Учился я в Харькове.
На первом курсе, помню, ездили домой часто.
Как-то едем с другом-одноклассником домой в электричке. И подсаживается к нам наша одноклассница Наташка из политеха. Прекрасная рассказчица, умница в науках – удивительно, почему не пошла в наш авиационный ХАИ, а выбрала ХПИ.
Стала делиться с нами про их общежитие «Гигант».
Наверное, это уже фольклорные случаи, но я слышал от Наташки.
Пошел вьетнамец в душ.
А душ в Гиганте был через раз: день мужской, день женский.
Вьетнамец, естественно, перепутал.
В предбаннике добросовестно разделся, взял кусок мыла, подаренный русским соседом по комнате, зашел в душевую.
А там пар, туман, ничего не видно, плеск воды… Вьетнамец стал в крайнюю пустую кабинку, стал отмокать.
Тут из-за перегородки высовывается рука с мочалкой. Красноречивый жест – приглашение потереть спину. Вьетнамец сразу понял: видимо, в Азии тоже так.
Взял мочалку, стал намыливать ее. Щедро намылил – мыло дареное. За перегородкой уже нетерпеливое мычание, дескать, ну где ты там?
Вьетнамец, не торопясь, прошел за перегородку. Там увидел спину и стал тереть ее мочалкой с вьетнамским трудолюбием, начиная сверху.
О трудолюбии вьетнамцев ходят легенды. Один французский путешественник в 19 веке писал, что когда у вьетнамца на его рисовом поле сделано всё, он начинает под каждым кустиком рыхлить землю большим пальцем ноги.
Не знаю, о чем вьетнамец думал, постепенно спускаясь вниз по позвоночнику. Возможно, о необъятном рисовом поле, а может, об изящности формы лопаток русского друга. А может, у него уже и начали роиться какие-нибудь подозрения, еще не оформившиеся в конкретные мысли.
Только эта спина вдруг из-под рук его нетерпеливо задёргалась и с возгласом: - Ну что ты так слабо давишь? – повернулась своей обратной стороной.
Потрясение, которое испытал вьетнамец, сравнимо, наверное, с потрясением наших советских учёных, впервые увидевших фотографию обратной стороны Луны, такую же туманную, как душевая в «Гиганте».
Бым-м! – гулкий удар головы о кафель и вьетнамец в обмороке.
Надо сказать, что в то время вьетнамцы имели обыкновение часто и легко падать в обмороки.
Я сам читал, как из Вьетнама прислали к нам курсантов обучаться на летчиков. На учебных самолётах вьетнамцы легко осваивали науку парения и даже пели в кабине песни на своем языке. Про необъятные рисовые поля. Им запрещали, но они не могли удержаться. А вот когда их вывозили на нашем реактивном МИГ-21, на первом же вираже падали в обморок.
Наши думали – какая-то азиатская загадка. Пускали им в шлемофон песню про ихние поля, но не помогало.
Потом какая-то тетя Нюня на кухне по душевной доброте и неприятию мужского худосочия решила их просто подкормить. Стала давать им тройную порцию шоколада. Вьетнамцы в ответ раздобрели, и через полгода лётное дело у них пошло.
Военные записали этот момент в особую инструкцию, с тети Нюни взяли расписку, что она ничего не знает, никаких вьетнамцев и никакого шоколада в жизни не видела, а инструкцию строго засекретили.
Нашему же вьетнамцу шоколада, естественно, никто не давал, так как секретная инструкция в ХПИ не полагалась. Поэтому вьетнамец бумкнулся легко и без видимого сопротивления.
Девчонки, естественно, завизжали. Как же, мужчина в душе!
А потом видят - а то не мужчина, а вьетнамец.
Стали хлопать по щекам, трепать за уши – ничего не помогает.
Тогда кто-то набрал холодной воды в тазик и окатил.
Вьетнамец открывает глаза и видит – кошмар не прошел. Над ним склонилась куча голов, всё так же женских, а под головами, прямо на линии его взгляда, груда качающихся, как языки у колоколов, отличительных признаков.
Ведь ни одна из девчонок и не подумала о том, что все они тут стоят как раз в том, в чём принято в нашей стране специально смущать братских друзей из Азии, то есть, в чём мать родила.
Зрелище настоящих русских девчат, представленных во всей своей красе и искренно желающих павшему добра, любому нашему студенту показалось бы раем. Но вьетнамцу в таком объёме оно оказалось не по силам. От этой картины он снова закрыл глаза и погрузился в нирвану уже так глубоко, что никакая вода его больше не доставала.
Тогда, наконец, позвали банщицу тетю Феню. Та пришла, ничему не удивилась. Сгребла вьетнамца в охапку и, как младенца, вынесла наружу.
Там, в сухом и теплом месте часа через два отпоили чаем.
Наташка подождала, когда мы отсмеялись, и продолжила:
- А вот еще один вьетнамец…
Но тут, увидев, наверное. блеск в наших с другом глазах и непроглоченные слюни, стушевалась:
- Нет, этот случай не буду, расскажу лучше другой.
Жарил вьетнамец курицу на сковородке.
Прибегал много раз, так как надо было переворачивать, чтоб не подгорела. Ибо масла было маловато и курица синяя.
Прибегает очередной раз, а курицы нет, зато на сковородке мелом написано: «Мир! Дружба!»
Тогда это было смешно.
Жаль, потерялся след нашей Наташки. Интересно было бы узнать, что она нам тогда не рассказала.