В 1955 году (тогда мне было чуть больше пяти лет) наша семья жила на Украине под Киевом в селе Махновка. Украина – благодатный край с плодородной землей, возделанной трудолюбивым и доброжелательным народом, умеющим прилежно работать и красиво с размахом отдыхать. До сих пор помню мелодичные украинские песни по вечерам, шумные пляски под залихватский посвист прямо посреди улицы и волшебный запах цветущих садов вокруг чистеньких, крытых жёлтой соломой, мазанок.
Однажды недалеко от села, в поросшей ковылем степи расположился цыганский табор с походными шатрами, повозками, большим табуном лошадей и кучей смуглых крикливых ребятишек. Бородатые цыганские мужчины в шароварах, красных рубашках, смазных сапогах и картузах с лакированными козырьками, обязательно с цепочками от часов-луковиц, свисающих из карманчиков их расшитых жилетов, торговали на базарной площади глиняной посудой, коврами, кованными в походной кузне плотницким инструментом, серпами, косами и другими сельскохозяйственными орудиями. Они степенно курили трубки, стоя возле своего товара, сложенного кучей на рогоже или громко зазывали покупателей. Цыганки среднего возраста в ярких цветастых платьях и платках, наброшенных на плечи, торговали всякой снедью и самодельными детскими игрушками. Другие цыганки, что помоложе, ходили по дворам, выпрашивая еду, и гадали по руке всем желающим. Гортанный цыганский говор слышался по всему селу, и вскоре оказалось, что цыгане знают не хуже самих жителей Махновки кто, где и с кем проживает, каким добром владеет и какая домашняя живность водится у него во дворе. В свою очередь селяне, имея вполне достоверные, неоднократно проверенные печальным опытом, сведения о нравах весёлого кочевого народа, держали ухо востро.
Однако уберечь добро удавалось не всем. Из овчарни на краю села выкрали двух овец, из табуна в ночном увели жеребёнка. По окрестным дворам многие хозяева не досчитались кур и уток. У нашей соседки тетки Катерины украли гуся. Её сын Тарас, красивый рослый парень, год назад вернувшийся из армии и собиравшийся осенью жениться на очень красивой девушке по имени Ганна, жившей на другом краю Махновки, часа полтора терпеливо слушал сначала причитания матушки по поводу случившегося несчастья, а потом и её проклятия в адрес бессовестных воров. Наконец, опрометчиво рискнул сказать: «Ну, хватит Вам, мама! Да бог с ним, с гусем, пусть цыгане подавятся его косточками! Плюньте и забудьте!» Чем вызвал у Катерины новый поток красноречия, на этот раз уже в отношении себя.
На следующий день Катерина, глубоко возмущенная пропажей любимой домашней птицы, встретила потоком ругани молодую цыганку, зашедшую во двор, чтобы попросить съестного по обыкновению. Но тут ораторский талант почтенной селянки, которым она справедливо славилась в Махновке, натолкнулся на не менее искусное цыганское владение словом и голосовыми связками. Две женщины подняли в запале такой шум, что посмотреть на скандал (в послевоенной деревне это тоже было не последним развлечением) сбежалось половина села. Действительно, там было на что посмотреть, да и послушать тоже.
Степенная тетка Катерина высокая дородная, скромно, но аккуратно одетая представляла разительный контраст с тоненькой подвижной цыганкой в широченной кумачовой юбке и цветастом платке, с ног до головы увешанной дешёвой бижутерией.
Стороны с упоением вступили в схватку. Профессиональные словесные перепалки, особенно в женском исполнении, на Украине тогда проходили без употребления неприличных речевых оборотов, а представляли собой блестящие примеры устного народного творчества, сплошь проникнутых первоклассной ругательной поэзией. Сам украинский язык мелодичный, нежный и мягкий больше подходит для объяснения в любви, чем для оскорблений. Кажется, что люди, вступившие в перебранку, просто остроумно подшучивают друг над другом. Яркие лексические находки, применённые в склоке, потом долго пересказывались свидетелями действа родным и знакомым, становились предметами обсуждения стоящих по разные стороны плетней кумушек, выносились на суд общественности за праздничными столами. Спонтанные спектакли житейских скандалов были необходимым условием полноценной деревенской жизни. К сожалению, современный русский язык не имеет таких уникальных образцов проклятий, какими посыпали оппонентов на Украине в то время. Поэтому, не в силах передать даже сотой доли того бранного изящества (я – русский по рождению и просто не владею этим высоким искусством), с которым велись словесные баталии, просто прошу поверить мне на слово. Перепалка Катерины с молодой цыганкой являлась высшей формой владения бранным словом! Я врать не буду... Ну, или почти не буду…
Красивый спектакль, разыгранный почтенной селянкой и молодой цыганкой, кончился нехорошо. На предложение убраться с глаз долой «ведьминой дочке из чёртого племени» цыганка неожиданно прокричала жутко зловещим голосом, указывая смуглой рукой с медным браслетом на тонком запястье на едва заметную чёрную полоску грозовых туч, подымаюшихся вдалеке над степью, что пусть сына Катерины убьёт молнией в ближайшую грозу. И поспешила прочь, подымая тучи горячей дорожной пыли широченным подолом.
Похоже, что обычный сценарий подобной пьесы, такой концовки не предусматривал. Поэтому народ, на протяжении всей склоки с тихим ропотом комментировавший ход перепалки, озадаченно посмотрел вслед босоногой прорицательнице и притих. Только древний дед Панас, по слухам принимавший участие ещё в русско-турецкой войне 1877-1878 годов, сказал испуганной Катерине: «Берегись, кума, цыганское проклятье очень сильное! Не ровен час…» Толпа молча разошлась, а Катерина осталась стоять перед плетнём, с тревогой поглядывая на темнеющий горизонт.
Через час стало ясно, что вскоре будет сильная гроза. Ветер стих, духота стала невыносимой, птицы замолкли. Природа словно замерла в ожидании чего-то зловещего. Солнце быстро скрылось, всё небо как будто залили густыми чернилами, на землю опустились сумерки. Тяжелые, под завязку налитые водой тучи, готовые прорваться дождём в любой момент, низко провисли над кровлей крытых соломой хат. Липкий воздух был вязок и тягуч и, казалось, весь насыщен электричеством. Всё живое попряталось. Пастухи спешно пригнали с выпаса стадо, и селяне загнали испуганно мычащих коров по дворам.
Вскоре вернулся с базара и Тарас. Катерина, уже почти невменяемая от страха за сына, поспешно затолкала его в хату. Он никак не мог понять, отчего его мать так встревожена и чего она, в конце концов, хочет от него. Добиться от матушки какого-то внятного объяснения он так и не смог, Катерина только кричала что-то маловразумительное о проклятии и грозящей ему опасности. Наконец, на её причитания прибежала соседка баба Поля и кое-как рассказала молодому человеку об утреннем скандале и о проклятии, наложенном на него скверной цыганкой. Тарас попробовал было обратить всё в шутку, но неистовость, с которой обе женщины убеждали его спрятаться, произвела на него впечатление. Он задумался.
Между тем поиск спасительного убежища для Тараса, казалось, зашёл в тупик. Все места в хате, где в панике пытались его спрятать Катерина с бабой Полей, казались ненадёжными. Наконец, для Тараса нашли место в печи.
Печь в украинской хате представляет собой довольно сложное сооружение. Поколения сельских жителей довели до совершенства его конструкцию, превратив печь в основу, на которой строится жизнь украинского села. Помню совершенно потрясающее впечатление. которое произвела на меня эта выбеленная белой известью громада с бесчисленными дверками и нишами, поддувалом и разверстым зевом обширной топки, напоминающим вход в таинственную пещеру. Детям можно было гулять там, не пригибаясь, что мы с моими ровестниками внучатыми племянниками тетки Катерины Ондрием и Иванко неоднократно и проделывали, когда взрослые отлучались по делам. В печи мылись, если не было собственной бани. Пища, приготовленная в этом сакральном источнике деревенской жизни, была божественно вкусна, а живое тепло, бесконечно долго исходившее от неё, расслабляло и мягко согревало в холодную погоду, избавляло стариков от болей в пояснице. В летнее время, если стояли жаркие дни, нехитрую еду готовили во дворе в летнем очаге, а большая печь, аккуратно подкрашенная и вымытая, ожидала своего часа.
Когда Тараса стали упрашивать залезть в топку и даже открыли заслонку на трубе, чтобы ему было, чем дышать там, он искренне возмутился: «Да, что ж я – крыса, чтобы тут прятаться?! Коль суждено мне умереть, так умру в чистом поле, как человек, а не как пасюк в темной норе, маманя!» «Ой, сынку! Не рви мне сердце, послушай маму, сховайся, может пронесёт лихо!..» - причитала Катерина, цепляясь непослушными руками за его рубашку. «Нет, мама! Пустите… Пусть будет то, что суждено… Не к лицу козаку прятаться! Бог поможет!» С этими словами Тарас осторожно, но решительно оторвал от своей одежды материнские руки, нахлобучил широкополую соломенную шляпу и, набросив на плечи потрёпанную накидку из овечьих шкур, заменявшую плащ, вышел из хаты на улицу.
Здесь уже вовсю бесновалась настоящая буря, которая с остервенением гнала по селу целую тучу мусора и мелкой дорожной пыли. Женщины только успели заметить, как Тарас, прежде, чем скрыться из глаз в этой мутной мгле, торопливо схватился за шляпу, которую срывал с его головы дующий яростными порывами ветер. Затем сплошной стеной хлынул плотный ливень, и обе женщины мгновенно промокли до нитки. Баба Поля насильно увела рыдающую Катерину в дом.
Такой страшной грозы, какая разразилась в это время над Махновкой, не помнил даже дед Панас, проживший в селе более века и лишь иногда уезжавший из него, отлучаясь на ярмарки и войны. Казалось, что разверзлись все хляби небесные, вода лилась с неба сплошным потоком, в глубине черных туч, сплетаясь в причудливые клубки, одновременно сверкали десятки извилистых молний и беспрерывно, словно артиллерийская канонада, раскатисто грохотал ни на минуту не смолкающий гром. Затем, будто выброшенный выстрелом из гигантской пушки, серебристой картечью ударил частый и крупный град. Он с силой барабанил в оконные стекла мазанок, выбивал растительность в огородах, стучал по донышкам насаженных на колья плетней горшков и кринок, пока не покрыл землю сплошным ковром, толщиной в несколько сантиметров. Град прекратился так же внезапно, как и начался. Ливень было продолжился, но уже вскоре перешёл просто в сильный дождь, льющийся на землю с равномерным шумом. Молнии и гром, следующий за ними, стали соблюдать какое-то подобие порядка и регулярно следовали друг за другом с интервалом в несколько минут. Это продолжалось сравнительно недолго, не более получаса. Затем гроза стала быстро уходить дальше в степь, за цыганский табор, унося с собой зигзаги электрических разрядов и раскаты сопровождающего их грома. Обессилевший дождь угасал, постепенно превращаясь реденькую серую изморось. Небо быстро светлело и лениво роняло на пропитанную влагой землю последние капли дождевой воды.
Катерина сидела на лавке перед окном в полной прострации. Она уже не плакала, а только тихонько постанывала и ритмично раскачивалась, глядя на улицу невидящими глазами. Соседка держала её со спины за плечи и, наклонившись к ней, всё пыталась сказать что-то успокаивающее, но тщетно, несчастная женщина ничего не слышала. Тогда баба Поля приоткрыла окошко, чтобы Катерина могла подышать прохладным, насыщенным озоном воздухом. Вдруг прямо перед окном как будто из ничего возникло холодное сияние, в центре которого вращался небольшой круглый шар, чуть меньше куриного яйца величиной, светившийся мёртвым голубоватым огнём. С глухим гуденьем и потрескивая, шар некоторое время, словно в раздумье, неподвижно висел в воздухе, потом, будто примериваясь, несколько раз вильнул влево и вправо и быстро влетел через приоткрытое окно в хату. Замедляя ход, он проплыл мимо замершей бабы Поли на расстоянии ладони от её лица. «Боже ж ты мой!» - прошептала испуганная женщина: «Да что же это такое?!» Катерина тоже увидела светящийся шар. Зрелище этого необычного явления привело её в себя. Обе женщины, как заворожённые, следили широко открытыми глазами за передвижениями шаровой молнии по дому. Казалось, она ищет что-то, как охотничья собака, отыскивающая по оставленному запаху след скрывающейся от неё добычи. Зловеще гудящий шарик сначала приостановил движение и повис под потолком, потом вдруг, словно решившись, быстро подлетел к печке и юркнул в топку. Он разорвался там с ослепительной вспышкой и оглушительным грохотом. Из развороченной печи повалил сизый дым. Обе женщины с криками выскочили во двор.
Над мокрой соломой, покрывавшей крышу хаты, поднимался густой пар, но огня не было. Дождь прекратился, только вдали ещё слышались удаляющиеся раскаты грома. Выглянувшее солнце весело заблестело в бесчисленных лужах на дороге в центре села, по которым уже с визгом носились босоногие ребятишки, кидаясь друг в друга снежками, наскоро слепленными из тающих на глазах ледяных горошин, ещё кое-где кучками лежащих под плетнями. Высоко над селом в яркой просини неба повисла огромная радуга.
Во дворе у Катерины, прознав о страшном визите шаровой молнии, столпился любопытный народ, захаживал в хату и оживлённо обсуждал случившееся. Появление во дворе Тараса встретили громкими криками. Смущенный всеобщим вниманием, он торопливо обнял плачущую Катерину и, прижав её голову к своей широкой груди, только повторял: «Ну, вот видите, вот он я, целый и невредимый… живой… Всё хорошо, мама, всё хорошо!..»
На следующий день в хату Катерины заявилась целая делегация из цыганского табора под предводительством высокого красивого старика с пронзительными чёрными глазами и золотой серьгой в ухе, лицом и благородной статью напоминающего седого коршуна. Держался он с большим достоинством, и почтительность, с которой обращались к нему спутники, говорила, что это сам цыганский барон. Его сопровождали несколько цыган и цыганок, среди которых была и напророчившая гибель Тарасу девушка. О том, как проходила встреча цыган с Катериной, поделился с нами, товарищами по детским играм один из племянников тётки Катерины - Иванко, присутствовавший при этом. Он рассказал, что цыгане с любопытством осмотрели поврежденную печь и даже заглянули в топку, на стенках которой застыли подтёки расплавленного кирпича. Потом их барон-предводитель извинился за поведение своей родственницы и сказал, что Бог обязательно убережёт того, на кого цыганское проклятье наложено по ошибке. И ещё, что провинившаяся девушка будет обязательно наказана, согласно цыганским обычаям, и что он просит Катерину не помнить зла и принять от него сто рублей в качестве подарка Тарасу на предстоящую свадьбу. При этом старик развернул перед хозяйкой красивую сторублевую купюру с нарисованным на ней московским Кремлём, почти такую же большую, как рушник, висящий рядом с рукомойником. Таких денег ни у кого из жителей украинской деревни тогда не водилось, и Катерина явно обрадовалась, когда цыгане, учтиво сломив её сопротивление, насильно сунули денежку ей в руку. А та самая молодая цыганка, из-за которой и произошёл весь этот сыр-бор, сняла с шеи и отдала тётке своё монисто с просьбой передать его в подарок невесте Тараса. Она предсказала, что молодые будут жить вместе долго и счастливо и умрут в один день, когда наступит их срок. А Катерина прослезилась, обняла её, сказала, что зла не помнит, и подарила ей почти новую большую обливную миску с нарисованными на ней розами.
Цыганский табор простоял возле Махновки почти до конца сентября. Удивительно, но у селян за это время почти ничего не пропало. В октябре сыграли шумную свадьбу, на которой Тарас выглядел по тогдашним меркам настоящим щеголем в купленных на подаренные цыганами деньги вышитой рубашке, чёрном пиджаке и начищенных до зеркального блеска смазных сапогах. Красавица Ганна переехала с двумя сундуками приданого на жительство в дом тётки Катерины.
С тех пор прошло почти шестьдесят лет. Если Тарас и Ганна до сих пор живы, а не умерли, как когда-то предсказала цыганка, в один день, то они уже глубокие старики. Ондрий и Иванко, такие же, как и я, пожилые люди. Утекло много воды. Жизнь сильно изменилась. Мы теперь живем в разных странах с жителями Махновки...
Но через кордоны разделяющих наши народы границ, на меня до сих пор смотрит родными глазами Украина моего детства, та Украина, в которой навсегда осталась частица моего русского сердца.
г.Москва