Эпиграфы:
«Je me manque deux batteries pour balayer toute cette canaille-la».
Napoleon Bonaparte.
«Еs gibt keine Kritik des Seins, weil dies den Grund zur Annahme
gegeben haette, dass wir eine feste Position ausserhalb des
Seins einnehmen, von der aus wir es beurteilen koennen».
Alfred Baeumler.
Либерализм и вообще большинство левых, говоря о равенстве всех перед законом при неотъемлемых Правах Человека, обречены постоянно подменять понятие равенства перед возможностью применения силы (на чём зиждется вся ньютонова физика, каковая есть единственная физика Мира, соразмерного человеку) понятием равенства сил участников общественного процесса. Ведь неотъемлемость чего-либо может быть обеспеченна лишь отсутствием преимущества в силе, необходимом для отъёма. Однако, верхним пределом такого равенства является остановка движения по причине уравнения целого и его частей в возможности действия, а это значит, что идеал неотъемлемых прав требует невозможного на деле основания — именно абсолютного единства (недробимости) вещества.
В самом деле, огромное большинство вещей и даже состояния одной и той же вещи в течении её существования отнюдь не равны меж собой в количественном отношении, хоть все они и обладают энергией вообще и массой вообще в силу самого факта своего существования. И эти-то количественные показатели вещества всегда могут быть снижены посредством насильственного отчуждения части его субстрата. Говорить же о равенстве едва сопоставимых величин (количеств) глупо; потому в большинстве видов спорта присутствует разделение не только по весовым категориям участников состязаний, но и по их половой принадлежности. Неотчуждаемых же качественных состояний хватает лишь на то, чтоб выжить, но никак не на то, чтоб жить удобно, т. е. неизменно «на широкую ногу». Последнее можно уяснить из того, что все мы приходим в этот Мир совершенно голыми, а уходим из него совершенно одинокими и нажитое добро не впрок умирающему. В подобных обстоятельствах, при всех своих возможностях, медицина, в большинстве случаев, способна лишь продлить страдания такого пациента, но никак не вернуть его к полноценной жизни, точнее, к состоянию здоровья, предшествовавшему болезни. «Bcякий, ктo в нeбecax и нa зeмлe, пpиxoдит к Mилocepднoмy [Аллаху] тoлькo кaк paб. Oн пepeчиcлил иx и cocчитaл. И вce oни пpидyт к Heмy (...) пooдиночкe.» — сказано в Коране [сурра 19, аяты 93-95]. И сколько нищих в «развивающихся» странах, столько же одиноких в странах «золотого миллиарда», поскольку, здесь, по-Гераклиту, едина мера разгорающимся и угасающим. Ведь та волна суицидальных настроений, наркомании, позднеримского разврата, всевозможных фобий и хандры, что в последние шестьдесят лет накрыла богатейшие страны западной Европа, которые первыми, благодаря протестантизму, встали на путь тотального капитализма и покончили с сельскою общиной — волна эта может накрыть лишь общество, состоящее из глубоко одиноких людей оставшихся без положительных онтологических взглядов. А менее всего на планете вышеперечисленные недуги затронули, если не ошибаюсь, нищий африканский скотоводческий народ масаев, живущий родоплеменным строем. Масаи, до сих пор в подавляющем большинстве своем, железно убеждены, что для счастья необходимо лишь соблюдать завет богов, которые повелели именно им, масаям, пасти скот так, как пасли его все их предки, без затей и ухищрений цивилизации.
Отсюда следует неутешительное заключение: если вы утратили веру в каких бы то ни было богов, а людьми чистого разума, вроде К. Циолковского, так и не стали — это при наличии-то свободного времени для повышения эрудиции! — вы обречены на распад, ибо стали, по большому счёту, не нужны никому, начиная с вас же самих.
Основным мотивом деятельности подлинного учёного всегда выступает возведённое в степень азартной страсти, любопытство к явлениям окружающего мира, а отнюдь не вера в необратимость и безграничные возможности технического и общественного прогресса, как ошибочно полагают многие. Вера в прогресс не присуща умам пессимистичным и скептическим, тогда как любопытство — удел всякого рационалиста. Но, так как основной предмет научного любопытства составляют явления, за коими по умолчанию всегда подразумевается объективная реальность, а не игра воображения, то сама познавательная деятельность, им обусловленная, волей-неволей воспитывает в человеке уважение к порядку вещей в природе и в жизни, словом, уважение к бытию, чего никак не скажешь о деятельности конторского клерка и финансового рантье, основным принципом которой является любимый афоризм советской бюрократии брежневских времён: «бумага всё стерпит». А ведь именно таким клерком и стал в большинстве своём современный белый человек, коренной обитатель стран «золотого миллиарда».
Скорее всего, самая мысль о всеобщем равенстве есть побочный продукт разума, который всегда норовит загнать любое представление и, шире, любой опыт в прокрустово ложе собственного восприятия. Но интенсивность восприятия у многих серьёзно рознится, тогда как подводить многообразное содержание опыта под единство восприятия вынуждены решительно все. Здаётся мне, что и идея непрерывного (линейного) прогресса обоснована тем же самообманом восприятия. Ведь долгосрочная память в процессе ретроспекции чаще всего подсовывает нам информацию о положительных для нас событиях, а об отрицательных либо вовсе забывает, либо засовывает их в глубь подсознанья. «Всё мгновенно, / Всё пройдёт. / Что пройдёт, / То станет мило».
«Самый умный из дураков — ещё не мудрец». Но выбирая в парламент депутата, как правило, выбирают из числа пройдошных дураков, стараясь при этом понять, кто из кандидатов самый умный; мудрец же вообще не выставляет свою кандидатуру. И так со всяким выбором, ведь если в явленном Мире и существуют вещи без какого-либо изъяна, то их всегда отчаянно недостаёт. Таким образом, возможно, что почти во всех обстоятельствах присутствует доля свободы выбора — иначе для чего нужен рассудок, как ни для «прощёлкиванья» вариантов последствий того или иного решения? Однако, доля эта сводится к возможности выбирать, что именно увязнет в скором будущем — хвост или нос, при очевидном отсутствии свободы не увязать вообще. Вывод: в явленном Мире нет высшей свободы именно по причине отсутствия здесь совершенства. В силу этого, глубинного, несовершенства Мира, в нём всегда будет достаточно трусов для поддержки тиранов и легковерных придурков, восприятие коих всегда готово выдать желаемое за действительное, для поддержки благосостояния разнообразных мошенников. Ибо того требует самый принцип власти. Ведь экспансия, агрессия и покорность, невольное стремление вообразить мечту уже осуществившейся и своекорыстное использование такового стремления — всё суть различные стороны понятия Власть, т. е. сообщающихся меж собой силы и бессилия, что всегда обречены на тщетный поиск совершенства. «Пока не прекратит Земля / Вокруг своей оси вращаться, / Всегда рискуешь оказаться / Иль со щитом, иль на щите!».
Так называемый «Суд Линча» был в употреблении отнюдь не у слабаков.
Ибо слабый, по трусости своей, никогда не решится самолично отправлять правосудие, резонно опасаясь возмездия если ни самого преступника, то его подельников и родственников. Засилие же трусов, даже при наличии веками отлаженной системы правосудия, со временем — вода камень точит! — превращает эту систему в балаган продажных клоунов-чиновников. Не даром Варлам Шаламов пишет, с редкой даже у него степенью обобщения: «В лагере я узнал, что мир надо делить не на хороших и плохих людей, а на трусов и не трусов. 95% трусов при слабой угрозе способны на всякие подлости, смертельные подлости».
К приведенному лагерному опыту В. Шаламова надобно присовокупить военный опыт Игоря Михайловича Дьяконова, изложенный в его «Киркинесской этике»:
«Человек не потому праведен, что он ожидает награды, а он потому праведен, что праведен. То, что некоторые индивиды должны быть праведными, заложено в природе человека, иначе человечество само себя уничтожит. Прирождённая сила, делающая человека праведным, может быть названа совестью. (...) Чтобы человечество выжило, не необходимо, чтобы все люди были праведными; достаточно, чтобы некоторые люди были праведными. Но доля совести сокрыта [почти] в каждом человеке, добром и злом».
А если интенсивность угрызения совести в своей основе есть величина постоянная, врождённая, то наверняка и интенсивность главного противника совести — страха, также является в основе врождённой константой. Воспитание, сельский или городской образы жизни и прочие сугубо социальные факторы могут лишь развить или снизить эти задатки, обусловленные волей, как объективной подоплёкою восприятия, но породить не в силах. Жизнь любого сообщества, от единичной семьи до всего человеческого рода, продолжается до тех пор, пока праведники в силах понуждать трусов и негодяев к праведности, диктуя им свою волю и осуществляя таким образом справедливость. «Волить» и «быть в силах» здесь — одно и тоже, ибо праведники не в состоянии не подчиняться требованиям совести, а трусы не могут не подчиняться давлению внешней силы. Такая воля и есть Воля к Власти, коль скоро её выполнением (гегелево Verwoerklichkeit) выступает справедливость. Ведь если определить, как это делают кибернетики, что живое, в отличии от неживого, характеризуется долгосрочной предсказуемостью своих действий, диктуемых внутренней целесообразностью, то согласно такому определению, именно праведность продлевает жизнь рода как единого организма, ибо, по кантовой формулировке, совесть предписывает всякому поступать так, чтобы максима этого поступка могла стать законом для всего человеческого рода.
Врочем, род человеческий в целом пока что являет собою довольно аморфное образование. Подобно тому, как ртуть сама по себе никак не хочет держать приданную из вне форму, так и человечество в целом никак не решит отлиться в форму планетарного государства с общим для всех народов писанным законом в качестве общепризнанного единообразного способа выполнения справедливости для каждого вида поступка. И, поскольку невозможно даже прибизительно назвать срок создания в будущем всемирного государства, мы можем более или менее уверенно говорить лишь о единстве национальном.
Итак, чем ещё, в смысле отправления правосудия, как ни засильем трусов и слабаков может быть деградация гражданского общества, раз смысл, т. е. высшая цель, всякого правосудия — справедливость?
И тут становится ясно, насколько прав был Готлиб Лейбниц, называвший справедливость упорядочением отношений между умами. Ведь отношения эти есть прежде всего отношения подчинения.
В эпиграфе к одному роману о причинах терроризма сказано: «Отсутствие справедливости может породить антимессию в каждом из нас». То есть бесовщина начинается там, где отношения подчинения становятся беспросветными, затемнёнными, т. е. когда между умами участниками отношения исчезает люфт, что обеспечивает членораздельность целого, а значит, в конечном счёте, обеспечивает и бытие целого, как сложной системы сдержек и противовесов. Из-за неуважения к так понятому бытию, целое сущностно упрощается, деградирует. Говорю «бесовщина», ибо через этот люфт свет высших умов, их попечительство, их милость, достигает самых ничтожных членов целого, а там, где нет высшего света попечительства, там обитают бесы — кванты хаоса.
Трудно сказать о попечительстве лучше, чем это сделал Плотин:
«Коль скоро в этом мире есть высшее, то, значит, должно быть и низшее; для поддержания разнообразия во вселенной малое должно сопутствовать большому. Поэтому, вместо того, чтобы жаловаться высшему на факт существования низшего, мы должны благодарить его за то, что и нижайшее не оставлено его попечительством. (...)Так [Ум] и творит всё бесконечное многообразие своих понятий, целокупно и единовременно пребывая в каждом из них. Из него, как из единого корня, произрастает всё прочее, и каждая веточка несёт на себе его божественный след. Что-то держится поближе к корню, более уподобляясь ему, что-то же, в процессе роста, всё больше удаляется, приобретая другие черты. И так до тех пор, пока не завершается всё это, так сказать, древо, украшенное пышной листвой и многими плодами. В своём истоке всё неподвижно, далее же всё движется и изменяется, проникнутое божественными смысло-формами, каждая из которых сама стремится стать как бы малым деревцем» — [«О провидении»: 2; 7].
Ну а власть, лишившаяся милости, неминуемо становится властью бесов, становится полным нигилизмом. Так что и А. Брейвик, и «Pussy riot» суть явления одного порядка, имя которому — «нилилизм».
Из пьесы Э. Радзинского «Лунин, Или Смерть Жака»:
«К о н с т а н т и н П а в л о в и ч. У тебя, Лунин, был взгляд... Тебе неприятно было смотреть в глаза. Однажды я погорячился и чуть было не ударил тебя. Но даже если бы ударил — что с того: ударил, а через час — орденок в петлицу. Всех бьют! В империи, когда муж или начальник бьёт, — это ласка... обещание милости... знак доверия, воспоминание о корнях... о наших мудрых народных обычаях.
Л у н и н (глухо). Но не ударили!
К о н с т а н т и н П а в л о в и ч. Я встретил твой взгляд и понял: этот зарежет».
Вот так. Честь (die Selbstachtung) была для Лунина той высшей ценностью, ради которой стоило проливать кровь свою и чужую...
И девки-охальницы никогда не решились бы устраивать свой шабаш в мечети, ибо о молящихся там по преимуществу можно сказать: в случае оскорбления их святынь, «эти зарежут». Чего не скажешь, однако, о нынешних христианах основных направлений и о нынешних левых.
Но ведь и Брейвик убивает на острове Утойя отнюдь не мусульман, а социалистов, хоть и уверяет упорно, что борется против нашествия мусульман в Европу...
Да существуй тут хотя бы 15%-я вероятность гибели или хотя бы крепкой взбучки для самих исполнителей, они бы никогда не решились сотворить то, что сотворили!
Об идеологии, адепты которой не находят в себе воли ради долженствующего пожертвовать наличным, т. е. ради трансцендентного пожертвовать имманентным, можно сказать лишь, что она безнадёжно протухла. Неспособный к жертве не может быть хорошим попечителем, но лишь лицемером. И действительно, может ли современный городской человек в серьёз верить, как того требует ортодоксия, в миф о сотворении Мира из полного ничто а, тем паче, в сотворение женщины из ребра мужчины? А в построение полностью бесклассового общества по Марксу? Невозможно! Вот то-то же…
И правительство явило Миру всё своё лицемерие, когда приняв закон о запрете ношения масок участниками политических митингов и других протестных мероприятий, привечало насмешников в жутковатого вида свиных масках («харях», по-русски), глумящихся над продавцами протухшего продовольствия, а насмешниц в цветных спецназовских масках, что глумились над продавцами протухшей идеалогии, уконтропупило на два года в зону. При этом правительство весьма усердно уверяло публику, будто действие закона в стране одинаково для всех. Оно, вероятно, не стало бы столь нагло лицемерить, если б, подобно продовольствию, эту идеалогию возможно было заменить новой, но так как воспитание и просвещение подданных на основе посюсторонних вещей не входит в его планы, то, как говорится, за неимением гербовой, пишут на простой. Ведь для посюстороннего воспитания и просвещения всем участникам этого процесса надобно на самом деле трудиться в поте лица, а не имитировать таковой труд.
Лёгковерными невеждами, разумеется, управлять легче, чем людьми думающими и много знающими — такова уж всегдашняя патофобная составляющая понятия Власть! Только вот делать это с помощью прежней идеалогии удаётся ныне всё меньше и меньше.
По скромному же мнению автора и тех, и других охальников следовало бы попросту выдрать, как сидорову козу, с помощью тяжёлой боксёрской скакалки. Во-первых, жутко оскаленные поросячьи хари могут серьёзно испугать малолетних посетителей продуктовых магазинов. Во-вторых, с целью предотвращения возможного «хрюш-молебна» в московской хоральной синагоге.
Так что реальным результатом стремления к идеалу равенства неотъемлемых прав всегда будет утрата власти целого над частями, т. е. распад гражданского общества. Прибавьте к этому то обстоятельство, что максимальным патофобным действием является «bellum omnim contra omnes», как причина поиска неотъемлемости прав в рамках равенства перед законом. И вместо ожидаемой вами, граждане леваки, великой гражданской гармони вы получите великую бойню с последующим всеобщим хаосом. Или, всего вероятнее, произойдёт обрушение экологического устройства планеты на гловы её, якобы разумных, насельников (иль ещё и её насильников?).
Некоторые думают, будто права можно давать без счёта и их никогда не будет слишком много. Думающие так напрочь забывают о том, что подобная щедрость может крайне отрицательно сказаться на эффективности общества в целом. Здесь достаточно припомнить екатерининский «Указ о вольности дворянства» 1762 года, приведший, в условиях задержавшегося на столетье крепостного прав, к такой серьёзной деградации русского дворянства из-за повсеместного распространении я барской лени и сибаритства, словом распространения обломовщины вглубь и в ширь, что обезволившее дворянство с треском провалило долгожданную земельную реформу Столыпина; меж тем, как эта реформа объективно была единственным средством против большевистской революции. «Кто не работает, тот не ест.» — (ап. Павел) и «Мы против удобной жизни.» — (Б. Муссолини) — вот те максимы, которые, по здравому размышлению, должны ограничивать любую раздачу прав.
Ибо, как показал опыт Р. Оуэна, А. С. Макаренко, Б. фон Шираха и других великих педагогов прошлого, только совместный и при том в меру тяжёлый труд, приучая индивида с младых ногтей к повседной жертве ради общего дела (т. е., в пределе, ради Родины, Нации), создаёт тем самым, необходимое условие для выполнения справедливости. (Условие это обозначим, по-Веллеру, как максимальное действие, создающее максимальное ощущение общности. Только под этим условием, говоря словами фон Шираха, «переживание товарищества (...) является не только политическим, но и религиозным переживанием»). Поскольку лишь справедливость, опрозрачивая государство, делает это государство действитльным орудием собираемой им национальной воли.
Из трактата А. Ф. Лосева «Жизнь»:
«Род порождает из себя инливидуума. Помимо рода нет индивидуума. Но индивидуум гибнет. Индивидуум снова возвращается на лоно жизни, его породившей. Значит, жизнь. Но так как в жизни ничего нет кроме этих индивидуумов, то порождает из себя индивидуум, и сама же жизнь и поглощает в себя индивидуум. Жизнь, стало быть, есть вечное самопорождение и вечное самопоглощение, вечное созидание и вечное пожирание созданного. Не бессмыслица ли это? Не есть ли этот круговорот вечное обесценивание жизнью самой себя, вечное формирование самой себя, вечное и недостойное кувырканье, циркачество, клоунада?
Да, именно так рассуждал один из моих старинных приятелей, разговор с которым я выше привёл; и именно к такой бессмыслице всякий должен прийти, у которого жизнь есть только жизнь и который никуда не хочет выходить за пределы жизни. После многих лет размышлений я уже так не думал. И вот что у меня получилось. Жизнь, общая родовая жизнь порождает индивидуум. Но это значит только то, что в индивидууме нет ровно ничего, что не существовало бы в жизни рода. Жизнь индивидуумов — это и есть жизнь рода. Нельзя представлять себе дело так, что жизнь всего рода — это одно, а жизнь моя собственная — это другое. Тут одна и та же, совершенно единая и единственная жизнь. В человеке нет ничего, что было бы выше его рода. В нём-то и воплощается его род. Воля рода — сам человек, и воля отдельного человека не отлична от воли его рода. Конечно, отдельный человек может стремиться всячески обособляться от общей жизни, но это может обозначать только то, что в данном случае приходит к распадению и разложению жизнь самого рода, разлагается сама жизнь данного типа или в данное время, или в данном месте. Так или иначе, но всегда жизнь индивидуума есть не что иное, как жизнь самого рода; род — это и есть единственный фактор и агент, единственное начало, само себя утверждающее в различных индивидуумах.
Жизнь породила меня. Но ведь это значит, что сам я породил себя. Ибо кто такое я сам? «Я сам» — это есть ведь сама жизнь, которая себя утвердила в одном каком-то виде, то есть в виде меня. Никакого «меня самого» и нет помимо самой жизни. Не я живу, но жизнь живёт во мне и, так сказать, живёт мною. В то самое мгновение, когда меня порождает кто-то другой, в то же самое мгновение начинаю и я сам утверждать своё собственное бытие. Ребёнок с момента первого зачатия в материнской утробе уже настолько же порождается другим началом, насколько порождает и сам себя. И это — один и единственный акт жизни — рождение меня кем-то другим и рождение меня мною же самим. В остальном и дальнейшем моя жизнь идёт не извне, вплоть до самой смерти. И живу я так, что это есть жизнь и моя и рода; и умираю я так. это есть и результат жизни вообще и моей собственной. И умираю я, строго говоря, настолько же по своей воле, насколько а по воле общей жизни; и если мне не хочется умирать, то это значит, что жизни вообще не хочется умирать, что сам род, сама родовая жизнь не хочет во мне умирать. И если я всё-таки умираю, то это значит только, что общая жизнь рода должна умереть, что смерть ей так же нужна, как и сама жизнь.
Но как назвать такую личную жизнь, такую жизнь индивидуума, когда человек родится или умирает, растёт или хиреет, здравствует или болеет, и всё это есть только стихия общеродовой жизни, когда это есть правильное, нормальное и естественное состояние мира, при котором всякая индивидуальная воля осмыслена лишь как общая воля, когда всё отдельное, изолированное, специфическое, личное, особенное утверждает себя только лишь на лоне целого, на лоне общей жизни, на лоне чего-то нужного, законного, нормально сурового и неотвратимого, но своего, любимого, родного и родственного, на материнском лоне своей Родины? Такая жизнь индивидуума есть жертва. Родина требует жертвы. Сама жизнь Родины — это и есть вечная жертва. От самого понятия жертвы философы так же далеки, как и от понятия Родины».
А если «в индивидууме нет ровно ничего, что не существовало бы в жизни рода», то и предельной целью индивида должно быть вовсе не спасение своей души за гробом, но всемерное упрочение жизни Нации в явленном Мире.
Sieg heil!
Марат Зуф. Салихов. 7. 9. 2012г.
Наиболее ценный для автора отзыв.
Рысинов Владимир. 9 окт. в 04.26:
Здравия, Марат.
Новый Ваш труд, хотя и невелик обьёмом, но весьма интересен мыслью и очень прав. Наверняка колебания, смена периодов диктатур и демократий, тоже являются жизнью, так вибрация струны из одного крайнего положения в другое и обратно создаёт звук, определённый тон... и даже музыку. С приходом периода «Пусь» возникает желание взять ремня, в углу же, будучи туда поставленным навечно, томит желание выпрыгнуть и покривляться. Золотая середина, очевидно, всё же в отеческом отношении к Миру — простить шалости, но не дать им разгуляться. В связи с этим, интересно определение любви, от Павла.
Марат, поздравляю и ожидаю новых трудов. За подарок спасибо.
С уважением, Владимир Рысинов...
Салихов Марат. 9 окт. в 16.09:
Спасибо за благопожелания, дорогой Владимир Алексеевич! И Вам всего того же самого! (...)
Как же возможно попечительство без любви к опекаемому? Без любви оно всегда лицемерно и притворно.
С Огромным уважением, Марат Зуф. Салихов.