и «вообще-то на нее не похоже», хотя всем совершенно ясно, что похоже даже слишком…
Мне стало его жаль... «Эх, Давид, тебе давно уже пора сбежать!..»
…Он потом, при обратной встрече, выскажется тихим и медленным упреком, расплывчатым и туманным, непонятно на что больше сетуя и досадуя – то ли на начальство, которое впарило ему мою работу, то ли на самого себя за то, что не смог отказаться от нее, оправдаться перед ним и оправдать меня?..
..И я сначала смущусь и покраснею от жалости к нему и совестливости… Но потом, поняв, что упрек этот- скорее не в мой адрес, как всегда нахамлю: «А что ненормального в моем желании навестить своих пожилых родителей?! Это приемлемое поведение примерных детей! Они у меня не на соседней улице живут, между прочим, а на другой стороне света?! Да, мне приспичило вдруг – но ведь бывает же не часто, а раз в несколько лет! В конце концов никто не умер от того, что работа меня подождала»… - окончательно охамев завершу я… И он посмотрит на меня обиженно, и грустно, и немного с завистью... И мне снова станет стыдно.
И только тогда я тихо извинюсь… Один раз извинюсь и все. Надеюсь, он знает, как тяжело мне выдавить из себя извинение и надеюсь, оценит то, что он единственный в системе, кто когда-либо его слышал от меня…
…Размеренно топая по снегу и двигаясь все быстрее и быстрее с сумкой на плечах, по пути к отчему дому, я буду представлять, что сделает мое начальство по моему возвращению. И что в очередной раз я им отвечу? Отвечу дерзостью? равнодушно пожму плечами? или пущу сентиментальную слезу?.. как выкручусь из этой ситуации? И эти планы и мысли будут пришпоривать меня, согревать на ходу, придавать вкуса и одновременно портить всю эту авантюру…
«Это не преступление навестить родителей, тем более пожилых!.. Да, мне очень захотелось увидеть маму! Подумаешь, на неделю пропала?!.. Вы мужа моего не спрашивали, какого ему было без меня?! Вот кому тяжело-то было! А вам-то чего?» - «Да я вам больничный принесу от своего врача, чтоб отчетность вам не нарушить – мой врач мировой мужик, мне просто так их дает… Да вот представьте себе! и посчитайте-ка, сколько больничных я брала в этом году?!.. Один-два?.. когда действительно лежала пластом? А ведь могла бы и больше при таком дядьке!»-
...Но конце, вздохнув, придется уступить и тут: «Хорошо, давайте свою двойную нагрузку – чтоб вы были все здоровы!..» - и обязательно нахамить напоследок: « Мой инструктор и так все за мной разгреб, и по сути нет у вас ни простоя, ни завала. Но ведь вы же никогда не сознаетесь в том, что мой побег вам выгоден!..»
Я уже поднимаюсь на крыльцо отчего дома. Тяжелая железная дверь домофона. Суровый челябинский подъезд выкрашенный дикой синей краской. Вечно стоящий в нем запах бетонной пыли.
С детства знакомые, похожие на огромный глоток, звуки опускающегося ко мне лифта – в него страшно входить. Он темный, с исписанными стенами, когда-то обклеенными советской формайкой «а-ля натуральное дерево», с обоссанными углами…
...Он похож на те лифты в моих снах, которые вдруг - то рушатся в шахту, то стремительно несутся на верхний этаж, то зависают между небом и землей, то открываются на каком-то чужом и неизвестном этаже… Опасные, коварные старые лифты, как порталы в преисподнюю…
Кнопка моего этажа вышоркана до черной дыры. С очередным глотательным звуком лифт останавливается на нужном этаже…
…Или нет, я пойду по лестнице! Ну его этот лифт – ждать долго, а я замерзла и очень хочется домой, в тепло. Хочется удивить своим приездом, ошеломить, вызвать восторг...
Я, как в детстве, перескакивая через две ступени, проношусь через первый пролет. Почтовые ящики. О, сколько же с ними связано!.. Да, они тоже почетные герои моих снов!.. Заслуженные ветераны. Мой ящик во втором ряду слева, третий снизу. На нем цифра 23. Он серый и совершенно непримечательный. Мне до сих пор кажется, глядя на него, как я открываю его таким полым ключом, каким Буратино хвастался перед черепахой Тортиллой, только маленьким. И там, в глубинах этого ящика – письма.
В моих снах там много, много, очень много писем… Они копились все эти годы, пока меня не было. Их приносили почтальоны и складывали туда для меня, и они там терпеливо ждали своего часа. Ждали, когда я сбегу от мирской суеты в этот подъезд, открою ящик и начну вытаскивать почтовые послания. Некоторые письма поздравительные, от разных людей. Но большинство из них – от моей подруги детства. Их так много, и все они такие похожие, жаждущие внимания и ответа…
Когда-то мы вели с ней бурную переписку. В отдельные периоды жизни, в одинокие зимние вечера, в минуты тоски и меланхолии, она была спасительной звездой, главным ожиданием, смыслом… Письмо шло три дня - целую вечность! И вот именно эти письма ждут меня в моих снах в моем почтовом ящике тоннами и вызывают столь смутные и противоречивые ощущения радости, сакральности, тоски и досады на необходимость их читать и отвечать на них…
...Легкое чувство вины сопровождает мое рассеянное перебирание этих посланий... Я бросила тех, кто меня ждал, кто скучал, любил, кто нуждался во мне, кто ожидал моего ответа. А я не заметила их чувств, перешагнула и пошла дальше - по своей жизни...
…Перевернувшись в очередной раз в постели, я практично решаю, что не стоит сразу же кидаться проверять почтовый ящик – а вдруг там действительно окажется завал корреспонденции? Я пролетаю еще раз…два…три… пролета вверх и натыкаюсь на массивную железную дверь. Это пост-перестроечное новшество. Его не было в детстве и ощущение от этой железное двери чуждое, как от непрошеного охранника, проникшего в мой сон и схатившего меня за руку…
...За этой железной дверью – будет дверь знакомая, старая, покрашенная светло-зеленой краской и с другой стороны обитая дермантином, купленным после долгого стояния в перестроечной очереди… Та дверь, которую я люблю, но почему-то никогда не вижу во снах…
Я поднимаю руку позвонить в звонок.
В голове снова возникает образ гобеленовой кухни, тишины, мерно отбивающего свой ход маятника, мурлыкания кошки и запах холодца…
Они будут дома?
Или мне придется ждать под дверью?..
Можно было бы конечно и подождать!.. Но ожидание опасно…
Оно столкнет меня с собственной анонимностью: я уже сбежала и потерялась - но еще не нашлась и не обнаружилась. Я уже проделала и завершила путь, но смысла еще не обрела… Я - пропавшая без вести. И случись мне сейчас уйти из этого мира, я такой останусь навсегда для своих близких... Они никогда не узнают, куда я сбежала, от чего и как исчезла?
Мы - ничто иное, как наше окружение. Оказавшись вне него - мы становимся анонимными, безымянными и потерянными...
В этом состоянии мне может прийти в голову, что придется объясняться перед теми, перед кем невозможно объясниться. Перед детьми…
«Мама!»,- будет плакать младший – «Куда ты ушла?! Ты вернешься?» -и в глазах его будет ужас. Он будет очень ждать, но не поверит моим обещаниям, что я вернусь. А когда я их сдержу и вернусь - будет рад больше всех, но будет ждать следующего побега...
«Почему ты не взяла меня с собой? Это потому что я – дурак и плохо учусь?»… - угловато и по-подростковски возьмет на себя всю вину за мой побег старший... И бесполезно будет объяснять ему, что он тут не при чем...
…И что я им отвечу?..
Что мне захотелось "к маме"? Потому что я ее тоже люблю? Что мне захотелось маминого холодца?
Не кажется ли вам, что это будет звучать по-идиотски в глазах моих детей, которые как никто другой, казалось бы, способны меня понять?!.. именно потому, что сами они тоже - "хотят к маме"...
«Спи, дура, твой побег не удался!»
- и переворачиваясь на другой бок, я начинаю думаю о том, как проживу наступающий серый день.
Со свежей головой мне встать уже не удастся. Главное, теперь встать бы вовремя. И все успеть. И сэндвичи, и попугая, и школу, и работу, и кружки, и уроки, и посуду, и белье… И маме – тоже иногда надо успеть ответить…
… А мама… Она конечно подождет… И холодец тоже. И кошки.
И может быть даже когда-нибудь у меня самой появится желание научиться делать такой же холодец? Только спасет ли меня это от желания побега или хотя бы от ощущения упущения того, что выполнить побег мне так и не удалось?..