- Никакой войны с Германией у нас не будет и не может быть. Пролетариат Германии не позволит фашистам напасть на родину пролетарской революции – Советский Союз! А если Гитлер всё-таки решится начать войну, то рабочие и крестьяне Германии немедленно восстанут и свергнут его власть. Ведь армия фюрера состоит из мобилизованных крестьян и рабочих – они ни за что не станут убивать в России своих товарищей по классу.
Сказав это, Владимир Игнатьевич невесело (грустно) усмехнулся. Горькие складки глубже обозначились на щеках. Мы с ним идём по широкой солнечной улице к Вечному огню на площади Мира. Идём не торопясь. С «третьей ногой», как называет свою палку мой спутник, не поспешишь при всём рвении. Раненная в войну нога не даёт о себе забывать – почти не гнётся. Помолчав несколько шагов, Владимир Игнатьевич продолжает.
- И ведь так уверены были все, наверное, курсанты нашего Одесского артиллерийского училища. А как же? Пролетарии всех стран, соединяйтесь, а война, стало быть, разъединение. Такого не может быть. Когда же война всё же началась, то её и за войну-то не приняли. Так, мол, провокация… Не серьёзно это всё… Десант немцы высадили под Одессой. Нашему взводу курсантам приказали его уничтожить. Мы с энтузиазмом руки к козырькам: «Есть!» – будет сделано. Оружие выдали – по нагану с патронами и по паре гранат – и этим с немчурой, справитесь… А у немцев, глядим, автоматы с рожками, ручные пулемёты и гранаты за поясом и за голенищами сапог… С длинными деревянными ручками. Куда нам с нашими революционными наганами… Так и полегли бы, наверное, все. Мы, а не немцы… Если бы не подоспел вовремя батальон нашей армии. Немцев ликвидировали. А у нас во взводе двое убитых и трое раненых.
- Здравствуйте, Владимир Игнатьевич! – улыбнулась, не без лёгкого кокетства, встречная женщина.
- Здравствуй, здравствуй, Надя! – просветлел улыбкой мой спутник. – Куда так спешишь?
- Дочку из садика взять бегу. Ждёт меня там, поди.
- Ну, беги-беги не задерживайся… Ученица моя бывшая. Историей очень увлекалась и теперь сама её преподаёт, - пояснил мне Владимир Игнатьевич.
Возраст его хоть и принято называть преклонным, но сам его обладатель к преклонности был не склонен. Никакой сутулости, строен, выправка дай Бог молодым, волосы побелели, но сохранились без ущерба, под прямым носом аккуратные белые же усы, выразительные большие глаза, морщины лица не портят – «ну какой же мужчина без добротных военных морщин». Встречные женщины нет-нет, да и взглянут на него… Внешность - врождённый аристократ XIX века. На самом же деле Владимир Игнатьевич родом из многодетной крестьянской семьи. Впрочем, и среди крестьян того времени встречались аристократы. Во время русско-японской войны отец его служил минёром на броненосце «Сысой Великий». Получил из рук его капитана два Георгиевских креста и медаль «За храбрость». Отличный пример для сына Игната – за боевое участие в Великой Отечественной войне Игнат был награждён шестнадцатью наградами и тремя нашивками за ранения – без ранений, в лучшем случае, фронтовику не обойтись.
Палочка Замышевского отсчитывала его шаги. Ветеран какое-то время молчал, вспоминая…
- Да… Первая боевая встреча с врагом лицом к его морде показала, что рассчитывать на восстание немецкого пролетариата, одетого в военную форму, не стоит… Началась осада Одессы. Я в то время учился в артиллерийской спецшколе… Патрулировали город… Вместе с одесскими пацанами – они нам здорово помогали. Немцы то и дело засылали диверсантов. Они ракетами из ракетниц указывали немецким самолётам цели для бомбёжек, поджигали склады… Вредили, сволочи, как могли. Обнаружить их – дело сложное: одеты в красноармейскую форму, все говорят по-русски. Из белоэмигрантов…
Пацаны народ ещё тот! Всё замечают и подмечают. Вот входит в троллейбус офицер Красной армии. Вместе со всей кучей очереди входит через заднюю дверь. Достаёт деньги, платит за билет. Всё как у людей. Но он, если настоящий офицер, не должен быть как все! Ему, как и милиционеру, положено входить через переднюю дверь. И ехать бесплатно! А этот заплатил. Мальчишки немедленно бегом к военному патрулю. Задержали офицера. Оказался немецким агентом. Его плохо проинструктировали – упустили такие маленькие детальки с билетом и входом. Другой случай. По улице капитан идёт, фуражку в руке несёт и ворот гимнастёрки распахнут… Солнышко припекает. Жарко человеку – вот он и распахнулся, почему бы и нет. А потому нет, что по тогдашней форме одежды советский офицер на улице всегда обязан быть в головном уборе, застёгнутым на все пуговицы. Подоспевший патруль задержал и этого – диверсант. По-русски пары слов связать не может… Ну, вот я и пришёл. Вовремя как раз…
Мы остановились возле школы с широкой лестницей перед входом. На ней стояла группа школьников, сияя улыбками навстречу моему спутнику. Сегодня был день уроков мужества. Владимир Игнатьевич вместе с другими фронтовиками-ветеранами Великой отечественной должен был рассказывать об огненных смерчах боёв, в которых им выпало счастье остаться живыми. И победить. Опираясь на палку, Владимир Игнатьевич поднялся по лестнице. Навстречу ему шагнул высокий и могуче сложенный Герой Советского Союза Иван Никифорович Чернов в полковничьих погонах на тёмно-зелёном парадном мундире. Пожали друг другу руки и вошли в распахнутые двери школы.
Встретились мы с Замышевским в другой раз уже на очередном заседании постоянной депутатской комиссии по молодёжной политике городского совета народных депутатов. Обсуждался вопрос о патриотическом воспитании. Владимир Игнатьевич, как депутат и гражданин, безусловно, был самым активным членом этой комиссии. После заседания мы опять шли вместе.
Владимир Игнатьевич, а как вы на фронте оказались в «семнадцать мальчишеских лет»?
- Ну, Станислав, семнадцать лет уже не мальчишеских. Я же ведь успел и два курса одесской артиллерийской спецшколы кончить, и первый курс Сумского артиллерийского училища… А как оказался?.. Нас, новобранцев, не сразу на фронт бросили – подучили, по возможности. Уже сорок второй год шёл. Везли в «столыпинских» вагонах с нарами в два этажа…Настроение было такое, будто направление на фронт для нас – дело привычное. Да и подкрепляли его изнутри кое-чем, по кружечкам разлитым. Я, правда, не употреблял. Назначили меня комсоргом эшелона. На коротких остановках еле успевал взять в штабном вагоне газеты и листовки и рассовать их по вагонам. Работа серьёзная и абсолютно трезвенная… Кроме газет слушали ещё и анекдоты. Особенно доставалось в них «Второму фронту»… Мы уже знали, из политбесед, что союзники тормозят со вторым фронтом. Вот и анекдот: «Политрук спрашивает солдата: «Ваня, ты бы какую казнь Гитлеру придумал?» «Очень простую – раскалил бы докрасна лом железный и запендрючил бы его холодным концом в жо…» «А почему, Ваня, холодным то, а не раскалённым?» «А это потому, чтобы наши союзнички его обратно не вытащили». Этих союзников мы звали «нагло-американцами», вторым фронтом их свиную тушенку под названием «свиная душонка».
Называть-то называли и обзывали, но ели с аппетитом – когда удавалось её достать. Плоховато нас в эшелоне кормили. Концентратами пшённой каши и сухарями к ней. Досыта наелись только в Челябинске. Но потом вновь заголодали. Подкармливались на остановках картофельными лепёшками, огурцами да луком зелёным. Это больше смахивало на закуску. Да и было что закусывать – самогон промышляли. В обмен на одежду и на снаряжение. В ход пошли плащ-палатки, нижнее бельё, стеклянные фляжки… От этих избавлялись очень охотно. Фляжки были из толстого стекла, тяжеленные. Должны были крепиться к поясу в чехлах… Если бы в такую попала пуля – раны от стеклянных осколков были бы хуже пулевых – стекло-то в ране не видно… А насчёт самогона я, как комсорг, кое-что сказал ребятам и получил кое-что в ответ, чтоб не лез куда не спрашивают. Тем более, что в эшелоне везут целый вагон продуктов, а продовольствия не видать. Почему? Для кого? «Ты лучше скажи начальству: если кормить не будут – мы сами разберёмся и возьмём из того вагона всё, что положено». Запахло не только «свиной душонкой», но и бузой… Командованию я передал, что требовали солдаты, а они были правы, и на следующей же остановке по вагонам разнесли консервы, печенье, чай сладкий, хлеб, масло… Оперативно начальство сработало. Но товарообмен всё-таки продолжался. И самогон тоже…Настроение поднимать. А оно, чем ближе к фронту, тем заметнее падало. Мы увидели следы близкой войны: печные трубы на месте сожжённых изб, искорёженные снарядами танки и другую технику, нашу и немецкую, землю, развороченную бомбами… Нам навстречу шли эшелоны с ранеными в кровавых повязках – наше вполне возможное и близкое будущее… В лучшем случае… Песни в вагонах уже не звучали…
Ветеран замолчал, задумчиво рисуя что-то концом палки на земле возле скамейки в сквере, на которой мы с ним сидели. Неподалеку старушка, широко размахнувшись, рассыпала веером пшено по асфальту – для голубей. Немедленно их стая, шумно хлопая крыльями, налетела на корм.
- Между прочим, не люблю голубей, - усмехнулся Владимир Игнатьевич. – Символом мира лучше бы курицу какую-нибудь изобразили… Ты посмотри, как сии «миротворцы» дерутся между собой из-за крошки пшена. И вообще они очень сварливы, голуби эти… Да… Поезд нас прямо к линии фронта не довёз, высадил и мы пошли дальше пешедралом. Жара палила несусветная, а мы всё своё, и оружие тоже, несли на себе: пулемёты, миномёты, противотанковые ружья, пэтээры, то есть. Тяжеленные! Сорок килограммов. Да к ним ещё патронов две сумки по 25 килограммов, автомат ППШ в 10 кг весом с запасными дисками, парочка гранат… Всего по полсотни килограммов. Пёрли в день по 50 – 60 километров. С привалами, конечно, короткими. Но они сил полностью не восстанавливали. Шли в поту и в пыли – на лице одни глаза остальное - маска. Но не жаловались, терпели – война есть война. Пулемётчики тоже на себе свои «максимы» несут и миномётчики так же… Я был вторым номером расчёта ПТР. Первым - гвардии старший сержант Пеклевоян…
- Владимир Игнатьевич, а «сорокапятки» у вас были? Верно, что их прозвали «прощай, Родина?» Почему? Это же были противотанковые орудия – уничтожали фашистское зверьё бронированное - «Тигры» и разные там «Пантеры». И вдруг «прощай, Родина»…
- Ну, Станислав, если у нас был артдивизион истребителей танков – стало быть и противотанковые пушки имелись, сорокопятки. Вот только действительно истребить немецкие танки «тигр», то есть Т-6, и «пантеру», то есть Т-5, сорокопятка не могла – калибр мелковат для толстой немецкой брони. Впрочем, как и ПТР. Стреляли из них главным образом туда, где послабее: по моторам, в смотровые щели, по гусеницам… Гусеницу перешибёшь – зверюга развернулась на оставшейся гусенице и встала. Теперь она неподвижная мишень для наших Т-34… А «прощай, Родина» действительно называли… Промеж себя. Ещё звали «братская могила для пятерых»… Тут дело в том, что наши пушечки стреляли прямой наводкой, без укрытия, а щит у них маловат. И если снаряд немецкий рвался поблизости – весь расчёт из пятерых лежал убитым… Как в братской могилке… Пушки свои мы, конечно, не сами катили. Всё же имели гвардейское звание: «Отдельный истребительный противотанковый гвардейский 69-й артиллерийский дивизион». Во как. С разбегу и не выговоришь…Да… Так на каждую пушку имелся американский «виллис», он же «козёл» - по кочкам да ухабам прыгал лихо и безотказно. Вот за такой «второй фронт» американцам действительно можно спасибо сказать… После войны у нас появились «УАЗы» - почти точные копии «виллисов»… Ещё были мощные американские грузовики «студебеккеры» - тоже замечательные машины «Второго фронта».
Немцев-то от Москвы прогнали, но того, как теперь пишут некоторые «писатели», что «советские войска неудержимой лавиной погнали фашистов на запад», увы, не происходило. Весной сорок второго немцы попёрли на Харьков. Да так, что наш дивизион, вместе с 62-й дивизией, угодил в окружение… Чтобы вырваться из него, пришлось побросать практически всю технику, боеприпасы и даже раненых… Их судьба осталась не известна. Можно только предположить, что с ними стало… Из дивизиона часть вырвалась, часть попала в плен…Это так говорят теперь, что «попала» - сдались в плен, если честно. К чести дивизиона его командиры прорвались через окружение в полном составе… Но об окружении старались особенно не распространяться. Тем более в присутствии новобранцев…
А на войне как на войне. Не каждый день наступление, не каждый отступление и, слава Богу, не окружение. Тем более, когда мы временно находились в подвижном резерве Степного фронта… Да… Из ПТР, случалось, палили не только по танкам. Однажды даже самолёт сбили. Точнее сбил мой первый номер Пеклевоян. Надоела нам немецкая летающая «рама» - так прозвали двухфюзеляжный самолёт-разведчик. Кружит и кружит, как ворона. Пеклевояну это осточертело. Уложил он ружьецо своё на яблоневый сук, тщательно прицелился и бабахнул. «Рамы» летают не шибко быстро, надо сказать, и первый же выстрел попал точно в цель. За подвиг такой редкий гвардии старшего сержанта Пеклевояна наградили орденом Отечественной войны второй степени, денежной премией в 400 рублей и месячным – месячным! – отпуском. Вскоре настал и мой черёд отличиться. Правда, самолёта на мой счёт не нашлось, а вот пулемёт немецкий из своего ПТР уничтожил вместе с его пулемётчиками. Настырные были эти немцы – палили в нас по любому поводу даже ночью. Днём пристреляют то или иное место на нашей территории и ночью по нему шпарят. А я их ночью по вспышкам выстрелов засёк и ударил по ним тремя патронами. Все угодили в цель. Это потом разведчики подтвердили…
Владимир Игнатьевич снова задумался. Ушёл от окружающего пространства в мир воспоминаний.
- Это всё мелкие эпизоды большой войны. Впереди была битва на Курской дуге, форсирование Днепра… Обычно рассказывают о самом начале Курской битвы, когда наша артиллерия ошеломила немцев внезапным мощным ударом. Но ведь был и ответ немцев, когда они опомнились. Ответили они оглушительным и сокрушительным бомбовым и артиллерийским ударом. Из брюха их бомбардировщиков бомбы сыпались ливнем. Вместе с бомбами швыряли и пустые металлические бочки с пробитыми отверстиями. Завывали они просто адски. Глушили и душу выворачивали…Дым, пыль, ничего не видно, а стрелять надо прямой наводкой… Не знаю как там в аду с чертячьями сковородками, но ад на Курской дуге, наверное, пострашнее был… От грохота выстрелов и разрывов дрожала не только земля, но и небо. Жара неимоверная и от огня, и от солнца. Тела убитых начинали разлагаться через несколько часов. Смрад… Немецкие танки прут. По ним бьют и пушки, и наши ПТР-ы, и штурмовики «Ильюши» с неба ракетами… Сзади наши Т-34 навстречу немецким «Тиграм» и «Пантерам. Танковые пушки огнём плюются. Подбитые в чёрном дыму к небу взлетают, горят багровым пламенем… Трупы валяются, раненые кричат… Потери кошмарные с обеих сторон. От танковых полнокровных дивизий горсточки остаются…
Но вот что интересно. Через некоторое время после окончания битвы, в которой мы победили, пришлось нам проходить по месту сражения. Прошли и страшно удивились. Сгоревшие, разбитые и подбитые наши танки там и тут попадаются, а немецких нет ни одного! Но ведь победа-то наша! Почему же немецких побитых танков нет? Куда они подевались? В немецкий тыл они подевались. На ремонт и переплавку. Немцы народ аккуратный – не пропадать же металлу. Их тягачи убрали. Такие мощные, что даже боком могли танк переть за собой. А наши танки остались – успеется… Впрочем, они и наши танки могли бы уволочь с теми же целями… Очень хотелось посмотреть на мной подбитые танки. Да где там – разве отыщешь…
А после Курской битвы на пришлось штурмовать границу Великой Германии…
- Владимир Игнатьевич! Как это – сразу и границу Германии?
- Да вот так – сразу и границу… Шучу я немножко. Но на самом деле границей Великой Германии немцы называли линию своей обороны на Днепре. В Днепре они собирались нас всех утопить, если мы сунемся его преодолеть. Но мы всё-таки сунулись и действительно многие в нём утонули… Немцы оказались по ту сторону реки на высоком её берегу и вели себя так, будто их там и нет вовсе. И вся их оборона скрыта зарослями разными. А мы на противоположном голом низком берегу. Все наши приготовления к переправе, как на ладошке. И всё немецкими пушками да пулемётами пристреляно, как в тире. Но пока почему-то не стреляли. Ждали, должно быть, когда мы в воду полезем. Мы и полезли. Днём. Наши командиры надеялись лихо перемахнуть всю ширину реки на плотах единым героическим броском. Немцам того и надо было. Лупанули по нам из всех стволов. Вода столбами поднялась, от плотов щепки и брёвна полетели, и всё, что было на них… Клочья тел солдатских. В кино ничего такого не показывают. Не показывают, как наши ребята тонули. Не показывают, что лишь очень немногие вернулись назад… Это был очень горький урок как не надо форсировать фронтовую реку. Не изведав броду сунулись в воду. Причём днём! Днём, когда всё на нашем берегу видно немцам. И не только на берегу, но и на всей ширине Днепра. А ведь ещё Тарас Шевченко писал, что редкая птица долетит до середины его… Преувеличивал, конечно, но наши ребята в тот раз не доплыли до середины Днепра – это точно…
Но, стреляя по нам, немцы обнаружили свои огневые позиции, и мы ударили по ним. Впредь штурмовали реку ночью. Сделали всё, что надо для форсирования. Захватили плацдарм. Сначала узенький да маленький, но потом немцев здорово потеснили и отодвинули на пятнадцать километров… Потери были огромные… Очень досадно было то, что немецкие бомбардировщики «Юнкерсы» творили в небе над переправами что хотели. Наших «сталинских соколов» почему-то почти не было ни видно, ни слышно. Наверное, были какие-то более важные дела…
Ну, а после форсирования Днепра пошло дальше освобождение Украины…Тогда популярной была строевая песня «Белоруссия родная, Украина золотая, ваше счастье молодое мы стальными штыками защитим!» Конечно, не только штыками – у нас уже было чем и защищать, и освобождать… Да… Мы, значит, освобождали Украину и под Ахтыркой меня похоронили.
- Как это, «похоронили»? – опешил я.
- Да ты не пугайся, Станислав, я не призрак, а живой инвалид войны. Только могилка моя на самом деле под Ахтыркой есть. По ошибке мои инициалы на пирамидке написали. Ранило меня под Пятихаткой. Хорошо, что не досмерти, а только в обе ноги.
На этом фронтовая жизнь Замышевского кончилась. Но военная продолжалась даже после войны. СМЕРШ – сложная работа по раскрытию вражеских агентов. После демобилизации педагогический институт, учитель, преподаватель истории. Активнейшая работа в обществе инвалидов, был депутатом Горсовета, давал «Уроки мужества» школьникам в рядах ветеранской «Лекторской Группы», трудился в комитете участников войны-фронтовиков...
Похоронили Владимира Игнатьевича на местном кладбище. Навещая его могилу, нашёл я однажды возле неё вмятую в пыль Георгиевскую ленточку с булавкой. Уронил кто-нибудь случайно. Поднял я её, отряхнул пыль и грязь, поискал где бы отмыть – не нашёл. Прикрепил к ограде могилы Замышевского. Теперь он единственный фронтовик, имеющий две могилы в разных местах – если могила под Ахтыркой ещё сохранилась… Ахтырка находится в Сумской области Украины.