1.
- Ты уже десятый раз заводишь эту песню, - пробурчал Данкварт. - Не чересчур ли?
- Wahre Freundschaft soll nicht wanken, wenn sie gleich entfernet ist... ,- напевал сам себе Фолькер, покачиваясь в седле с несколько отрешённым видом. - Ты чем-то недоволен? Это одна из тех песен, что была сложена без усилий и мучений над собой. Я сочинил её в день его отъезда, а теперь пою в ожидании скорой встречи… lebet fort noch in Gedanken und der Treue nicht vergisst…
- Лучше бы ты, Фолькер, перед королём её пел. Глядишь, и не пришлось бы ждать целых три года.
- Ха! - шпильман невесело улыбнулся. - Наивный ты человек. Думаешь, что-нибудь изменилось бы, если бы не появилась новая проблема, которую некому разрешить? И потом, короля эта песня не касается… Keine Ader soll mir schlagen wo ich nicht an dich gedacht…
Данкварт помолчал, прислушиваясь к мелодии песни.
- Мне так кажется, или ты в самом деле раньше её по-другому пел? Сейчас как-то мрачнее звучит.
- Я нашёл более подходящий мотив.
- Ты сочинитель, дело твоё…, - пожал плечами Данкварт. - Но под такую музыку впору на смерть идти… Как думаешь, сильно он обрадуется?
- Нам - непременно, а вести, которую мы несём - не знаю.
- Не мы несём, а ты несёшь, потому что я еду в гости, а королевский посланник здесь ты, - поправил Данкварт.
Фолькер тихо вздохнул.
- Ты можешь не напоминать мне об этом постоянно?
- Ты будто и не рад возложенному на тебя поручению, - подколол его Данкварт.
- Я предпочёл бы навестить его безо всяких поручений. Если бы король не отпускал меня только в Альцай, туда-обратно…, - Фолькер рассеянно помотал головой. - Теперь сам не знаю, добрый ли я вестник.
- Честно признаюсь, я бы на твоём месте не представлял, как описать, что происходит.
- Описать-то несложно: в Бургундии и Вормсе всё спокойно, только вокруг замка бродит дурь, - мрачно заявил шпильман.
- Вот уж точно, - согласился Данкварт. - Вроде всё хорошо, а скверное что-то творится. Певуны что ли эти ксантенские короля с толку сбивают?
- Певунов уже и след простыл…
- … после того, как ты их так лихо перепел! - заржал Данкварт.
Фолькер даже не улыбнулся.
- Шут бы с ними, с горлодёрами бездарными. Тебе не кажется, что Кримхильда вновь стала напоминать скорбящую богоматерь?
- Не тебе одному такое в голову приходило.
- То и странно, - сказал Фолькер. - Особенно если вспомнить, кто был Зигфрид, и то, что три года уже прошло. Одно из двух: либо она действительно сходит с ума, либо страсти разыгрывает. И даже не знаю, что хуже.
- И король держит себя как виноватый… Тьфу, пропасть! А ведь всё заново началось после того, как приехал чёртов поп, ты так не считаешь?
- Может быть, - ответил Фолькер, задумавшийся о чём-то своём. - Ладно, Данкварт, наговоримся ещё о наших бедствиях. Смотри, башня показалась.
- Она самая. Встречай, братишка, - заулыбался Данкварт и непроизвольно подстегнул коня.
Фолькер следовал за ним, сосредоточенно глядя перед собой и вполголоса допевая свою песню:
- Wenn der Tod mir nimmt das Leben, hoer’ ich auf, getreu zu sein…
Хаген встретил их в Тронеге, довольный и улыбающийся, и на миг все тревоги были забыты; все трое смеясь обнимали друг друга и хлопали по спине.
- Как же я вам рад, черти, - говорил Хаген. - И наконец-то ты, Данкварт, притащил с собой и его…
- Да моей заслуги тут нет, - отозвался Данкварт. - Его к тебе послал король…
- Данкварт! - рявкнул Фолькер.
Хаген перестал улыбаться.
- Что-то произошло?
Фолькер вынул из-за пазухи свиток.
- Вот, почитай… Говоря коротко, конец твоему изгнанию.
- Надо же, - протянул Хаген, забирая письмо. - Война? Волнения? Неурожай?
- Нет, с этим всё спокойно.
- Тогда не будем спешить. Отдохните с дороги, а потом посидим вместе.
Хаген отдал своих гостей на попечение слуг, а сам удалился читать королевское письмо. Он вернулся, когда Фолькер и Данкварт, освежившиеся и в новых одеждах, сидели в зале и о чём-то говорили. Хаген был нарочито небрежно одет, распахнут почти до пояса, и держался так, будто и не получал никаких вестей из Вормса.
- Ничего срочного нет, - сказал Хаген с улыбкой. - Значит, вы погостите у меня. Думаю, нам не стОит сидеть в замке. Я распорядился накрыть нам стол в беседке.
Фолькеру показалось, что в непринуждённости Хагена есть нечто натянутое, но виду он не подал. Они отправились в сооружённую в саду уютную беседку, увитую виноградными лозами. Хотя там вполне размещались трое, достаточно было принести длинную скамью, всё же было видно, что делалась она для двоих и совсем не для дружеских попоек.
- Не говорите мне ничего о Вормсе, - сказал Хаген, разливая вино. - Расскажите лучше, как сами поживаете.
- Да с нами-то что будет, - буркнул Данкварт, принимаясь за кусок мяса. - Скажи лучше, не помираешь ли ты тут со скуки?
- Мои дела идут отлично, - слегка улыбнулся Хаген. - С церковью я больше не торгую, у попов благочестие взыграло - да и не беда, покупатель у меня всегда найдётся. Урожаи отличные, вино - сами можете оценить! Только вчера у меня были купцы издалека…
- Ты и сам находишь, что у них прикупить, - заметил Фолькер. - Такого и в Вормсе не поешь! - он указал на блюдо с фруктами.
- Обязательно попробуйте. Это гранат, это инжир, вот лимон - между прочим, и к мясу пойдёт, - а это финики. Иерихонские - самые сладкие.
- Устраиваешь себе сладкую жизнь, - произнёс Данкварт. - Да только ни за что я не поверю, что тебе не тоскливо вдали от двора.
- Мне скоро пятьдесят, Данкварт. В такие годы начинаешь ценить спокойствие и размеренность.
- По тебе и видно, - усмехнулся Данкварт. - Все нормальные люди от спокойной жизни толстеют, а ты наоборот отощал. Не иначе как от счастья и довольства.
- От того, что не объедаюсь, как некоторые, - снисходительно заметил Хаген.
- Кто бы говорил, выставляя на стол такую вкусноту, - Данкварт взялся за очередной кусок. - Чёрт, как же пахнет! Ты и пряности какие-то особенные прикупаешь, а, Хаген? Язык же проглотить можно.
- Не перестарайся, - засмеялся довольно Хаген и обратился к Фолькеру: - А как твои дела? Жениться не надумал наконец? Тебе давно пора.
- Пфф, Хаген, зачем шпильману жена? Она только вдохновение отбивать будет, - заявил Фолькер.
- Если бы она делала такие же колбасы, как моя старуха.., - начал было Данкварт, но Фолькер не дал ему договорить:
- Это тебе без колбас жизнь не в радость, а наш брат шпильман и без них проживёт, если же не будет вдохновения, то можно сразу готовить верёвку. Нет, нам, певцам, женщины нужны только для необременительных удовольствий, да ещё разве того, чтобы посвящать им стихи…
- Так есть сейчас та, кому посвящаешь стихи? - спросил Хаген, прищурившись.
- Мелизандой звать, - грубо рассмеялся Данкварт.
Фолькер вперил в него уничтожающий взгляд. Хаген расхохотался.
- Мелизанда, что, серьёзно?
- На самом деле она Гретель, - признался Фолькер, разделывая гранат, - но в песнях она Мелизанда. Так и звучит более впечатляюще, и ей очень нравится.
Хаген хлопнул его по плечу.
- Всё, ждём приглашения на свадьбу.
- Да ну вас к чёрту, мне для творчества свобода нужна.
- Что ж ты нам и повеселиться не дашь? - Хаген вальяжно развалился на своём месте и взялся рассказывать, как гуляли на свадьбе у Данкварта. Невеста была девица весёлая, и вся родня у неё оказалась ещё более весёлой, так что в какой-то момент Хаген предпочёл сбежать с пиршества, но всю ночь не мог заснуть, потому что от бесконечного «ю-ви, ю-ви-ди, ахаха!» стены сотрясались, а поутру, спустившись в зал, обнаружил там громоздящуюся на полу кучу-малу, которая шевелилась и вяло переругивалась, выясняя, где чьи ноги. Фолькер посмеялся, и Данкварт не остался в долгу, рассказав о свадьбе Хагена, когда у невесты не было никакой родни, и Хаген тогда нагнал домой целую ораву каких-то непонятных людей, которые пели странные песни, где ни слова было не ясно, и даже танцевали с бутылками на головах. Хаген слушал со сдержанной улыбкой, но Фолькер заметил, что взгляд его стал совсем не весел.
- Эту беседку ты для неё соорудил, не так ли? - спросил шпильман.
- Да, любили они тут посиживать, - ответил вместо Хагена Данкварт. - Какая была чудесная женщина! Хоть поначалу казалась…
- Данкварт, - резко прервал его Хаген.
Тот осёкся и вздохнул.
- Не знаю, как у вас положено, а я выпью за помин её души, - Данкварт налил себе вина.
Фолькер, ощутив, что веселье слишком резко сорвалось на печаль, решил сменить тему:
- Думаю, тебе известно то, что делается в мире? Купцы могут привозить тебе вести.
- Да, - Хаген встряхнул головой, точно не давая себе погрузиться в воспоминания. - Дитрих свергнут, и его судьба более прискорбна, чем то, что написано в привезенной тобой бумаге.
- Подумать только, когда-то он принимал нас у себя, и мне казалось, что я в рай попал…
- А я тебе говорил, что не будет рая в сердце старой империи. И он… я ведь предупреждал его, что не со всеми можно договориться. Хотя сам я был хорош, протянув столько лет…, - Хаген оборвал себя и залпом осушил кубок.
- У нас по-разному говорят, как так могло случиться, что на трон Дитриха сел узурпатор. Ты, должно быть, точнее всё знаешь?
- Там такая история, что сам чёрт голову сломит, если думать, как правильно было поступить, - сказал Хаген, надкусывая лимонную дольку. - Вся беда оказалась в обмене пленных… Дитрих и Эрменрих, позарившийся на его трон, воевали друг с другом, и Эрменрих захватил в плен нескольких людей Дитриха, включая самых близких к нему, даже Хильдебранда, его оруженосца. Дитрих послал за них богатый выкуп, но Эрменрих не принял. Тогда Дитрих предложил обменяться пленными, причём обмен был неравен, так как Дитрих держал в своём плену гораздо больше людей, среди которых был и сын самого узурпатора. Дитрих предлагал отпустить их всех за своих воинов, но оказалось, что Эрменриху безразлична даже судьба собственного сына… И победила подлость, - глаз Хагена злобно сверкнул. - Эрменрих соглашался отпустить пленных лишь на одном условии - если Дитрих уступит ему все свои земли. Дитрих пытался угрожать и напомнил, что удерживает его сына, но Эрменрих дал понять, что ему всё равно. Сам же Дитрих, получив угрозу, что его воины будут преданы смерти, и первым Хильдебранд, которого повесят, сломался и уступил. Потом он явился к Эрменриху и попытался с ним договориться, чтобы он оставил ему хотя бы Верону… затем о том, чтобы он дал ему уехать со своими людьми… и договорился только до позволения немедленно уйти пешком и с пустыми руками.
- Какая незавидная судьба, - произнёс задумчиво Фолькер.
- Не то слово. Так он ушёл с самыми преданными воинами, а его страна осталась на растерзание, ибо Эрменрих, как мне известно о нём, - тиран… Я слышал, будто Вальтер Аквитанский принял его сторону, - Хаген будто невзначай провёл рукой по отсутствующему глазу. - Зря он это, очень зря…
- Но это что же выходит - Дитрих за несколько человек отдал целую страну! - подал голос Данкварт.
- Да, и кому вдобавок… Почему и говорю, что победила подлость. Будь Эрменрих не столь безразличен к своим людям… Да что теперь, - Хаген махнул рукой, будто уклоняясь от окончательного суждения, - Дитриху теперь остаётся одно - поторопиться вернуть свой трон.
- Он сейчас в стране гуннов…
- Да, и нашёл помощь у Этцеля, только пока ему не везёт. Лишь бы не вздумал там осесть. Самое худшее в изгнании, - задумчиво сказал Хаген, повертев в руках кубок, - то, что к нему привыкаешь. Ему этого не дозволено.
- Тебе, полагаю, тоже, - заявил Фолькер.
Хаген обратил на него жёсткий, суровый взгляд.
- Моё изгнание никогда не закончится, Фолькер.
Шпильман слегка побледнел, подумав, что это может означать. Данкварт отреагировал проще:
- Ты что же, не поедешь в Вормс? Да брось. Нельзя швырять королю в лицо его милость.
- А что мне там делать? - с неожиданной ядовитостью сказал Хаген.
- Мне казалось, ты не был в обиде на короля, - присоединился Фолькер. - Ты же был готов ко всему, даже к худшей участи, разве не так?
- Не в том дело, Фолькер. Мне интересно, почему я оказываюсь нужным в Вормсе именно тогда, когда там возникают нерешаемые проблемы.
- Да это говорит только о том, что ты незаменим, - сказал Данкварт.
- В Вормсе не хватает людей, чтобы составить пожарную команду? - недобро усмехнулся Хаген.
- Многие ждут тебя и просто так, - заверил Фолькер.- Поверь мне, что тебя там недостаёт не только для разрешения возникших трудностей.
- Да ещё целых три года ждать пришлось, - почти трагически посетовал Данкварт.
Хаген задумался.
- Как королева себя чувствует?
- Она очень похорошела. Только теперь я в полной мере понимаю, что значит «цветущая женщина», - произнёс Фолькер и, заметив у Хагена лёгкую улыбку, добавил: - Но поэтому ксантенский поп говорит, что она - ведьма.
Хаген резко обернулся к нему.
- Какой ещё ксантенский поп?
- Кримхильда вызвала к себе своего духовника.
- И теперь снова оделась в траур, стыдит короля и изображает святую, - проворчал Данкварт.
- Вот чёрт, - вырвалось у Хагена.
- Как видишь, дела плохи, - сказал Фолькер.
Хаген опёрся локтями на стол, вид его был мрачнее мрачного.
- Так что ты не отметай с порога королевскую милость, - заявил Данкварт. - К тому же прав Фолькер - многие и просто так тебя ждут. Не хватает тебя в Вормсе, и город будто уже не тот….
- Я подумаю, - бросил Хаген. - Но пока больше ни слова об этом, ладно? Лучше, Фолькер, спой нам хорошую песню…
Вечером гостей отвели спать. Данкварт тотчас заснул, а Фолькер, взяв скрипку, поднялся на башню. Хаген, как он и предполагал, находился там. Он сидел, прислонившись к зубцу, одна рука лежала на согнутом колене. В той руке он держал королевское послание.
- Я не помешал твоим мыслям? - произнёс шпильман.
- И что тебе не спится? - отозвался, не оборачиваясь, Хаген. - Уговаривать пришёл?
- Я не столь самонадеян, - уселся Фолькер рядом с ним.
Хаген смерил его взглядом.
- Сыграй что-нибудь. Я давно не слышал твоей скрипки.
Фолькер заиграл мелодию без слов. Она не была похожа ни на какие, исполняемые им прежде, и, несмотря на некоторое однообразие, внушала тихую и глубокую печаль. Хаген слушал, не шелохнувшись. Когда скрипка смолкла, Хаген не сразу произнёс:
- Ты никогда не играл этого раньше.
- Это не годится для пиров, да и для любой компании. Я и перед тобой до сих пор не решался…
- Откуда она тебе известна?
- Мелодия эта? Я её давно знаю, с самых беспутных своих времён. Спал как-то в канаве, а мимо проходили какие-то люди и остановились неподалёку. Меня, наверное, не заметили или сочли за спящего пьяницу, а я проснулся и виду не подал. Тогда я слышал от них ту песню… Это ведь песня, только слов я понять не мог, а мелодию запомнил. Она мне очень необычной показалась. Может, ты и слова знаешь? - осторожно спросил шпильман.
- Сыграй ещё.
Фолькер снова взялся за скрипку, и Хаген стал подпевать на неизвестном языке, но так, будто это давалось ему с усилием, а вскоре и вовсе сорвался на полуслове:
- Дальше не помню.
У Фолькера, порядком ошеломлённого, сам собой слетел с языка вопрос:
- О чём эта песня?
- Да колыбельная это, - бросил Хаген, рассеянно сминая в руке письмо Гунтера. - Когда-то её мне пела мать.
- Значит, прав я был, что не играл её перед другими, - тихо сказал Фолькер.
Хаген откинул голову, глядя в небо. Письмо он выронил, но не обратил внимания. Полузакрытый глаз чуть подёргивался.
Оба довольно долго молчали, пока Фолькер не заговорил:
- Послушай, я не знаю, почему вы с отцом бежали из Треки. Но догадываюсь, что не от хорошей жизни. В Вормсе же ты - второй человек после короля. Мне кажется, этого достаточно…
Хаген открыл глаз и медленно развернулся к Фолькеру. Тот продолжил:
- Не забудь так же, что благополучие твоих людей зависит от твоего положения при дворе…
- Их никто не притесняет, - перебил его Хаген.
- Разумеется, здешний закон к ним справедлив, до сих пор можно было не бояться. Но веяния в столице нехорошие. Я бы на твоём месте обеспокоился.
- Не ожидал от тебя, что ты станешь давить на моё чувство долга, - резко сказал Хаген.
- Я не позволил бы себе этого, если бы у меня не было причин. Возвращайся, Хаген. Ты нужен нам всем.
Хаген снова отвернулся.
- Сыграй мне ещё, Фолькер.
- То же самое?
- Нет, мою любимую песню.
- Не мрачновато ли будет?
- Пускай.
Фолькер запел, подыгрывая на скрипке. Хаген слушал, погрузившись в себя, после чего попросил оставить его одного, а потом и сам удалился с башни.
Наутро Хаген объявил, что волей короля Гунтера он возвращён ко двору и едет в Вормс.
***
«Зигфрид», - подумала Кримхильда, становясь на колени. Слёзы не шли. Она посмотрела на надгробие снизу вверх - иначе теперь было нельзя. По её желанию над могилой Зигфрида было возведено изваяние, не слишком похожее на покойного, но с таким грозным выражением лица, что каждый мог сразу видеть - здесь покоится не кто-нибудь, а великий герой. Оставался бы у Кримхильды клад, она распорядилась бы отлить изображение из золота; вместо этого пришлось высечь статую из дерева и только сверху покрыть позолотой. Кримхильда всегда присматривалась, цела ли позолота, не повредил ли её кто; вглядываясь же в лицо изваянного Зигфрида, невольно ощущала страх и трепет. Она хотела, чтобы у надгробия Зигфрида приносили клятву молодые бургунды, но Гунтер не согласился, вынудив её лить слёзы, однако в целом заставить себя плакать ей было всё труднее.
Прошло то время, когда слёзы лились от одной мысли, от одного сочувствующего взгляда. К жалости окружающих она уже привыкла, маркграф Эккеварт, с которым она думала каждый день вспоминать о Зигфриде, снова превратился в косноязычного неотёсанного вояку, да и вообще, по правде сказать, надоел. Как надоело уже и траурное одеяние, от постоянного ношения не вызывающее больше прежних чувств. Кримхильда каждый день ходила к месту погребения Зигфрида, но время шло, и ей приходилось всё дольше сидеть перед ним, чтобы заплакать наконец. Иногда Зигфрид являлся ей во сне; он протягивал к ней руки - и она отшатывалась в ужасе и читала молитву, ибо даже во сне помнила, что идти за покойником нельзя - уведёт к себе на тот свет! После таких снов она отправлялась к могиле Зигфрида и плакала там по полдня, но и сны такие посещали её всё реже.
Чувствуя в страхе, как остывает её горе, Кримхильда взялась целыми днями перекладывать с места на место оставшиеся у неё вещи Зигфрида. Среди них был и его тяжёлый меч, и однажды, перетаскивая его из комнаты в комнату, Кримхильда надорвалась и надолго слегла. После этого меч забрал Гунтер и, должно быть, спрятал у себя в сокровищнице, что Ута, навещавщая дочь, только одобрила.
- Довольно тебе с ума сходить, - заявила королева-мать. - Скорбь по мужу - дело святое, но надо же и меру знать. Что это за глупости с тасканием вещей!
- Ты не понимаешь, - жалобно стонала Кримхильда.
- Что тут понимать, если ты себя уродуешь из-за него? Думаешь, ему это нужно? Подумай, что он сказал бы, глядя на такую нелепость?
- Он… он…. - Кримхильда мгновенно залилась слезами. - Да этого мало… в честь… такого… как он… Зигфрид…
- Ох, беда просто, - вздохнула Ута и погладила Кримхильду по голове. - Перестань убиваться наконец. Не приноси себя в жертву мёртвому. У тебя ещё много лет впереди. Даст Бог, мы тебе и нового мужа подыщем, лучше, чем этот буян…
- Нового мужа?!!! - Кримхильда закричала так, что чуть не надорвалась снова. - Какой у меня может быть муж после Зигфрида? Я буду хранить ему верность до гроба! До гроба!
- Так ты скоро сама себя в гроб сведёшь. Зачем? Ты ещё не стара, собой хороша, ты можешь начать новую жизнь…
- И это говоришь мне ты! Ты, что всегда учила меня добродетели!
- Добродетели, но не сумасшествию! - рассердилась Ута. - Твоё почитание мужа уже на ересь похоже, Господи спаси и помилуй!
- Ты не понимаешь…, - вновь застонала Кримхильда.
Общего языка с матерью она не находила. С братьями было легче, однако даже слишком легко - вплоть до того, что с кем-нибудь из них она могла засмеяться и лишь потом спохватывалась и срочно шла в собор. Там она нередко видела Брюнхильду с её свитой, приходившую на богослужение; они обменивались официальными поклонами, а при случайной встрече у входа и какими-нибудь пустыми вежливостями. Неприязнь никуда не исчезла, но злость ушла, и Кримхильда, думая о Брюнхильде, испытывала скорее презрение: всё равно все знают, что сделал с ней Зигфрид, того она и заслужила. А теперь живёт в Вормсе милостью Гунтера, которому жаль её, никчёмную бесплодную, в монастырь отправить и сделать королевой свою любовницу. Все ведь в Вормсе знают, с кем Гунтер живёт как с женой, и Брюнхильда тоже знает и терпит…
Кримхильда вновь подняла взгляд на позолоченного Зигфрида, заставляя себя подумать о нём. Но слёзы всё не появлялись.
… Из Ксантена ей приходило письмо, в котором говорилось о её сыне. Тогда её сердце дрогнуло, и Кримхильда в ужасе велела бросить письмо в огонь и все последующие отправлять туда же. Нет, ничто, ничто не должно было нарушать её скорби по Зигфриду. Не зная, чем бы разбередить эту скорбь как следует, она решилась на отчаянный шаг - обратилась к Гунтеру, чтобы он попросил прислать к ней ксантенского капеллана. Гунтер сказал, что напишет в Ксантен, но что решение такого вопроса не в его власти; однако из Ксантена ответили согласием. Тогда Кримхильду и накрыло настоящим ужасом. В ожидании сурового отца Викториана она металась по своему дому, ломая руки, разорвав несколько одеяний и представляя, как он сотрёт её в порошок за то, что не уберегла Зигфрида. В результате при встрече она, едва взглянув в знакомые колючие глаза, рухнула в обморок, а когда её привели в чувство, безудержно разрыдалась: «Святой отец, мой Зигфрид, мой Зигфрид!!!»
Должно быть, это смягчило сурового капеллана, и он не стал метать в неё громы и молнии, только постыдил и заговорил о положенных постах и молитвах. Кримхильда рассеяно слушала его, ощущая долгожданную боль в сердце и думая, что исповедоваться полностью она всё-таки не станет; достаточно и того, что и так известно. Она решилась повиниться лишь в том, в чём уже неосторожно признавалась братьям - что открыла Хагену уязвимое место Зигфрида.
- Я доверилась ему, как отцу родному, - плакала она. - Я не знала, что он его убьёт, разве можно было даже помыслить такое зло… Я не думала…
- Довериться отродью богомерзкому? - прогремел капеллан, и Кримхильда почувствовала себя маленькой и ничтожной.
- Я… была… так наивна…
Тут-то святой отец и стёр её в порошок, долго вещая, почему нельзя было доверять Хагену, и Кримхильде уже хотелось забиться в щель, когда капеллан наконец смилостивился и велел ей больше молиться и сделать пожертвование. То содержание, что выделяли ей братья, было достаточно щедрым, и Кримхильда теперь почти всё отдавала церкви. Отец Викториан стал самым частым её собеседником; он больше не был столь грозен, а давал наставления или рассказывал ей о страданиях Христа и богоматери, в которые необходимо было как следует вчувствоваться. Кримхильда помнила такие проповеди в Ксантене; тогда ей особенно запомнилось, что богоматерь испытывала такую боль, будто ей вонзили семь мечей в сердце. Теперь этот образ по-новому поразил её. «Семь мечей в сердце», - повторяла она, пока не начинала действительно что-то ощущать в груди, что-то болезненное и приятное одновременно; это успокаивало её тревогу. Особенно внимательно она прислушивалась теперь к рассказу о том, что Бог в отместку за распятие Христа уничтожил страну его убийц, а остатки народа рассеял по свету и проклял до скончания времён. После этого Кримхильда думала, почему же после убийства Зигфрида ничего не случилось. Она не раз с досадой вспоминала ксантенцев - уж сколько восхвалений пели, сколько выражали Зигфриду самую пламенную любовь, сколько грозились, что весь мир увидит их любовь к нему - а после его смерти притихли как мыши. Песни, правда, ещё поют, но верных воинов как не бывало. Часть из них, говорят, вообще разбежалась… Как много любви и как мало верности! Но ладно; в конце концов, Зигфрид был слишком высок и светел для этих жалких людей…. Но почему Бог не явил свой гнев? Разве величайший, лучезарнейший, наилучший в мире герой не достоин того, чтобы за него стереть с лица земли одну-другую страну? Да весь мир должен был обрушиться после гибели столь светлого героя!
Кримхильда вздыхала, думая, что, наверное, мало ещё она взывает к Господу. Или недостаточно страдает из-за того, что сделал ей Хаген…
«Хаген», - подумала Кримхильда, и слёзы наконец-то хлынули потоком.
Хаген, это всё он… Не зря он никогда ей не нравился… Она помнила, как впервые, ещё девочкой, увидела его - стройного юношу с блестящими чёрными глазами. Кримхильде сказали, что он был заложником вместо её брата, и пусть она его за это поцелует, но на неё напала какая-то робость, и он сам быстро поцеловал её и тут же, отвернувшись, заговорил с Утой. Кримхильда тогда убежала и плакала полдня. Сердцем, должно быть, почувствовала дурного человека! Она помнила и время более позднее, когда Гунтер чуть не погиб, а Хаген лишился глаза, и мать водила её сначала к брату, очень её напугав, о потом и к Хагену. Ута говорила, что он спас Гунтеру жизнь; Кримхильда с содроганием смотрела на его перевязанное лицо. Он то ли крепко спал, то ли был без сознания. Ута со слезами гладила его голову.
- А это с ним навсегда? - робко спросила Кримхильда.
- Даст Бог, выздоровеет. Но глаза больше не будет.
Кримхильда подошла поближе, вдруг её затрясло, и она безудержно разрыдалась. Мать поспешно увела её.
- Ну что ты? Да, мне тоже его жаль, но нельзя же так…, - говорила Ута.
Кримхильда плакала ещё сильнее от злости - что она, мать, понимает! А потом Хаген надолго исчез; когда же вернулся, Кримхильда уже превращалась в девушку и ей больше не было до него дела. Если не считать того дня, когда Хаген привёз с собой из дальней поездки какую-то женщину, и вся дамская половина тогда бурлила от слухов и сплетен. Кримхильде не меньше других хотелось посмотреть, кто это такая, но не вышло - Хаген не представил свою спутницу перед двором, а по коридору вёл, накрыв ей лицо покрывалом. Вскоре он уехал с ней домой, и Кримхильда издалека смогла увидеть их отъезд, так толком и не разглядев ту женщину, заметив лишь, что покрывала на ней уже не было. Подумав, что именно от прекрасных дам замка Хаген скрывал её лицо, Кримхильда лишний раз уверилась в его богопротивной гордыне - нечистый, что с него взять.
Но тот день… Конечно, он каким-то колдовством завоевал её доверие! Она не знала, чему послужат её слова, она зла не ведала, чистая, простодушная, наивная женщина под тридцать лет…
Кримхильда со стоном опустила голову. Того, что было после, её размышлений, утреннего разговора с Зигфридом - не было. Совсем. И в церкви потом не было ничего, кроме того, что произошло что-то пугающее, но что именно - её память надёжно стёрла. Только тот разговор с Хагеном никак не желал исчезнуть в небытие.
Теперь Хаген возвращается в Вормс… Так-то Гунтер любит свою сестру! Интересно, будет ли Хаген искать с ней примирения? Он не выказывал ей ни капли жалости, когда все её так жалели. Но три года прошло… Нет, она никогда бы не помирилась с убийцей своего любимого лучезарного Зигфрида. Ни за что. А может, и наоборот, ибо сказано: «Любите врагов ваших»…
Кримхильда решила, что должна непременно увидеть Хагена. Склонившись последний раз перед золочёным Зигфридом и утерев слёзы, она отправилась прочь из собора.
***
Хагена встречал весь двор. Было видно, что его ждали; многие торопились пожать ему руку, Гунтер и его братья обнимали, а королева Брюнхильда вышла ему навстречу с улыбкой и очень тепло поцеловала. Она действительно расцвела зрелой, полнокровной красотой, и Хаген улыбнулся ей в ответ в приятном удивлении. Были отданы распоряжения готовить пир, а пока Гунтер шёл с ним по коридору к его покоям, и довольный Фолькер сопровождал их.
- Ты получишь золота за свою службу, - пообещал король Фолькеру.
- Премного благодарен, хотя главная награда не в золоте, - ответил шпильман.
Гунтер весь сиял, что несколько насторожило Хагена.
- Я рад твоему возвращению, - сказал Гунтер. - Сразу две добрых вести в один день!
- Какая же вторая, позвольте узнать?
- Моя Ортруна снова ждёт ребёнка. Надеюсь, на этот раз будет мальчик, - Гунтер расплылся в счастливой улыбке.
Хаген замер, в удивлении глядя на короля.
- Ортруна? Мальчик?
- Ты ничего ему не рассказал? - обратился Гунтер к Фолькеру.
- Я не разносчик сплетен, мой король.
- Да какие сплетни! - засмеялся Гунтер. - Выходит, ты, Хаген, ничего и не знаешь.
Они медленнее пошли дальше.
- Здесь нет никакого секрета. Ортруна - моя единственная любовь, - сказал Гунтер. - Право же, ради неё одной стОило ездить в этот неладный Изенштайн… У нас уже есть прелестная девочка, теперь я желаю наследника.
- А королева Брюнхильда? - с тревогой спросил Хаген.
- Брюнхильда остаётся на своём месте. Она хорошо справляется со своими обязанностями, да и не ссылать же мне её в монастырь…
Хаген вздохнул с облегчением.
- Но как быть с законностью?..
- Не беда, мы с Брюнхильдой уже договорились: она усыновит мальчика, и он будет считаться законным наследником. Растить же его будет настоящая мать. Если только у меня не будут, как у Гернота, рождаться одни девчонки, - засмеялся Гунтер. - Уже полный замок принцесс!
- Согласна ли на такое Ортруна? - в голосе Хагена звучало недоверие.
- Не сомневайся. Они вообще прекрасно ладят - королева Бургундии и королева моего сердца… Наконец-то по крайней мере в семейной жизни я счастлив и вознаграждён за все волнения! СтОило ждать столько лет!
- Я вас поздравляю, - сдержанно сказал Хаген.
Гунтер, улыбаясь, хотел сказать что-то ещё, но вдруг побледнел, лицо переменилось, взгляд стал замученным. Хаген увидел, что навстречу им движется фигура в чёрном бесформенном одеянии, в чёрном же головном уборе, напоминающем монашеский.
Это была Кримхильда. Лицо её было неестественно белым, а под глазами были густо-серые, будто накрашенные, большие круги.
- Здравствуй, Гунтер. Ты решил показать мне свою любовь, возвратив сюда христопродавца и зигфридоубийцу?
Хотя она обращалась к Гунтеру, смотрела она на Хагена. Тот чуть приподнял бровь.
- Кримхильда, прошу тебя, - жалким голосом произнёс Гунтер. - Возвращение Хагена никак с тобой не связано, поверь мне…
Она тяжело дышала, всматриваясь в лицо Хагена.
- Ты… ты посмел поднять на Зигфрида копьё, когда он жаждал… Ты не остановился перед знаком креста, Иуда…
- А я и не знал, Хаген, что тебя на самом деле Иудой звать, - с наигранной наивностью вклинился Фолькер.
Кримхильда сбилась и замерла, бессмысленно шевеля губами и издавая невнятные звуки.
- Простите, принцесса, но у нас дела, - сказал спокойно Хаген.
- Да, иди к себе, сестра, - взял себя в руки Гунтер. - Тебе же будет спокойней: там ты его не встретишь.
Он поспешно прошёл вперёд, Хаген и Фолькер двинулись за ним. Кримхильда на мгновение застыла с жалким выражением лица, потом истошно закричала им вслед:
- Ты вонзил мне семь мечей в сердце! Семь мечей в сердце! - неизвестно, кого имея при этом в виду.
Все трое свернули вправо и исчезли из её поля зрения. Кримхильда пошла прочь, рыдая в голос.
Только на пиру Гунтер смог позабыть об этой встрече. Атмосфера царила самая радостная, Фолькер уже по третьему разу заводил «Старых товарищей», и бургунды с готовностью подпевали. Обводя их взглядом, видя, как сам Хаген, полуобнявшись с Данквартом и отбивая ритм по столу, поёт вместе со всеми: «Kameraden, hoch die Tassen bis zum Morgenrot, Wir leben nur so kurze Zeit und sind so lange tot …» - Гунтер чувствовал, как к нему возвращается уверенность, понимал, что его решение вернуть Хагена, с таким трудом ему давшееся, было самым правильным, и сам только из приличия сдерживал себя, чтобы не запеть за компанию со своими верными людьми.
__________________________________
"Wahre Freundschaft..." - немецкая народная песня.
"Alte Kameraden" - песня на мотив прусского марша 19 века.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/05/28/852