На могильных камнях пишут даты. Так принято. Над выбитыми на граните цифрами – фотография. Если вы, проходя мимо, бросите любопытный взгляд на памятник, то невольно узнаете, что покойный пришёл в этот мир тогда-то, а вот в такой-то печальный день оставил нас. И всё. Вся его жизнь умещается в равнодушной черте между датами рождения и смерти. Можно, конечно, ещё высчитать, сколько он прожил. Если получится, что почил в глубокой старости – под девяносто или даже дольше, то порадуетесь или позавидуете, в смутной надежде, что и у вас есть шанс, дождаться правнуков, а если не так долго пробыл на земле, подумаете, что, наверно, несправедливо обошлась с ним безжалостная судьба, и почувствуете досаду. Как жил человек, кем и каким был, не узнаете никогда, и, скорее всего, даже интересоваться не будете. Что вам до него? Чужой человек, чужая родня, прошёл мимо и забыл.
Чем дольше живёшь, тем больше появляется в жизни печальных дат. Уходят родственники, друзья и хорошие знакомые, коллеги и сослуживцы, с кем вместе учился и жил, служил и работал. Кладбище становится местом, где всё больше появляется знакомых лиц на обелисках, и куда чаще заглядываешь, чтобы молча постоять за могильными оградами или сказать им что-то, что не было вовремя сказано при их жизни.
Недалеко от могилы моего отца похоронен Герой Советского Союза. Обычно таким людям отводят место на престижных кладбищах с мемориальными аллеями, где покоятся другие достойные люди. Такие могилы должны были отвечать определённым советским стандартам, чтобы в праздники и памятные дни сюда приходили советские и партийные руководители, возлагать венки к подножию надгробий, и чтобы там могли бы проводиться официальные мероприятия и торжественные митинги, приуроченные к знаменательным датам. По непонятной причине Герой упокоился не на аллее Воинской Славы, а в окружении обычных захоронений, в ничем не примечательной части кладбища. Возможно потому, что он ушёл из жизни в далёком 1957 году, а в те времена патриотическому воспитанию ещё не придавали такого значения, как во времена так называемого «застоя». Погребение выглядело сначала достаточно скромно, и только значительно позднее, в середине семидесятых годов на могиле поставили строгий памятник из красного гранита с мраморной доской, на которой было выбито: «Герой Советского Союза, участник Великой Отечественной войны Марк Степанович Бодянов 21.IX.1920 г. – 22.V.1957 г.» Над надписью помещалась фотография, видимо, переведённая на полированную керамическую пластинку с парадного портрета, сделанного когда-то профессиональным фотографом специально для журнала, газеты или даже книги с описанием подвигов лучших сынов Отчизны. На ней Герой был в цивильном костюме, при всех наградах и с золотой звёздой над ними. Человек не мог тогда знать, что её поместят потом на его надгробие, и потому, нарочито суровый и солидно приосанившийся для съемки, глядел с фотографии аккуратно причесанный и живой. Однако, было заметно, что его забавляет суматоха, с которой производилась съёмка, и хотя он и очень старался принять соответствующий для парадного портрета вид. Он смотрел в камеру что-то уж очень весёлыми глазами, пряча в уголках рта готовую появиться на лице улыбку.
Несколько раз я видел, что за могилой ухаживает молодая семейная пара – мужчина и женщина. Для детей Героя они были слишком молоды, возможно, это были внук или внучка со своей половиной. Однажды они пришли со своими детьми: двумя мальчиками, по виду - школьниками младших классов. Как-то раз, очень давно видел невысокого седого чуть старше моих лет мужчину в очках и дородную женщину того же возраста. Мы никогда не общались. Погост – не то место, где знакомятся или заводят дружбу. В середине восьмидесятых на могиле сменили и немного расширили ограду. Теперь вместо литого чугунного забора со звёздами поставили гранитные столбы, соединённые между собой толстыми цепями, а внутри ограды разместили стол и две низкие скамьи, тоже каменные.
Однажды в конце сентября, в ясный день, когда солнце светит ярко и осеннее буйство цвета ещё сохраняет свою природную красоту, но в воздухе уже явственно чувствуется прохлада, я пришёл на кладбище прибраться на отцовской могиле. На соседнем участке, где покоился Герой, на каменной скамье внутри ограды сидели двое. Один из них - седой человек небольшого роста в очках, казалось, был мне незнаком, а второго, что помоложе, я узнал сразу, так как неоднократно видел его здесь раньше. Кивнул им по-свойски, как приветствуют соседей по многоквартирному дому, с которыми раскланиваешься в подъезде, но никогда не разговариваешь. В ответ они слегка приподняли свои кепки над головами. Я занялся своим делом и больше не обращал на них внимания. Через некоторое время, уже закончив свою нехитрую работу и собираясь уходить, услышал шуршание осыпавшихся листьев за своей спиной под чьими-то шагами. «Прошу прощения», - сказал мне, подходя, тот самый, сначала показавшийся мне незнакомым, пожилой мужчина с соседнего участка: «Можно Вас пригласить в нашу компанию по-соседски, если Вы не против, конечно? Сегодня моему отцу исполнилось бы девяносто один год. Хотим помянуть его… Присоединяйтесь к нам с сыном, не откажите в любезности… пожалуйста!..» Его глаза за толстыми стёклами очков казались огромными и такими добрыми, что у меня не нашлось слов, чтобы отказаться. Тут я вспомнил, что уже видел его здесь однажды. «Ну… как-то неловко…» - сказал я: «Мне кажется, это не совсем удобно…» «А что тут неудобного?» - перебил он меня. «Ваш отец… Это ведь отец Ваш?..» - он прищурился и посмотрел на фотографию: «Сейчас вместе с моим папой смотрит на нас с небес. Думаю, они оба, как фронтовики и солдаты, довольны таким соседством… возможно, и сами где-то встречались на военных дорогах… или даже в бою, лицом к лицу… сначала как враги…» Тут мой собеседник спохватился и поспешно протянул руку: «Бодян Мирча!..» «Просто Мирча», - добавил он: «Мне так привычнее». Я пожал протянутую руку и тоже представился. Видимо, на моем лице так и застыло невольное недоумение, когда я услышал, что наши отцы могли быть врагами, потому что он, мягко взял меня под руку и улыбнулся: «Вы удивлены? Пойдемте, сейчас я вам все объясню». «Знакомься, Антон», - сказал он сыну, когда мы подошли поближе к могиле Героя: «Это Александр Иванович, тоже сын фронтовика» «Очень приятно!» - красивым басом поприветствовал меня тот и добавил: «Мы уже неоднократно виделись здесь, но до сих пор не познакомились! Антон Бодянов» Мы обменялись рукопожатиями. «Ну-с, прошу к столу!» - сказал Мирча: «Антоша уже всё приготовил», и широким жестом указал на гранитный, покрытый расшитым полотенцем столик, на котором громоздилась целая гора домашних колбас, копчёного мяса, овощей, фруктов и различных солений. «Доставай!» - потребовал он. когда мы расселись на каменных скамейках. Антон полез в большую дорожную сумки и выставил на стол объемистую деревянную флягу с резной пробкой и три маленьких хрустальных стаканчика. Он аккуратно наполнил стопки и предупредил: «Это виноградный самогон, папиной выделки, очень крепкий, градусов за семьдесят будет. Вдохните, прежде, чем выпить, задержите дыхание, и, только потом, когда проглотите этот напалм, постепенно выдыхайте. С таким напитком надо осторожно обращаться, иначе можно слизистую обжечь». «Ну, сначала, за знакомство!..», - предложил мой новый знакомый. Мы чокнулись. Я обратил внимание, что Антон помедлил, дожидаясь пока я осушу свой стаканчик, и только потом выпил сам. Самодельная виноградная водка действительно обожгла горло, но потом, когда следуя инструкции, я осторожно выдохнул винные пары, в желудке сразу разлилось приятное тепло. «Ну, как?» - почти хором осведомились хозяева, и после того, как я, не в силах произнести ни единого слова, только поднял вверх большой палец, засмеялись: «Давайте закусывайте, тут всё домашнее! А не то эта штука с ног свалит моментально, как ураган!» Домашние яства были необычны и очень вкусны. Похоже было, что отец сыном испытывают настоящее удовольствие, угощая меня. Налили по второй. «Давайте выпьем за папу!» - предложил Мирча и, обращаясь к фотографии на памятнике сказал: «Покойся с миром, папа, Марку Штефанович!» «Пусть земля тебе будет пухом, дедушка!» - добавил Антон. Мы выпили, не чокаясь. «Вам, наверное, интересно будет узнать, почему у нас с отцом отличаются фамилии? И почему папа мог встретиться с вашим отцом в бою лицом к лицу?» - обратился ко мне он, когда угас полыхнувший во рту огонь. «Да, конечно», - ответил я: «Очень любопытно!»
«Ну, так слушайте… Отец мой, как и я, естественно, молдаванин. Та часть Молдавии, где мы проживали, вошла в состав СССР только летом 1940 года, когда советские войска заняли эту территорию. Советская власть продержалась у нас недолго, как вы, наверное, знаете из истории. Уже к началу августа 1941 года Молдавию оккупировали немецкие и румынские войска. В семье нашего деда Иона Бодяна было трое братьев: Штефан, Марку и Димитру. Штефан старший, Марку - мой отец, средний и Димитру - самый младший, он родился уже перед самой войной и умер в 1943 году в самый разгар войны, за полгода до того, как папа дезертировал из румынской армии. Да, да! Не удивляйтесь, служил в кавалерии румынской армии при Антонеску! У румын кавалерия состояла из территориальной конницы - каларишей и регулярных частей - рошиоров. Папу и его старшего брата Штефана, как умеющих управляться с лошадьми, взяли служить в территориальную конницу по мобилизации сразу после того, как румыны вновь завладели Северной Буковиной. Штефан погиб в первом же бою, а отец прослужил у румын больше двух лет. Был ранен под Одессой, потом воевал в Крыму, а затем попал под Сталинград, где поздней осенью сорок второго года его ещё раз подстрелили. Ранение оказалось серьёзным, папе влепили две пули, одна из которых повредила бедренную кость, а вторая застряла в костях таза. После выписки из госпиталя его отпустили домой долечиваться самостоятельно, чтобы не тратить на него казённый хлеб и дорогие лекарства. Ему сильно повезло, потому что вскоре под Сталинградом немцы потерпели сокрушительное поражение. Там окружили и пленили фельдмаршала Паулюса с остатками его разгромленной армии, и из воевавших там вместе с немцами румын мало, кто остался жив. Так что русский пулемётчик, расстрелявший Марку Ботяна вместе с лошадью в заснеженной степи за Волгой, когда тот скакал с донесением в штаб румынской дивизии, оказался его невольным спасителем. По сути своей, ведь, правда, странно, что человеку спасают жизнь, когда хотят её отнять!
Папа пробыл дома около трех месяцев и даже успел жениться на моей маме. Ехать на фронт из тёплого дома от молодой жены опять под пули он, конечно, никак не хотел, но здоровый организм ухитрился восстановиться против воли своего хозяина, и румынские врачи снова признали отца годным к службе. Его с полицией препроводили к ближайшей железнодорожной станции, где формировался очередной воинский эшелон для отправки на передовую, и посадили на поезд с такими же, как он бедолагами. А по дороге он исчез. Незаметно скрылся ночью из вагона, в котором ехал прямо во время движения, да так, что этого не сразу заметили. Во всяком случае, костоломы из сигуранцы явились осматривать дом в поисках дезертира только на пятые сутки после его побега, и, конечно, ничего не нашли. А папа в это время уже действительно сидел у них под носом в глубоком погребе. Дедушка с бабушкой спрятали своего последнего, оставшегося в живых сына и теперь уже единственного наследника в тайнике за винной бочкой, в котором специально оборудовали ему место для скрытного проживания. Там он и пробыл до прихода советских войск в конце лета 1944 года.
Надо сказать, что молдаване этнически очень близки румынам. Фактически это один народ, разделенный в ходе исторических катаклизмов. Но за время отдельного проживания у нас появились собственные, не такие, как у румын, обычаи и некоторые языковые особенности. Тем не менее, даже постороннему наблюдателю сразу становится понятно, что молдаване и румыны – близкие родственники и легко понимают друг друга в разговоре. Однако, отношения между румынской администрацией и молдавским населением всегда оставляли желать лучшего. Сейчас нам, выросшим при Советской власти, трудно представить почти феодальный гнёт, который испытывали молдаване, находясь в составе королевской Румынии и при диктаторе Антонеску. Население Молдавии, почти совершенно неграмотное, на две трети состояло из крестьян-батраков, гнувших спину на помещиков, и влачило весьма жалкое существование. Вхождение в состав СССР многие молдаване восприняли с надеждой на скорые и благотворные перемены в своей беспросветной жизни. Дедушка Штефан был как раз из таких оптимистов. За недолгую жизнь в предвоенный год в составе СССР, он неожиданно почувствовал себя человеком и сделал вывод, что неграмотному батраку, стоящему в самом низу социальной лестницы, Советы дают возможность вполне достойно жить, а детям издольщиков получить настоящее образование. Штефан Ботян хотел (его честолюбивые мечты простирались необыкновенно высоко!), чтобы кто-нибудь из его потомков поступил в университет и выучился на агронома или ветеринара, а, может быть, даже на инженера. Надо сказать, что его мечты действительно воплотили в жизнь его внуки - я окончил Тимирязевскую академию в Москве и стал ветеринаром, а моя сестра закончила педагогический институт и стала учительницей, а потом директором школы.
У дедушки Штефана еще в детстве левая нога угодила под колесо гружёной телеги и кости стопы расплющило, поэтому он всю жизнь прихрамывал. Из-за этой физической ущербности он не попал на фронт ни в первую мировую войну, ни во вторую, но это не помешало ему в недолгое предвоенное время выучиться на водителя «полуторки» и стать уважаемым человеком. Поэтому возвращение прежних порядков дедушка Штефан воспринял, как крушение всех своих надежд. Он не смирился с тем, что снова превратился, как сейчас говорят, в быдло, которым может брезгливо помыкать чванливый румын-управляющий. Поэтому дедушка не пожалел сил, чтобы его единственный, оставшийся в живых сын не пошёл опять на войну, защищать интересы румынских бояр и местного помещика Захария Лотяну в частности, которого старый Штефан ненавидел всем сердцем за совершенно скотское отношение к простому народу.
В подвале дома, в погребе, в конюшне, где до войны обитали мобилизованные впоследствии для нужд румынской армии дедушкины лошади, оборудовали тщательно замаскированные подземные убежища. В них и проводил всё свое время мой папа, поднимаясь на поверхность только по ночам. Неоднократно появлялась полиция, дедушкины владения даже обыскивали, но ничего не нашли – так хитро и грамотно были построены тайники. Потом периодически заходил, якобы с проверкой, местный полицейский, с которым Штефан Бодян водил дружбу. Надо ли говорить, что вся проверка ограничивалась дружескими посиделками, после которых хмельной и довольный дедушкин приятель долго обнимался с ним на пороге дома, прежде, чем уйти, унося с собой объемистый узелок или корзинку с нехитрыми подарками. Таким образом, в подполье отец провёл почти целый год. В конце этого срока появился на свет и я. Конечно, сам факт моего рождения мог бы кое-кого из румынских чиновников заставить сделать ненужные выводы, если бы кто-нибудь из них удосужился сопоставить сроки пребывания папы в отпуске и его последующего исчезновения. Чтобы по этому поводу не ходили досужие разговоры, а у властей не возникали неожиданные догадки, мне вычислили подобающую дату рождения, которую и записали в церковной книге.
В конце августа сорок четвертого года Красная армия снова вошла на территорию Молдавии и восстановила Советы. Штефан Бодяну был действительно рад снова стать жителем СССР. К тому же дедушка был совсем не глуп, он отлично понимал, что новая власть установилась здесь надолго, скорее всего, навсегда, и сидеть в подполье всю жизнь не получится. Он и убедил папу записаться добровольцем в Красную Армию и самому явиться на сборный пункт, не дожидаясь, когда его приведут туда под конвоем по принуждению. Конечно, были опасения, что папе припомнят службу у румын, и это как-то плохо отразится на его судьбе, но всё сошло как нельзя лучше. Сначала с отцом побеседовал суровый советский майор из контрразведки СМЕРШ. Надо сказать, что эта служба даром хлеб не ела, и там работали совсем не дураки и садисты, как стало принято считать в перестроечное время, хотя, наверное, встречались и такие. Но этот майор быстро понял, что к чему, и в конце разговора даже показал папе список разыскиваемых сигуранцей лиц, в числе которых числился и дезертир Марку Бодян. Таким образом, всё разрешилось наилучшим образом, и папа снова облачился в военную форму, на этот раз он надел шинель советского солдата. А в Румынии вскоре случился военный переворот, диктатора Антонеску арестовали и к власти пришёл молодой король Михай I, после чего Румыния заключила мир с СССР и повернула оружие против Гитлера.
Папа больше двух лет провоевал в румынской кавалерии, поэтому, попав в ряды своих недавних противников, мог сравнивать условия службы и порядки, характерные для каждой армии. У румын среди офицеров было очень мало выходцев из простого народа. В основном это были представители дворянских или богатых семей. Солдаты же – сплошь крестьяне и городской пролетариат, никогда не имевшие гроша ломанного за душой. Между офицерами и их солдатами всегда была тихо тлеющая социальная вражда, замешанная на дворянской спеси и феодальных пережитках. В румынской армии вовсю применялись телесные наказания, офицеры-дворяне открыто презирали подчинённых, почитали их за бесправных слуг и относились к ним соответственно. Солдатское жалованье, и без того неимоверно скудное, безбожно прикарманивалось начальниками, провиант и обмундирование нещадно разворовывалось. В полуголодной и оборванной румынской армии царил затхлый дух разложения и упадка, характерный для отсталой аграрной страны, которой в то время была Румыния. Боевой дух этого войска был крайне низок, дисциплина слаба, румынское воинство было ненадёжно, как в наступлении, так и в обороне, в бою трусовато, зато в местах дислокации беспощадно терроризировало местное население, превращаясь в армию насильников и мародёров. Молдаване в иерархии румынской армии занимали самую нижнюю ступень и считались отбросами, ни на что не годным пушечным мясом, которых офицеры посылали на убой, как говорится, не моргнув глазом. Немцы открыто презирали своих союзников за низкие боевые качества, и, неоднократно бывало, даже расстреливали бегущих с позиций румын. Надо ли говорить, что боевого братства между румынскими и гитлеровскими войсками не было. К немцам у папы был свой счёт. Как-то раз, его и ещё двух румынских кавалеристов жестоко избили немецкие солдаты, пожелавшие остановиться на постой в том же доме, в котором они ночевали. А однажды совсем осатаневший от злости немецкий водитель унтер-офицер, в машине которого ехал какой-то очень нервный военный чин, застрелил прямо у него на его глазах приятеля-ездового за то, что тот замешкался убрать с дороги свою телегу, у которой отвалилось колесо.
Папа не раз вспоминал потом, что в румынской армии он прослужил больше двух лет и не получил ни одной награды за ратный труд, даже самой занюханной военной медальки. О том, как он воевал у румын, особенно не рассказывал, хотя понятно, что ему приходилось участвовать в боях и, разумеется, стрелять в сторону противника. Это война, сами понимаете. А на войне стреляют, и не всегда туда, куда надо. Надо сказать, что конница активно применялась только в начальный период боевых действий, а в той войне моторов быстро потеряла свое значение как активный род войск. Папа после Одессы недолго провоевал в конной разведке. Уже потом в ходе войны кавалеристы стали нести в основном дозорную и конвойную службу, где они сами стреляли мало. Под Сталинградом он был конным курьером при штабе румынской дивизии, и на этом его военная карьера у румын закончилась, как я уже рассказывал.
В Советской Армии папе понравилось. В конце 1944 года это уже была отлаженная и мощная военная машина, которая неукротимо катилась на запад, сминая всё на своем пути, словно паровой каток. Выражаясь высоким слогом, крылья победы распростёрлись над её полками, и военная Слава уже готовила лавровый венок, чтобы вскоре возложить на головы победителей. Марку Ботян, по отцу Штефанович, не заслужил ни одной награды у румын, а через два месяца службы в армии страны Советов Марк Степанович Ботянов, как записал отца, не мудрствуя лукаво, при зачислении в часть полковой писарь, стал Героем Советского Союза.
Однажды одна из советских дивизий прорвала боевые порядки противника и вклинилась внутрь немецкой обороны на глубину около пяти километров. Такие операции могут быть гибельными для наступающих войск, если немедленно не развить успех, введя в бой резервы. Всегда существует опасность, что враг отрежет наступающих от основных сил, замкнёт кольцо окружения и намертво запечатает котёл. Потом подтянет дополнительные войска и артиллерию и тогда не миновать разгрома или даже полного уничтожения окружённой группировки. Остаются считанные часы, чтобы не допустить этого. А как быть, если резервов нет, войска завязли в глубоко эшелонированной вражеской обороне, застряли на минных полях, упёрлись в заранее подготовленные бетонные клыки дотов? А время идёт, и немцы срочно подтягивают резервы, готовясь разбить прорвавшиеся войска в пух и прах! Ещё остаётся возможность разблокировать котёл, если немедленно разом ударить с двух сторон, чтобы был успех, в определённый участок немецкой обороны и разомкнуть кольцо окружения. Но связи с окружёнными войсками нет по какой-то причине. На войне часто случаются такие нелепые ситуации, всего не предусмотришь, к сожалению. Между основными силами и окружённой дивизией остался коридор около километра длинной и до пятисот метров шириной, ещё не занятый гитлеровцами, но простреливаемый насквозь из трёх станковых пулеметов. Посылали связистов протянуть телефонный провод для связи. Не дошли. Несколько добровольцев, вызвавшихся доставить донесение с указанием места и времени начала совместной атаки погибли, не пройдя и двухсот метров по смертельному коридору. В этот момент доставить донесение вызвался отец.
Он решил рискнуть, но не просто понадеялся на везение, а всё обдумал и рассчитал. Расстояние в восемьсот-девятьсот метров человек может преодолеть примерно за десять минут быстрым шагом, бегом за три-четыре минуты, если не профессиональный спортсмен-бегун. Марку решил проскакать эту дистанцию на лошади. Лошадей он любил, знал в них толк и сам был отличным наездником. Хорошая лошадь может потратить на преодоление этих нескольких сот смертельно опасных метров меньше минуты, точнее секунд сорок. Австрийские станковые пулемёты «Шварцлозе» - похожи по устройству на пулеметы Максима. Они бьют точнее ручника, хорошо держат наводку, и, если пристреляны по ориентирам, то шансов для того, кто решил перехитрить пулемётчика, практически нет. Если пулемёт пристрелян для поражения ползущей по земле цели, то пулемётчик просто ждёт, когда она окажется на линии огня. Тогда он просто нажимает на гашетку и длинной очередью делает из человека решето. А если цель в полный рост? Тогда нужно менять прицел и крутить настроечный винт, приподымая ствол. Это может занять несколько секунд. А если это всадник на лошади, который скачет стремительным махом? Можно же и замешкаться, выверяя прицел, а второпях от неожиданности не мудрено и промахнуться. Для воплощения в жизнь своего плана отец присмотрел резвого породистого коня командира полка, такого же, как он сам любителя лошадей, когда-то начинавшего свой воинский путь в Первой конной армии Семёна Михайловича Будённого. Конёк этот достался командиру как трофей. Полковые разведчики когда-то привели его из поиска вместе с хозяином – лощёным немецким штабным офицером. Командир внимательно выслушал папу, и хотя ему было ужасно жалко конягу, дал добро и отдал ему своего верного друга, с которым не согласился бы расстаться ни при каких других обстоятельствах.
Предстоящий путь отец внимательно изучил через стереотрубу и запомнил потенциально опасные места, где были воронки, росли кусты или находились остатки полевых укреплений с клубками рваной колючей проволоки. Потом он проверил сбрую, подтянул подпругу, поднял повыше стремена, так как был невысок ростом по сравнению с могучим командиром полка и забрался в седло. Всю свою амуницию и оружие папа оставил на НП, снял даже ремень. Потом взял пакет с донесением и перекрестился. Стоящий рядом замполит укоризненно покачал головой, но когда командир полка сначала крепко обнял, а потом перекрестил отца, сказав: «Ну, с Богом, сынок!» - тоже осенил его вслед крестным знамением, а потом перекрестился сам.
Марку разогнал коня заранее, за двести метров до того, как появился в зоне видимости немецких пулемётчиков. Он вихрем пронесся по нейтральной полосе и успел преодолеть почти три четверти всего пути, пока немцы спохватились и установили правильные прицелы на своих пулемётах. Папа летел на коне в сплошном потоке из красных трассирующих пуль и молил Бога, чтобы его не задело. Лошадь под ним убили, когда до наших позиций осталось меньше пятидесяти метров. Когда конь, дёрнулся на всем скаку, изрешеченный десятками пуль, и кувырнулся через голову, Марку крепко вцепился в уздечку под самой конской мордой и благополучно приземлился, ничуть не поломавшись при падении. Ему опять повезло, так как пулемётчикам снова нужно было менять прицел до высоты его роста. Папа не стал мешкать и, согнувшись в три погибели, пробежал эти полсотни метров быстрее самого быстрого олимпийского чемпиона.
Он бежал, не чувствуя ног в развевающейся на нём дымящейся шинели, которую с резкими щелчками рвали и дёргали трассирующие пули. То, что он остался жив, оказалось настоящим чудом, так как в шинели насчитали потом сорок четыре обожжённых пробоины, даже уголок конверта, в котором лежало донесение, был пробит пулей, но на папе не оказалось ни царапины! В таких случаях принято говорить, что человек родился в рубашке. «Так везти может только дуракам или пьяным!» - высказался потом по этому поводу командир полка, когда на другой день приказал найти солдата Бодянова и доставить в штаб. У командира были совершенно круглые глаза, и он всё ощупывал отца, не решаясь поверить, что тот жив и сейчас стоит перед ним в изорванной шинели. Благодаря доставленному папой донесению в намеченное время и нужном месте оборона немцев была взломана, одновременными встречными ударами советских войск и около шести тысяч немецких солдат сами оказались в котле. За эту операцию, завершившуюся разгромом крупной группировки врага, на командиров и солдат посыпался сверкающий дождь правительственных наград, а Марка Степановича Бодянова представили к званию Героя Советского Союза. Командир полка хотел взять папу в штаб посыльным, но тот уже так прижился в родном взводе, что не захотел расставаться с новыми друзьями. Отцу присвоили звание младшего сержанта и оставили в покое.
Вы, наверное знаете, что в 1943 году учредили новый орден «Славы», специально для награждения солдат и сержантов. Он носился на георгиевской ленте, имел три степени и выдавался только за личный подвиг. Этот солдатский орден ценился так же высоко, как и медаль «За отвагу». Кавалеров всех трёх степеней ордена «Славы» негласно приравнивали к тем, кто был представлен к званию Героя Советского Союза. А военнослужащих, имевших Золотую звезду и все три «Славы» было и вовсе не так уж много. Точнее, всего четыре человека. Так вот, мой отец мог быть пятым, он имел два ордена (их видно на фотографии) и был представлен к третьему, но не получил его.
Обо всём по порядку. В одном из боёв уже в Венгрии наступающим советским войскам противостояла немецкая эсэсовская дивизия «Флориан Гайер». Эсэсовские части считались элитой немецкой армии, они находились на особом положении в Вермахте. В эти отборные войска набирали рослых и физически крепких мужчин, преданных идеям национал-социализма, преимущественно членов нацистской партии. Они были прекрасно обучены и экипированы, сражались умело и храбро, с остервенением оголтелых фанатиков. В плен их не брали, да они никогда и не сдавались. Серьёзный противник. Эсэсовцы держали оборону как раз на участке, где наступал папин полк. Когда после получасовой артподготовки наши пошли в атаку, вражеские позиции оказались основательно обработаны артиллерийским огнём, но кое-где ещё оставались очаги сопротивления и не уничтоженные артиллерией огневые точки. Особенно убийственной оказалась искусно замаскированная позиция немцев с двумя пулемётами на правом фланга немецкой обороны. Расположенная чуть ниже вершины господствующей над местностью высотки, недоступная для артиллерии, она раз за разом кинжальным огнём останавливала все атаки советской пехоты. Волны атакующих неизменно откатывались на исходные позиции, оставляя перед немецкими траншеями десятки убитых. К середине дня стало ясно, что пока целы эти два пулемета на правом фланге, вражескую линию обороны не взять. Тогда-то командир взвода разведки, в котором служил сержант Бодянов, и предложил использовать складки местности, чтобы подобраться к немецким пулемётам. Надо ли говорить, что папа был одним из нескольких храбрецов, которые вызвались сделать это. Короткими перебежками, перепрыгивая из воронки в воронку, разведчики с двух сторон подобрались к вражескому пулемётному гнезду и забросали его гранатами, а потом ворвались в окопы, где ещё оставалось примерно полтора десятка здоровенных эсэсовцев.
Как рассказывал потом отец, рукопашная схватка – это страшно, и вспомнить потом, что происходит в кровавом кошмаре, почти невозможно. В шальной круговерти этой мясорубки всё сваливается в общую кучу, в дым и грохот рвущихся под ногами гранат, душераздирающие вопли и убийственный треск выстрелов. В этом рычащем, кричащем и надсадно воющем клубке мелькают чьи-то руки, головы, безумно выпученные глаза, перекошенные в животном ужасе рты. И со всех сторон сыплются удары. Дымящиеся стволы автоматов в упор выпускают десятки пуль в мягкие человеческие животы, вдребезги разносят искаженные страхом лица… А потом всё неожиданно обрывается.
Когда наступила тишина, отец даже не понял, что сидит на дне траншеи между двумя трупами на тёплой и скользкой куче вывалившихся человеческих внутренностей, сжимая в руках раскалённый ППШ с треснувшим прикладом. Потом он поднял глаза и, как в страшном сне, увидел над собой огромного шарфюрера с окровавленной пехотной лопаткой в правой руке. Он стоял совершенно неподвижно, выставив перед собой левую руку со скрюченными пальцами, и при этом очень внимательно смотрел ему прямо в глаза. Папа все пытался выстрелить в него и раз за разом дёргал затвор автомата, надеясь на чудо, хотя отлично понимал, что в магазине уже нет патронов. Потом немец начал очень медленно наклоняться к нему, и на его лице стало появляться какое-то удивленное выражение. Затем умирающий открыл рот, и чужая кровь горячей струёй брызнула папе прямо в лицо. Извиваясь, как ящерица, он выполз из-под упавшего на него тяжёлого тела, и некоторое время крутился в панике, оглядываясь по сторонам, пока не понял, что он один остался живым в заваленной мертвецами траншее. Папа потом говорил, что это были самые страшные минуты, которые он пережил за всю войну.
Линия немецкой обороны была взята. Погибших разведчиков представили к орденам «Красной звезды» посмертно. На отца тоже подали документы. Однако, в штабе дивизии, где утверждали награды, почему-то решили, что для сержанта Бодянова, полтора месяца назад представленного к званию Героя, пока достаточно и солдатского ордена «Славы». Отец особенно не переживал по этому поводу и с радостью поехал получать солдатский орден в штаб дивизии, который располагался в самом Будапеште, где ещё вовсю шли тяжёлые уличные бои.
Улицы венгерской столицы были перегорожены баррикадами, завалены битым кирпичом разбитых зданий, простреливались из конца в конец орудиями, танковыми пушками и пулеметами, работали снайперы. Проехать по городу оказалось невозможно. До штаба пришлось добираться пешком, пробираясь через развалины. Для получения наград на третьем этаже здания, в котором размещался штаб дивизии, прибыло только четыре человека, оказалось, что не хватает еще шестерых. Решили немного подождать, так как для вручения наград собирался приехать член военного совета фронта. Посетовали, что нет ничего удивительного в том, что люди не могут вовремя собраться для проведения церемонии, когда в Будапеште твориться черт знает что. Пока ждали начальство, приняли по сто фронтовых грамм разведенного спирта, предложенных дежурным штабным офицером. С любопытством осмотрели сложенные кучей в углу в немецкие противотанковые гранатомёты, относительно недавно появившиеся на вооружении противника, и внимательно выслушали объяснения словоохотливого штабиста, как ими пользоваться. «Эта штука называется «панцерфауст», - с видом знатока пояснил им офицер, держа в руках один из диковинных снарядов: «Ещё её могут называть «фаустпатрон». Служит для поражения танков и другой бронетехники. Очень удобная штука!» «Вот это – направляющая труба, а это – боевая часть, в ней заряд взрывчатки. При встрече с преградой происходит подрыв заряда, расположенного в кумулятивной воронке. Направленный взрыв, концентрируясь в одной точке, запросто пробивает танковую броню. Привести снаряд в действие очень просто – вынимаете чеку… Вот она, как у гранаты… поднимаете целик с окошками на 30, 60 и 75 метров, определяете расстояние до цели… Если цель близко - кладете трубу на плечо, если дальше – подмышку. Мушка на самом снаряде, вот эта белая черточка. Целитесь, жмете на рычажок, стреляете. Вот и всё. Всё очень просто! Следите только, чтобы сзади вас никто не стоял – из трубы вылетают раскаленные пороховые газы при выстреле. Убьет, к чёртовой матери!»
Ожидание затягивалось. Чтобы убить время, травили фронтовые анекдоты, угощали друг друга самосадом и махоркой, курили, прислушиваясь к близкой канонаде. Неожиданно выстрелы и взрывы послышались совсем рядом. «Немцы контратакуют!» - закричал вбежавший в приёмную часовой, стоявший раньше на входе. В окно с третьего этажа было видно, как по улице бегут, отстреливаясь на ходу, советские пехотинцы, а за ними, пятясь, как рак, ползет Т-34, из открытого люка которого валит чёрный дым и уже пробиваются багровые язычки пламени. Затем в горящем танке рванул боезапас, и, сорванная взрывом башня тридцатьчетвёрки, отлетев на несколько метров от танка, с грохотом упала на каменную мостовую. Потом с той стороны улицы, откуда прибежали пехотинцы, из-за угла полуразрушенного дома появились два немецких танка – Т-V «Пантера» и Т-VI «Тигр», а с ними немецкие автоматчики. «Пантера» сразу задымила, наткнувшись на огненную трассу бронебойно-зажигательного снаряда, и остановилась посреди мостовой, а Т-VI ударил из орудия вдоль улицы и, получив в ответ снаряд противотанковой пушки, оставивший в его борту глубокую борозду, дал задний ход и скрылся в переулке. На башне «Пантеры» открылся люк, оттуда попытался вылезти танкист в кожаном шлеме, но срезанный пулей, повис на броне. Видимо, убитый мешал кому-то из экипажа выбраться следом, его тело безуспешно пытались вытолкнуть наружу. Два автоматчика вскочили на броню и сбросили мертвеца с башни. Чьи-то дымящиеся руки тут же показались из люка. Автоматчики вытащили на броню контуженного танкиста, подхватили его под руки и вместе с ним скрылись в переулке. «Тигр» снова появился из-за угла дома, чуть довернул башню, выстрелил из пушки и тут же укатился назад. Так повторилось несколько раз. Видимо, один из его снарядов достиг цели, потому что русская пушка больше не стреляла. А немецкий танк все повторял свой маневр, бил вдоль улицы из орудия и иногда добавлял очередь-другую из танкового пулемета.
Папа возмутился: «Ну, так что, ребята? Долго мы будем смотреть, как эта железка катается перед нами и портит нам праздник? Пора бы уже обмывать награды, а эта поганая кастрюля хорошим людям пройти по улице мешает! Кто со мной?» «Дело говоришь, браток!» - поддержал его штабной капитан: «Так кто пойдет?» Вызвались все. «Тогда разбирайте оружие и прихватите эти немецкие колотушки! Покажем фрицам почем фунт лиха!» Штабной капитан провел их по развалинам до разбитого здания, откуда со второго этажа через пробоину в стене была видна находящаяся через улицу часть дома, за углом которого и прятался «Тигр». «Далековато… Метров сто будет…», - определил один из солдат. «Мда-а!» - неуверенно протянул штабной офицер, оглядывая перекресток перед их позицией: «Ему нужно будет на улице показаться, чтобы выстрелить. Считай, на десяток метров дистанция сократится. Достать-то можно, но… шансы не очень высоки… Попробуем, чем чёрт не шутит, а вдруг!» «Тигр» появился через минуту с уже развернутой в сторону улицы башней, и громыхнул из пушки. Капитан прижал пусковую трубу «панцерфауста» к правому боку, прицелился и выстрелил. Недолёт! Было видно, как граната разорвалась на дороге, не долетев десятка метров до цели. «Давай, ребята! Уйдёт, паскуда! Бей с упреждением над башней!» - скомандовал он, видя как танк начал сдавать назад. Один за другим ударили ещё четыре выстрела. Отец не успел как следует прицелиться и стрелять не стал. «Эх, мимо!.. А теперь… Ноги в руки, братцы!» - закричал капитан: «Да побыстрее, сейчас нас он из пушки угостит!» Сквозь клубы белого дыма от выстрелов «панцерфаустов» было видно, как «тигр» разворачивает в их сторону башню и приподымает длинный хобот пушки, нащупывая цель. Град обломков с разбитой стены обрушился сверху, когда они попрыгали вниз со второго этажа на груду битых кирпичей. Их основательно побило осколками камней. Папа отделался довольно легко – большой кусок кирпича угодил ему в спину, оставив на ней глубокую болезненную царапину. «Кто остался цел?» - спросил капитан с искаженным от боли лицом, он был ранен, и стоял у оконного проема, опираясь правой рукой за стену. «Я!» - сказал папа: «Почти…»
- «Гляжу, у тебя осталась одна колотушка?.. Надо достать этого гада. Смотри сюда… Вон там метрах в семидесяти отсюда «пантера» коптит. Если спрятаться за ней, то можно подловить фашистский драндулет, как только он покажется из-за угла. Рискнешь?»
- «Попробую, товарищ капитан!»
- «Тогда дуй, браток, до «пантеры» через улицу беги со всех ног, чтобы не подстрелили! Целься ему в борт через нижний целик! Смотри не промажь! А мы тебя от автоматчиков прикроем!»
Против ожидания, отец добрался до горящей «пантеры» без особых приключений. Только возле самого танка несколько пуль простучали по броне поблизости от его головы. От подбитой «пантеры» до угла дома, из-за которого должен был появиться «тигр» было не более двадцати метров. Он пристроился за правой гусеницей, приготовил «панцерфауст» к выстрелу и стал ждать. Наконец металлический лязг гусениц по мостовой возвестил о приближении тяжелой боевой машины. «Тигр» выполз из переулка, затормозил и сразу же ударил из пушки. От танкового выстрела, направленного в его сторону с короткого расстояния у папы едва не лопнули барабанные перепонки в ушах. Он нажал на рычажок спуска, когда «тигр» качнулся и стал откатываться в переулок. Граната ударила прямо в моторный отсек, и танк сразу же остановился. Он вспыхнул, как свечка. Немецкие танкисты, некоторые в горящей одежде, повыскакивали из подбитой машины, как чертики из коробочки, и все попадали рядом с «тигром», скошенные пулями.
Папа бросил трубу использованного «панцерфауста» и побежал назад, петляя, как заяц, так как по нему немцы с другой стороны улицы тоже открыли шквальную стрельбу. Ему и на этот раз повезло - бегал он быстро, и в него не попали.
Через четверть часа наши атаковали снова и отбросили немцев. К вечеру, наконец, прибыл генерал-лейтенант член военного совета фронта и сопровождающие его лица. Папа рассказывал потом, что у него стоял постоянный гул в ушах от контузии, и он почти оглох после выстрела танковой пушки. Поэтому на церемонии он ничего не понял из того, что ему говорил седой генерал, вручавший ему награду, а только бестолково улыбался, когда принимал из его рук орден «Славы» третьей степени. Где-то через полтора месяца уже в Австрии его разыскали через политотдел дивизии и, к его несказанному удивлению, уведомили, что за личный подвиг - уничтожение вражеского танка в критический момент боя во время уличных сражений в Будапеште Указом Президиума Верховного Совета он награжден ещё одним орденом «Славы», на этот раз второй степени.
Этот орден папа получил в конце марта, когда уже завязались бои в пригородах Вены. Во время кратковременного затишья папа навестил медсанбат, где у него был друг-санитар, тоже молдаванин из Бендер. Награды полагается по солдатскому обычаю обмывать, и для этого отец выменял что-то из трофеев у приятеля на полный котелок медицинского спирта. Как известно, эту волшебную жидкость чаще употребляют внутрь, нежели бездарно используют в медицинских целях. Папа бережно нёс котелок со спиртом в предвкушении молодецкой пьянки в кругу боевых товарищей, и, конечно, не мог знать, что его ожидает неожиданное приключение в небольшой рощице на проселочной дороге, ведущей к австрийской деревушке под названием Киммель. Как потом оказалось, как раз на этой дорожке караулили добычу два немецких разведчика - штабсгефрайтер и егерь из разведгруппы, специально посланной за «языком». Эту группу обнаружили и уничтожили в скоротечном бою, когда немцы случайно попали в расположение одной из рот гвардейского полка второй Украинской армии. Только эти двое и остались в живых, но, оторвавшись от преследователей, решили выполнить полученное задание, как образцовые немецкие солдаты.
Папа был невелик ростом, всего-то метр и семьдесят сантиметров, он показался им легкой добычей. Оба немца были сильными, физически крепкими, отлично натренированными душегубами. Один из фашистов внезапно ухватил моего родителя сзади за шею, когда тот беспечно нес драгоценную влагу, держа перед собой котелок со спиртом. Хватка у него была, как у волкодава и папе, безусловно, пришлось бы очень плохо. Но, когда немец резко опрокинул его на землю, папа, падая, невольно выплеснул спирт из котелка над своим правым плечом. Вся жидкость угодила штабсгефрайтеру прямо в лицо и попала в глаза. Сами понимаете, что бедняге сейчас можно только посочувствовать. Чистый медицинский спирт, попавший в глаза, это - мгновенный ожог глаз и дикая боль. Нужно ли говорить, что почти ослепший немец оказался совершенно беспомощным. Он отпустил жертву и схватился за лицо. Его напарник бросился было ему на помощь, но коллега принял его за врага и отвесил ему такую увесистую плюху, что спаситель не удержался на ногах и упал рядом с папой. Они схватились лежа на земле. Второй немец тоже был, как говорится, не лыком шит и запросто мог бы одолеть противника, но во время драки отец ухитрился вытащить у егеря кинжал, висевший у того на ремне, и пустить его в ход. Потом папа вскочил и основательно отдубасил первого фрица прикладом автомата. Как он потом рассказывал, не столько из священной ненависти к врагу, сколько от злости за пролитый спирт. В расположение своей части старшина Бодянов пришёл с полуслепым и основательно избитым связанным папиным ремнем немецким штабсгефрайтером, который был почти на две головы выше его, но без спирта, и, поэтому – злой, как чёрт. Приведенному папой немцу живодеры из СМЕРШа развязали язык, он дал ценные сведения, и папу представили к третьему ордену «Славы», на этот раз уже первой степени.
Вы, наверное, в курсе, что полные кавалеры ордена «Славы» приравниваются к Героям Советского Союза? А знаете ли Вы, что Героев, являющихся одновременно полными кавалерами ордена «Славы», не так много, точнее - всего только четыре человека? Марк Степанович Ботянов мог бы стать пятым, войти в историю и до конца своих дней жить в почете и купаться в лучах заслуженной Славы. Вместо этого он чуть было не угодил под трибунал.
Вы замечали когда-нибудь, что людей ставших известными и чем-либо прославившихся, благодаря каким-то отдельным выдающимся личным качествам или талантам, невольно наделяют другими положительными достоинствами? Их считают необыкновенно умными, благородными и порядочными, то есть, начисто лишенными присущих обычному человеку недостатков. Их ставят в пример, их высказывания цитируют. Мнение знаменитостей учитывают при обсуждении самых разнообразных вопросов. Хотя, даже дураку понятно, что человек может быть великим художником или поэтом, замечательным хлеборобом, лесорубом, шахтером или сталеваром, но при этом ничего не смыслить в других областях человеческой деятельности. А разве не может случиться такого, что знаменитость обладает несносным характером и не обладает глубоким умом? Ведь были даже отдельные случаи, когда Герои Советского Союза оказывались мерзавцами и их лишали этого высокого звания. Между прочим, одиннадцать Героев расстреляли по приговору военного трибунала за серьезные уголовные преступления. Но это я так, для примера. Я хочу сказать, что идеальных людей нет.
Отец мой, безусловно, при всех своих положительных качествах, конечно, не был негодяем, но он не был и такой со всех сторон положительной личностью, какую принято ставить в пример. Словом, он - любил выпить, а в пьяном виде буйствовал и демонстрировал дурной характер.
После взятия Вены войскам дали несколько дней отдыха. Воинская часть, в которой воевал старшина Бодянов, расположилась на отдых в пригороде Вены, на ферме, которой владел зажиточный австриец, сбежавший со всей семьей при приближении Советских войск. Почти вся живность, находившаяся на ферме, а также все запасы съестного и вин в погребах и подвалах оказались в распоряжении советских солдат. А возле хозяйского дома располагался ещё и большой пруд, в котором разводили зеркальных карпов. Как-то раз папа с собутыльником-лейтенантом командиром взвода, уже основательно нагрузившись кальвадосом, пошли на этот пруд ловить рыбу. Известно, как на войне это делают. Не мудрствуя лукаво, бросают в воду гранату, а потом собирают оглушенную рыбу. Быстро и не особенно хлопотно, если, конечно, соблюдать осторожность.
Оба потенциальных рыбака были так пьяны, что плохо соображали, что они делают. Ручная граната, которую мой нетрезвый, мягко говоря, папа хотел забросить в пруд, так и не долетела до воды, а разорвалась у них почти под ногами. Хорошо ещё, что это была наступательная РГ-42 с корпусом из толстой жести и насеченной металлической лентой в качестве поражающих элементов. Папа отделался сравнительно легко, а вот командира взвода сильно поранило при взрыве, и он едва не умер. Из папы потом достали шесть осколков, а из лейтенанта - целых тридцать пять. Следователь из особого отдела, почему-то сильно возненавидевший папу, стал шить дело о намеренной попытке убийства командира. Но дело не выгорело, раненый офицер выжил, и начисто опроверг выводы следователя о покушении на убийство. Тогда тот завел дело об умышленном членовредительстве. Якобы, папа сознательно нанес себе ранения. дабы избежать отправки на передовую. За такое воинское преступление предполагалось одно наказание – расстрел. Однако, пока велось следствие, война закончилась. Следователя, занимавшегося этим делом, откомандировали в Берлин, а сменивший его пожилой майор пришел к выводу, что имел место обыкновенный несчастный случай, и дело об умышленном нанесении себе ранений прекратил, за отсутствием состава преступления. Однако, для старшины Бодянова результатом его неудачной рыбалки оказался отзыв преставления на его награждение. Вместо ордена «Славы» отец получил только медаль «За освобождение Вены», которую давали всем поголовно участникам взятия австрийской столицы.
В конце июня 1945 года папу демобилизовали. Но домой в Молдавию он не поехал, а уехал в Москву с медсестрой госпиталя, в котором лежал после неудачной рыбалки. Анастасия Михайловна, вторая жена отца, была очень симпатичной женщиной и приятным человеком. Вероятно, у них действительно случилась большая любовь, раз отец совсем потерял голову. Они поселились в Грохольском переулке, где у тети Насти была квартира. Папа несколько раз приезжал к нам в Молдавию. Дедушка Штефан настойчиво предлагал ему вернуться под отчий кров, и, думаю, папа уже готов был согласиться с ним и остаться у нас насовсем, но мама не захотела - она так и не смогла простить ему измены. Мама второй раз вышла замуж в 1950 году. У меня есть сводные брат и сестра. Однако, мои отношения с новым маминым мужем не сложились. У него был сложный характер, и я, признаться, его ненавидел. Когда у них с мамой стали появляться свои дети, отношения с ним стали совсем невыносимыми, и по просьбе дедушки папа забрал меня к себе в Москву. У них с Анастасией Михайловной своих детей не было. Мы с папиной женой быстро подружились. Она хорошо ко мне относилась и приняла меня за своего. Даже после смерти папы я продолжал жить у неё на правах сына, а когда вырос, выучился и завел собственную семью, мы поддерживали с ней настоящие родственные отношения до самой её смерти. Кстати, вот Антон женился на её племяннице Валентине.
Вы, наверное, знаете, что родственникам Героев Советского Союза положены льготы и немалые. Папина звездочка осветила жизнь не только ему самому и его жене тете Насте, потом и мне тоже. Каким-то удивительным образом мой родитель, не имеющий даже законченного начального образования, был принят в Московский Горный институт, но, видимо, его базовые знания оказались столь поверхностными, что его с треском отчислили через несколько месяцев. Тем не менее, отцу удалось закончить вечерний техникум и он устроился работать в том же Горном институте электриком. А вот тетя Настя окончила Медицинский институт и сделала блестящую карьеру врача-акушера. Со временем она защитила докторскую диссертацию и преподавала в Медицинской академии. Жили они неплохо и между собой прекрасно ладили. Иногда, правда, отец по старой памяти напивался и в пьяном виде буянил. Но тетя Настя обладала замечательным характером и умела найти к нему подход. Под конец жизни папа почти не выпивал. Скончался он от последствий неудачной операции. Он был прикреплен к знаменитой Кремлевской больнице, где каждый год проходил обследование. Тамошние врачи нашли у него какое-то заболевание и предложили удалить желчный пузырь. Операция сама по себе несложная, вроде вырванного зуба, но для папы она закончилась печально. Видимо что-то сделали не так, официальное заключение гласило, что разошлись послеоперационные швы. Якобы от этого развился абцесс. Перитонит и свел папу в могилу через несколько дней. Он умер совсем молодым, на момент смерти ему едва исполнилось тридцать семь лет. Анастасия Михайловна сама была врачом, но даже она не смогла доказать врачебную ошибку. Ну, а я закончил в Москве среднюю школу, а потом сельскохозяйственную академию и стал, как мечтал дедушка Штефан, ветеринаром. После получения диплома меня распределили на мою историческую родину, где бурно развивалось животноводство и в совхозе, где работал дедушка Штефан, требовался дипломированный зоотехник. Я остался жить в Молдавии и через двадцать лет возглавил хозяйство, куда приехал по распределению. Мой совхоз успешно развивался и считался одним из образцовых сельскохозяйственных предприятий в республике. Дедушка Штефан умер в 1986 году в возрасте девяноста шести лет, в полной уверенности, что судьба оказалась очень благосклонна к нему и его потомкам. Что ни говори, а в составе СССР Молдавия процветала, чего никак не скажешь о нынешней Молдове. Хотя у меня самого дела идут совсем неплохо. Я – крупный фермер, как сейчас говорят. Произвожу овощи, фрукты, мясо всех видов, шерсть и вино. Не бедствую, как видите. Антон живет в Москве, женат на москвичке, у него своя строительная фирма. Словом, все хорошо. А знаете, я часто ловлю себя на мысли, что всему этому нынешнему благополучию я обязан Марку Бодяну - моему отцу-герою. Если бы не его лихость в последний год войны, вряд ли мечты дедушки Штефана воплотились бы в реальность».
Вечерело. Небо постепенно затянуло серыми облаками, и стал лениво накрапывать мелкий осенний дождик. За разговорами мы общими усилиями одолели баклагу и опустошили посуду на столе. Стали собираться. У Антона зазвонил мобильник. «Водитель уже подъехал…», - сказал он отцу. «Мы вас подвезем до метро», - предложил Мирча и строго добавил:«Без возражений!» Я собрал свой нехитрый инвентарь и присоединился к спутникам, которые ждали меня на узкой дорожке между оградами. Прежде, чем направиться к выходу, мы, как по команде, дружно оглянулись на родные могилы. «А ведь мы с вами намного пережили наших отцов, Мирча!» - сказал я. «Да!» - согласился он: «Я почти вдвое старше, мне уже на тридцать лет больше, чем ему…»
- «А я – пережил своего на двадцать…»
- «В общественном транспорте пассажиры с такой разницей в возрасте обычно уступают старшим место…»
- «Они и так уступили вам свое место на земле», - вмешался Антон: «Идите к машине, старые сыновья оставшихся молодыми отцов, а я пока отнесу и выкину мусор».