***
В тот день загуляла по округе большая метель. Она металась и подвывала свистящим голосом себе под нос. Снег валил сверху, а понизу его лохматил сквозной ветер. Переплетались снежинки верхние с поднятыми нижними, и образовывали горючую смесь. Острые крупинки били в лицо сугробам, в стволы деревьев и столбов, между которыми натянуты алюминиевые провода. Некоторая часть запутывалась в прическах кустов, в прошлогоднем ковыле. В этих местах тут же образовывались буруны сугробов, со сбитыми набекрень кепками наста. А ветер выметал подножье, аж до самой земли, до льда ноябрьского.
Метель.
Лучше не выходить в такую погоду из дома. Духи тут же заколобродят тебя, заблудят и выплюнут измочаленного, где–то в овраге, у моста, в яме. Хорошо знакомый овраг, тире мост, а то, как первый раз видишь. Куда идти, в какую сторону кричать? Хоть ложись и затихай. Хорошо замерзать, тепло душе, прекрасно мыслям в голове, под шапкой. Если не потерял где.
Метель.
Не ложись, как бы трудно не было, как бы ласково не уговаривал тебя голос за левым ухом. Смотри, как крутит круговерть в обнимку с серым днем, как по льду реки чертыхаются снежные вихри, похожие на лохматые чудища. Как набиваются они в полынью, сосут из омута ледяную воду. Ворочает ветер, испуганный воздух, аж до самого неба, которое провисло на ослабших подвесах. Укололось небо об острые верхушки сосен, отпрянуло прочь. Ах, ах, больно ему. За что же?
Метель.
Летят шматки снега на грешную землю. Куда его столько? Впереди зима целая. Не мети метель лютая. Не слушает, по всей округе канитель, повсюду бьёт в лицо. Гуляет вьюга, хо -
хочет, спрятавшись в сумеречности дня. Ни зги! Прячься под сугроб. Затаись.
***
Наутро солнце, с самого утра, с позаранки самой, заглянуло в окошко. Михаил приподнял голову с подушки, посмотрел на него, повернулся к Вере. Та спала, загадочно улыбаясь.
- Эх, хорошо – то как! – прошептал мужик, потянулся всеми косточками, прислушался, не болит ли что. Не болело. Годы идут, здоровья не прибавляется, организм изнашивается.
- Давай спи – не открывая глаз, приказала жена. – Рано ещё.
- Ничего не рано, желудок уже урчит.
- Метель то кончилась? – спросила.
- Эка вспомнила, давно уже – ответил муж. – Я, ночью, в три, вставал, ее как ветром сдуло.
- Намело?
- Опять чистить – почесал затылок Михаил. – Надоело хуже горькой редьки.
- Игорька возьми, пусть поможет, пора уже.
- Спи, спи, советчица, уж лучше я один.
Вера развернулась к стене и затихла. А солнце смотрело в окно, красное и зимнее. Не греющее. Однако радость от него, настроение поднимается, жить охота. Много ль человеку надо? Метель мела – плохо, солнышко выглянуло – хорошо. Выходной, жена под боком, дети, оба два, дома. Благодать.
Изба Михаила Звездова у самой околицы деревни, у самого леса. Овраг только и разделяет околицу и первые деревья. Лет с десяток назад приехал с женой молодой, да с сыном малолетним, сюда, в тьмутараканье, из города областного. Сам то уж пятый десяток разменял. Матер. Не сложилось в городе, не получилось. Взяли кредит, да сюда, в поле на трактор – комбайн. Жена учительницей в школу. Хоть и девятилетка только, но все ж. Ребеночек второй народился. Девочка. Да неплохо все, что Бога гневить? Не пьет мужик, хоть вся округа злоупотребляет. Держится пока.
А чуть дальше и левее, речушка маловодная и заросшая осокой. По зиме насквозь, до самого дна промерзает, лишь в омутах остается место для рыбы. А омутов этих не счесть сколько. Друг на дружке и омутом погоняет. Летом рыбалка справная, на удочку, на спиннинг, на перемёт. Весной с накидками выходили мужики, по полой воде только накидкой и гребанёшь. А лучшая рыбалка – это зимой. Лунку засверлишь, мормышкой подёргиваешь, мотыль красный, пальцы красные, нос. Ёршики малые, замороженные, валяются вокруг. Руки как крюки, застывшие, с пару сходятся. В лунку их тогда, в воду, ничего отходят.
А после рыбалки в баню. Парилочку раскочегаришь, пот ручьём. И в снег, в сугроб. Ух! А жена уху варит, под уху стопарь самогона. Что ещё надо?
Михаил закинул с себя одеяло. Опустил ноги на пол, встал.
- Ни один выходной не дашь выспаться – пильнула Вера. – Колготишься всё.
- Я тебя поднимаю? Хоть сутки спи. Всю жизнь проспишь.
- Не переживай.
В детской заскрипела кровать, и затихло опять всё. Видно перевернулся кто – то из детей на другой бок, да и далее продолжил просмотр снов.
- На рыбалку что ли снова? – окончательно проснулась жена.
- Нет. Хотел поохотиться сегодня. Лыжи одену и в лес рвану.
- Только б дома не сидеть – еще раз потянула пилу Вера.
- Что ты все придираешься? – обиделся муж. – Не успела проснуться, а уже начала. Нет что ли добрых слов?
- Можешь там и остаться. У Иришки вон валенки прохудились. Подшить месяц не можешь.
- Зима только три недели как. А потом у неё новые есть.
- Новые-то есть, только и старые ещё пригодятся.
Иришка маленькая ещё совсем девчушечка. В школу не ходит. Одной ножкой, левой, косолапит сильно. Что твой медведь. Оттого и валенок одетый на неё сбивается, протирае –
тся быстренько. И начинается пилорама:
- Подшей…
А ему разве охота. Шило надо найти, заплатку вырезать, дратву гудронить. Целое дело. Легче новые свалять. Только вот и с этим проблема. Закрылась мастерская. Везти надо далеко, в соседний район. А там придираются, то шерсть с репьями, то выходной, то вальщик запил.
Конечно, можно сапожки кожаные купить, но это тоже не выход. Холодно в них ножке, да и непривычно. Милое дело в валенках, когда те разношены, не худые. Мягко и тепло. Сложно разнашивать, натирают во всех местах, аж до мозолей, аж до крови.
- Сегодня поохочусь, уж очень погода хороша, снег свежий, следы видно, а завтра займусь обувью – пообещал Михаил. – Без обману.
- В окна дует, заделать бы – не унималась Вера.
- Вот и займись!
- А ты ж, Мишуня, для чего?
- Слышь, Верка, давай каждый своим делом заниматься. Иначе сил больше нет. Сделай то, сделай это. Пойди туда, принеси то. Не пей. Матом не ругайся – набычился муж. – Заканчивай наезжать!
- Ой, мама, обиделся! Да на себя обижайся.
- Завтрак то будешь готовить? – отступил Михаил.
- Встаю.
Сбросила полные, белые ноги с кровати, нащупала тапочки, стилизированные под комнатную собаку, поправила грудь. И как была в сорочке, тронулась в сени, там биотуалет. До Михаила донеслись характерные звуки: открылась крышка, заскрипела пластмасса под нелегким грузом.
- Холодно там – вернулась в дом.
- Зима – посочувствовал Михаил, – не май месяц.
- Сходи в погреб, за огурцами, я к ужину картошки нажарю.
- Схожу, почему не сходить – согласился муж.
- Папа, папа, и яблок моченых – закричал из детской Игорь, - побольше.
- Сделаем!
А на улице уставшая от метели природа, отдыхала всей своей широкой душой. Красное, замороженное светило, плескалось в голубых волнах безоблачного небосклона. Сугробы у заборов встали крутобоки и серьёзны. В некоторых местах перемахнули через верхнюю кромку штакетника и стали похожи на широкие мостики. Да и как им быть не похожими на переправу, если из огорода в огород, по их спинам, гуляли важно – серые воробьи и красногрудые снегири.
Вот и через собачью будку переправлялись, посмеиваясь, пока оттуда не выглянул Харитон. Огромный кобель – стервятник с хриплым басом. Облаять мог каждого и всякого, лучше и не связываться. Себе дороже. Еще как. Пищу брал только с рук Веры, она же отпускала его с цепи. Ночью любил погулять, только в такую как сегодня погоду, коротал время в собачнике. Уши торчали дыбом, хитрые глаза смотрели на хозяина.
- Ну что, мракобес, давай отпущу? За двор сбегай по собачей нужде – дружески спросил Михаил.
- Р – р – р – ответил Харитон, и для верности оскалил зубы. Во челюсти, так челюсти, кость перегрызал с одного единственного раза.
- Баба с возу, кобыле легче – не обиделся хозяин. – Терпи знай, пока Вера выйдет.
Собака, услышав имя кормилицы, радостно замотала хвостом. Гладкая шерсть лоснилась под лучами сверху. Еще раз взглянула на Михаила и юркнула назад, в помнящую её тепло будку.
Дверь в погреб оказалась занесённой снегом ровно на половину. Зато сарай, где хранились лопаты, был с подветренной стороны.
- Разомнемся – пробормотал Михаил, делая первый, неспешный взмах.
Снег был мягкий, как вата. Морозец пощипывал щеки, краснил нос. Не в тягость был, сей труд. Скорее приятно даже. Знал, что к марту, к весне, проходы к дверям будут напоминать траншеи в человеческий рост. Что твои крепости. Да и сейчас
уже были они по пояс.
- Харитон, ты где? – появилась на крыльце жена.
- Гав, гав, гав – затявкал тот, и в один прыжок встал на дыбы, забросив лапы ей на плечи. Огромный язык так и норовил лизнуть лицо, шершавой стороной.
- Уйди, балбес! – захохотала Вера, - свалишь ведь! На, вот, суп вчерашний. Лопай.
- Выпусти сначала погулять – вмешался муж, - пока не лопнул.
Она щелкнула замком и огромный кабель, прямо по миске с едой, прямо через забор, рванул на улицу. Мгновенно исчез за соседским амбаром. Прошла минута – две и уже довольный собой, не спеша, толкнулся носом в калитку, которую всегда открывал сам. Теперь же та была под снегом.
- Гав!
- Как туда запрыгнул, так и оттуда – подсказала хозяйка, - с разбегу.
- Гав! – волновалась собака, - гав! гав!
- Не ленись – крикнул Михаил.
Откуда ни возьмись рыжая кошка. Как увидел её Харитон, так и заколыхал огнём. Кубарем через забор, провалился по пузо в свежий снег, выскочил.
- Р – р – ры –ы…
А та как сквозь землю. Закрутился стервятник юлой, готов разорвать на куски всю округу. Только исчезла кошка, а раз так, можно и позавтракать. Какой же вкусный он, вчерашний суп. Жаль, что разлил половину. Воробьи еще налетели. Повел взглядом.
- Фы – р – р – взлетели птицы, сели на провода, чистят перья.
- Миш, приглядись, около березы, какой бугор намело. Уж не человек ли? – отвлекла мужика от работы Вера.
- Откуда ему там? За околицей.
- Может, кто чужой приблудился? Мало ли в жизни бывает.
- Сходи посмотри, коли такая любопытная. Мне некогда любоваться. Двери отчищу и двину в лес. Постреляю в удовольствие.
- А я гляну – не смирилась жена. – Вдруг.
Михаил добрался таки до погреба. Чего только там нет. Кадка с капустой, вперемежку с кочанами, а в середине яблоки замокают. Кадка с помидорами. Вкусные жуть. Чуть дальше, в углу, огурцы. Мешков семь картошки, вся отборная, картофелина к картофелине. А по полкам, по стенам: банки с грибами, варенье всякое, компоты. Не одну осаду можно выдержать.
Всякие на селе хозяева. Кому дела ни до чего нет. Пригубил, выпил, напился и спать. Там хоть трава не расти, или наоборот расти. Огороды позабрасывали, по ним ковыль в рост. Да мыши полевые норки роют. Скотину пораспродали, уничтожили. И что? Плохо дело.
А есть (мало) солидные хозяева. Вот как Михаил. Трудиться только надо. Посади, прополи, выкопай, законсервируй, сохрани. Это только грибы сами по себе растут, знай, поглядывай.
Зато зимой то, особенно в выходной, телевизор включил, сериалы изучай. Печка натоплена, жена в тонком халатике прогуливается, указания даёт, что из погреба принести, а что из зимней кладовки. В ней мясо свиное соленое, в бочке, в банках гусятина закатана.
Набрал Михаил, что было заказано, и довольный вышел на улицу. Вера за забором пробивала тропинку к лесу. Поставит одну ногу, вторую из сугроба дёрг, освободит и поставит, первую из снега дёрг и поставит.
- Пошла все – таки? – крикнул ей вдогонку, - любопытство раньше тебя родилось.
- Куда это она? – вышел на крылец Игорь. – Иринка проснулась, плачет.
- Сейчас успокою.
- Яблок набрал – поинтересовался сын.
- Цельное ведерко.
Отряхнул на пороге валенки, помахав по ним огромным веником. Погнал домой Игоря:
- Иди, иди, замерзнешь. Холодно же. Не заболей.
Зашел в дом, сбросил с плеч шубейку, погрел над печкой руки.
- Ну что ты, дочка? – спросил заботливо. – Папка здесь.
- А мама?
- Мама на улице, сейчас придет. Давай мы с тобой пока глазки помоем.
- А где мой горшок?
- Как всегда под кроватью – достал нужную посудину отец. – Приступай.
- Не смотри на меня – уркнула дочь.
- Не буду.
Скребла где – то за потолком мышь. Поскребет в одном углу, перебежит в противоположный. Будто песок посыплет. Не сидится ей в одном месте. Ничего не помогало: ни отрава, ни капканы, ни другие ухищрения. Отраву попросту съедали, вместо деликатесов, капканы обходили стороной (а там сыр, пошехонский, корка маслом изнемогает). Раньше только по ночам напоминали о себе, а теперь куда там, и днем.
- Я всё! – засверкала в детскую, розовыми ягодицами Иришка. – Мама где? Глаза набухли слезками и стали похожи на фонарики.
- Плакса, вакса, гуталин! – напал на неё Игорь. – Все ревёшь?
- Не дразни её – защитил маленькую отец, - это тебе кажется, что родители не нужны, а она совсем кроха еще, в сказки верит.
- В сказки я тоже верю – почесался сын, - почему не поверить. Где, вправду мать – то? Ушла от нас?
- Не сыпь вопросами – проворчал старший Звездов, - придет сейчас.
Игорь овладел телевизионным пультом, включил черный аппарат. Там в «Городке» придуривались ведущие, «Очумелые ручки» городили огород, Назаров со товарищи перемешивали салаты. Как всегда.
***
Так получается, что Вера, в девичестве Пятакова, родилась
в крепкой семье. Советской, из застойного времени. Отец – главный бухгалтер на заводе, мать – элитный парикмахер. Отдельная квартира (двушка), три ковра, два паласа, холодильник «ЗИЛ». Машины не было, хотя думается, деньги на неё имелись. Училась в школе охотно, с одноклассниками дружила. Делилась бутербродами, в долг давала. Водились карманные денежки. Безпроблемная вообщем девочка, до поры, до времени. До десятого класса. В десятом влюбилась. Жутко, до самого гроба, до клятв.
- Идем в кино вечером, Верк – толкнул её в спину Мирон Лямин. – Киностудия «ДЕФА».
Знал, не откажет ему Вера. Да и как откажешь, видный из себя парниша этот Лямин. Только имя родители прилепили старорусское, неблагозвучное для молодежи. Но ничего не попишешь, родителей, как известно не выбирают, а те имена на свой вкус вписывают в документе о рождении. Носи потом всю жизнь, не вздыхай.
- Про шпионов что ли – покосилась девушка на заднюю парту.
- Ты даёшь! Киностудия «ДЕФА», вникай, они других не делают.
- Не люблю я про шпионов.
- Идем, Вера, не капризничай – привязался Мирон. – Не пожалеешь.
- Лямин, не приставай к Пятаковой, дождись перемены – прикрикнула Анна Павловна. – Опять двойку схватишь, конец четверти.
- И на перемене пусть не пристаёт – вставила Вера. – Больно надо.
Добрейшей души человек, их классная, Анна Павловна. Историю преподавала и любила каждого своего ученика. Начиная от самой маленькой и невзрачной Зинки Скрябиной и заканчивая огромным, как скала Генкой Седых. А они, балбесы, издевались над ней, козни строили, плели интриги. Всё прощала, характеристики хвалебные писала. Мол, участвовал, готовился, вступал, не безобразничал. Чистая неправда же, но святая ложь.
- Жду около кинотеатра, приходи – опять ожил Лямин.
- Анна Павловна, выгоните Мирона из класса, пожалуйста, он мне всю спину истыкал своим пальцем – отозвалась Вера.
- Убери палец! – проснулся Седых. – Чего надо?
- А ты, Геночка, не встревай, не твоё дело – отвесила ему подзатыльник Зинка. И как только дотянулась? Подпрыгнула, наверное.
- Ай – ай, убила! – взревел Генка. – В расцвете лет!
И ещё получил подзатыльник, и стал смирным, как придорожный столб. Веревки из него плела Скрябина. Шикарный вид представлялся, когда стояли рядом на перемене. Гена Седых, собственной персоной и дышащая ему в живот Зина. Да ещё трясла по сторонам хвостиком. Неисповедимы пути твои Господи, соединяешь не соединяющееся.
- Зин, идем тоже на «ДЕФу» - попросил в ответ «потерпевший».
- Еще чего – фыркнула та. – Мне с последнего ряда не видно, а на первом тоже нельзя.
- Почему?
- Ребятушки, ну потерпите ещё немножечко – попросила грустно учительница.
- Потому что за твоей спиной экрана не отыщешь – улыбнулась Вера. – Ты же со мной сядешь?
- Ато.
- Вот! Несовместимые мы с тобой по жизни Геночка.
- Э – эх! Что же делать?
- Жди, пока подрасту.
Звонок рассудил всех. Загомонили разом, урок то последний. Хватали портфели и сумки, тетради и ручки. Прощались с Анной Павловной:
- До свидания Анна Павловна! Всего Вам хорошего!
- Пока! – отвечала она устало. Уроки то учите. Экзамены скоро.
- Вы – ыучим, какие наши годы…
…Пришла Вера и только – только погас свет, только – только побежали титры, так какие там шпионы, какая там киностудия «ДЕФА», когда заграбастал её в охапку Мирон, на
последнем ряду, в уголке. Полез под кофточку холоднющей рукой, побежали мурашки по коже.
- Мирон, ты что? Совсем сдурел? – зашептала звонким шёпотом Вера. - Покарябаю сейчас всего.
Куда там! Распалился парень уже, из глаз искры, сердце колотится. Горячая кровь – семнадцатилетняя, не видит ничего на своём пути, как смерч, сметает преграды, рвёт в клочья путы.
- Верк, идем на улицу – зовет девушку, - на скамейке посидим.
- И не подумаю – обиделась Вера. – Один иди, присядь в сквере, охладись.
- Я и так холодный.
А сам под кофточку, а там грудь, а там тайна. Верка всегда была хозяйкой своему слову. Как полоснула ногтями по лицу, аж хруст пошёл по залу. По всему хребту носа вспухла борозда. Побелела вначале, потом бусины крови выступили друг за дружкой. На щеке, рядом с первой, вторая кровоточащая отметина.
- Ой! – испугалась, однако. – Ой!
- Ну, ни фига себе примочки! – изумился Мирон. – За что так?
- За надо!
А у самой уж полны глазоньки слез. И жалко ей его (засмеют теперь в школе), и понимает что поделом, и боязно что обидится на неё. Потом ночью даст волю себе, поплачет вдосталь, всклянь, взаправду. Теперь же выхватила из кармашка платочек, приложила к бороздкам, погладила по голове.
- Сказала ведь, не надо.
- Мало ли что ты сказала, руки только не слушаются.
- Идем отсюда - потянула за рукав. – На улице разберёмся, в тишине.
- Дайте кино посмотреть - зашикали на них из зала.
- Смотрите, смотрите – махнул обречённо ладонью Мирон. – Смотрители.
- Не кипятись – одернула Вера. – Иди.
- Иду – подчинился тот. – На кикимору теперь похож стал.
- Похож, не похож, но сильно смахиваешь.
А над городом блудила ночь. Круглая и полная своей холодной нежностью луна, прилегла непорочным, крутым бедром на распахнутые объятия звезд. И смотрела оттуда вниз из – за опущенных век. А беззастенчивые тени деревьев обнимали бронзовые, вековые памятники. Те расправляли плечи под тесными одеждами и пытались пошевелить пальцами в перчатках. И по - над серым асфальтом проносился, понукаемый ветром, короткий звон. Ночь она для того и черна, что б под её прикрытием, устремлялся мир в теплоту любви и краткосрочность безумства. Соблазняла мгла бездушные коробки домов, и те вздымали руки – антенны к самой бесконечности верха, а потом заламывали их в сладкой истоме. Ах, какие слова заблудились в подстриженных под полубокс кустах раскинутых тут и там по городским паркам. Вздыхали друг о друге железные автомобили, мыслями уносившиеся в соседний ангар.
А молодежь и те, что постарше целовались в укромных уголках, и даже те целовались кто совсем уж пожилые, и не поверите, целовались даже старики (или пытались поцеловаться). И блудила ночь. Кружилась голова, и плескался адреналин в набухших венах.
Повернулась луна на другой бок, прикрыла глаза, выскользнула из объятий, а тут её уже поджидает тучка, миг и нет луны. А по горизонту полоса рассвета, пора всем возвращаться.
И уже не видело светило, как вернул Веру в подъезд её дома, пьяный от счастья Мирон. Как помахала она ему рукой на прощание, прежде чем захлопнуть дверь.
- Это ты ли, Мирон? – удивился следующим днем Седых, увидев того в классе.
- Ну, давай, гогочи, давай – вспыхнул Лямин, - ваш праздник.
- Мирончик! – всплеснула руками Зинка. – В крапиву упал?
- А там колючая проволока, рядами проложена – не хотел
униматься Генка.
- Получишь в рог – пригрозил Мирон, – запросто.
- Ты с ним не справишься – очень серьёзно разочаровалась Скрябина. – Он такой огромный.
- Ты справляешься, а я хуже?
- Так это я, Мирон, и потом не в этом дело.
- А в чем?
- Зря тебя карябали, ничего не понял, тупой какой – пожала плечами Зина.
Вера торопилась по – утру в школу, опаздывала, и неспокойно было у неё на душе, ждала душа чего - то, ждала и помнила ночь. Мучилась душа. И зачем только пошла в это кино, зачем распустила ногти. Парням что, только потрогать тебя, удостовериться, все ли на месте, все ли растет. Не понимают, что недоступно и стеснительно. Дай, потрогаю и баста. Вот и получил. Про то, что было дальше, не думала. Заветное.
Пришла. За дверью класса было неспокойно. Пластался по загривку потолка различный шум. Был там и Зинаидин писк, был там и Генкин всхрап, когда взял его за грудки Мирон, был, однако и удар Седыхинского кулака в многострадальный Ляминский нос.
- Кап – упала капля крови на крашеный пол. – Кап.
Открыла Вера, с волнением, классную дверь, вошла. К шапочному разбору. Первое, что увидела, раскрашенное кровью лицо Мирона. На том лице сдвинутый набок нос, с продольной, во всю длину, бороздой. Сидел Лямин на учительском стуле, под который набежала лужица алой жидкости. Над ним повис чуб Генки, которого держала за хлястик пиджака, Зинаида. Остальные одноклассники расположились по периметру «поля битвы».
- А ну отойди – возненавидела всех Вера.
- Он, дурак, его убьёт – заверещала Скрябина. – Не отпущу.
- Отпусти, не трону – пообещал Гена.
- Клянись!
- Клянусь белым светом и чёрной ночью!
Мирон отряхнулся, как отряхивается воробей от дорожной пыли. Потрогал вздувшийся картошкой нос, протер Верину борозду:
- Брошу школу, как пить дать брошу. Учитесь тут. Желаю счастья.
Развернулся на пятках, косо взглянул на Веру и исчез в коридоре.
Все загалдели разом:
- Он бросит, я его знаю.
- Не бросит.
- Бросит.
- Кишка тонка…
Прошёл день, другой, неделя. Мирон Лямин в школе не появлялся. Уже, после того как класс сдал первый выпускной экзамен, забрал документы (со скандалом), и пошел трудиться в не вполне престижную организацию.
А в глубине Вериной души затаилась обида…
***
Ох, и навьючило снегу во все щёлочки полевые. Рыхло под ногами и сыро в валенках. Снег набивался в голенища, таял там мгновенно в горячую воду, вот уже хлюп случился под пятками. Штурмует Вера снежную целину. Оглянулась на дом, оттуда Михаил рукой машет, кричит что - то. Сын стоит на крылечке.
- Простудится – мелькнуло в голове.
С трудом двинулась дальше. Тут снега было ещё больше, ещё мягче, ещё белее сиял. Огромные охапки улеглись на мороженые верви.
- У – ух – ухнуло в чаще.
Свалился видно шмат с сосны или берёзы, не удержался. Вот и не верь, потом в то, что вся наша жизнь состоит из случайностей. Зачем ей туда идти то? Да по такому снегу, да в выходной. Сиди себе в избе, корми семью завтраком. Смотри телевизор, мужа допиливай. Нет! Пошла. Тишина разлилась по округе, слышно как скребется дым по печным трубам. Стремится тот к небу, встал столбом. Из одной трубы, другой,
третьей. Кажется, что лежит на этих подпорках голубое небо, поправляет на себе, руками ветра, заплатки облаков.
В валенках сыро. Щеки разгорелись, по спине ручеёк. Под ватником тепло и потно. Помаленьку, по чуть - чуть, а ближе бугорок – холмик. Торчит, что - то из бока. Тряпка, не тряпка, сразу и не разобрать.
- Тук, тук, тук – застучал дятел.
И снова тихо.
***
Людская толпа колыхалась из стороны в сторону перед вожделенным эскалатором. Народ составлял толпу разный. Молодые и старые, красивые и не очень, мужчины и женщины, блондины и брюнеты, толстые и тонкие, хмурые и весёлые, лысые и при волосах, высокие и маленькие, умные и бездари. Но как - то так получалось, что всё это выравнивалось, выхолащивалось, подобилось. Все да не всё. Одна голова торчала надо всеми и крутилась лицом по сторонам. На целый вершок выше остальных. Скучно ей было одной то, а все смотрели на неё и улыбались. Голова была мужского рода, без усов, без бороды, но с бакенбардами. Те росли густо и кучеряво.
- Ты Руслана и Людмилу читал? – спросил один из двух толкавшихся здесь.
- Я отличником был. Если ты про голову, то о-очень, похоже – проворчал в ответ его спутник. – Только без шлема. Потерял.
Драненько они были одеты, эти двое, несолидно. Одинаковые, облезлые шапки с мотающимися ушами. Обшарпанные пальтишечьки, мятые брюки под ними. Ботинки с оборванными шнурками.
Эскалатор мерно засасывал на ступени пассажиров. Вот и голова с бакенбардами уместилась там, а вот и облезлые шапки, испуганно запрыгнули туда. Поехали вниз, в прохладу вестибюля. Время от времени к перрону, из мрачного тоннеля, выскакивал галопом, жародышащий поезд. Хлопали пневматические двери, люди торопились туда – сюда. Только эти двое не суетились. Присели на скамеечку у стены, закурили. Пыхнули дымом вверх, промолчали.
- Сержант Безликий – козырнул толстощёкий страж порядка. – Нарушаем.
- Что? – испугались они в два голоса.
- Курить запрещено!
- Извини, командир, не знали.
- Предъявите документы – потребовал постовой и добавил уже в рацию. – Лёш, тут курят двое у поездов, проверяю корочки.
- Тащи их в околоток, обнаглели – окрысился в ответ аппарат.
- Документы – вздохнул милиционер и задумчиво достал из кармана пачку сигарет. – Чего вас всех в Москву – столицу несёт? - Живите в своём колхозе. Припрятал «Яву» назад в карман. Двое в четыре глаза смотрели на него.
- Ну!
- Да не пугай ты – пришли в себя они. – Пуганые. Там пугают, здесь пугают, одни пугалы кругом.
- У – у – у – выскочил из чёрной дыры электровоз – вожак. За ним хвост в хвост вагоны – пристяжные. Зацокали по стыкам. Встали. Спешащий люд с платформы поменял вышедших. Состав нехотя тронулся вдоль станции, на прощании помахав хвостом последнего вагона.
- Где пугали? – не унимался мент.
- Где надо.
- А где надо?
- Любопытный что ли?
- Отвечать! – потрогал тот кобуру. – Разговорились. Друга нашли?
- В Потьме и пугали, там хорошо пугать, леса кругом, бездорожье.
- Глушь – поддакнул напарник.
- Зэки?
- Ага, были.
- Давайте документы – сбил фуражку на затылок милиционер.
Пришлось всё-таки тем сунуть руки за лацканы пальтишечек. Там в укромных карманах лежали справки об освобождении. Неделю, как выданные.
- Так что, ребята, следуйте за мной и не шебаршитесь – сказал Безликий и в подтверждение пошевелил наручники прикрепленные на поясе.
- За что, сержант? – возмутился один.
- Было б за что, давно у меня скамейку в КПЗ полировали задами.
А ведь могли б сюда и не приехать. Только как не разминуться с судьбой. Всё написано – прописано про тебя, всё заказано. И следит сверху тот, в кого ты должен верить беспрекословно. Тогда поблажка. За то, что веришь. За то, что не просто так живёшь, а по закону Божьему. Говорит закон тот: не убий, не укради, не прелюбодействуй. А эти двое, за что на зоне баланду трескали? Нарушили. Оттого и прислали их на встречу. Кто верит и не нарушает, тот праведник и живет по писаному, правильно. Так до самого заката и до самой ночи, до мрака. И у души его в следующей жизни грехов махонько совсем, чуть – чуть. Легко ей. Но ведь трудно без грехов, непосильно. А следит Господь, следит неусыпно. Посылает за них испытания всякие. А как вы думали? Он то за нас страдал, и терпел, и изнывал. И вот грешим мы, не задумываясь, а после идем к Богу то, умоляем. Мол, прочувствовали, поняли, прости. Ха – ха, просто очень. Согрешил – лбом об пол, отпусти! Легкота. Да не тут то было. Кто потом отвечать будет, а кто и здесь. По всякому. Будьте добры на зону, будьте добры, поболейте, будьте добры пожар, война, измена. Томитесь. А тем, которые там отвечать будут, не легче. Гадай, что ждет за порогом, когда другие отдыхать будут, да в земляничном поле прогуливаться, да по кувшинкам на лодочке плавать.
Следит Бог и посылает навстречу всяких таких сержантов Безликих. Тот Безликий сам с рыльцем в пуху, а строг нестерпимо.
- Где, правда то? – спросил один.
- Скоро узнаешь – ответил Безликий.
- Ну что тут? – подошел ещё страж, видимо тот, что сердился в рацию. Со звездочкой.
- Давай проверим – предложил сержант.
- Непременно.
Посреди комнаты милиции при станции метрополитена, торчал ободранный столетний стол. На нём стоял компьютер из тех, с которых начинал свою империю, господин Майкрософт. Струйный принтер, аналогов уже казалось бы и не существующих в современной цивилизации. Серая бумага для задержанных, и дачи ими показаний. Кипятильник в литровой банке, клочки пыли на грязном полу. Горлышки пивных бутылок в мусорной урне, корка хлеба там же. Четыре колченогих стула, на которых не то что сидеть страшно, но и смотреть на них. Но на все это «великолепие» загадочно и солнцеоко смотрел президент с портрета на задней стене. Вот так то!
- Ну что? Сами расколетесь, или колоть? – спросил тот, что офицер.
- Не в чем нам колоться – воспротивился бывший зек.
- Вот зачем вы к нам прицепились? Отсидели мы, вышли, домой едем. Справки показали. Что не так?
- Куда едите? – опять спросил лейтенант.
- Город Грядск.
- Да хоть ****ск, все равно подозрительные вы типы. К нам, в столицу зачем? Приезжают тут всякие, а потом дома взрываются.
- Это не мы!
- Кто знает?
- У нас денежков есть немного. Хотите?
- Хотим, но не возьмем.
- А если много? – зыркнул по сторонам один.
- Зелеными – поддержал второй.
- Проходимцы, урки и другие джентльмены, все думают, что мы берем, а если нет? – «возмутился» Безликий.
- Да ну?
- Так, ближе к делу – посерьезнел старший по званию, пододвинул к себе бланк протокола. – Фамилия, имя, отчество. Кто первый?
- В справках написано.
- На заборе тоже кое - что написано, я со всех сторон смотрел, не нашёл.
- Светофоров Семён Фаддеевич я – сказал тот, что постарше. – Что еще?
- За что сидел?
- По пьяни подрался.
- Ты ещё и пьёшь, сукин ты сын – встал милиционер, перекрестил грудь, и разухабисто развернувшись, выстрелил тяжелым кулаком в нос мужику.
Тело того немедленно попрощалось со стулом и рухнуло на затёртый пол. Гулко стукнули о половицы пятки, проследовавшие вслед за туловищем. Руки подергались и затихли.
- Что тут происходит – вошёл ещё один.
У этого звезда была большая и просветов два. Да и лицо круглее. Видимо их выдают счастливым обладателям вместе со звездами. Чем больше звезда или их количество, тем круглее вывеска.
- А вот, Александр Александрович, взятку предлагают – вытянулся во фрунт Безликий.
- Не берёте?
- Нет, ну что Вы!
- Правильно, рано ещё – проворчал майор. – Бьёте то зачем?
- Упа – ал он – заторопился лейтенант, - мимо стула сел, невнимательный.
- Ну, полечите тогда.
- Рады стараться.
- А что предлагают?
- У нас и золото есть – не дал бравым ментам ответить начальству, второй задержанный.
- Тихо ты – цыкнул лейтенант, - глушитель одену.
- Где?
Тот вильнул головой в сторону лежащего товарища.
- Давай.
Но не успел бывший зек нагнуться к поверженному, как тот словно чёрт из табакерки, мелькнул к лейтенанту. Жахнул костистым кулаком по офицерской челюсти так, что у того померкло в глазах.
- Ого! – вскричал Безликий. – Наших бьют.
И закипела тут великая бойня. Сержант, лейтенант, майор, а и все трое с кулаками. Да и помножьте на два. Шесть. Один другого больше. Думаете, ноги не участвуют? Еще как. Кулаком в лицо, ногой в бок, каблуком в спину. Дубинки резиновые. А как без них? Спровоцировали.
- А – а – а – придыхал Безликий.
Лейтенант был молча сосредоточен, свиреп и яростен. Бил с усердием, с оттяжкой. Дубинкой по почкам, по почкам, по почкам. Вот так! С припарочкой, с передиром, глухо. Капала из разбитого носа милицейская кровь. Текла по подбородку, лепила воротник к телу.
Майор вскипел, однако, круче всех. Обида колыхала его, звала в бой. И он первый встал под знамя обучения наглецов, и ворочал красными белками глаз, бил – колотил без промаха, точно.
- Бах, бах, бах! – хрустели ребра, сыпались на пол куски зубов.
И уже легли крест на крест два тела, замолчали. Упали ниц бывшие зеки, потеряли сознание. Да и как его сохранишь под таким то напором. Тут и гадать нечего, ложись да умирай. Это как дважды два, как к бабке не ходи.
И смотрел на все, на это со стены довольный президент. С улыбочкой смотрел, без сожаления. Мол, так и надо, молодцы герои, схватились за честь правоохранительных органов. Опора закона. Не перевелись ещё патриоты.
- Ну, всё – опять первым пришёл в себя старший офицер, - чего доброго прибьём совсем.
- Ещё чуть – чуть – ухнул дубинкой тот, что с маленькими звездочками.
- На! – влепил Безликий.
Только после этого остановились все.
- Покурим – предложил сержант и достал из кармана яркую пачку.
- Давай – потянулись остальные двое.
Закурили. Лежали те, которых учили, тихо, без стонов, без шевеления.
- Не перестарались? – спросил майор.
- Не должны.
Дым тонкими струйками тянулся к невысокому потолку, преобразовываясь, там, на верху, в зыбкие, как будто подсиненные облачка. Один слой спрессовался почти мгновенно, за ним второй чуть менее сподручно, а уж третий напитывался вальяжно и томно. Сигареты, как генераторы этого образования, соответственно уменьшались до размеров бычков. Приятное дело перекур, особенно после трудного дела, а кто ж скажет, что наши герои трудились с ленцой, с прохладцей. Хорошо трудились, споро, опытны видно. Тянулся дым вверх, потягивался плечами.
- А ну, пошуруди у него за пазухой – распорядился самый старший. – Нечего время терять.
- Есть – обрадовался Безликий и ковырнул носком ботинка того, у которого должно быть хранилось золото.
- Давай помогу – откликнулся лейтенант и они вдвоём перевернули того вверх лицом.
- Живой.
Засновали руки по карманам и манжетам, подкладкам и подошве.
- О – о – о – застонал обыскиваемый, приоткрыл мутные глаза и инстинктивно схватился за голову.
Шапки на голове не было. И тут же поняли стражи порядка. В шапке всё дело.
- Вот она – проворнее всех оказался Безликий, схватил картуз и зашебаршил в нём. Ковырнул ногтём заплатку на самом темечке, погладил подушечкой комочек под тканью. Приличный по объёму.
- Тут!
- Отрывай.
- Нож дайте.
Лейтенант отщепил лезвие перочинника, потрогал острие ногтем, протянул:
- На.
- Спасибо.
Полоснул сержант с ходу по ниткам и из–за той поспешности не попал куда надо. Мимо цели прошло лезвие, чуть левее, чем надо. И уже в следующий раз надорвал одну сторону заплаты, за ней вторую, и третью следом.
Желтый камушек блеснул мутной желтизной из под оттуда, выпростался в ладонь Безликого. Толстый с одной стороны, чуть истончался с другой. Не было на нем острых углов, будто гладил кто невидимый под землей по его покатым бокам. Гладил – гладил и получился слиток, и закопал его неизвестный подземельщик в речной песок, и направил людям. Люди же не ленясь, промыли тот песок, обрадовались дико, захохотали.
Хорош!
Золото.
- Дай сюда - приказал майор.
А Безликий вдруг раз и прикрыл ладошку. И там в ней спрятался слиток. Большой слиточек, но и ладонь не мала. Холодит изнутри.
- Ты что? – взревел лейтенант. – Да я тебя в бараний рог скручу.
- Вряд ли – улыбнулся во весь рот сержант. – Не скручусь, жесткий.
- Отдай!
Безликий разжал ладонь и нежно положил золото на середину стола.
- Сдаю!
- Другое дело – расслабились офицеры.
- Как делить то его? – теперь задал вопрос сержант.
- ???
И тут по коридору заскрипели тяжелые шаги. Пока ещё далеко, у самого входа, но приближались.
- Прячь!
Никого уговаривать не надо было. Лейтенант схватил богатство, протянул майору:
- Пусть у вас побудет, Александр Александрович.
- Ну, давай.
Только шаги прошагали мимо кабинета, не заглянули даже. Не по их душу. Мало кто ходит, может, туалет ищут, может ещё чего.
- Тащите их в клоповник – распорядился майор. – Переночуют у нас, а утром отпустите. Пусть идут на все четыре стороны.
- Протокол заполнять?
- И рапорт напиши генералу, мол, взяли слиток, столько то грамм, куда девать?
- Понял - смутился лейтенант. – Не подумал немного, ляпнул.
- Болтун находка для американцев – чуть усмехнулся Безликий.
- Но – но, сержант!
- Да я что? Я только говорю, а думаю по - другому.
- Ну, тогда взяли!
Подняли первого за руки - ноги, понесли в КПЗ, как на склад понесли. Положили на скамейку, намертво прикрученную к полу. Пахло тут и впрямь клопами, зверями злее которых нет никого на земле. А ещё «бомжами» пахло, которые с клопами жили тихо – мирно. Второго заскладировали на пол рядом со скамьёй, которая одноместная. Те даже в себя не пришли, как были безмолвны, так и остались пока. Закрыл Безликий снаружи хилый замочек (висячий), ключ отдал лейтенанту.
- Ну, вот и отлично – подытожил майор. – Я думаю не надо вам говорить, о том, что произошло, не должен знать никто. Ни живой, ни мертвый, ни министр.
- Лишнее напоминание.
- Я позвоню на днях, встретимся, решим, как делить.
- Чего решать! Продадим, а деньги поделим. Ясно всё, как белый день – горячился лейтенант.
- Не спеши, Виктор – махнул рукой старший.
- Я и не спешу, чего мне.
- Да на тебе лица нет.
- Есть.
Майор открыл дверь, и в комнату вернулись звуки метро. Он, не задумываясь, нырнул в эти звуки и захлопнул за собой дверь.
Помолчали.
- Не обманет? – спросил офицер.
- Вообще то не должен – пожал плечами Безликий, - а там кто знает.
- Будем надеяться.
***
- Ж – ж – ж – и – и – визжали бензиновые пилы. Сваленные деревья ложились мирно, в рядок, одинаково подкосивши ноги. На них тут же нападали с топорами, рубили сучья, вперемежку с шишками, скатывали деревянными рогатинами. Неумолимо увеличивалась кладка поверженных стволов. Рядом, через просеку, громоздились отходы. И если закопаться с головой в пахучий лапник сосны, то можно и погреться, можно и повести беседу, можно и чефир испить. Работали пилы, без зазрения совести подрезали сухожилия, и, ухнув гулко, всем своим нутром, становились на колени деревья. Постояв так чуток, медленно складывались на бок, и, подняв снежную пыль, затихали лицом вниз. Шумела недовольная тайга, но ничего не поделавши, теряла своих коренных жителей. Сотнями, тысячами, целыми вырубками.
Визжали пилы, стучали топоры. Аукались люди:
- Ау – у – у…
Лаяли собаки, и, подняв воротники полушубков, смотрели на них конвоиры:
- Гав – в,.. гав – в,.. гав.
Кругом тайга, во все стороны, и до самого неба. Железная дорога за триста километров. Снег до плеч, а под снегом болото, топь. И чего их охранять?
- Не дошли наши, – шепот под лапником, - по цепочке передали.
- Говори, Брус, я тебя слушаю.
- Нету их, Полковник, на точке.
- Пора уже?
- Давно.
- Значит, мы с тобой провоняли этап?
- Похоже.
- Готовь яйца, на самой высокой сосне будем болтаться, за них привязанные. Это ещё в лучшем случае.
- А в худшем?
- Замолкни, Брус, ты хоть знаешь, сколько там было? Общак – рассвирепел Полковник.
- Моё дело крайнее – хлебнул из кружки собеседник, - это вы в законе.
- Ляма пошел, ему вера была, одну пайку жрали, одного петушка драли.
- Может, под закат встряхнутся, подождать надо – еще раз пригубил кружку Брус.
- Не в кайф всё, ох не в кайф, сидеть нам на колу, ногами покачивать.
- Не голоси раньше времени.
- Покличь Присяжного, понюхаем, кого вдогонку соорудить – распорядился Полковник.
Огромными, сибирскими хлопьями пошёл снег. Ударил рельс, звонко рассыпав по округе свой стон. Чефир остыл и превратился в тягомотину типа каши. От такого не согреешься и не успокоишь нервы. Бесполезный продукт, как протухшая рыба.
- Обед – вздохнул Брус.
- Тебе что не ясно?
- Вникаю.
Под лапником тепло, неохота вылезать, но надо. Снег шуршит сверху:
- Ширк, ширк, ширк.
А его, этот звук, дополняют всякие другие таёжные звуки. Изведанные и нет, знакомые и не очень, постоянные и приблудившиеся. Вот залетел кусочек ветра, тряхнул шишки с кедра, те упали к комлю рядышком и замолчали испуганные. Всю жизнь висели на ветке, а тут лете – ели. Со свистом. А упали боком – больно. Далеко, в чаще, затоковал кто - то:
- У – у – у – хох.
А по просеке людские звуки. То металл звякнет, то заключённый кашлянет, то зажигалка чиркнет. Жизнь идёт. Махровое время, зима в тайге. На вершину самого, что не наесть высокого дерева примостилось алое от мороза солнце. Жгучие протуберанцы слепили глаза, играли бликами, отражёнными от хрустящего наста. Снег то, как начался, так и закончился враз.
От огромных термосов с баландой шёл пар. Народ невольный выстроил ровную очередь к ним. Переминались с ноги на ногу, зажав в руках алюминиевую миску, да из такого же металла ложку. А конвоир выдергивал из ёмкости алюминиевую же разводягу и плюхал её содержимое в подставленную миску очередного едока. Летели во все стороны брызги.
- Аккуратней, командир – возмущался народ, - из глотки вырываешь.
- Шагай дальше – подгонял тот. – Лишенцы чёртовы.
Стучали ложки о дно:
- Дзяк, дзяк, дзяк…
- Мало кладёшь – кричали закончившие скудную и невкусную трапезу, - жрать ещё сильней охота. Поумираем от такой кормёжки.
- Других пригонят.
- Гад ты!
- Поговори мне, в следующий раз вообще выльешь всё под ноги, поскользнёшься ведь.
- Эх! Петушка бы из тебя сделать…
- Хо – хо – хо.
- Ну - ка, дай мне – влез без очереди Полковник.
- Военным с добавкой – заулыбался разливавший.
- И со дна, со дна, прихвати картошечки.
Шевельнул ложкой из миски, бросил в рот, пожевал, сглотнул:
- Вам бы в пасть залить этот харч, уроды. Отравиться можно.
Зарычала зло собака. Заключённые мигом притихли, что со зверем спорить. Глотку перегрызет моментом, поперхнётся вряд ли. Никто и не вспомнит потом, а сообщать на свободу и некому.
- Сам идет! – удивленно прошелестело по просеке. - Трави концы!
Он вышел, откуда - то из тайги легкий и высокий, красивый жгучей красотой. Одетый в элегантную одежду ничуть не похожую на тюремную. В сопровождении четырёх охранников.
Поманил пальцем Полковника. Тот почувствовал сразу побежавший по спине пот. Одно дело помалу руководить прихлебалами, а другое держать ответ перед НИМ. Тем более, когда тот пришёл самолично на просеку. Разве это раньше было?
- Иди за мной.
Полковник послушно встал между мордоворотами охраны, всем видом показывая покорность и зависимость. Прошли молча по просеке, свернули за трелёвочный трактор. Тишина поплыла над тайгой, тягуче обволакивая окружающий воздух.
- Ну!?
- Что?
- Ты видел, когда нибудь волков грызущих человека? Как они наслаждаются едой, как пируют над парным мясом?
- Нет.
- То - то и оно – почесал левую ладонь пришедший. – Видишь, у меня рука к прибыли чешется, а выходит зазря. Непорядок. Твои люди общак грабанули?
- Мои. Может, ещё объявятся, время не истекло.
- Ах, оптимист, какой, не обманывайся. И не надо оправдываться, ты же знаешь, как я этого не люблю. Вот они грызут, грызут, косточки клыками переламывают, кровь пьют, а потом тащат остатки волчатам. А те малютки, забавляются черепом, катают его по земле.
- В футбол играют – встрял охранник.
- Во – во. И на душе у того черепа светло.
- Отыщем, хозяин, - осмелился Полковник.
Тот устало махнул рукой и на загривок провинившегося упал кулак того, что говорил про футбол.
- Как искать будешь?
- Думаю послать человека вдогонку.
- И ты знаешь, где прервалась цепочка?
- На…
- Не прерывай, заморыш, - едва сдерживал себя хозяин – мудак старый, солдафон. Из-за тебя одного вся система порушилась.
- Исправлю.
- А до того времени опустят тебя в самый низ, и скажи спасибо, что поживёшь ещё.
- Прости, хозяин, - упал на колени Полковник – я столько лет из кожи лез.
- Вытряхну тебя из этой кожи – улыбнулся тот. – Только вот не знаю, собакам потом её отдать или сапоги сшить. Можно еще на барабан натянуть.
- Андрей Митрич, малява пришла из Москвы – вынырнул на стрелку Брус, - Присяжный передал.
- Давай сюда – протянул руку охранник, тебе без надобности.
- Полковнику предназначена.
- Что – о!!! – взревел сам, чисто по медвежьи взревел и письмо, как бы само по себе перекочевало в его руки, а Брус испарился за деревьями.
Нервные пальцы осторожно пощупали-потрогали конверт, остались довольны проверенным и надорвали уголок, хрустнув бумагой. Из прорехи показался желтый клочок, мелко исписанный синими буквами. Поднес его близко к глазам, забегали те по строчкам.
- Ну? – не сдержался провинившийся.
- На х…ю баранки гну. Не лезь поперёк батьки в пекло, жди, когда скажу.
- Не охота мне кукарекать.
- Были твои в Москве – смилостивился хозяин, - ушли дальше. Случились проблемы.
- Какие?
- Менты их попотрошили.
- Ну вот, а Вы сразу опускать, по шее долбить.
- Умнее будешь. Вечером придёшь ко мне, передумать надо. Пошли – махнул рукой охранникам.
На просеке разом утихло напряжение. А потом зажужжали пилы, ударили топоры. И вот уже очередная сосна упала в снег, затрещав ломающимися ветвями.
А вечером на зону упала капель. А капель это что? Это же реквизит весенний. И тогда даже зеки хотят жить и радоваться жизни. Капель скапливалась в капли влаги, которые висли на самом краешке крыши, а потом, сорвавшись, летели вниз и с радостью плюхались о землю. От этой радости зарождались лужицы, которым ничего не оставалось, как растапливать с - под низу ноябрьские ещё сугробы. Потом ночью, конечно, заморозит, а пока:
- Кап, кап, кап…
Настраивает на благодушие, но не всех, тем, у кого проблемы, не до капели. В полумраке дальнего угла барака бесшумно топорщатся в движениях несколько теней. То сцепляются меж собой, то по одиночке скачут. Бывает, и на потолок самый взгромоздятся, и на пол упадут. Одна тень особенно суетится, стелется по нарам, взмахивает рукой, нервничает:
- Самого надёжного собери, что б без проколов. Когда освобождаются твои орлы?
- Через три недели.
- Долго!
- Побег быстрее не устроим – оглянулся по сторонам Полковник. – Обучить надо, подсказать.
Хозяин неожиданно задумался, поглаживая ладонью высокий лоб. Явственно ощущалось, какая идет работа мыслей под черепной коробкой.
- Значит так – наконец заговорил он. – Сам пойдёшь в побег.
- Кто? – не понял сразу Полковник.
- Вот его возьмёшь в помощники – фыркнул пальцем в одного из охранников.
Тот побелел враз, побледнел, но не сказал ни слова. Вышколен. Дисциплину знает.
- Нет, я не пойду, я что шестёрка – вскочил Полковник. – Чего издеваться то?
- Пойдешь, как миленький, бегом побежишь.
- Скоро таять начнет и куда я по болоту, не пройду, сгину в трясине.
- Скатертью дорога.
Без толку спорить, там, где деньги, где металл вонючий, там разум умолкает. Грубая сила диктует условия, нажива, и не поддаётся разуму.
- А консерв – цеплялся за соломинку зек. – Без жратвы как?
- Консерв? – заново задумался главный. – Есть у нас по ходу заимка с пропитанием, откусишь самую малость, не для тебя положено.
- Когда идти? – смирился гонец.
- Пять дней на сборы, в воскресенье отвяжешься, две недели хромать до железки, по проталинам будешь в Москве, там прикажу ждать.
- Кто?
- Не твоего ума дело – недовольно повёл бровью Андрей Митрич.
- Со своими осведомителями мне надо повидаться, плохо стали шевелиться, расхлябленность. Жируют.
- Учи!
Зазвонил мобильный, охранник выхватил его из кармана, сказал приглушённо в раскладушку:
- Алло.
Кивнул согласно головой и передал трубку хозяину. Тот слушал недолго, не меняя выражения глаз. Странные люди, которые думают что в зоне ничего нельзя. Всё можно, даже и мобильный телефон. Только смотря кому и за сколько. Чем больше прикатишь администрации, тем больше льгот. Всё взаимосвязано.
- Расходимся, дежурный по зоне в наш барак намылился. Завтра в сумерки, ко мне на инструктаж – кивнул посыльным, - и без закидонов.
- Будет сделано.
…И замолчала в напряжении зона, как живая ведь, всё понимает. Кто, зачем и для чего сюда явился, на сколько и освободится ли. Судьбы человеческие здесь ломаются, здесь не склеивается удача, и здесь звереют люди. Теряют человеческое состояние и уже потом, на свободе, никто не сможет восстановить прежнее. И опять они убивают, воруют, насилуют. И опять сюда, на остервенение. Это звери. А некоторых опускают ниже некуда, красят им лица, оберегают. Те входят во вкус, позволяют себе покуражиться, отказать нетерпеливым. Но проигрывают их в карты, дарят на день рождения, отдают за долги.
Вот ведь какой конвейер (не берём во внимание людей с червоточинкой, предрасположенных). Совершает человек преступление, попадает в зону, звереет (теряет человеческий облик), освобождается. Неделю пьянствует напропалую, и назад. Ну не все, не все! Скажем так почти все. Процентов восемьдесят пять. Их же надо обществу восполнить, а кто? Те, которые в метро и по скверам пиво пьют? Или которые наркотиками балуются (не говоря о тех, что ширяются). Или те, которые с первого класса переспали со всеми одноклассниками. Или те, что делают аборт в старшей группе детского сада.
Вот и получается, что не восстанавливается наше общество. И через какое то не самое длинное время, превратимся мы все в нехорошие бяки и будем с завистью смотреть по сторонам, за кордоны. А они нас под зад коленом, коленом под зад, под зад.
Уф! Какую я чернуху написал. Самому страшно. Выходит не оптимист…
Назавтра Полковник, осунувшийся и тоскливый, едва стемнело, покарябался ногтями в каптерку, где сидел каптёрщиком, Сам. На столе стояла бутылка водки, два стаканчика, огурцы.
- Давай мы с тобой, солдатик, пригубим – вместо приветствия сказал хозяин.
- Можно.
- Нужно. Для лучшего осмысливания. Разливай.
Полковник дрожащей рукой наполнил посудины.
- Ну, давай за то, что б пошёл ты, нашёл и не вернулся! Аминь!
Чокнулись и выпили, захрустели огурцами.
- Значит так – начал некоронованный король зоны, - пойдёшь после завтра, затемно, на свиданку. Да не встревай ты, вечно не дослушаешь.
Гость безнадежно махнул рукой и отвернулся к окну.
- Со свидания не вернёшься, на следующий день, в заимке встретишься с помощником, он уже там должен быть. Если не доберётся, пойдёшь один. Провианта много не бери, всё равно не донесёшь. По пути будет деревенька, там накормят, и спать уложат. Карту сейчас принесут, посмотришь, и уничтожим. Да, лыжи тоже в заимке.
- Догонят – не выдержал инструктируемый.
- Твоё дело дойти, а моё погоню не допустить. Наливай пока.
Руки у Полковника почти не дрожали.
- И как её беспартийные пьют – занюхал рукавом хозяин. – Закурим, пожалуй.
В дверь условно стукнули.
- А вот и карта.
- Принёс, Андрей Митрич – вошёл некто.
- Давай ему – показал на гонца, Сам – изучать будет. Стратег.
Когда экстремальные обстоятельства нападают бессовестно на мозг, тот собирается в один едино – целый, пусть и серенький, кулак. Увеличиваются неумеренно функции и тогда он (мозг) может всё. Запоминает, классифицирует, выбирает. Не создано Богом равного, чтоб стояло с ним в одном ряду. Видно мало было ему (Богу) семи дней. А, скорее всего специально.
Через пару минут Полковник был готов:
- Можете уничтожать.
- Точно?
- Точней не бывает.
- Ну, смотри. Там в тайге подсказчиков не будет.
Огонек зажигалки аккуратно полизал угол карты, та помедлила секунду и вдруг, словно опомнившись, зашлась красным пламенем. Сжечь лист бумаги, дело нескольких секунд.
- Ну вот, тайгу пройдёшь, в поезд первый, попавшийся, не швыряйся, подожди, дам тебе наколочку.
- Давай.
- Налей сначала.
- Что - то ты Митрич зачастил – осмелел Полковник.
- Цыц! – цыкнул хозяин. – Козявки заговорили. Выпить нам никто не запрещает.
- Замётано.
- Хорошая водочка – крякнул Андрей Митрич. – Иди ближе.
Зашептал в ухо, дыша перегаром и остро поглядывая по сторонам, хотя в помещении никого не было. Бережёного Бог бережёт.
- Не сорвётся?
- Ты меня разозлишь, дерьмо собачье.
- В Москву приеду, там куда? – пьянел посыльной.
- Там встретят, не бери в голову, бери в рот – веселел и хозяин. - По их следам иди, да нюхай, нюхай! Чем больше нанюхаешь, тем лучше для тебя. Не отморозь только нюхалку. А вот уж если найдёшь, да найдёшь целиком, да всё у них в порядке, тогда приз.
- Вот это по делу.
- А если нет, то поставь себе толстую свечку за упокой, да что б смерть лёгкая, да чтоб быстро. И что б земля тебе пухом, и память вечная.
- Тьфу – сплюнул инструктируемый.
- Там в Москве дадут тебе координаты схорона и место где твои гонцы отсиживаются, ждут посыльного.
- Они что не знают?
- Интересный вопрос, ты же отправлял.
- Я думал, им в Москве дадут адрес.
- А вот это шиш, так задумано, что их новый связной проводит, и лучше, если бы они после этого вовсе исчезли, куда
то.
- За что?
- Ты, Полковник, не прикидывайся, никто тебе не верит, грубо играешь. Иди, устал я с тобой. Встретимся, когда ни будь. Не встретимся, тоже беда не велика.
Дремала зона, малюсенький кусочек жизни среди седой тайги. Шли куда то, проваливаясь по грудь в снег, дикие звери. Дикие? Других здесь не было. На самых излётах вековых деревьев, болтались в своей набившей оскомину загадочности, бесчисленные планеты, звёзды и звёздочки. Ни с одной не слали на Землю сообщений. Так просто, для украшения, что ли вы? Такие огромные, разноцветные. Одного материала, сколько ушло на ваше создание, нормо-часов наработано, трудодней. И что б пустые были!? Или для отвода глаз столько много настрогано. А на одной только, на самой секретной и удобной, расположился ОН. Тот, которого мы все узнаем и никогда не видели.
Ночью страшно в тайге, страшно и холодно. Завывает ветер, волшебным голосом, гонит по земле звуки, шорохи и одиночество:
- Уу – у – ууу…у…
И опешит столбом шальной путник, с длинным ружьём за спиной. Прижмется к его ноге повидавшая много на своём веку, сибирская собака. Встанет дыбом шерсть на холке, опадут от выдоха бока. Перекрестит грудь часовой на вышке, прижмет к груди промёрзший автомат:
- Свят, свят, свят.
Тайга.
Без конца и края, упаси Бог, один на один с нею схватиться. Поначалу будто как завлекает, поддаётся, человек он слаб, верит в поддавки. А она безжалостна, холодна и неспешна. Потом усиливает хватку, перебивает дыхание. Берегись. Не расслабляйся ни на минуту, ни на миг. Сцепи челюсти, прикусив до крови нежные губы. И вали её на спину, ставь подножку, ставь! Не стони, рви жилы. Только так.
А по земле:
- Ууу – ууу…
Ветер вперемежку с голодным зверьём. И не ведаем мы где та планета.
***
Двое вышли из метро под самый вечер, когда по городу уже расцветали тусклые фонари. Куцые шапки и пальтишечьки, заплывшие синим глаза и «силиконовые» губы.
- Занесла нас нелёгкая – сказал один.
- Ещё легко отделались.
- Я их по одиночке переловлю, на куски резать буду, в котлеты прокручу – остервенел начавший разговор. – Все зубы покрошили, рёбра пересчитали. – Ооо – заскрежетал остатками. – Ногу сломали, козлы!
Любопытная девчушка оглянулась на них с интересом и любопытством. Уж очень неблаговидны, но ещё не бомжи. Только приближаются к этому классу, который становится всё более многочисленным.
- Чего смотришь? – окрысился и второй, - родственников встретила.
Та боком – боком убыстрила шаг, проблем ненужных не хотелось. Вскоре вильнула за угол дома красным шарфом и не очень довольная собой исчезла во всё более сгущавшихся над городом сумерках.
- Ходят тут, свиристелки, на зону их, простыни стелить, спину тереть.
- Нахера они там нужны?
- Ты, Ляма, всегда чудной был, что тебе бабы без надобности? Евнух что ли?
- Ну почему не надо? В охоточку хорошо животами потереться, ты же Бутерброд сам больше по петухам охоч, чем по бабам.
- Одно другому не мешает – улыбнулся губищами тот, жалко улыбнулся.
- Залечь нам надо дня на два – три, куда в таком виде – повернул торс к попутчику Ляма.
- Оно конечно, только где.
- Нас же ждут.
- Тебя, Лямка, напихивали, а я не ухом, не рылом – шепельнул Бутерброд.
- Придётся машину брать, в метро, думаю, не пустят таких смазливых.
Бутерброд не задумываясь засемофорил поднятой рукой, и не успели пару секунд упасть в корзину времени, как возле них завизжал юзом, желтый автомобиль.
- В Капотню свези, шеф – рухнул на сиденье Ляма. – Только на Казанский завернём, вещи притюрим.
- Кто это вас так любил то сильно? – спросил с улыбочкой таксист.
- Нашлись такие, за надо бьют, за не надо бьют, просто так бьют – ударился в философию Бутерброд.
Тронулись с места в карьер. Ложился спать распластанный по асфальту город. Вдоль улицы стояли навытяжку хмурые дома. И когда проскакивали за окошком, будто пробегая назад, то пытались подмигнуть гаснувшими створками. А другие окна ещё горели, любуясь собой в мокром месиве дороги.
Казанский вокзал выплыл из за угла, совсем неожиданно, красивым фасадом. Напротив, через площадь, стояли охраняемые им Ленинградский и Ярославский. Так и тусовались компанией.
Ляма ушёл один. Медленно тянулось беспощадное время. На башнях вокзалов секунд и минут было одинаково. Часов, естественно, тоже. Надо же. Даже интересно. Под часиками, переминаясь с ноги на ногу, скучали проститутки. Ждали заработка. В толпе шныряли, взад – вперёд, мелкие воришки. Чего теперь украдёшь, не то, что раньше. Какую нибудь бабку деревенскую почистишь, добыча. Теперь они дома сидят, денег на билеты нету.
Сделали стрелки полный оборот по циферблату, а его всё не было. На второй круг пошли, когда появился. За плечом тяжело провис парусиновый мешок. Килограммов, я думаю, на тридцать. И в руке ещё пакет, целлофановый.
- Не ждали? – пошутил, протискиваясь в салон.
- Чего долго?
- Лучше долго, чем быстро, но слепых. Трогай, кучер.
- С удовольствием – покосился на мешок водила. – Картошку возим?
- А ты что, любопытный – потрепал его по плечу Бутерброд. – Заткни глотку, пока мы не возмутились.
- Не нервничай, всё нормально – успокоил Ляма.
Ехали по грязно – снежной Москве без удовольствия. То чайник какой приблудится в поток, то чайница (правил не знает, права купила, думает всё можно, про поворотники не ведает, губы надуты), то бандюга на внедорожнике. Лёд волдырями по всей ширине трассы. Подвески:
- Бук – бук, бук – бук.
Прохожие под колёса лезут, темно же, фонари горят, а свету нет. Где зебра перехода? Варвары мы варвары, обезьяны лохматые.
А в Капотне светло, факел, аж в самое небо, коптит – потрескивает. Мама дорогая! Запах бодрящий, глаза только пощипывает. Спальный район, уснёшь и не проснёшься. Экология. Птичий рынок тут. Попугаи кашляют, канарейки посерели. Не поют своих весёлых песен.
Сюда вот приехали наши герои. Можно, конечно, авторской волей отправить их в другой район, но куда? В Серебряный бор хочу! А радиация. Ладно. Нормально всё. Как моя супруга (достойная женщина) говорит:
- О душе надо думать, а не о материальных вещах.
Только душе хуже в Капотне, чем в Мещёре. Там лоси, чистый воздух, бурелом, а тут киргизы по сорок человек в одной квартире. Значит скоро и нам, не заметив изменений, предстоит преобразоваться в азиатов.
А душе всё равно ли, жить в какой оболочке?
- Приехали – объявил водила, притормозив на перекрёстке. Вроде тут.
- Да, дом номер наш – вгляделся в лобовое стекло Ляма.
Во дворе бренчала гитара, и хриплый голос пел:
- Ядовит он очень ведь,
- очень ведь, ведь
- Но стоит у леса очередь,
- очередь, редь…
- Во двор рули.
- Как скажешь – пожал бровями таксист. – С вас три стольника.
- А по рогам? – опять буробил Бутерброд.
- Не понял - искренне удивился тот.
- Сейчас поймёшь – закряхтел, вылезая из машины Ляма.
- Ну, раз так, ребята, я ничего, не в претензии – рванул шарф извозчик.
- Ага!
И едва дождавшись, как выбрались из авто оба, придавил газ, и, визжа тормозами, чуть не взлетел вертолетом, в самое пекло факела.
…- очередь, редь…
- Тут домофон.
- Подождём, кто - то выйдет.
Дверь будто поняв, скрипнула доводчиком и из открывшегося зева подъезда выпорхнула девушка.
- А семнадцатая квартира здесь?
- Куда ей деться – вопросом на вопрос ответила жительница Капотни.
- Пардон.
- И вы не хворайте.
И вот он квадрат дерматина, белый номер, почему - то прикрученный вверх ногами. Дырявый коврик у порога. Звонок по правой стороне.
Долго не открывали. Видно разглядывали из темноты квартиры.
- Сенька, а где пакет целлофановый – взревел Ляма.
- У тебя – откликнулся напарник.
- В такси забыли!!!
- О – ооо!
- Я его ведь в руках постоянно держал – густо покраснел Ляма.
- Много там.
- Доллары.
- Он поэтому и рванул как угорелый – взмахнул руками Бутерброд.
- Ловкий. Не вернёт.
- Да ты что? Тем более мы его так пугали.
Дверь приоткрылась. В узкую лазеечку видно было заспанное лицо, ещё одной жительницы Капотни. Увидев чужих сократила просвет меж полотном двери и дверной коробкой.
- Чего надо?
- От Андрея Митрича, ваучер – сказал условное слово Ляма.
Помахала глазами по углам лестничной клетки и успокоилась совсем. Кроме этих двух никого рядом с квартирой не было. Но вдруг горласто завизжал на улице голос клаксона.
- Вернулся!!! – аж подпрыгнул из ботинок Бутерброд.
- Не может быть – не поверил Ляма. – Так не бывает. Сиди здесь, я проверю.
Ломанул вдоль лестницы вниз, даром, что всё тело болело и разваливалось на куски после «дружеской встречи» с милицией метрополитена, да лупил по спине мешок с немалой ношей. Благо не высоко, всего то пятый этаж, восемь пролётов, семьдесят две ступени. Вылетел из подъезда, а тут такси.
- Пакет то ты забыл – увидел его таксист. – Уже далеко укатил, смотрю, лежит. Кроме вас некому, первые пассажиры, да ещё приметные такие.
- Это вот тебе спасибо – распахнул руки Ляма.
- Не за что.
- Смотрел во внутрь?
- Ты меня с кем - то путаешь, командир, честнее человека нет среди таксистов.
- На, на водочку – достал владелец пакета из кармана две мятые сотни.
- Благодарю, сэр – не ломаясь, протянул руку водитель авто с шашечками.
Бывают всё ж чудеса в жизни. Кто мог подумать, что обычный московский водила притаранит пассажиру – лоху аппетитный с виду пакет. Даже не чудо, чудо в квадрате, а вернее в кубе.
- Возвратил!? – обрадовался Бутерброд.
- А то – воспрял напарник.
- Заходите, в конце то концов, холодно – забузила дремлющая хозяйка.
- Не трынди, подруга, ещё выгонять будешь.
- Чо мне вас выгонять то? – пожала плечами та. – Поди, с мужиками хорошо.
- Нас же двое.
- А у меня подруги, одной неуютно.
Совсем махонькая квартирка куталась изнутри мягким полумраком от горевших по стене матовых бра, отражавшихся в приличной величины зеркале. Ласковый ворс ковра приятно глушил звуки шагов.
- Куда прёшь обутый – заругалась на Бутерброда, вышедшая из кухни третья жительница спального района, столицы нашей Родины, города героя Москвы.
Зазвонил звонок, и Ляма охнув от боли, опустил заплечный мешок на пол, задвинув его ногой за дверь. Туда же пнул целлофан пакета.
- Кто?
- Не робей, мужичонка, это наша третья.
А вошла та, что встречалась уже, и которая отвечала про семнадцатую квартиру.
- Ба, те же действующие лица.
Чуть позже, ночью, подруги профессионально и беспрекословно обработали, отработали и услужили побитым гонцам. Менялись пары и комбинации, позы и способы и резиновые изделия. Скрипели диваны, мялись простыни, а под потолком гулял стон:
- А – ааа…
Мужики от боли в ранах, девицы от наслаждения. Одна была в зрителях, курила сигарету, пока не было ей партнёра, и когда зверела, насмотревшись, бросалась в кучу и отбивала себе самца, а в партер зрительного зала садилась другая, потягивая фильтр сигареты.
К утру застучали в батарею соседи:
- Звяк, звяк…
- Ну, всё – прохрипела Элла (та, которая про семнадцатую рассказывала). – Смазка кончилась.
- Нет не всё – закапризничала Юля, для которой, казалось, пресыщения не могло наступить. – Ещё, ещё!
- Я как все – махнула пальчиками Светка.
- Звяк, звяк…
- Перекур, с дремотой – подвёл итог дискуссии Ляма, - можно копыта отбросить с непривычки.
- Милицию могут вызвать – потрогал глаз и губы Бутерброд.
- Да ладно вам, здесь народ привычный, не впервой – пошла одеваться Светка. – Да и платим мы им.
- Фирма – усмехнулись мужики.
- Не нравится, идите дальше, мы им можно сказать самое дорогое отдаём, а они лыбятся – пошла в атаку Элла. – Весёлые какие.
- Никуда не пойдём, здесь нам велено ждать – миролюбиво произнёс Ляма.
- И сколько?
- Как масть пойдёт.
- Так всех клиентов распугаете.
- Мало в Москве других? – взял слово Бутерброд. – Успевай подмываться, да резину подкупать.
На том и замолчали. Оделись, умылись, сели чай пить. В холодильнике кое - что имелось из колбасы, сыра, масла. Чай хорошо снимает усталость, тонизирует. Не даром его древние придумали, а мы ароматизировали ещё, и другие улучшения провели. В пакетики расфасовали, на ниточку привесили. Хочешь с сахаром, хочешь без, горячий, холодный, Nestea. Вот ещё чудо из чудес. Извращение, какое то.
- Хорошо! – отвалился Бутерброд.
- Спать хочу – взвизгнула Юля.
- Я с тобой – занял место Ляма.
- Тогда моё тело между Эллой и Светкой – подытожил Бутерброд.
- Согласны – захлопали в ладони те.
Сон благородное дело. Спишь себе, посапываешь. Хочешь
всхрапнёшь от безделья, макушку почешешь. А хочешь на другой бок перевернёшься. Отдыхает голова, плечи, руки. Ноги тоже отдыхают, вместе с пятками. Спишь, а тебе сны снятся, совершенно бесплатно. Проснёшься и не сразу поймёшь, где ты? что ты? как ты? Потом придёшь в себя, соорентируешься, но назад уж не вернёшься. Глаза крепче закрываешь, причмокиваешь сладко. Хорошо спать.
Эти спали, а в тайге, похожие на Деда мороза и новогоднего американского визави, плыли по снегу Полковник и его попутчик, подспудно знавший о своей принадлежности к тушёнке. А над ними плыли в проплешинах деревьев, шестимесячной завивки облака.
Проснулись к программе «Время».
- Чёй то у нас всё болит – за всех объявила Светка.
- Тогда будем хань жрать – решили гости. – Струсите до магазина, пока нас не забрали.
- Неплохо бы рваненьких поиметь – хитрила Юля.
- А вам на наше обслуживание не прислали?
- Так истратили уже!
- Давай, давай, не шустри, умница – непреклонно посмотрел Ляма. – Бог подаст.
Так пошли дни. Утро, день, вечер, ночь (о – ох), утро. По кругу. Один круг, другой, третий. За окном светло, темно, сумеречно. Кап, кап. Четвёртый, пятый, шестой. Авария на дороге, слышно сквозь стекло. Бамц. Пешеходы по тротуару перемещаются. В магазин, из магазина, в кино, из кина. Настроение хорошее, плохое, так себе. Седьмой, восьмой. Безучастные люди в общественном транспорте. Развалили страну своим безучастием. Откройте глаза, вздохните, Ура! Не дремать! Девятый. Самолёт набирает высоту, а другой снижается, дрожит дом. Домодедово же рядом. Дребезжат фужеры, дзинь, дзинь. Десятый, одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый. Надоели друг другу как горькие редьки. Пить неохота, женщин неохота, на мужиков тошнит.
- Ну когда?
Четырнадцатый, пятнадцатый…
На шестнадцатый, рано утром, звонок в дверь.
- Кто? – спросила с надеждой Светка.
- Ваучер Ваучерович – ответил голос Полковника.
Светка от нетерпения даже халат не запахнула, как была с голым животом (и еже с ним), настежь раскрыла дверь.
- Вы один?
- Как перст. Второго звери задрали в тайге.
- Ой! – испугалась она. – А уж мы ждём, ждём, все глаза повыглядывали.
- Я спешил. Кто дома?
- Спят. Гонцы ваши, с мешком и пакетом.
В квартире устоялся запах пота, ликёра и сигарет. Шумела вода в стояке, по потолку, тяжело ступая, бродил сосед. На кухне, в раковине, грудилась немытая посуда. В вытяжке бормотал сквозняк, беседуя видимо с домовым.
- Подъём, орлы – недолго думая, гаркнул Полковник.
- Здравия желаем – вышел Ляма. – Прибыли наконец?
- Пойдём, прогуляемся по улице – не удостоил того ответом старший.
- Хозяин барин.
Одеться быстро – дело чести. Вот уже не прошло и пары минут, а готов к променаду. Пальтишечко на плечи, шапчонку на голову.
- Вы чего тут осели, не идёте дальше? Хозяин сказал – двинули. Я сюда случайно заскочил, по интуиции.
- Мы рады бы, а куда? Адрес не дают. Сказали здесь сидеть.
- Кто сказал?
- В первый день приезжал один, весь прыщавый.
Смутные догадки пробежали друг за другом в голове Полковника. Светиться он высоко будет, увидит того, кого видеть не положено. Значит, сам Андрей Митрич, только сюда дорогу промостил. А увидит он того высокого, сообщит следующий адрес гонцам, и после того, ему…крышка. Медный таз. Проговорился хозяин. Хотя считал верно.
- Значит, делаем так, я еду за координатами, а вы ждать и собираться. По вечерку дальше двинете. Пошёл домой – закончил Полковник.
Разошлись в разные стороны, Ляма в подъезд, а старший командный состав машину ловить на дороге.
«Тогда я дальше не пойду, раз уж здесь координаты передам» - думал, трясясь в машине по ухабам проспектов. – «Далековато. Они подумают, я ушёл, с гонцами».
Тот, который на самом верху, не желает, что б знали его. Так и я не буду разоблачать. А вы, мой уважаемый читатель, не обессудьте, да и зачем вам. Меньше знаешь, лучше спишь. Лучше спишь, здоровье крепче. Здоровье крепче, живешь дольше. А раз спишь, так ничего и не знаешь. Выходит, что ничего не знаешь, так дольше живёшь.
Собрались все вместе после обеда. Вначале Полковник позвал Ляму в дальнюю комнату, приказал никому не мешать, минут сорок секретничали. После сели за стол, на посошок выпить.
- Давайте, девчонки, за ваше здоровье – поднял тост Полковник. – Уйдут сегодня ребятишки, а я завтра.
- Счастливого пути, мальчики – за всех выразилась Юля.
- Спасибо за жратву – откликнулся Бутерброд.
- И за чесалово – добавил Ляма.
- Ура – а – а!!!
- Помолчим на дорожку…
…Вышли из электрички, на подмосковном полустанке, уже в ночь, в густоту темени. Мешок у Бутерброда, пакет у Лямы. Под крышей загона для пассажиров, качался из стороны в сторону, один – единственный фонарь. Пятно света металось по заснеженному бетонному перекрытию, словно загнанный заяц.
Метель.
Электропоезд закрыл двери и взлохматив за собой столб снега нырнул в просеку и исчез, испарился. Остался на этом белом свете фонарь, пустая платформа с горевшим окошком билетной кассы, и два бывших зека, в глубине души презиравшие эту нескладную жизнь. Где - то там, за железом рельсов, притаился посёлок, теперь не видимый сквозь тьму, мороз и метель.
Метель.
- И в какую сторону идти – уткнул нос в пальтишечко Бутерброд.
- Сейчас узнаем.
Метель рвала высоковольтные провода над путями, выла нечеловеческим голосом. У кого узнать? Все по домам засели, водку пьют, засыпают. Даже собак не слышно, видно хорошие тут хозяева. Через десять минут постучали в окошко крайнего дома. Приоткрылась форточка:
- Чево надо?
- До Стремякина нам.
- За платформой направо, там дорога – объяснили из глубины дома.
- Далеко? – крикнул Ляма.
- Километров двадцать.
- Ого!
- Идём, Мирон, - подал руку Бутерброд.
Метель буйствовала.
Метель.
***
А в дверь квартиры в Капотне позвонили. Полковник, разгорячённый Светкой и водочкой, открыл не задумываясь. На пороге стоял мужик, с мордой густо прыщавой. Подставил ногу под полотно створки и сунул правую руку за отворот дублёнки. Рот полковника от неожиданности приоткрылся, а глаза стали, в миг, грустными.
***
Тихо.
- Тук, тук, тук – стучит дятел.
Напугал Веру, та и так вся мокрая, и внутри и снаружи, этот ещё. Оглянулась на свой дом, вроде никого не видно, присела мигом и закинула на голову подол халата вместе с шубейкой. Зажурчала желтоватой влагой. Растопился снег ровным кругом, с зазубренными краями. Приладила на место одежду, прихватила в ладони снежинок охапку, помыла руки. Устало вздохнула и дернула за тряпку под сугробом.
- Тук, тук, тук.
Разогнулась она от негодования, а в кулаке не тряпка совсем, а даже шапка куцая. Холодная. А по белой подстилке снега волосы растрепались. Инеем покрылись и оттого почти незаметны. И рука скрюченная, тоже белая.
- Миша – а – а! – растянула рот в крике Вера, и ещё раз в ужасе. - А – а – а!
Лес подхватил:
- Ааа – х!
- Боже упаси, Боже упаси, Боже упаси – судорожно закрестилась она, - прости меня грешную.
- Тук – звякнуло из чащи.
- Мишка! Ты где!!!
Услышала, наконец, как бабахнула, закрываясь, входная дверь ихнего дома. Краем испуганного глаза увидела скакнувшего с крыльца мужа. Поскользнулся, упал. Взвился вверх Харитон. Михаил щёлкнул магазином цепи (единичный случай) и свободная, как ветер, собака всё сметая на своём пути, ринулась на помощь хозяйке. За ней хозяин в футболке с короткими рукавами (когда успел переодеться?), хорошо ещё не босиком. Смог валенки натянуть.
Харитон выиграл забег и первым делом завалил в хрустящие звездинки снега Веру, а потом уже взялся шершавым языком лизать её горевшие пламенем щёки, урча от верности и преданности.
- Ну, пошёл – отогнала его она, - не до тебя. Смотри вон там.
И он как человек понял всё. Отпрыгнул в сторону и нахохлив шерсть по спине, зарычал зверским рыком, оголив в ярости желтые клыки.
- А – ррр!
Тот под сугробом не шевелился. Это ещё хуже не понравилось собаке, и теперь она разинув пасть, по которой бежала боевая слюна, схватила неизвестного за ботинки без шнурков.
- Харитон, фу! – крикнул подоспевший муж.
- Назад! – ожила Вера.
Четвероногий друг с большим сожалением выпустил по праву ему принадлежащую добычу и с укором посмотрел на них.
- Ни хрена себе – сразу всё понял Михаил.
- Я боюсь – дрожал голос жены.
- Говорил не ходи, любопытная очень, теперь по милициям затаскают.
Один раз только в своей жизни сильнее пугалась Вера. Тогда ещё Пятакова. Купались с родителями в выходной, в озере, на бывшем карьере. Озерцо то с пригоршню, и то не до краёв залитое водой. А Верочка маленькая совсем, пошла к серединке, да поскользнулась. Глаза открыла, солнце сквозь воду рябое и зеленое. Как закричит… Опомнилась под деревом. Вытащили родители, благо не спали – дремали.
А Харитон уж рыл лапами вокруг находящегося в сугробе человека. Тот сидел, прислонившись к стволу сосны. Спрятал голову за пазуху пальтишечка, руки засунул в рукава. Михаил скинул ему снег с плечей, потом с боков и, наконец, с коленей. Приладил ладонь тому на запястье. Пульса не было. Ледяной холод неживого схватил ужасом и отпустил только тогда, когда живой выпустил пришедшего из метели, не обнаружив биения сердца.
Тявкнул Харитон:
- Гав, гав.
- Ну что ты то ещё – разозлился хозяин.
А пёс умными глазами повёл в сторону, метра на два влево. Там ещё один холмик, поменьше размером. Михаил ковырнул с разбегу - мешок заплечный.
- Не трогай – взмолилась жена.
- Тяжёлый – сообщил заинтересованно.
- Ты весь раздетый, заболеешь ещё – женщина она во всех ситуациях женщина, заботится.
- Да подожди ты, тут килограммов тридцать.
- Хоть мой платок приладь на плечи.
Муж её не слышал, срывая ногти, развязывал ношу. Узлы затянуты тем ещё секретом. Даром что в футболочке, а вспрел. Харитон вцепился в угол.
- Убери собаку.
Наконец не столько развязал, сколько порвал завязки и запустил пальцы внутрь. Добыл оттуда мешочек, с кисет размером, туго набитый. Теперь быстрее развязалось. Высыпал на ладонь жёлтые горошины.
- Что это? – уже почти догадалась Вера.
- Думаю самородки – прошептал, оглядываясь по сторонам, Михаил.
- Ско - олько – о – о – искренне удивилась жена.
- Немало.
С дерева вдруг совершенно неожиданно и бесшумно упал вниз шмат снега. Упал прямо на замерзшего, да так, что тот нехотя свалился боком на снежную целину. Недолго думая, подкосила ноги Вера, чуть увидев произошедшее. Михаил сыпанул обратно золотого тельца, завязал кисет. Только шагнул к Вере, а та уже открыла глаза.
- Как это он?
- С сосны свалилось снежочку, а ты в обморочь задумала, чудес то не бывает – помолчал судорожно задумавшись. – Значит так, я беру мешок, несу домой, а ты беги в Совет, звони участковому. Телефон помнишь?
- Да.
- Про находку, никому ни слова. Ни детям, ни участковому, ни следователю, ни соседям. Ни самому Господу Богу.
- Давай, Миша, сдадим его, от греха подальше – попробовала убедить мужа Вера.
- Не перечь, я правильно делаю.
- Ой!
- Потопчите с собакой на том месте, где мешок лежал, да оставь её здесь, меня она не слушает – продолжал распоряжаться Звездов.
Супруга как истинная жена не перечила более. Не глядя на замороженного, добросовестно уничтожила следы пребывания тут золотоносного мешка.
- Харитон, сторожить! – дала команду кобелю.
Тот вытянулся во фрунт, горя от радости за оказанное ему
доверие, даром что под козырёк не взял. Махал ожесточённо хвостом, словно говоря:
- Можете быть спокойны, Харитон не подведёт.
Неосознанные поступки часто и непреднамеренно совершает самое слабое существо на свете – человек. Ему бы поднапрячься, думать головой, а не сердцем. Вот зачем Звездовым столько золота, к тому же явно неправедно заработанного. Чаще всего наказывается за это провинившийся, но надеется закусив удило, верит. Не берите, не надо! Бросьте вон! Бегите прочь! Слаб человек, нет противоядия от соблазна, слаб.
И тянется проклятие за родом, поколения многие расхлёбывают, никак не расхлебают. Становится поперёк горла ошибка то и душит грудь. Съел на напёрсток, а проблем бочка. Отсюда и пословица – предупреждение. Куда там, авось пронесёт.
Не пронесёт! Проверено.
Вот и взял Михаил мешок тот, недоверчиво оглядел окрестности и место находки, не потерять бы какой оплошности. Вроде всё нормально: мешок за плечами, следы затоптаны, замёрзший на боку лежит, собака около него, уши торчком.
- Эх, Миша, Миша – вздохнула Вера.
- Не тоскуй – одернул её он. – Хоть поживём как люди, детям ни в чём не отказывая.
- Неси уж, пока никто не увидел, замёрз ведь, поди, голышом на морозе.
- Сама кричала, как резаная.
- Закричишь от ужаса такого, я за тряпку дёрнула, а вылез он – показала на мёртвого Вера.
- Ну, беги, беги, звони – теперь уже Михаил заторопил жену.
Назад сподручнее, уже почти тропинку проторили. Вера впереди, за ней муж с ношей. Перед самым забором разошлись в разные стороны. Она в Сельский совет, он в калитку, до дома. Тщательно набросил щеколду, ещё раз выглянул через верх на улицу. Никого. Направился в сарай и там, не включая света, сел
на табурет.
- Заживём – сказал в полумрак.
Встал, раскрыл огромный ларь с зерном, взял деревянную лопату и долго, до пота отгребал куриную еду из одного из углов. Завернул мешок в брезент и положил его на самое дно. Начал работу заново, но засыпать то легче и быстрее. Отошёл к стене и включил свет. Огляделся.
- Порядок.
Выключил свет и вышел на улицу. День меж тем заваливался к после обеда. В окно, приплюснув носы к стеклу и хохоча, смотрели дети. Он помахал им в ответ, и вдруг почувствовав холод, заспешил в сени.
- Пап, ты чего в одной футболочке по улице шастаешь? – спросил сын, как только Михаил уставшими ногами переступил порог горницы.
- В сарай сходил, Игорёк – как можно беспечнее ответил тот.
- А что в сарае делал? – тут как тут Иринка.
- Мышатам хвосты крутил.
- Хвосты – ы – ы.
Промелькнула за окном жена.
- Мама, мама! – увидела её дочь.
Вера вошла разрумяненная и озабоченная. Глянула на супруга и ушла вешать одежду на вешалку.
- Ну что?
- Сейчас приедут.
- Вы о чём? – поинтересовался Игорь.
- Иди телевизор лучше смотри, после узнаешь – погнал его Михаил.
- Мама, а рисовать сегодня будем – потеребила Веру за рукав дочка.
- Сегодня нет.
- А я краски достала – надула губки художница. – Всегда ты так.
- Не всегда.
- Пообедать успеем? – прервал начавшуюся дискуссию глава дома.
- Если только быстро, думаю, не раньше, чем минут через сорок приедут – ответила хозяйка.
- Тогда разогревай.
Жевалось без аппетита. Хотя супруга старалась к выходному. Лапша, да на курином бульоне, да с кусочками (если эти глыбы называются кусочками) самой курицы. Михаил любил захрустывать всё это солёненькими огурчиками. Котлеты размером с батон хлеба каждая, да с солянкой из квашеной капусты. Да компот из своих засушенных яблок, да сырники.
Иришка крутила пальцем по тарелке:
- А Харитона кормили?
- В угол пойдёшь! – ни с того, ни с сего сорвалась мать. – Убери палец из тарелки.
- Не уберу!
- Что, что?
За окном завопила сирена автомобиля, спасая младшую Звездову от экзекуции.
- Вот они – вздрогнул хозяин и поднявшись из – за стола отправился к вешалке. Надел полушубок, завил вокруг шеи шарф, однако надеть валенки не успел, в дверь постучали.
- Войдите – покраснела Вера.
Кряхтя, в горницу проник ихний участковый, приснопамятный Кирилл Лаврович Брусков. Та ещё громила, лет сорока от роду. Любитель. И сейчас аромат вошёл вместе с ним. Снял шапку, аккуратно повесил на крючок.
- Присесть можно?
- Хоть два раза.
- Обедаете что ли? На сухую?
- Я ж, Лаврович, сам знаешь, не приветствую – покосился на жену Михаил.
- Перекусите с нами Кирилл Лаврович – поняла та. – Наливочка имеется.
- На чём настаивала?
- Да на черноплодке.
Вера, как фокусник, движением рукава, выхватила с полочки глиняный кувшинчик, сувенир из Адлера. Плеснула в гранёный стакан, двинула участковому.
- Ну, побудим – сказал он тост и тут же выпростал жидкость внутрь себя.
- Ещё? – спросила Вера.
- Крепка, зараза – отказался милиционер.
- Для себя делаем.
- Мишка ж не пьёт – хитро прищурился Брусков.
- На хлеб мажу – обиделся хозяин. – Не пьёт только телеграфный столб, потому что у него стаканчики вверх ногами перевёрнуты.
- Тоже верно. Раз так показывай своего жмурика.
- Пошли. Веру брать?
- Не боится?
- Ещё как.
- Сиди, Вера, дома, после объяснительную напишешь – распорядилась хмельная власть. – Мы мужики, мы сами, коли так.
- Папа, а на санках кататься? – выбежала из спальни Иринка.
- Зови Игоря – посоветовал отец. – С тобой завтра на гору пойдём, или в овраг.
- А мы с Игорем.
- С ним только по улице, я в окно буду следить. И не сметь снег кушать – напала на неё мать.
- Пускай одна идёт – забасил из – за шторы сын. – Я ей что конь?
- Видишь, мамочка, не нужный я человек – закапали слёзки из глазок. – Ещё котлета изнутри пахнет.
- Чем?
- Капустой.
На улице становилось сумеречно. Участковый с Михаилом вышли из дома и бодро зашагали в сторону леса. Дорога знакомая, чуть не тропинка протоптана.
Мертвец, так же как и раньше тяжело вдавившись в снег, лежал на боку. Рядом сидел на задних лапах, проклинавший свою собачью жизнь, Харитон.
- Ну и натоптали вы тут – посетовал участковый.
- Верка в обморок грохнулась - оправдывался Звездов. – Я вокруг неё кружил.
- Висяк. Документы, наверное, есть. Поищем – развозило Брускова.
Нырнул рукой под пальтишечко, громко сопя носом, прошёлся по карманам. Вынырнул с листком бумаги.
- Харитон, сгинь отсюда домой – погнал собаку Михаил.
Тот взбрыкнул шерстью, отряхнув с себя приставучих блох, и отошёл на полметра в сторону. Всем видом говоря, что мол не ты меня тут поставил, не тебе и снимать с поста.
- Светофоров С.Ф., освободился из зоны в Мордовии – читал участковый. – Следует в город Грядск.
- Это где?
- В соседней области.
- А – а.
- Ран, вроде нет никаких, сам замёрз, метелища какая выла, что центрифуга – бормотал себе под нос милиционер. – Пошли к тебе, протокол завтра составим.
- А этот?
- Пусть тут лежит, утром прибудет санитарная, заберёт. Если после волков будет что забирать.
- Снегом хоть присыпим – предложил Михаил.
- Обойдётся, у меня в Москве свояк в милиции служит, Лёнька Безликий, рассказывает в столице этих бомжей девать некуда, хоть пруд пруди.
- Человек всё же.
- Сейчас мы этого человека заснимем на всякий случай – достал из сумки «мыльницу» участковый. – Для следствия.
- Что и следствие будет? – исподтишка вздрогнул внутренне Звездов.
- Заведут дело обязательно. Запросы разошлют, свидетелей опросят. Пройдет законное время, тогда прикроют, в архив.
- Свидетелей в район будут вызывать или сюда следователь приедет? – выпытывал нужное Михаил.
- Это кого назначат, вот я люблю на место выехать, народ везде хлебосольный, и накормит, и спать уложит – пустился в рассуждения страж порядка. – Объяснительные напишите с Веркой и пока с вас хватит.
Щёлкнул фотоаппаратом, разливая вокруг вспышку, раз, другой, третий. Сунул в сумку справку об освобождении, потёр руками уши.
- Холодно. Ещё назад ехать.
- Поужинаем у нас, Лаврович, голодному то, что уезжать – пригласил Михаил.
- Ты молодец, не скряжничаешь, вот к Безликому в гости закатишь, так он однажды в день кормит, а уж налить и не заикается.
- Я налью.
- Собирается свояк летом в гости к нам, уж я ему припомню – мечтательно прикрыл глаза протрезвевший милиционер.
- Ха – ха – ха.
Харитон подозрительно посмотрел на них, не осознал ничего и отвернулся с безразличным видом. Заметно морозило, и разомлевшие днём сосны заскрипели корой, поёживаясь.
- Пошли назад – распорядился участковый.
- Пошли. Харитон за мной.
Тот равнодушно покосился на него, не двинувшись с места.
- Во зверь – восхищённо поднял палец представитель власти. – Бери пример.
Когда вернулись к дому, заметно потемнело. По небу высыпали знакомые с детства звёзды. В окнах соседей горел свет. Водитель милицейского авто дремал в салоне, похрапывая под ровно работающий двигатель. На крыльцо вышла Вера, за ней Игорь.
- Вернулись?
- Вер, собака не идёт без тебя – доложил муж. – Позови.
- Харитон, домой! – закричала она в наступивший вечер, и ещё раз повторила. – Домой!
И не успели мужики обмести веником ноги, как вот он, собственной персоной, только уши торчат. Открыл носом калитку и метнулся к будке. Там еда, там косточки куриные, благодать.
- И нас покорми – глянул ей в глаза муж. – Я пожалуй тоже стопку выпью.
Совсем грузный вывалился от них, уж после программы «Время», участковый. Ещё пьяный на три четверти, спрятал в сумку объяснительные. Теперь полный в всклянь, чуть не выбил плечом косяк, заматерился:
- Ах, мать твою в перемять, тесно как.
- Осторожно – поддержал его хозяин.
- Как только следующего жмурика найдёте, вызывайте меня. Разберёмся – поехала крыша у Брускова.
- Обязательно.
- Ну, бывайте.
***
Всю ночь из спальни старших Звездовых доносились отрывки шепота:
- Куда… Спрятал… Кто купит?.. Найдём… Страшно… Заживём… Бандиты… Придут… Посмотрим… Не волнуйся… Перепрячу… Дети узнают… Осторожно… Посадят… Зона… Нет… Всё чисто…
А заполночь со стороны леса раскатился треск лопнувшего от мороза дерева. Как пушечный выстрел (небольшой пушечки).
Потом кровать заскрипела. И ближе к рассвету уже уснули. Чутко уснули. Ещё несколько раз стреляла пушечка. Подвывали голодные волки:
- У – у – ууу…
***
Ночью, в полночь самую, треснул негромко в лесу хрупкий валежник. Несколько раз подряд, потом через какое то время снова. И сгустилась тьма по самой кромке леса, над человеческим телом, которое лежало на боку, подогнув к животу колени. А по стволам стройных как лебеди сосен, пробежала дрожь. Две горящие точки мелькнули там, и там, и там. Ещё две, ещё, ещё. Тьма ощетинилась колючками мороза, заколыхалась под рукой ветерка. Далеко до рассвета, время пришло неопределённое, тайное. Попросыпалась всякая невероятная и запредельная жуть. Закружит теперь хоровод вокруг промёрзшей насквозь плоти, пугать начнёт. И придёт атаман её и скрестит меч со светлыми силами. И упадёт кровь, чья то от удара лезвия, и превратится в лист багряный, по снегу шуршащий. Много этих листьев к рассвету с веток упадёт, покроют белизну ковром алым. Всё ближе к телу горячие угольки, крадутся по темноте, поскуливая. Трещит валежник, падают листья, тьма и полночь. А по небу, подсвеченному из – за горизонта, скользят сгорая без огня, неравнобокие звёзды. И поёт кто – то, что ли под аккомпанемент лязгающих мечей. Тьма, ночь и лежит то, что осталось от человека, на краю самом леса, на излёте. Огоньки красные ближе всё, ближе. Страшно. И только красавица сосна вдруг треснула промороженным стволом. Бах! Бросились врассыпную огоньки восвояси, что бы, через какое то время, на цыпочках вернуться. Ночь, падают алые листья с лиственных деревьев, смешанная полоса, глушь, Россия. …Бах! …и огоньки врассыпную.
***
А утром Михаил заболел. Разгорелся жаром, кашель рвал грудь, взгляд застлал туман. Термометр погнал наполнявшую его ртуть почти до самого верха. Тридцать девять аж. Простыня пропиталась потом, хоть выжимай. А тут ещё Вера печь топит, пламя лижет кирпичи изнутри, и те от заботы такой разогреваются всё сильней и сильней.
- Вер, ну перестань топить – кашляет муж, - кровь внутри закипает.
- Ты посмотри на него, я только затопила, говорила вчера, оденься, оденься, тебе всё игрушки, воспаление поди подхватил.
- Кха, кха, кха… Какое воспаление, так немножечко остыл, чуток – не соглашался Михаил.
- Врач придёт, определит – не слушала его Вера.
- Уже и врача вызвала – возмутился тот. – Лучше скажи: участковый приезжал?
- Ещё нет, ты ж его до предела напичкал вчера.
- А тот так и лежит около леса.
- Куда ж ему деться – взялась за кочергу Вера. – Из больницы должны.
- Воскресенье сегодня, кха, кха, кхааа, кому охота, привези, оформи, кха, патологоанатом опять же, который спирт хлещет государственный, кха, кха, кха – закашлялся главный Звездов.
- Там с самого утра народ как на прогулке, и стар и млад, даже Митрофаныч приходил, задом – передом, упал поди раз тридцать – посмотрела нахмурившись на мужа Вера. – Весь снег перерыли, ищут.
- Кха, кхааа, кха, пусть.
- Га – а - ввв, га – а – ввв – зашелся в приступе ярости, за окном Харитон.
- Но – но не шуми! – взмахнул на него рукавицами, неизвестно откуда появившийся Брусков.
- Приехал, кха, кха.
- Привет хозяевам – громко топая, вошёл в избу, за ним вошёл перегар, без шума вошёл, но сильнопахнущий. – Приехали забирать вашего.
- Пора бы уж, кха, кха – проворчал Михаил.
- Я думала, зимовать оставите – вставила слово и женщина, как же без них, без женщин то.
- Не язви Звездова, скажи лучше, наливочки не осталось? – выразил всё свое нездоровье участковый, сложив для этого в гармошку красное лицо.
- Вер, налей ему – походатайствовал муж.
- Да конечно! Он тебя вон до воспаления лёгких довёл, а ты добряк.
- Мама, а кто такая воспаление лёгких? Зачем дядя Кирилл к ней папу водил? Она плохая что ли? – замолотила вопросами явившаяся к месту развития событий Иришка.
- Игорёк, забери сестру – прикрикнул в сторону детской отец. – Нечего ей тут.
- Есть чего!
- Слушаться отца, быстро – приложилась к маленькой попке мать.
- Иди в куклы играть – крикнул из – за перегородки брат.- Ну их.
- Что ты меня лупишь то? Я тебе неродная, как Снегурочка? Нарожаете детишек, а потом лупите и лупите, всех излупили. Вот расскажу про вас всё.
- Говорила не показывайте ей телевизор, вишь насмотрелась, говорунья – взмыла на мужа супруга, рассердилась.
- Кха, кха.
- Вер, ну не томи – маялся милиционер.
- Снимай шапку, да иди к столу, что ты как алкаш, по - доброму выпьешь, закусишь.
- Спасительница.
- Мне тоже, что ли выпить? – неожиданно изрекла Иришка, поворачивая назад.
Сначала никто ничего не понял, потом Михаил посмотрел на Веру, а та на него, Брусков мотая головой, посмотрел на обоих, после чего только все захохотали:
- Ха – ха – ха, кха, кха, кха, кха, хо – хо – хо.
- Выпей, дочка, кха,кха, составь компанию Кириллу Лавровичу, ха – ха – ха – покраснел лицом отец. – Потом в угол пойдёшь, до вечера.
- До утра! – добавила мать.
- А – а – а – заплакала тут же дочь, потекли по щекам капельки.
Вышел Игорёк, носовым платком вытер ей одновременно и нос, и глаза, и щёки. Потрепал ласково по затылку:
- Говорю идём в куклы играть, а ты взялась родителей злить, как маленькая.
- Я маленькая, маленькая!
- Маленькие не пьют – покачал больной головой участковый. – На лучше конфету, завалялась вот в кармане.
- Спасибо – взяла лакомство Иришка и заторопилась вслед за братом, за перегородку, в детскую.
- А, хорошо пошла – выпил, наконец, милиционер, откусил половину огурца, взялся за хлеб.
- Больше не налью – предупредила Вера, - а то и сегодня не увезёте покойничка.
- Там грузят уже, водитель с сержантом.
- Всё равно хватит.
На улице ожил Харитон. Заметался на цепи, зарычал зло.
- Лаврович, можно ехать уже, затарили – донеслось из - за окна. – Морг закроется.
- Ну ладно, спасибо хозяева, только я не прощаюсь, вечерком зайду – на глазах выздоравливал участковый. – Не обидите?
- Гм.
- Вы и объяснительные не написали.
- Как не написали? – опешил Михаил. – Вчера ещё.
- Потерял? – догадалась Вера.
- История умалчивает об этом случае, а вот помнишь, когда тебе на станции шапку долбанули – разговорился Брусков. – Ты тоже объяснительную не написал.
- Да ну тебя! Кха, кха, кхааа! Чего вспомнил?
(В прошлую зиму, в Крещение самое, морозы ударили крепкие, праздничные. А Михаилу, кровь из носа, надо по делам в областной центр. Неотложные дела то, надо ехать. Ну поехал, до станции добрался без проблем, билет купил в кассе. Присел на скамейку в зале ожидания, до поезда больше часа, глаза прикрыл. Разморило в тепле враз и как на грех в животе заурчало – забурлило. Покормился дома сытно, да переборщил видно. Делать нечего, застегнул тулуп, нахлобучил шапку, да в туалет привокзальный. Хорошая шапка – из ондатры. Ловил сам, друг по блату выделал шкурки, кустарь пошил. Дорого встало, но гордился. Не у всех такие, у кого заяц, у кого лыжная, у кого шиш. Так вот кабинок там нет, сплошной помост, а в нём отверстия. Никого, сам один, расстегнул одёжку, ремень, как полагается уселся посередине. Хорошо. Дверь входная бухнула, краем глаза сфокусировал, что за мужик зашёл. Так себе, с ноготок, метр с кепкой. А напрямую к нему, руку протянул, шапку снял, сунул за пазуху, одел ему свою драную, сказал:
- С…ть и в такой хорошо.
И был таков. Пока штаны натянул, пока ремень застегнул трясущимися от несправедливости руками, пока в дверь выскочил. Никого.)
- Ну, пока. Ждите вечером – наконец встал от стола участковый. – Не поминайте лихом.
- И Вы не хворайте.
Только этот ушёл, тут как тут врач. Чуть не сожрал её Харитон. Прорвалась. Разделась, холодная с улицы, руки помыла, протёрла очки. Больница раньше была большая, со стационаром, родильным домом. Теперь только врач - терапевт, ни тебе койко – мест, ни тебе рожениц.
- Ну что, Миш, добегался в футболочке?
- Кха, кха, ничего Любовь Савельевна, здоровей буду.
- Мужики народ оптимистичный – улыбнулась жена.
- Температуру мерил?
- Утром было тридцать девять почти, а потом не мерил, то дети отвлекают, то участковый, то Харитон.
- Давай лёгкие послушаем – достала стетоскоп она.
Началось:
- Дыши, не дыши, встань, ляжь, язык высунь, всунь на место, глаза закрой, открой, кашляни, не надо, градусник поставь, верни нагретый, горло покажи, рот закрой, скажи «а», не говори.
- Ничего страшного – поставила диагноз. – Чай с малиной и мёдом. Грелку к ногам. Больничный выпишу на неделю, таблеточки попьёшь. Хочешь, уколы пропишу?
- Да нет, ну что Вы!
- Хорошо укольчики то, таблетки пока в кровь попадут, половину качеств по пути растеряют – настаивала врач. – Шприцы купите, Вера сама кольнёт.
- Она кольнёт, кха, кха, кха.
- А то нет! – подала голос жена.
- Ну вот, тогда выписываю, только у нас в аптеке нет препарата, в районе возможно есть.
- Попрошу кого – нашлась Вера, - привезут.
- Кха, кха, кхааа.
- Сильно кашляешь, смотри на улицу не ходи – предупредила Любовь Савельевна.
- Нет.
- Давайте чаю попьём – предложила хозяйка.
- С удовольствием – не отказалась врач, благо время рабочее закончилось.
- Варенье какое любите?
- Вишнёвое.
- У меня этого года есть, немного правда, урожай неудачный – втягивалась в разговор Вера.
И полились слова, обо всём понемногу, но подробно. Любовь Савельевна, она же во многие дома вхожа, все мы болеем. Минута за минутой, второй чайник закипел, стемнело за околицей, когда пахнула инеем открывшаяся входная дверь. Михаил задремал вдоволь накашлявшись.
А это вновь Брусков явился. Харитон и не гавкнул на него, почти свой.
- Привет честному люду и медицине народной!
Наша жизнь она сплошь зашифрована, сплошь загадочна. Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Что тебя ждёт через секунду или две. Даже то, что прожито и то забывается. А коли склероз, то суши доски. Как только не мечтал Кирилл Лаврович Брусков (сорока лет от роду, холостой, капитан милиции, пьющий, бабник) о недоступной Любови Савельевне Ненс (тридцатисеми лет от даты рождения, замужем, детей нет, пьющей мало, о степени сговорчивости смотри выше). И так, и сяк мечтал, всё с одинаковым успехом. Ты читатель наверняка знаешь, что кроме нормальных женщин, которые в пылу повседневной жизни могут в принципе всё, существуют женщины раскладушки и женщины неваляшки. Вот она нева – а - аляшка, всем неваляшкам, неваляшка, международный эталон мер. И с одной стороны клин подбивал, и с другой, и цветы дарил, и когда их телёнок забрался к соседям на огород, замял дело. Вот мужа, Якова Ненс, засадил однажды на пятнадцать суток, с возможностью последующего продления. Пока тот гнил в застенках, ходил под окнами, ждал вызова. Мог пойти на компромисс, т.е. отпустить без сообщения на работу, но и тогда не свалилась. Хоть режь на куски, хоть плачь, мрак.
Просыпался ночью с похмелья или просто так просыпался, а в глазах она. « Господи дай мне свою благодать, дай счастья пообладать ею, хоть чуть - чуть» - думал в ночной темени. А Бог не давал, не хотел временно, а постоянно участковый не хотел. Вот и не могли сговориться, по рукам ударить. Бог тоже упорный, не гнётся.
- Здравствуйте Кирилл Лаврович.
- Чай пьёте?
Любовь Савельевна, не понять было, рада или нет ему. Не поменялась в лице.
- Кха, кха, кхааа – вынырнул из дрёмы Михаил.
- Вер, осталось там горючего – кому что, а вшивый всё о бане.
- Осталось чуток.
- Давай, с огурчиками – полюбились ему звездовские соления.
- Как Вам, Брусков, не стыдно – поморщилась одними глазами врач. – Вроде при чине и при должности, а извините, что школяр.
- Да ничего особенного, кха, мы даже рады.
- Так рады, что пар идёт – нарывалась на скандал Вера.
- Иди за компанию – позвал хозяина гость.
- Ему лучше не надо, температура высокая – поставила ультиматум, теперь уже гостья.
- Мужа Вашего видел, Любовь Савельевна, на автобус направил свои стопы.
- Охотничий билет в проруби утопил, поехал новый выправлять.
В животе участкового вспыхнул жар. Голова плавно покружилась вокруг своей оси и хмельная покрылась капельками пота. Пятки сдавило томным потягиванием и мурашки оттуда, стройными рядами, двинулись вверх по ногам, добрались до колен и встали там лагерем. Зачем - то участился пульс, а сердце опустело.
- Надолго ли? – спросил Михаил. – Он мне ремень клиновой обещал.
- Дня на два, на три.
Мурашки свернули лагерь и устремились ещё выше, до самого паха, а потины собрались в маленькие ручейки.
- Давайте, Любовь Савельевна, тоже пригубим – захулиганила хозяйка.
- Непременно.
Да так вкусно выпили, да так заботливо закусили, налили ещё. И еще выпили, разговорились.
- Отвезли мы этого в морг, там раздели до нуля, глядь, а плечи все стёрты в кровь. О чём это говорит? – задал вопрос участковый и сам себе ответил. – А это говорит о том, что нёс он на этих плечах тяжесть. Мешок, весомый какой, или рюкзак.
По самым закрайкам скул врачихи прошмыгнул румянец. Никто не заметил, а она промолчала.
- Ничего с ним не было, кха.
- Я верю, но думаю надо лес прочёсывать, а потом, в случае неудачи и по домам пойдём.
Как - то расстроился тут же разговор, врач засобиралась домой, милиционер за ней.
- Можно я Вас провожу? – спросил без надежды и еле успел поймать в пятках рухнувшее туда сердце, когда услышал спокойное:
- Можно.
Шли по тёмной и тихой сельской улице, близко друг от друга. Вкусно и очаровательно пахло печным дымом. Гудел закованный в аллюминиевые провода большого сечения электрический ток. Загудишь поневоле, когда нельзя вырваться из тесноты. Остророгий месяц (всё, что осталось от луны) зацепился за дыру чёрного неба и зубоскалил со звёздами – нимфетками. Снег хрустел под подошвами:
- Хрр, хрр, хрр – под женскими.
- Хррр, хррр, хррр – под мужскими.
А вокруг стояли дома, и в их окнах горел свет, слышались детские голоса. Белая зима, она для того и нужна, что б почувствовал человек тепло родного крова, берёг. И случились в этот миг необъяснимые слова:
- Хотите ко мне, кофе попить?
- Д – да – заикнулся Брусков. – А удобно?
- Вполне.
- Тогда я весь в Вашей власти.
- Соседи только бы не увидели, доложат незамедлительно, муж нас без охотничьего билета по одиночке перестреляет и шкурки сдерёт.
- Не сдерет, не переживайте.
Подошли к дому, вскинувшему вверх андулиновую крышу, через несколько минут. Хороший хозяин Яков Ненс, всё как надо, гараж, баня, погреб, колодец. Скрипнула неодобрительно калитка, осудила Любу. Замок от любопытства аж вырвался из рук и упал на доски крылечка, ободрав стальной бок о не менее стальную шляпку гвоздя.
В темноте веранды Кирилл от нетерпения взял огромными ручищами, за плечи, еле видимый силуэт. Повернул к себе и, успокаивая дрожь, попытался найти её близкие губы.
- Подожди, подожди, ну подожди!
- Я боюсь ждать, а вдруг ты исчезнешь.
Брусков так долго хотел этого, что промедление вызывало в нём откровенное желание. Всё в нём напрягалось до предела, что нужно и что не нужно. Он почти рычал по - звериному, отрывая с мясом пуговицы шинели.
- Дай я хоть в ванную схожу – шептала Люба, - с утра на работе.
- Потом сходишь, потом.
- Мне больно, Кирилл, руки сломаешь.
Но по настоящему больно ей стало, когда он, сорвав с неё шубу, с треском сломав молнию на брюках, стащив их вместе с колготками, располосовал пополам трусы и бросил её на диван стоявший в углу. Грубо раздвинул ноги и одним тугим ударом вогнал свой ставший дубовым орган в её испугавшееся лоно.
- А – а – а – закричала она.
А он ничего, не соображая, вбивал и вбивал в неё своё многомесячное ожидание, заводясь от адреналина собравшегося в крови.
- А…, а…, а…, а
Но вот уже и женщина получила свою радость, и ей стало хорошо, и она впилась ногтями в его ягодицы. Алая кровь потекла по ногам, пачкая одежду. И только после этого одновременно изогнувшись в талии, задрожали в оргазме. А в сознание вернулась действительность.
- Ты ж меня изнасиловал.
- Прости, Люба, не стерпел.
- Ну, пошли в дом, заявление на нападение буду писать.
- Кому отдашь?
- Тебе.
И обвила его всеми частями тела, ласково поцеловала, заурчала.
- А вот мой никогда не изнасилует. Будет сопеть, сиськи мять, пока не надоест мне. А так хочется грубости, животного инстинкта.
- Я и ласково могу.
- Кто ж тебя учил?
- Да были.
Кто его знает Бог или дьявол соединяет нас вместе, в пару. Пусть никогда никто не узнает одиночества, пусть у каждого будет пара, Радость.
- Заходи в дом насильник, только света не включай.
В полутёмной горнице пахло лекарствами и маслом от горевшей лампады. Мягко и уютно потрескивал фитиль, и колеблющееся пламя с удовольствием освещало коричневый лик. То глаза, то подбородок, то сложенные перстом пальцы.
- Задвинь шторы, да зажги подсвечник, а я пока включу колонку, да в ванную.
Она пошла, смыть с себя (и из себя) продукт мужской любви, переодеться, а Брусков уселся в кресло и с удовольствием огляделся по сторонам. Прямо с противоположной стены уставились на него искрящимися от радости глазами новобрачные – Яков Ненс и Люба К…, тоже Ненс.
- Отдал бы ты её мне, Яков, по хорошему прошу, зачем тебе?
Молчит муж, улыбается лучезарно.
- Молчишь? Ну–ну, давай тогда телевизор смотреть. Поискал пульт, нашёл, нажал нужную кнопку.
- Скучаешь? – выглянула из ванной Люба. – Там в холодильнике коньяк, пригуби пока.
- Холодильник где?
- Ну где бывают холодильники? На кухне. Стопки на полочке. Свет не включай!
- Яволь, моя госпожа.
Любовь Савельевна Ненс вышла из ванны, розовея щеками и губами, пахнувшая супердухами. А что, в городе только косметика крутая? в деревне тоже не лыком шиты, колготки два раза не стираем. В пеньюар телесный одета, а под ним ничего нет, вернее есть – грудь (не на силиконе) четвертого, пятого размера, бёдра, что надо (девяносто), а между пупком и там где заканчиваются ноги, узенькая полосулька щетины, в виде сердечка. Затвердел опять Кирилл Лаврович Брусков, приподнялся, что б встать.
- Сидеть!!! – скомандовала женщина. – Слушай мой приказ!
- Но…
- Не нокай, не запрягал.
- Я только хотел сказать…
- Отставить!!! Слушай мою команду – взять гитару, петь.
- Можно, моя Богиня, только что?
- Весёлое.
Участковый подумал один миг и уверенно тронул коричневые струны:
- Твои драные джинсы
И монгольские скулы
Ты была моей тайной
Зазнобой моей…
- Ба – ба – ба – баба, ба – ба – ба – баба – подхватила Люба, захохотала и упала на колени перед Кириллом. Залезла рукой в ширинку, достала что надо, пригубила. Со всхлипом оторвалась:
- По - о – ой! – и опять пригубила.
…-Зазнобой моей…ааа, ааа, …моей…
Потом усталые и довольные пили кофе. Шельмоватая луна смотрела в окна, улыбалась щербатым ртом, хотелось ей посплетничать.
- Кирюш, а что теперь, правда, по домам пойдут с обысками? Может он где в лесу подрастерял груз, может обокрали.
- Пока не знаю, прокурору доложат, он выпишет постановление. Тебе то, что волноваться?
- Да так просто.
- Интересно, что он нёс то? Скорее всего, продукты, может свинину, может птицу, а может просто картошку. По теперешним временам картофель деликатес.
- Думаешь? А дело когда могут закрыть?
- Его и не открывали ещё.
Волновало почему - то Любовь Савельевну Ненс это происшествие. Делала вид, что это не так. Однако заботило ох что - то. Заботило.
- А давай ка мы с тобой, Кирюшенька, ещё примем коньячишки.
- Если кто против, то я нет.
Выпили, посмаковали лимончик, кислый же, а с коньяком, вроде, как и не очень. Бодрит, кровь бурлит по всему тебе, ударяет с размаху в мозг, пьянит.
- А вот почему ты не женат, товарищ Брусков. При должности хорошей, на государственном обеспечении, взятки берёшь ладные, не капризничай – берёшь, бабу изнасиловать для тебя не проблема, песню спеть, под гитару не отвлекаясь на ерунду – пожалуйста, коньяк вливаешь, не давясь, здоров как бык, чего ещё женщинам надо?
- А я сам не хочу – полупьяно откликнулся участковый. – Ну их, забот полон рот, дети пойдут, носы вытирай, корми, одевай. А захочется, так проституток наберём. - «Даёшь субботник».
- Фу.
- Вот тебе и фу.
- Грязь.
- В жизни такой грязи, да фу, пруд пруди. Вот мы сейчас мужу твоему Якову, рога прилаживаем с большим усердием, так это что?
- Это не грязь и тем более не фу – махнула ручкой Люба. – Это жизнь.
- Пусть будет так, жизнь так жизнь.
- Иди ко мне – прилегла на диван Люба. – И что б мне ласково.
Нет ничего прекраснее на земле, чем секс между двумя желающими его людьми. Утонул Кирилл в мягком и тёплом теле, обхватил его руками, ногами и ртом. Поблуждал немного по телу женщины рукой и нашёл вдруг нечто влажное и подрагивающее, горевшее желанием. Провалились пальцы в глубину, чуть шевельнулись там. Люба вздрогнула всей кожей, каждым волоском, каждым ноготочком. Вытянулась в прямую линию, как солдат на посту. А он шевельнул ещё и повернул чуть, потёрся фалангами о шершавины внутри. Вторая рука обнаружила грудь, твёрдую как у резиновой куклы, прошёлся ладонью по ставшему каменным соском. Ещё раз. Люба застонала. Обхватила пригоршнями готовый взорваться отросток торчащий из Брускова и со сладким всхлипыванием погрузила его в себя. Он дёрнулся раз, дёрнулся два и войдя в ритм застонал громче её. Оросил влагой живот и простыню, ноги.
- Ещё! – крикнула Любовь Савельевна Ненс, но поздно, со всей силы махнула телом и… добавила свою влагу к влаге Кирилла Лавровича Брускова.
- Мечта – раскинула она руки. – Давай полежим просто так, отдохнём.
- Мне вроде как и пора, завтра дел много.
- Ну – у – у!
И тут на веранде что-то ударило, и шаги шмыгнули по полу.
- Муж!!! – взвизгнула Люба.
- Ну, ты даёшь – упал с дивана любовник. – Говорила, на три дня уехал.
- Может, забыл чего?
- Сейчас он тебе напомнит.
Эх, попадала уже один раз в подобный переплёт госпожа Ненс. Кожа от костей отставала, как отбивал. Простил.
В дверь заскреблись. Люба полумёртвая открыла, и на пороге образовался весь из себя довольный кот Хамураппи. Поднял на людей наглую морду и отправился, помахивая хвостом к месту кормления.
- Пойду я, Люб – взмолился мужик.
- Заходи завтра, про замёрзшего расскажешь.
- Дался он тебе.
- Интересно. У нас тут так скучно, какое ни какое разнообразие.
Кирилл ушёл, а Люба ещё долго стояла около темного окна. Смотрела на луну, думала.
Думала.
***
Метель буйствовала.
Метель.
Метель грызла темень вокруг земли, утихомирит её кто? Да никто. Полные рукава набились разом, полные шапки со снегом.
- Может, переночуем где? – крикнул, пытаясь перекричать вой Бутерброд.
- Нет, идем! – скомандовал Лямин, - и с песней.
- Пошли.
Шаг вперёд, два назад. Каждый о своём мечтал, тяжело ворочая веществом под черепной коробкой. Вот Мирон Лямин всю жизнь мечтал быть богатым. Что б ни в чём себе не отказывать, в долг не только не просить, но и давать кому надо. Так немножечко покуражиться для вида, а потом небрежно согласиться, взять расписку (обязательно, расписка унижает), выдать купюры, а ещё лучше выписать чек. Чековая книжка это отдельная мечта. Расхлябанно опрокинувшись в кресле, золотистым Паркером вывести нужные цифры. И получивший долг сразу становится человеком подчинённым, заискивающе заглядывает в глаза, юлит. Что б зайти в брызжущий гламуром магазин и купить там вещь, которую никогда, и никто не купил бы. А он купит, пусть и не нужная вещь, пустышка. А после подарит её своей матрёшке (90*60*90), всё равно ничего не понимает, мозгов то нет. Зато есть другие места, за которые перед обществом не стыдно. Что б матрёшки эти не переводились в спальне, не задавали вопросы. А через неделю, другую, когда надоест, назначить пособие по содержанию, без нытья. Что б Мерседес серебристый, что б замок на Ривьере, что б своя футбольная команда, чтоб назначить туда тренером Валерия Георгиевича Газзаева, а через неделю выгнать с позором, с улюлюканьем. И что б в космос полететь, помахать оттуда рукой землянам.
Всю жизнь помнил Лямин, как не мог мороженого съесть, когда другие ели, да что мороженое, воды с сиропом не мог попить, на лыжах самодельных катался, коньки на рассвете во сне снились. А самое, самое обидное это когда его Вера Пятакова в кино водила, а он её после этого… Позор.
А Семён Светофоров всю жизнь мечтал вылечить все свои болезни, стать здоровым и что б все об этом знали. Только для этого деньги нужны, вот он о них подсознательно и мечтал.
С тем и нырнули в плотный вихрь метели, с тем и потерялись враз, один поправил мешок за плечом, другой перекинул из руки в руку пакет.
- Давай свяжемся верёвкой – предложил Ляма.
- Дело.
Завязались в поясах, метра три распустили, стало вроде как спокойнее.
А метель совсем потеряла совесть, рвала с неба звёзды, с корнем вырывала, швыряла их в темноту, под колёса электричек. Ну, блин, апокалипсис давно обещанный, ну беспредел.
- Не дойдём – скуксился бутерброд. – Невиданное дело.
- Господи, дай нам надежду, дай нам сил дойти, дай нам поддержку – перекрестил круговерть Ляма.
- Ты лоб крести то, грешник.
- Исчезни нечистая сила, уйди, уйди, уйди.
Пошли друг за другом, первым Бутерброд, за ним Ляма. Двадцать вёрст, двадцать тысяч шагов, это если по чистой дороге, а так умножай на коэффициент. Коэффициент от двух до трёх. Подсчитали? Есть, кто смелый повторить?
Долго шли. Очень долго.
- Давай отдохнем! – крикнул Мирон, - сил моих больше нет.
- Дава – а – ай!
Оглянулись, а станция то вот она, фонарь из стороны в сторону мечется. Километр, не больше.
- Тьфу – выругались хором. – Бл…во.
- Почему именно сегодня нести надо? – принялся выковыривать снег из ушей Бутерброд.
- Вот ты, Бутерброд, парень надёжный, баланды съел столько, что многим и не снилось, но твоё дело взгромоздить мешок на спину и ать - два, ать - два, левой – правой. Дошёл до места назначения – хорошо, не дошёл – плохо, тогда из тебя антрекот делать будут.
- Если найдут.
- Найдут, будь спокоен, а оттого вышагивай, сено – солома, сено – солома.
Свет, смотри, на станции погас.
Мирон Лямин оглянулся через плечо, и ничего не увидел. Темь обволокла всю округу и гнула свою тёмную линию. Чёрной стала и метель.
- Да, тяжело нам придётся, и не факт, что премию выпишут – как бы сам с собою рассуждал Ляма.
- Да в мать – перемять её такую жизнь, обрыдло всё, утром глаза неохота открывать, ей Богу, вот замёрзни сейчас насмерть, и нисколечко не пожалел бы – совсем упал духом Бутерброд.
- Тьфу, на тебя!
- Не плюйся ты ещё, я про себя говорю, а ты живи сколько угодно, только всё равно тюрьма по тебе плачет. Будь моя воля, так я этот мешок утопил бы в проруби, а на доллары закатились с тобой, где приятного больше всего, и гори, всё синим пламенем.
- Приезжаем тёпленькие, Андрей Митрич ждёт, благодарственные слова говорит – пробубнил Лямин. – А с ним и шкурообдирочный станок, и опричники, а опричники мастеровитые, отрезают от тебя по кусочку и жарят, жарят, жарят.
- Пусть, страшней смерти нет ничего.
- Совсем ты раскис, пошли лучше дальше.
- Пошли.
Через минуту исчезли их силуэты в прорехе ветра. Только две вереницы следов, словно привязанные к задникам их ботиночек, пуповиной связывали обоих с действительностью. Метель продолжала свою песню, хотя уже и появились в ней фальшивые нотки. Выдыхалась. Но видела, как достал Мирон Лямин из кармана финку и полоснул, недолго думая, по верёвке связывавшей его с попутчиком. Потом еще некоторое время следы тянулись рядышком, параллельно. А потом вдруг отметины от ботинок Лямы дёрнулись чуть в сторону, потом ещё дальше, а потом и вообще свернули под углом.
Но не скажет никому метель. Нет. А вдруг привиделось?
***
Неделю болел Михаил. Кашлял, чихал, жарился температурой. А потом пошёл на поправку, полегчало.
- Какая то верёвка к нему была привязана? – спросил вечером у Веры, когда Игорь учил уроки в своей комнате, а Иришка крутилась около него.
- Откуда я знаю?
- Верняк их двое было, а раз двое, жди, искать будет. Любовь Савельевна, видела, всё по углам носом водила? – заводился муж.
- Видела.
- Участковый выспрашивает, вопросы задаёт.
- Да он всех выспрашивает, надо по маленьким мешочкам пересыпать, да в разные места спрятать, пока не поздно.
- Верно. Понесло тебя, Верка, проверять, бугорок, бугорок, детей сиротами оставим.
- Другие бы смылили.
- Кому предлагать?
- В Москву надо ехать, там места искать – зажгла газовую плиту Вера, - в столице есть.
- Один выход. А ещё вот что я думаю, сесть надо на полгодика – год, в тюряге все пути.
Жена косо – испуганно посмотрела на него, покачала головой, видно было, не согласилась. Кому ж понравится остаться без мужа, пусть и временно, да с такими деньжищами (далеко которым до денег).
- Мама, мама! - выпорхнула из детской Иришка, - а около прибалтийских стран море как называется?
- Ты то, как думаешь?
- Игорь говорит Балтийское, а я всё же думаю, он меня обманывает.
- Тогда как? – вмешался отец.
- Так и называется – Прибалтийское!
- Нет, дочка.
- Прибалти – ийское – заупрямилась та. – Я знаю.
- Раз знаешь, что спрашиваешь? – не утерпела мать. – Иди к себе.
- Ну и уйду.
Вера отправилась в спальню. Там долго рылась в шкафу. Наконец нашла кусок тяжёлой ткани, когда - то давним – давно покупали Михаилу на костюм. Да не успели сшить, костюмы те появились в магазинах всякие: двубортные, однобортные, под шею; брюки прямые, клёш, с манжетой. Что шить, пошёл да купил. Так и поступили.
- Штук пятнадцать смастерю, хватит?
- С избытком.
- Машинку смажь, иголка как у трактора стучит.
- Вер, ну скажи, почему ты вечно недовольная?
- Сейчас плясать пойду, тащи магнитофон – притопнула ногой та.
И не сказать, что бы неласкова была, а вот как - то неуловимо отталкивала, со свадьбы самой, и затаилась в уголках глаз, не то тоска, не то грусть. Ждала кого что ли? Но не вечно же.
- Надо нам с тобой слиться в одну душу, в один мозг – рассудил на это Михаил, - иначе каюк.
- Неси машинку, да детей займи чем – то, ведь эта финтифлюшка сейчас заявится вопросы задавать.
- Как пить дать – посмотрел в сторону детской глава семейства.
За окном залаял Харитон, вначале без злобы, потом, слышно было, рассвирепел.
- Кто ещё?
- Свои – вошёл участковый, за ним ещё двое в серых шинелях.
- Здравствуйте – поздорововылись те.
- И вам того же – откликнулась Вера.
- Что шьём, хозяйка? – обратился Брусков к ней.
- Это допрос?
- Да, пожалуйста, не отвечай – обиделся Кирилл Лаврович, а сам всё же провернул испытывающим взглядом обстановку.
Вера махнула отрез за дверцу книжного шкафа, незаметно ковырнула с виска пот.
- Сержант давай понятых, да начинайте. Ты уж извини, Миш, твоя очередь.
- Законно.
Вошли соседи (издалека понятых не водили, только которые рядом, Звездовым только некуда идти, последние же). Служители закона позаглядовали небрежно в углы, за двери, приоткрыли платяной шкаф. Кто знал чего искать?
- Пошли в сарай – распорядился старший, - потом в погреб, баню и далее по списку.
На дворе стемнело, и по крыше дома бродили блики от горевшего на столбе фонаря. Шевельнётся от ветерка светильник, и бегут друг за дружкой пятна, вприпрыжку, а никак не объединятся. Задумчивый Харитон смотрел на них, по привычке скаля зубы.
- Может мы домой? – запросились соседи. – Печку пора топить.
- Протокол завтра подпишите – отпустил их участковый.
- До свиданьица – попрощались они и вмиг исчезли за калиткой.
- Ну, давай, Михаил, надоело уже.
Вошли в сарай, сержанты остались на улице, зябко переминаясь с ноги на ногу.
- Ищи – развёл руки хозяин.
- А в ларе что? – неожиданно поинтересовался Кирилл.
- З –зерно – сбился Звездов.
- Лупачёв – позвал в дверь участковый, - бери лопату, выгружай всё дочиста.
- Есть.
Прибрал в руки лопату, сунул её в крупинки зёрен, но остановился:
- Куда сыпать?
- На пол – разошелся Брусков.
Михаил молчал, парализованный происходящим, ничего не соображавший. А Лупачев черпанул раз, другой, третий и разошёлся как паровоз. Горка на полу росла быстро и равно ей увеличивалась яма в ларе.
- Хорошее зерно – завёл разговор Кирилл Лаврович. – Где покупал?
- В «Передовике» - разжал зубы владелец ларя.
- Они сеют?
- Да.
Орала внутри Михаила душа. Каждой клеточкой орала, каждой порой. Выпрыгивало вон сердце, закатывалось в пятки, ноги стали воздушными и не держали вертикально тело. Он присел на корточки, прислонившись к косяку.
И вдруг погас свет.
- Опять ГЭС отключили – предположил Лупачёв.
- Значит, заканчиваем – разрешил старший по званию. – Назад сам засыплешь.
- Ничего себе сказочка – враз осмелел Михаил. – Так мы не договаривались.
А участковый в темноте уже словил головой низкую перекладину проёма двери и оттого стал негодующе выговаривать:
- Понастроил избушек, на курьих ножках, чуть башню не снёс, жмуриков находите с Веркой, делать, что ли нечего? Возись теперь с вами, в перемать мать, зерна понакупили. Будешь выступать, тебе хуже будет.
- А мне кроме собственных цепей терять нечего, твоё вскрытие что показало?
- Замерз.
- О! – поднял палец Звездов. – Веди отсюда опричников.
- А налить?
- Это к Вере, откуда ж у меня?
Ночь легла на село. Ни огонька вокруг, ни искорки, ни зги. Гудят во мгле телефонные провода, несут в себе человеческие голоса и разговоры. Тявкают ленивые собаки, сами не зная на кого, лишь бы отметиться и петухи на нашестях предупреждают своих супружниц о верности. Хоть темно, да на чеку они. И время ласковой рукой гладит будущее по загривку бесшабашного сейчас. Трещит лёд на речке, подтаял днём по закраинам, и теперь, когда никто не видит, намораживает потерянное засветло. Хорошо. Может это зря привык человек к жизни в промежуток от рассвета до заката? Зарождается в темноте (что там внутри матери увидишь), развивается не открывая глаз, и уходит в мрак вечный.
И вдруг вспыхнул свет в окнах домов и жестяных абажурах железобетонных столбов. И в банях вспыхнул и в сараях у кого горел. И на луне вспыхнул (по крайней мере видно её стало). Три фигуры в милицейской форме обозначились в конце улицы и через секунду исчезли в повороте проулка ведущего к магазину. Ещё минут тридцать после этого собирал Михаил янтарное зерно, ссыпая его на законное место в ларь.
Пришла Вера в наброшенной на плечи поддёвке. Присела, нахохлившись на шаткую скамеечку.
- Моли Бога, Верунь, - улыбнулся муж. – Или его заместителя по общим вопросам.
- Я думала всё, собирайся в дорогу.
- В принципе то за что нас наказывать? Ну, нашли мертвяка, мы его не морозили, а то, что золото взяли, так пусть ещё докажут – успокаивал Михаил жену.
- Я этих не боюсь, придут те чьё это всё, вот те не простят, три шкуры спустят.
- Не придут, главное не засветиться, да не проговориться где.
- Какого размера мешки шить? – заботило Веру.
- Кило на два.
- Я столько золота никогда в руках не держала.
- Видела мешок?
- Ну.
- Дели на пятнадцать доз.
- Миш, а если нам объявить, что клад нашли – бросила взгляд на него Вера. – Двадцать пять процентов наши по закону, это много.
- А что, мысль! – явно обрадовался супруг. – Только подождать, когда всё уляжется надо. Разложим по мешочкам, да на старую мельницу, завалим брёвнами, потом разрешение возьмём, на дрова руины разобрать.
- Тогда ткань надо старую, тронутую временем, подопревшую.
- На чердаке у нас есть, помнишь, года три назад под навоз с торфом подкладывали – ухватился за идею Михаил.
- А нитки старые, где взять? – осадила Вера.
- Заворачивать просто так в куски будем, проволокой ржавой перевяжем.
- Всё равно хорошенько обдумать нюансы надо.
- Мама, папа! – закричал с крыльца Игорь, - сериал начинается!
- Идём, идём, сынок – откликнулись хором и, нажав на выключатель, вышли на улицу.
Защипал кожу морозец, на весну поворачивает, но по ночам ещё холодно, метели друг за другом, тропинки по двору кривые.
- Ужинать будете? – на всякий случай спросила Вера, как только вошли в дом.
- Обязательно – ответил ей муж.
- Конечно – добавил сын.
- И я, и я – запищала дочь.
- Мойте руки.
Сидели за столом долго и плодотворно. В четыре рта, в сто с лишним зубов уничтожали еду. Копилась горка отходов на радость Харитону, потом в чашку, разбавить, и ему.
- Спасибо – первым встал отец. – Сериал прозевали.
В дверь постучали. Тихо – тихо так, по – воровски. Странно, что Харитон не возмутился, не устроил пустобрёхство. Потом вскрипнула калитка и всё затихло. Михаил вышел в сени, и никого там не встретив, двинулся дальше. Вышел на холодный крылец, постоял, теребя пуговичку на рубахе. Никого.
- Н – да!
- Что там? – спросила Вера.
- Да показалось, наверное.
После уже, накормили собаку, помыли посуду, уложили детей, завели будильник, попытались уснуть. Геройски боролись с бессонницей. Жена победила первой, вначале чуть – чуть засопела, вздрогнула. Не успела минутная стрелка сделать один круг, вновь засопела. Больше не вздрагивала.
А Михаил не мог. Хоть глаз коли. Думал. И так проигрывал ситуацию, и по-другому. Риск присутствовал везде. Слишком много свидетелей набиралось, всё село почитай. Сейчас бы друзья могли выручить, да не было их. Не случились по определению. Как-то исподволь, незаметно выбывали из его жизни те немногие, что были близки. Понимал и раньше, что нельзя так, а вот теперь только понял со всей безысходностью пустоту вокруг.
Лет в пятнадцать был у него друг, всем друзьям друг. Закадычные, как говориться водой не разольёшь. Спина к спине стояли, отбиваясь от врагов, вдвоём все дела, вдвоём как братья. Только вот друг закадычнее, что ли был, бил первым, первым получал ответ, сигарету – одну на двоих, курил вторым, докуривал. В футбол играл в полузащите, подтаскивал мячи Михаилу. Тот нападающим был. Случалось, выпивали портвейна, так он, а не Михаил вёл того до дома, а уж только потом брёл к себе на соседнюю улицу. Расстались как - то незаметно, один в армию, другой следом. Женился, как и положено, первым Михаил. Семья, дети, отъезд в деревню. Несколько лет назад встретились случайно, так друг был сильнее рад встрече, хотя, по правде сказать, Звездов то совсем
не испытал никаких чувств. Так, прикинулся обрадованным.
Оказалось, первой любовью любили одну девчонку, так друг уступил, не сказав ни слова. Через боль переступил и виду не показал.
В Армии друг был, Толик Охапкин. В самоволку вместе, старикам не подчиняться вместе, последний пятак вместе. Уже потом, как демобилизовались, приехал Толик из своего Тольятти в гости. Выпили, вспомнили времена службы, и ушёл Михаил на работу во вторую смену, а другу вечером на поезд. Бригада на заводе молодая, беззаботная, весёлая. Подкатила масляно Наташка из ОТК, так и забыл про всё. Глаза открыл утром, вспомнил, да поздно. Не простил Охапкин, гордый. Писал потом, объяснял, извинялся, не помогло. Оттого и Наталью невзлюбил, горько невзлюбил.
Был и в бригаде дружок, только оборвалась и эта дружба, как телефонный провод оборвалась. Были дружки помельче, были совсем маленькие. Как говорится одних уж нет, а те далече. Нету друзей, один как перст. Семья не в счёт, семья это не друзья.
А уж как в село приехал, тут и дружить не с кем. Измельчал народ Российский, всяк о себе думает, как бы урвать, да прожить. Как бы не выпасть в осадок и не болтаться в проруби.
Без друзей плохо, этого и доказывать не надо, это аксиома. Положиться не на кого, переложить часть забот, взяв, однако, на себя часть его забот. Друг и выслушает всегда и по первому зову подставит плечо. Даст в долг, не спросив зачем, и когда отдашь, да и отдашь ли вообще. В тяжёлую минуту и в веселье буйное он рядом всегда, оберегает.
Плохо без друзей, не допускайте, прошу вас, до этого. Берегите их бескорыстно, и тогда вставая утром, тебе покойнее будет, и во сне, ночью теплее.
***
Лямин вынырнул из метели метрах в пятидесяти от станции. Взобрался на платформу, фонарь мотал светом, как ни в чём не бывало. Встал с подветренной стороны билетной кассы, дёрнул вверх куцый воротник. Далеко в лесу появился и
снова пропал за деревьями зоркий глаз электропоезда.
- Идёт – прошептал по ветру, сплюнув на снег.
Глаз приближался, становясь больше и ярче. Наконец важно проследовал мимо, ослепив одинокого пассажира. Состав встал, подрагивая от нетерпения мелкой дрожью. Взбрыкнули половинками самооткрывающиеся двери. В вагоне был холод и безмолвие, не то, что было мало людей, не было никого.
- Сл…щ…я стан… … … …б…ая – воскликнул громкоговоритель.
- Ну и ладно – проворчал Ляма, - поехали.
Уместился с комфортом в уголке, у входа в салон, запихал руки в рукава пальтишечка, прислонил подошвы к обогревателю. Тот был чуть тёпел, но всё ж. Между собой и стенкой вагона проложил пакет с содержимым в у.е. Сон скосил сразу, но Мирон умел спать чутко, как волк. Уютно стучали колёса, снежинки хлестали в окна, зима.
Ходит судьба по закраинам жизни, неуловима и непонятна, отдаётся в твои руки, на, пользуйся, а не тут то было. Ты её цап, ломаешь, коверкаешь, гнёшь, а она не сгибается. Дана тебе утвержденная где надо. И не вернуть прошедшего времени.
Дремал Мирон Лямин в простенке поезда, а судьба вот она, тут, принимай, не кашляй.
Встал электропоезд у очередного фонаря, и впорхнули во внутрь две заснеженные матрёшки.
- Эй, мужик, не спи – замёрзнешь – крикнула одна.
- Да пошла ты!
- Не груби дамам – заметила другая.
- Дам, не дам, я и не просил – недовольно продолжил Ляма.
- А если дадим! – хором пропели дамы.
- Холодно, да и денег нет.
- Разбогатеешь, отдашь.
- Благотворительность?
- Ага.
- Ну садитесь, перетрём это дело.
Тех просить долго не надо было.
- Всё просто, дядя, наливай, да пей, нечего демагогию разводить – фыркнула та, что поменьше.
- Вон смотри, у меня вся грудь замёрзла – не отставала вторая.
А ничего себе грудь, внушает, личики только так себе, подпитые, расхлябанные. Вульгарно ведут себя, нога на ногу, колготки дырявые. Такие на Казанском вокзале стакан портвейна за кучку. Оттуда видно и гастролируют. На вокзале одни киргизы, сами голы как соколы, неприятные.
- Знакомиться давайте, я - Мирон.
- А мы – безымянные.
- Валите отсюда – не понравилось Лямину. – Какого хрена наваливаетесь? Потрясите в других вагонах, может там придурки есть.
- Но – но, дядя, - надвинула на него всколыхнувшуюся грудь та, которая жаловалась на холод. – Бери, пока дают, не то завизжим.
- И милиция набежит, все как один с резиновыми палками, и что тут будет, что будет – подпела не пожелавшая знакомиться.
- Да ладно пугать то ежа голой жопой, – отвернулся к окну Ляма и в подтверждение своего глубокого безразличия закрыл глаза.
- Какие вы мужики глупые, мозгов совсем нету.
- Одни яйца – добавила холодная грудь.
- Вот, вот, тухлые к тому же.
- Щас я вас по очереди на перо посажу, языки поотрежу к чертям собачим.
- А у нас и выпить есть и квартирка на следующей остановке, минут через десять будет – предложила новый вариант незнакомка.
- Выпить можно, только на хату я с вами не пойду, нашли лоха.
Лох ты последний Мирон Лямин, всегда им был и теперь остался, разучился в своих зонах простенький облом чувствовать. Насчёт квартирки насторожился, а вот о горячительном мимо проехал. Хоть не ловись на голый крючок, пусть какая - то из них первая выпьет, а ты проконтролируй, присмотрись, не лопухайся.
- «Наполеон» у нас.
Ароматный коньячишко, все дополнительные запахи заглушит. Крышку открутили, чин чинарём, как положено. Конфетки три. Блеск.
- Стаканчиков только нет.
- Годится и так.
- Покажи пример – пёрла нахрапом та, что с грудью. – Внутри горит.
Ляма хотел что - то сказать да не стал. Взял пузырь, посмотрел содержимое на свет, поднёс горлышко к носу. Аромат. Влил в себя добрый глоток. Под рёбрами зажгло, тепло побежало по жилам, враз ударило в голову. Матрёшки посмотрели друг на друга, кажется, даже улыбнулись уголками рта. Какое то мгновение позже в глазах Мирона они зыбко задрожали, а ещё через половину мгновения калейдоскоп разноцветных (в основном красных) зайчиков скрыл от него окружающий мир. Удар непомерной боли заставил его тело распрямиться, и пена из приоткрытых губ капнула на пальто. Мир пропал, исчез, затаился…
…Электропоезд стоял в отстойнике, громадное зимнее солнце смотрело в грязные окна, и оттого в вагоне было неярко. Мирон Лямин тяжело поднял гудевшую голову, огляделся. Пустой, захламленный бумажными огрызками вагон, в котором ничего не изменилось со вчерашнего вечера. За стёклами распластались тылы «Москвы – Сортировочной», неприглядная территория, прямо скажем. Никого. Рука потянулась туда, где по – определению должен был находиться пакет. После рука притянула к себе взгляд, взгляд полоумный, не восстановившийся. Не было ничего между ним и стеной. Взгляд опустился ниже, на пол, под сиденье. Пусто. Направился на полки для багажа, пробежал по всему их ряду. Сначала справа, затем слева. Эффект тот же.
Мирон тяжело с хрипом вздохнул и попробовал подняться на неустойчивые ноги. Сразу затошнило. Мол, сиди не трепыхайся, восстанавливайся. Сел назад, звон в ушах достиг максимального значения, вылезал наружу, через рваные перепонки.
- Мы вчера, с Сенькой, три портвейна съели, моя весь вечер пилой пилила, тёща, блин, помогает – сказал голос с улицы.
- Этим бы только влезть в чужое дело.
- А моя не встревает, наоборот жену одёргивает – постучал молотком по колёсам ещё один. – Ты Василий плохо с ними ведёшь агитацию.
- Чуть что заявления в депо пишут – возразил тот.
- Грамотные.
И пошли дальше. А навстречу им загремел по стрелке маневровый паровоз. Солнце продолжало свой путь по небу и почти что скрылось за складами. Что - то бубнило радио, то ли объявление, то ли наоборот командовало.
- Ну, Мирон, вставай – сказал сам себе. – Проссал денежки то, так вляпаться, так лопухнуться, уметь надо.
Ничего толком не помнил, какие то обрывки бродили в месте, где расположен мозг. Толкались среди боли и не складывались в чёткую картину. Сколько было, кто, как???
Далеко за спиной гуднул электропоезд, потом чуть тронул состав и потихоньку покатил его вперёд. Навстречу наплывали то серые плиты забора, то труба котельной, то станционная будка. Наконец прожевав километра полтора, строй вагонов подкатил к платформе. Народ толкался, подняв воротники.
- А поеду я назад – прошептал Лямин. – Каяться.
Три – четыре простолюдина расселись по скамьям, чётко над обогревателями. Уставились в окна, как в телевизоры, ждали.
- Следующая «Серп и молот» - прокричал динамик.
Напомнил о себе мочевой пузырь. Мирон встал, зажмурив глаза, устоялся. Не сгибая колен, направился в тамбур. Открыл дверь, постоял на прохладе заплёванного помещения, направился дальше. Дверь к сцепке была открыта. Встал на грызущиеся между собой металлические фрагменты устройства, направил струю на летевшие внизу шпалы. Когда вернулся назад, стало совсем на капельку легче. Теперь желудок буркнул просьбу. Покопался в карманах, вытащил на свет Божий мятые купюры.
- Сто, двести, семьсот… И всё?
Человек, скажи мне начистоту, зачем тебе деньги, ты же не умеешь ими распоряжаться. Нету в карманах денежных знаков или того, что их заменяет и все в напряге, думают, где бы взять. Мечтают и злопыхают на тех, у кого есть. Всеми правдами и неправдами тащат на себя. Получается у редких (теперь больше) и среди этих редких, единицы только при деньгах правильные. Знают. Остальные вразнос.
Вот как Лямин, то целый пакет зелёных, приятных на ощупь пачек, перетянутых резинками, то гол как сокол. В магазин сходить не с чем. Каким то попрыгушкам подарил, не отдал, куда надо было. Ещё неизвестно, чем всё закончится. Ребята строгие и неласковые, вдруг Бутерброд дошёл до места. Сдаст не задумываясь.
- Уважаемые пассажиры! – появился в проходе вагона рыжий скинхед, весь увешанный авторучками. – Предлагаю вашему вниманию автоматические ручки, обладающие различными функциями. Вечные и влагозащитные, металлические и пластмассовые, круглые и квадратные.
- «Паркер» есть? – подал голос, косящий под солидного гражданина, довольно сильно задрипанный мужичишко.
- Есть с золотым пером, с меняющимися капсулами – провёл одурманивание продавец.
- Покажи.
- Пожалуйста.
- Нет, не подойдёт – повертел в руках товар мужик. – Бери назад.
- Авторучка – пистолет найдется? – огорошил поравнявшегося с ним торговца Мирон.
- От – куда? – испугался тот. – Оружия не держим.
- Исчезни тогда.
Поправил на плече сумку и боком – боком рванул к двери. А из сумки то кошелёк на пол, подпрыгнул и под скамейку. Ляма его подошвой прикрыл, руки на груди скрестил и завёл глаза за веки. Потом нагнулся, зацепил ладонью и в карман. Тяжёленький портмонетик.
- Нетупящиеся лезвия – предложил возникший в дверях второй предприниматель.
- Где берёшь? – заинтересовался тот же мужик.
- Зарплату выдают.
- Это где же?
- В Сталеварове – не скрывал продавец. – У меня их - куры не клюют. Плохо покупают то.
- Кашу вари, размачивай сначала в растворителе. – Встрял ещё один.
- Вам хорошо зубы скалить, а у меня семья, тесть чуть живой, болеет – делился сталеваровский, - третий год пошёл, как не встаёт.
- Извини, друг, нечем тебе помочь.
Лямин двинулся за ним, на выход. Тошнило. Руки дрожали, но грел сердце кошелёк, на ощупь пухлый, битком набитый.
- Слышь, друг, - позвал обладателя лезвий, - идём, водочки на станции выпьем. Хочется поди?
- А кто откажется?
Тормозные колодки ухватились за отполированные обода колёс, давя сильней и сильней, состав подёргался всеми составляющими и надумал встать у водокачки станции.
- Пошли.
У самой платформы, только с противоположной стороны, самолюбовалась вывеска, буквы которой набрали слово «Рюмочная». Народ мужицкий толкался возле двери, беседовал между собой. Некоторые ныряли назад (те которые платёжеспособные), добавляли.
Внутри дым стоял столбом, Мирон с Анатолием, именно так звали напарника, сначала даже опешили. Как не опешить когда глаза защипало.
- Четыре по сто, в две посудины, для начала – заказал Ляма. - И четыре бутерброда, каждому.
- Пойду, столик займу – отвалил Анатолий.
- Давай.
Бармен не торопясь, выполнил пожелание:
- Приятного аппетита.
- Да иди ты!
- Ну давай, пусть нам будет хуже – сказал тост угощающий.
- Побудим.
Выпили, крякнули, вгрызлись в бутерброды, по два съели в миг, третьи взяли солиднее, четвёртые оставили на потом.
- Ещё по одной?
- Не откажусь.
Мирон принёс по двести.
- Лишь бы не было войны – поднял стакан Анатолий. – Смерть оккупантам!
- Хороший тост. Поехали.
Не чокаясь, влили в себя водочку, надкусили бутерброды. На душе становилось празднично и безоблачно. Реяли на ветру красные транспаранты, и играла кровь на арфах благополучия. Наркотик. Достал кошелёк из кармана, щёлкнул запором и заглянул во внутренности. Аккуратно сложенные, как солдаты в строю, видя грудь четвёртого, лежали там новенькие купюрки. Пятисотки. Штук пятьдесят.
- На тебе на тестя – отломил половину пачки Мирон и сунул её в кулак Анатолия.
- Спасибо сэр!
- Не стоит благодарности – захмелел Лямин.
- Купи еще по сто, и разбегаемся – попросил обладатель лезвий.
- Замётано. Шеф, неси по сто и счёт – крикнул в сторону стойки.
Расплатился двумя бумажками и недолго думая, провозгласил тост:
- Чтоб хрен стоял, и деньги были!
- Гип, гип, ура!
- Ура, ура, ура – а – а!
На них зашикали.
- Пошли отсюда – позвал Анатолий.
- А спеть?
- В следующий раз.
- Слабак.
- Кто слабак, я слабак? Да я солист.
- Погорелого театра. И вправду нам пора – неожиданно протрезвел Лямин.
- То – то! Но я тебя провожу – набивался в подмогу новейший приятель.
- Тебе к семье пора, купи подарки, да лезвия не потеряй.
- Тоже верно.
- Ты ими заначку то делаешь?
- Не – е – не понял Анатолий. – Острые очень.
А платформу уже накрывал, поднятым из-под колёс снегом, скорый поезд. Загремел сбитыми в кровь стыками, заскрежетал сцепами. В окна смотрели полусонные пассажиры. Другие исподволь начинали сборы, этим в Москве надо, куда то срочно, оттого и торопились уже. Дымили трубы титанов, летели искры из–под токоприёмников.
Ему навстречу вылетела оробевшая электричка. Зачуханно встала перед табличкой «Остановка первого вагона», распахнула тёмное нутро.
- Моя, Толян, - как сокровенное сообщил Ляма. – Будь здоров, привет тестю!
- А я пойду, добавлю.
Мирон от соблазна шагнул в тамбур, двери лязгнули с шипением и закрылись. Пока ехали до станции назначения, он пришёл в норму окончательно и, выходя в полутьму вечера, был готов ко всяким вывертам. На круге, заставленном торговыми киосками, обнаружил одиноко стоявшие в сторонке «Жигули». Дёрнул водительскую дверь:
- Шеф, до Стремякина довези.
Из глубины салона сверкнули глаза:
- Ты хоть знаешь, сколько вёрст туда?
- Знаю, двадцать – проявил осведомление Лямин.
- Дорогу перемело.
- Довезёшь или нет?
- Всё зависит от величины оплаты – набивал цену владелец «Жигулей».
- Две!
- Тогда садись, но застрять можем.
- Две с половиной.
- А может, и не застрянем.
Эх, дороги! Никто не чистит их. И лежат они нетронутые, в снега укутанные. По осени тракторами колею выдолбили, потом мороз сковал её, крепче бетона, и уже туда снегу набилось немерено. Где обочина, где кювет никто не знает. Вот сюда и нырнули с разгону. Вначале ничего себе вроде дорога, укатанная даже. Метель через неё переметала, так кое - где сугробишки несерьёзные. Километров пять оседлали без проблем, одним вздохом. Дальше хуже, дорога вильнула чуть не под девяносто градусов, заносы повыше стали. Где встречал ветер преграду, там и бросал от щедрот своих разлапистый сугробчик.
- У – у – у – обиженно заартачился движок.
Но ехали. И так ещё километров пять. Дорога назад вильнула, на прежнее направление. И ещё километров пять прошерстили как короли. С ветерком. Ночь уже пала на землю всей своей грубой чернотой, фары еле – еле раздирали до света тоннель, в который, прицепившись за лучи, катил обласканный урод отечественного Автопрома.
- А говорил, сядем, переплатил я тебе – оторвал взгляд от дороги Лямин.
- Не говори гоп…
Машину со всего маху заюзило вправо, водитель, прикусив язык, крутанул руль влево. Этого только и надо было. Под днищем заскрежетало. Ещё раз и всё. Встали.
- Так я и знал – ударил по баранке водила. – Глушитель, поди, оторвал напрочь.
- Давай лопату, копать будем.
- На пузо сели, теперь только трактор поможет.
- Откуда тут трактор? Тут кроме твоих «Жигулей» нету транспортных средств.
- Бабушка надвое сказала.
Минут пять сидели без слов. И вдруг откуда то, из глубины поля, начали разгораться два равновеликих огонька, и которые совсем скоро, превратились в яркие, галогеновые, источники света.
- А вот и он – трактор.
Ухватистые мужики – колхозные трактористы. Колхоза уж нет, а они есть. Сторожат за холмом, как только кто, вот как наши, сядут хоть на пузо, хоть на бок, хоть на крышу, так они тут как тут. Выползают из – за укрытия, как танк, как чудовище, как терминатор. Парами работают, сегодня на одном тракторе, завтра на другом.
- Куда тянуть? – высунулся из «Кировца» не совсем трезвый мужик. – А – а?
- В Стремякино!
- Пятьсот.
- У вас тут все, что ли такие щедрые – повернулся к водителю Мирон. – Шкуродёры.
- Все.
- Ну, блин, порядки.
- Согласны – крикнул спасателям владелец авто. – Где наша не пропадала!
- Без пантов.
Втроём долго цепляли, перецеплялись. Бегали от трактора к машине, матерились:
- Мать твою в Бога, в душу, в дым. Половой акт и так, и сяк, и в извращенной форме. Женщина гулящая, блудливая, согласная и всё одним словом. И всё про неё, про неё, про неё. И я тебя и хотеть не хотел, а ты такая, такая, такая.
Наконец прицепились.
Покатили на автопилоте, знай себе, подруливай, сугробы недоумённо оглядывались вслед, рассыпались в прах, прекращали своё существование.
- К кому едешь то – спросил шофёр.
- Сам не знаю – схитрил Ляма. – Друг армейский тут, где - то.
- Как фамилия?
- Ухабин – сказал первое пришедшее на ум Мирон.
- Не знаю такого – пожал плечами тот.
- Ты ж не местный. Останавливай их около магазина, всё равно туда рванут.
- Сделаем.
- Назад как поедешь?
- Теперь дорога пробита, у них колёса не видишь какие? – показал пальцем водитель.
Минут через несколько, без всяких приключений, прибыли до магазина. Трактористы вмиг туда, даже трактор не заглушили, жигулист назад развернулся, Лямин остался один под зимнем небом. Пошёл, не оглядываясь, в проулок за магазином. За знакомым забором пригнулся в темноте, когда со ступенек крыльца скользнула тень в милицейской шинели. После этого замер и пока в конец не замёрз, сидел, не шевелясь, как тать. Только после этого скрипнул калиткой. Поскрёб костяшками пальцев в заиндевевшее оконце.
- Кто?
…
- Да кто же?
- Ваучер.
Любовь Савельевна стукнула щеколдой через минуту:
- Заходи.
Ляма ударил ботиночками друг о дружку, оглянулся в темь улицы и исчез в зеве двери. Ещё раз стукнула щеколда. Притух свет за шторами.
По всему селу, из края в край лаяли собаки. Струилась волшебная тишина, за околицей. Около магазина запели песню, ритм сломался и нам с вами тоже пора следом за Лямой.
- Бутерброд нес мешок, я пакет. На привале отлучился я по нужде, за сосны, вернулся, нет его.
- Это ты будешь Андрею Митричу рассказывать, а он тебе будет верить, при встрече.
- Всё равно мне добавить нечего.
- Добавишь, будь спокоен.
- А ты меня, Любаша, не пугай – встал Мирон. – Я перед тобой отчитываться, не намерен.
- Как хочешь.
- Я просто перевозчик, а ты хранитель общака, с тебя и спрос.
- Спросят и с меня.
- Милиция чего-то от тебя так запросто выходит – контратаковал Мирон.
- Дам тебе адресок в районе, там будешь ждать – чуть брезгливо бросила в ответ хозяйка.
Он для неё был, вернее уже не был, человеком, не выполнившим поставленную задачу. Мало того, существовала вероятность того, что по злому умыслу не выполнена. Грыз червячок внутри, не чисто дело. Но это только её мнение, не знала она, что предполагают большие люди в зоне и около неё. Лишь слабо догадывалась, как реагирует на происшествие (чрезвычайное) тот, кого и по имени то знают единицы. Слагали легенды о его жёсткости, иногда переходившей в жестокость. Верила только, что пришёл в движение механизм дознания, крутятся шестёрки (шестерёнки). Жуют между зубьями виновных, сплёвывают кровью.
- Сообщи по цепочке, так, мол, и так – попросил Лямин. – Пусть подскажут, куда мне двигаться.
- Нырни на дно пока, не светись, не трепыхайся – скомандовала Люба.
- Кредит дадите?
- Сколько?
- Не знаю, долго мне там болтаться, или быстро пёрышком почешут – предположил провинившийся.
- Думаю быстро. Сиди на месте, я сейчас.
Вышла в другую комнату. Мирон огляделся. Неплохо живёт Любовь Савельевна Ненс. Мебель и всё такое на уровне. И это только то, что наружи.
- Бери! – швырнула на стол пачку сотенных. – Думаю достаточно.
-Денег много не бывает.
- Ты, Ляма, наглец ещё тот, я б тебя своими руками придушила и зверью выбросила.
- Смотри только не пожалей о сказанном, никогда не знаешь, как жизнь взбрыкнёт, может погладить, а может и рёбра переломать – встал на ноги он. – Тогда и я на что сгожусь.
- Оптимист. Да тебя нету уже.
- А это кто? – растопырил карманы Мирон. – Уж не я ли?
- Пошёл вон! Адрес на упаковке написан.
Так и расстались. Не зная, встретятся еще или нет. Если встретятся, то когда? И кто прав?
***
- Для начала брось его к уголовникам – произнёс хриплый голос. – Надоело мне с ним нянчиться.
- Будет сделано, хозяин.
- Петушить.
Спокойно в северной столице. Горит камин, и верная собака греет старые кости, свернувшись в калач около ног. За окнами тишина, которую вдруг разорвал выстрел у Петропавловской крепости. Вздрогнул пёс, человек потрепал его по холке и вздохнул. Всё неплохо, по большому счёту.
***
И на зоне тихо. Дремлют охранницы на вышках. Обняли крепко автоматы и забыли обо всём, мечтают. Одна: как детей выведет в хорошие люди. Другая: как любимого обнимет, поцелует. Третья: что на обед завтра сварить. Четвёртая ни о чём не думает – спит.
А в бараке уголовников шнырь домывает толчки, да в самом дальнем углу (красный угол, для «знати»), горит настольная лампа. В центре самом, на верхнем ярусе, храпит кто - то с наслаждением, ох храпит.
- Винт, а ну накинь ему портяночку.
- В миг.
О, вонюча тряпка, не стирана больше года, специальный зек носит её, ноги потеют у него, пальчики оближешь. И вот такому храпящему прямо под нос, в рыло. Наипервейшее лекарство, как рукой снимает. Можно ещё «велосипед», но хлопотнее.
- Что? А? Убери! – вскочил храпун.
Хватил внутрь отравы, лёгкие не выдерживают, внеземной аромат. Больше не будет храпеть, спать не будет, не осмелится.
Чертям в аду такая процедура только снится.
- Винт, слушай сюда – произнёс, через минуту тот же голос. – Малявы неси по ячейкам, собирай совет на завтра, да Андрею Митричу неси.
- О.
- Не окай. Кто что заслужил, тот то и получит…
…Через двое суток ровно ночевал Андрей Митрич первую ночь, рядовым зеком, в бараке уголовников. Не спал. Ближе к полуночи мелькнула тень, около нар, затихла.
- Вставай, падла, - раздался потом шёпот. – Тебя в умывалке ждут.
- Пошёл!
Звякнуло лезвие, вытолкнутое пружиной из рукоятки.
- Объяснить?
- Не надо, понял я.
Встал, подтолкнутый панцирной сеткой, пошёл следом за тенью…
…Через полчаса оттуда раздался крик:
- А – а – а.
Громкий хохот вскрыл ночь, как консервным ножом. Половина зеков повернулась на другой бок, один забормотал:
- Господи пронеси, Господи не дай, Господи…
…- Товарищ майор, разрешите? – раздалось утром у кабинета заместителя по режиму.
- Да.
Молодой прапорщик поправил фуражку и, открыв дверь, исчез за ней.
- Что случилось, Махнач? – встретил его офицер.
- Заключённый номер три тысячи сто двенадцать повесился.
- Это кто?
- Кашпо Андрей Митрич, пятнадцать лет, мошенничество в крупных размерах.
- Которого вчера к уголовникам перевели? – проверил себя майор.
- Так точно.
- Вызови мне главного врача.
- Есть…
…Тромб оторвался – постучал лопатой по свежей могиле зек – могильщик. – Эх ма!
- Слабый человек, какой то тромбик, раз, два и готово – закурил напарник.
- Да – а – а…
…Плакала мать в многолюдной Московской коммуналке. Горько плакала и безутешно. Текли слёзы по нестарым ещё щекам. Пила Корвалол и не успокаивалась. Плакала мать, мочила слезами казённый бланк письма. Умер. Сыночек единственный, надежда и любовь. Ушёл, не попрощался. Как теперь жить то, что делать, где искать. Неправедно матери сына хоронить, несправедливо. И выцветали глаза матери, и выплакивала она горе. Не уходило только оно от неё, чем больше плакала, тем горше становилось. Смотрела в одну точку, когда чай пила и забыла уже. Нету у неё никого больше, нету – у – у. Плакала мать, плакала. Не знает ничего, да и знала бы, только неизбывнее тосковала. Куда ты ушёл, и зачем, кто гнал то тебя. Заче – е – ем? Горе…
Встала мать, выдвинула ящик тумбочки. Достала бельевую верёвку, погладила её рукой, всхлипнула. Принялась неторопливо снимать с неё прищепки. Поднесла к лицу, понюхала. Не пахнет сыном, нет. Одна – одинёшенька она теперь, на пару с верёвкой. Да ещё слёзы горькие, да беда, беда, беда.
Не слушались пальцы, привязывая конец к люстре. Не делай, мать, этого, кто ж тебя хоронить будет, кто поплачет о тебе и о сыне твоём? Но сделала петлю, принесла табуретку, встала на неё. Продела голову в удавку, посмотрела на фотографию на стене. Муж, она и сыночек. Маленький ещё. Дёрнулась она ногами и табуретка громко ударила о пол, падая. В мгновение вспыхнуло в её глазах алое солнце, упало в чёрный коридор, а навстречу ей …сын, весело смотрит:
- Здравствуй, сын.
- Здравствуй, мама.
Обнялись и пошли в одну сторону, оставив на этой грешной земле все свои горести и печали, смерть и слёзы, радость тоже оставили. Мало только её совсем, не жалко и оставить. Смотрели друг на друга, улыбались…
***
С утра уже был Ляма в магазине. Ничего сверхординарного в его жизни не происходило. День, ночь, шли сутки. Уже проталины вовсю расползались по земле, снег таял, а из – под него трава прошлогодняя, жухлая. Асфальт, тот повсеместно голый, грязный только.
К водке пристрастился Мирон, от нечего делать, от безразличия, от ожидания. Стакан с утра, губу разъедает, ещё, проснётся от неизвестности и того хуже, опять стакан и так далее. До ночи. Тогда на все запоры и к хозяйке в спальню. Нормальная тётка, без претензий, лет не избыток. Много не расспрашивает. У самой муж на зоне, не пишет уже. Давно там. Меньше знаешь, крепче спишь.
Воскресение сегодня. Народ бродит бесцельно, кто куда. В основном без дела. И вдруг ударили звоном колокола церкви. Старый приход, а не порушено хозяйство, даже при коммунистах действовала, даже кукурузу не сажали на её месте. Люди сразу подобрались внутренне и движение вроде незаметно, а организовалось в сторону храма. Старые и молодые, мужики и бабы, детишки всякие по возрасту, все туда.
Понял Лямин, ждали все колоколов, оттого и бродили бесцельно. Ан, нет, с целью прохлаждались, ждали. Тогда и он завернул вместе со всеми. В церковь. Перед входом снял шапчонку, лоб, однако, крестить не стал. Вошёл в темное, с улицы, пахнущее горевшими свечами, чрево. В окна купола били солнечные лучи, и казалось, что висит храм на этих столбах, невесомо – хрупок. Пробрался ближе к иконостасу, когда открылась дверь от алтаря, и оттуда вышел батюшка, в праздничной одежде, неся перед собою золочёный крест. Долго крестил прихожан, вглядываясь в их лица.
Мирон покрутил головой по сторонам. Спокойствие наплывало на него под потрескивание свечей, под запах ладана. Особенный мир церкви позволял на время забыть о бренности жизни, о нескладности. Запел хор, звонкими от напряжения голосами, зажглись светом глаза икон. Началась проповедь.
- Господу, помо – о – олимся – я – я.
Все будто того ожидая, зашевелив губами, начали истово и желанно креститься.
- Братья и сестры, несёт всякий из вас крест свой. Тяжёл и неудобен, крест сей. До крови натирает спину, впивается шипами в ладони, натирает мозоли на ступнях. Но несёт всяк живой его, несёт и будет нести, потому тяжки грехи наши, потому нёс крест спаситель наш, потому терпел за нас, потому смерть принял на кресте.
Господу, помо –о – олимся – я – я.
Бросили все персты ко лбу, нарисовали кресты, помолились. Стояла перед батюшкой девонька малая, лет десяти, со сказочной косой, до колен. Русая коса, русская.
- Дёргают ли за косу то? – спросил священник.
- Дёргают.
- Больно?
- Больно, батюшка.
- Портфелем бьёшь их?
- Бью.
- И это крест твой, неси его тяжко, не трогай обидчиков, ведь накажет их Бог за непотребство то, или наказал уже. Двоечники бьют то?
- Да.
- Вот и наказаны они, вот и заметил их Господь, вот и наказал. Поняла ли ты?
- Поняла.
- Тогда неси крест свой, с радостью и смирением.
Господу, помо – о – олимся – я – я.
Господи прости нас грешных, прости нас, прости.
Зашевелился народ, начал разминать затёкшие длани.
- Братья и сестры!
Вот дали Вам квартиру, рады в семье до скрежета зубовного. Рано веселитесь. Въехали, мебель, слава Богу, расставили вещи, разложили, телевизор включили. Благодать. Вдруг сверху грохот, топот, собака лает. Ночью вода, до рассвета самого из крана об ванну бьётся, журчит половодьем. Дверь входная открывается – закрывается. И так каждый день, каждую неделю, каждый год. Не спите вы, нервничаете, жизнь не мила. Нехорошо. Мстить собираетесь. А кому? Там две девочки – ребёночка.
Вот он крест ваш, несите его смиренно, терпите.
Господу, помо – о – олимся – я – я.
Замахали руками, крест – накрест, ото лба к животу, от правого плеча к левому плечу, крест – накрест.
- Пройдёт лет пять ещё, подрастут сестрички, мать в гулящие женщины уйдёт, всю ночь её вызывают, является, сразу воду до предела. Водопад. Год, два, пять, десять.
Братья и сестры, терпите, Бог наш терпел, без вас наказаны будут, а иначе и вам наказание, за нетерпение.
Господу, помо – о – олимся – я – я.
Удовольствие покреститься, рука сама тянется, даже у Мирона Лямина.
- А потом приведёт старшая мужа, а он
совсем непотребен и продолжается то же, да плюс домашний кинотеатр он любит, да курит в туалете, да плюс амбиций полон. Терпите, братья и сестры, терпите, зубы стисните и терпите. Тяжек крест ваш, ох как тяжек и жизнь кажется испорченной. Терпите. Бог он всё знает. Сам терпел.
Господу, помо – о – олимся – я – я.
Покрестились.
- А однажды откроются ваши глаза, и увидите, всем им по кресту роздано: отец к другой ушёл, а она алкоголичка, мать к придурку с грязными деньгами, сама прикладывается, про мужа одной сестры я уж говорил, и детей им Бог не дал, младшая на игле. И несут они свой крест, пот очи застилает, и нести будут.
Оттого, что другим не во благо живут, наказаны.
Братья и сестры, в храм идите, здесь вас обогреют, распахнут объятия, любите Бога нашего.
Господу, помо – о – олимся – я – я.
Взмахнули руки, как птицы, шепчут губы молитву.
- А если валяетесь вы безобразные в яме, дурманом опоенные, оставьте крест тот, бросьте в пыль придорожную, избавьтесь. А сына потеряв, в петлю не лезьте, несите крест, и облегчит Бог страдания ваши.
Господи, еси на небеси, да славься имя твое…
Ляма тайком оглянулся по сторонам, народ набился в храм плотно. Кто молился упоённо, кто за свечами шёл, кто ставил их за здравие. И вдруг в женщине стоявшей у самого входа, увидел черты давно забытые, но не безразличные. Взморщил лоб, пытаясь вспомнить. Не вспоминалось ничего. Хоть тресни. Запершило в горле.
- Кха, кха, кха – запрыгнуло эхо под стрежень купола.
- Господу, помо – о – олимся – я – я.
Она на него тоже взгляд бросила, перехватил он его. Нет, не помнит. Усмотрел как она, быстро – быстро перекрестив лоб, стала протискиваться к выходу. Он, не долго думая, устремился за ней.
- Осторожно, молодой человек, - зашикали на него. – По ногам не ходите.
- Пардон.
- Не толкайтесь.
- Безбожник – прошепелявила какая то бабка своё сокровенное проклятие.
- Исчезни, яга.
- Тьфу – плюнула в след та, – тьфу.
На улице стало тепло. Чувствовалось приближение долгожданной весны. А та которую узнавал, мелькнула шарфом и исчезла за углом. Пока бежал туда, она открыла дверь магазина и растворилась в нём.
Ударили в перезвон колокола, и из церкви повалил народ. А куда потом? Конечно в Универмаг, воскресенье же. А он вспомнил:
«Вера Пятакова!»
Заныло сладко внутри, кинулся в торговый зал. Долго суетился из отдела в отдел. Нет. Пошёл на второй круг, заглядывая в примерочные, вызывая неудовольствие мужиков, сопровождавших свои пассии.
- Куда ты прёшь, рехнулся что ли?
- Женщину свою потерял, ребята, куда делась, не знаю, извините.
- Здесь только наши.
- Вижу.
И третий круг не дал результата. В отделе ночных сорочек чуть не набили вывеску. Еле ноги унёс, спасаясь позорным бегством. Вышел на улицу. Зажигались фонари, рассеивая слабенькую ещё темноту. Вздохнул и от нечего делать нырнул в Гастроном. Взял литровую бутыль «Перцовки», колбасы «Любительской», торт «Полено». Походил ещё по воздуху. Нет, не было кругом знакомых. Побрёл на квартиру.
- Накрывай на стол, Клава – с места в карьер наехал на хозяйку. – Цельный день крошки чёрной во рту не было, аж внутри зудит.
- А я тебя кормить не нанималась – ощетинилась та.
- Во даёт, а я и торт купил.
- Кормись там, где целый день болтался – со злостью в голосе предложила Клава.
- Да ты, мать, ревнуешь – привстал со стула Мирон.
- Нужно больно.
- Не капризничай, как молодуха, тоже мне невеста. В церкви я был.
- В це – еркви? – удивилась та.
- Теперь я человек верующий, завтра пойду крест себе искать, понесу по жизни – язвил Лямин.
- Крест то у тебя есть, только ты всё норовишь другому кому его подсунуть, неохота гнуться самому.
- Ладно, замнём для ясности – пошёл на примирение он. – Так и не покормишь.
- Покормлю – сдалась Клава.
- Пойду руки мыть.
Забурлили на плите щи, наполнив вкусным запахом кухню, на соседней конфорке сварились краснобокие сосиски. Чайник закипал сам по себе, тефалевый. Идиллия.
Потом уже сытый и полупьяный включил телевизор. Что там, в стране творится?
- …не, расположенной на территории России, скончался видный воровской авторитет по фамилии Кашпо, похороны состоялись на местном кладбище – металлическим голосом оповестил диктор криминальных новостей.
- Ого – только и сказал Мирон.
- Знаешь его?
- Что ты лезешь не в своё дело, курица ощипанная – взвился тот. – Молчи себе в тряпочку.
- Фу.
- Что, фукать будешь?
- Не ори – встала хозяйка, и не спеша начала собирать со стола грязную посуду.
- Бутылку не убирай.
- Пожалуйста, только тогда ночевать к себе – выставила ультиматум. – Алкаш.
- Пошла ты!
Звучит легко и просто – спрятаться, исчезнуть, лечь на дно. А как? Вон, какого зубра завалили. А в том, что завалили, у него сомнений не было. Значит, начали с головы, дальше туловище, ноги…ноги.
- А не свалить бы мне от тебя, Клавк?
- Не поможет.
- Да ты же не просто так – понял Ляма. – При службе.
- Кто теперь свободен?
- Горит душа у меня, Клавдея, как в неё дверь открыть, потушить пламя.
- Э, да я смотрю, совсем ты занемог, пузыри пускаешь, возьмись в руки, мужик, поди – домыла посуду, потянулась за полотенцем. – Чего головой в стену то биться?
- Скажи лучше, церковь ваша каждый день работает?
- По воскресеньям точно, и по вечерам, наверное, служба, а что?
- Да так.
Долго до выходного, семь дней, семь ночей. Хуже всего ждать, неделя вечностью кажется, да ещё в постоянном ожидании расплаты. Начал ждать.
В понедельник поутру голова болела, добил таки бутыль ночью. Пошёл в пивную, принял пять кружек пива, пока пил, да пока кровь играла, полдня прошло. Как же далеко воскресение. Нет, не дождаться. Время вперёд не шло, встало в раскорячку между небом и землёй, ухмылялось. Не двигалось время – я – я. Выбрался на воздух, там пахло талым снегом и прошлогодней травой. Ходил – бродил по тротуару, убивал секунды. Глянул на руку – пять часов пополудни, а была половина шестого. Как же так, что за обман, не туда пошло. Купил с горя «Зверобой», тут же вылакал из горла, рукавом закусил. Упал в подворотне,
подложил кулак под голову, не помнил, как Клава его в тепло затащила. Проснулся, на ходики посмотрел – пять часов. Оказалось утра. Заснул опять.
Во вторник голова болела горше. Денег ноль, прокатился в автобусе, прибрал к карману кошелёк, до воскресенья хватит. Часы остановились, батарейки сели. Только вторник ещё. Пять дней. Прошёлся мимо храма, заглянул внутрь, где уборщица мыла пол, громко шлёпая по плитам самодельной шваброй. Дёрнулся в сторону гастронома и тут увидел на автобусной остановке мужика и печально понял кто это. Как кролика в пасть удава, потянуло его к нему. Подошёл. Протянул для знакомства трясущуюся руку.
- Убери монтировку – грубым, смачным голосом пробасил незнакомец. – Поговорить надо.
- Убивать будешь?
- Посмотрим – равнодушно протрубил тот. – Как масть пойдёт.
- Зарулим ко мне, водочки попьём.
- Некогда мне с тобой – оглянулся по сторонам гонец. – Слушай сюда. Месяц сроку, и если не положишь на кон всё, что нёс, шкуру спускать будем.
- Бутерброд заныкал.
- Жмурику всё равно, а твоя шкура, тебе дороже.
- Ну, вы даёте – попробовал возмутиться Лямин. – По-русски говорю.
- Думай.
Незнакомец встал, и чуть прихрамывая, уверенно ступая ногами на земную твердь, отправился вдоль улицы и через пару минут исчез за углом очередного дома. А Мирон Лямин отметил зарубкой, в голове, дату и побрёл к гастроному. Пил весь остаток дня и половину ночи, рычал бешеным зверем на проснувшегося в углу сверчка. Искал его по трещинам, для расправы.
- Ноги поотрываю, раздавлю, глаза повылавливаю, замолкни!
Застучала в перегородку Клава:
- Прекрати, истерику!
Удивительно, но послушался, угомонился и заснул, неудобно подогнув под себя руки. Храпел с переливами, а выживший сверчок, выпучив глаза, пытался ему подпевать.
В среду проснулся поздно. Весь организм ныл и болел. Хмуро встал на ноги, побрёл на кухню, долго искал глазами чайник. Найдя, жадно и с пристрастием потянул из носика кипячёную воду. Закончив это дело, отправился в туалет, там не попадая в унитаз, наполовину опростался на пол. Сил застегнуть ширинку не было, так и лёг, жалобно поскуливая под нос.
Лежал, а червячок внутри нудил и измывался:
- Ну что лежишь то? Иди в магазин, иди.
- Не пойду, не хочу, не буду – тоскливо противоречил Ляма.
- Ну и дурак! Водочки выпьешь, внутри загорится, прояснится в глазах. Не понимаешь?
- Ой – ё – ё.
- Вставай, вставай, иди.
- Отстань.
- Я бы давно сходил, что мучиться? – не унимался совратитель. – Клавку пошли.
Лежал Мирон, приговорённый к ожиданию. Сначала воскресения, потом даты Х. Время, как время, знай себе, тикало маятником.
- Налить, что ли похмелиться? – приоткрыла дверь хозяйка.
- Налей, Клав – обречённо махнул рукой Лямин. – Вы как сговорились.
- С кем это я сговорилась?
- С червячком.
- Эх, ты, балбес и есть балбес, глюков словил.
- Не начинай.
Клава зазвенела в шкафу посудой. Забулькала в стакан огненной воды. Заботливо приподняла голову Мирона, влила в него содержимое гранёного.
Подошла из тёмного угла старуха в чёрном платье. Длинные, но редкие, седые волосы развивались по сторонам, лезли той в рот, в глаза, скрюченными пальцами убирала их за уши. Дурно пахнущие лохмотья едва прикрывали дряблую наготу. Изогнутой клюкой пыталась достать до Мирона, метила всё в глаз, всё в глаз. Он отстранялся от неё, бабка же наседала, оскалив гнилые зубы. Хочется закричать, да никак горло не издаёт спасительного звука. Всё ближе старуха, всё страшнее, гнуснее. Вот уж совсем рядом, вот уже клюка упёрлась в надбровье. Хочется крикнуть, да всё никак, всё не сдаётся немота. Всё!
Мирон Лямин проснулся. А глаза то открыть страшно. Пересилил себя, приподнял тяжёлые веки, огляделся. Никого нет. Усмехнулся одними губами пока вставал с лежбища. Нахлобучил шапчонку и так как спал в ботинках, осталось только надеть пальтишко, что и было с успехом сделано. Вышел под сень неярких сумерек.
- Сколько времени, мужик – спросил у прохожего.
- Почти шесть.
Тронулся в сторону церкви. Свет в её окнах не горел, и массивная дверь спокойно отдыхала под амбарным замком. А вот магазин гудел огнями, и дверь не замолкала:
- Бух, бух, бух!!!
Подошли двое:
- Третьим будешь?
- Буду.
- Гони взнос, на ноль семь, с закусью – насел заводила. – Можешь больше.
- Нештяк – дыхнул перегаром Мирон и отсчитал мятые купюры.
Сели на остановке, разогнав ждущих у моря погоды, пассажиров:
- Кыш, кыш.
- Что такое? – попыталась возразить мини девушка.
- Есть вопросы? – двинул на неё нагнутую голову один.
- Идите вы!
- Не грубите, мадам – примирил Лямин. – Вон автобус ваш идёт.
Транспорт и впрямь, широко размахнув тупой лоб, встал на погрузку. На какое то время посадочный пункт обезлюдел, до следующего рейса. Втроём одну бутылку приговорить дело шести секунд. Сбанковали ещё, и ещё. Уходили и приходили автобусы, а они гнули своё дело. Приехала спецмедслужба:
- Здорово орлы!
Никто из орлов через губу не смог переплюнуть. Только промычали. Погрузили их, доставили, помыли…
- Что же ты паспорт никак не сделаешь? – спросил утром в четверг пожилой прапорщик. – В следующий раз следакам отправлю.
- Выправлю, начальник, поверь.
- Сроки ушли, теперь штраф платить.
- Заплачу.
- Забирай вещички и не попадайся больше – с утра устал служивый.
- Попробую.
Толи быль, толи небыль, болталась в голове бессмыслица, что приснилось, а что нет, узнай теперь. Домой захотелось, а на ногах двухпудовые гири. Пошёл, ковыляя, будто шарнир, какой поломался.
Потом, когда дошёл, упал на лежбище и валялся на нём до самого вечера, мелко подрагивая чуждым телом. Далеко – далёко осталось ожидание, а вспоминалось в разрывах между провалами памяти.
Тогда тоже мела метель, а он всё бродил под окнами Вериного дома, ждал. Метель срывала с него шарф, вырывала из пальцев сигарету, гасила спички, не давая прикурить новую. До пяти часов утра ждал, так и не пришла ночевать она домой. Озверел от холода и любви, от ревности и необходимости увидеть её.
Пошёл к ближайшей палатке:
- Ширк, ширк…
Нашёл на мусорке арматуру, свернул в бараний рог висячий замок, вломился вовнутрь. Сорвал пробку с первой попавшейся бутылки, приставил горлышко ко рту и под звуки текущей жидкости, перелил содержимое в себя. Вторую сунул за пазуху, но не успел.
Так сел первый раз, а потом привык, три раза уже сходил, ничего себе.
Ночь на пятницу длилась нескончаемо. То задрёмывал, а то зависал над унитазом, хотя внутри ничего не было. Опять задрёмывал или впадал в жар. Вот так и умирают некоторые, но у него цель, дождаться выходного.
Рассвет наступил серый с прожилками дождя.
- Прошла блажь? – поинтересовалась вошедшая Клава.
- Тебе то что?
- Не знаю, жалко тебя, остолопа.
- Во, бляха муха, матрёшка какая жалостливая, не надо шманать мою совесть, заплачу ведь – скривился Ляма.
- Нужно больно.
- Налей лучше чайку покрепче, или вообще чефир свари – безнадёжно попросил.
- Сварю – неожиданно согласилась Клава. – Подожди немного.
Напиток этот для похмельного организма, что твой бульон для больного желудка. Тонизирует и выправляет.
- Ох, хорошо – стонал он. – Спасибо тебе.
- На здоровье.
В подсознании своего женского ума, а сопоставляла она его рядом с собой. Казалось бы, зачем он ей, тюремщик, алкаш и придурок, которому жить осталось двадцать девять дней. Нужен.
- В субботу будет служба?
- Конечно будет. Завтра.
- Завтра – повторил Мирон. – Ты пойдёшь.
- Куда мне, грехи не пускают – ухмыльнулась хозяйка. – По телевизору пасхальную службу посмотрю и хорошо уже, вроде как побывала.
- А меня пускают.
- Ну, ты почти ангел.
- Даже ещё без крыльев – потрогал себя за плечи Лямин. – Не отросли.
- Какие твои годы.
- Чего на рынок родной не идёшь?
- Отгул взяла.
- За мной, что ли смотреть? – догадался он.
- Да.
Кто не страдает, тот и не знает любви. Перебралась через мужика к стенке, повернулась к нему, запустила руку под рубашку.
- Клав, ты что, сил нету.
- Найдёшь.
Нашёл. Часа через три ещё. И вечером.
Так день прошёл. Сократилось на него ожидание.
Жёлтая луна смотрела в окно, пожимая слабо развитыми плечами. А на обратной стороне её, заправлялись горючим непечальные аппараты доставки углобоких существ на нашу родную планету Земля. Запустили они над нами опыт, и теперь сами не знают, что делать. И стереть из галактики жалко и оставить боязно. А вдруг строим где - то в тайнике ракету. Как взлетим, как дёрнем в разумное общество, как занесём заразу. Ох, много у нас её: пьянка, наркотики, жестокость, разврат, доллары, измена, курение, СПИД, война, зависть, словоблудие, оружие, террор. Пожалуй, и этого хватит, хотя перечислена сотая часть пороков. Вот и горюют теперь бедолаги, что с шестью миллиардами делать. Нам бы их заботы. Только никак они не создадут вакцину от вируса, в тупик зашли. Шиш вам, это мы вас завели, как Сусанин. А у вас там нефть заканчивается, сократили полёты, упускаете. Скоро, скоро невозможное станет возможным, повернём Луну ликом сюда, посмотрим в глаза бурые, зададим вопрос:
- Ну что, съели?
Испугаетесь, дёрнетесь в рассыпную, даже может взмолитесь:
- Простите, не хотели.
Не бойтесь, мы вам исключительно положительное вживлять будем: любовь, добро, дружбу, счастье, ум, добропорядочность, взаимопомощь, подсказку на уроках, жалость, ещё раз любовь, красоту, футбольный клуб «Спартак», белый снег и ещё много всякого. И тут я поймал себя на мысли, что положительного больше, чем отрицательного, но чья победа? Неправильно опыты ставите. Не – пра – виль – но!!!
Проснулся Мирон Лямин в субботу совершенно здоровым. За окном пластался дождь с прожилками рассвета. Долго умывался, брился, стирал носки.
- На, я тебе позавчера купила вот – положила на стул свёрток Клава. – Переоденься, ходишь как шишок.
- Да не надо – первый раз в жизни застеснялся он, - я сам куплю.
- На вши?
- Придумаю.
- Бери, бери, я от всего сердца.
- Ну ты, Клава, даёшь!
- Даю – улыбнулась она.
Рубашка, брюки, пиджак, ботинки на толстой подошве, и всё впору, как по заказу.
- По размеру, откуда знаешь? – спросил рассеянным голосом.
- Да с пьяну всё выболтал.
- Иди ты!
- Одевай, одевай.
- Клавка, ты ж в меня влюбилась – ляпнул не подумав. – Как пить дать. Чефир варишь, одёжу покупаешь, к стенке без конца подваливаешь. Ну и дела.
- Да хоть и влюбилась, что нельзя? – покраснела как хохлушка хозяйка дома, - я женщина свободная, молодая и охочая.
- Как вот последнее слово?
- Охочая.
- Точно!
- Пошёл ты! – не понравилось ей. – Мне только свиснуть, очередь соберётся.
- Свисни.
- Ну и свисну, не бойся – сказала последнее слово и ушла в кухню. Вскоре зашипело масло на сковородке и запахло яичницей.
Переоделся в новенькое, выставился около зеркала, не узнал сам себя.
- Ой, ты ли? – подоспела Клава.
- Не сподобилась?
- Денди.
- Это кто? – заподозрил Лямин.
- Такие хорошие ребята, вроде тебя сейчашного, в городе Лондоне живут.
- Англичане. Где познакомилась то с ними?
- Поэт про них стихи написал – образовывала она его, оглаживая одновременно складочку на рубашке.
- Эх, теперь бы ещё пальто новое.
- Надень спортивную куртку, она внезапно мужской оказалась и на два размера больше. Впарили в универмаге, жулики и проходимцы – торопилась Клава. – Никто меня в ней и не видел.
- Думаешь удобно?
- Удобней не бывает.
Минут через десять закончили экипировку, и Мирон Лямин по прозвищу Ляма был готов вспороть тишину провинциального городка скрипом подошв новых чудесных ботинок.
- Идём со мной, Клав, церковь посещать надо – нравоучительно приподнял палец.
- Таких беспутных там только не хватает.
- Ты ещё беспутных не встречала.
- Не пойду.
- Тогда я один – скрыл удовлетворение Мирон. – Готовь обед.
- Вернёшься когда? – хотела она ясности.
- Вернусь.
Хлопнул дверью и впервые за долгое время ступил на асфальт тротуара, не пряча глаза от прохожих. Сунул руки в карманы куртки, и заинтересованно поглядывая по сторонам, двинулся по течению прохожих, к церкви. Ударил навстречу, в лицо, перезвон колоколов. Добрался таки без приключений, и, перекрестив лоб, вошёл в храм.
Всё также вкусно потрескивали свечи и мерцали золотом иконы. Приглушённо разговаривал народ, ожидавший начала службы. Огляделся. И вдруг встретил её глаза. Ве – ера. Но тут вышел священник, и все обернули взоры в его сторону. Вот и она, задрожав ресницами, отвела взгляд. А в груди Мирона запела живая струна, будоража сознание.
- И поставьте за Россию свечи, пусть Господь наш, защитник страждущих, не оставит её в дни годины смутной.
Во имя Отца и Сына и Святаго духа.
Аминь.
Спаси нас, Господи!
Очнулся Лямин от наваждения, перекрестился. Чувствовал, как наполняет его старая любовь. Готов был стать зверем, что бы лечь у её ног, и что б она отшвырнула его ногой, а он снова приполз к ней побитый. Так и стоял до конца службы, наполненный до верху необычными ощущениями. Одно только понимал, что благодарен Богу за то, что тот дал ему эту минуту.
- Благослови, Господи!!!
Часа через два развернулся народ в обратную сторону, на выход. Запели колокола. Мирон, работая направо и налево локтями, против течения, начал протискиваться к Вере. Та не торопилась на улицу. Наконец их встреча свершилась.
- Здравствуй, Вера – пересохшими губами сказал он.
- Здравствуй, Мирон - ответила она.
- Поговорим?
- Только не здесь.
И вот тут вспомнил Ляма, что денег то у него ноль, чистейший ноль, без палочки. Без денег куда пойти? По улице гулять.
Вышли из церкви и долго шли вперёд, пока не рассосалась толпа, вместе с ними покинувшая её. Молчали, ни тот, ни другая не знавшие с чего начать.
- Сколько ж мы не виделись, с того последнего дня? – решился представитель сильного пола.
- Давай не будем считать.
- Давай.
- Расскажи лучше как живёшь – попросила Вера.
- Да так и живу, хлеб жую.
- Хоть с маслом?
- Со жмыхом – криво усмехнулся вместо ответа Мирон. – А то и этого нет. Как ушёл тогда из школы, так и закувыркался, в тюрьму, вышел, в тюрьму.
- Гордости много, на Зину с Генкой обиделся. Перетерпел бы тогда и жизнь по другому может сложилась.
- А я привык к «Столыпинскому», всю Евразию объехал, только плохо везде – в ответ пробубнил Ляма, как бы вновь обидевшись.
- Вот опять! – почувствовала Вера. – Теперь то, что чертыхаться?
- Растерялся я, Верунь, помощи неоткуда ждать.
- Терпи.
- Ты то как? – сменил он тему.
- А я что? Муж, двое детей, хозяйство, в школе работаю, с ребятишками. Да, ещё Харитон.
- ?
- Собака такая.
- Злая?
- Не дай Бог сцепиться.
Так и шли дальше, переговариваясь. Вопрос – ответ, слова к словам. Дошли до конца города.
- Ой, куда это мы? – вскрикнула Вера. – Идём назад, меня ж дома ждут.
- Успеешь.
- Нет, нет, автобус последний. На чём я потом.
- Переночуешь у меня.
- Ты, Мирон, в своём ли уме – аж задохнулась от негодования она.
- А что заметно?
- Ещё как.
- Тогда поворачиваем, только ты пообещай мне, ещё раз увидиться.
- Если будешь себя хорошо вести – свела ситуацию к шутке Вера.
- Я и пить бросил, после завтра три дня будет и жить мне двадцать семь дней осталось.
- Как? – взглянула она из подлобья.
И он рассказал ей всё. Но промолчала Вера, не открыла, что перекочевал к ним с Михаилом мешок и лежит он в ларе под зерном. Только наполнилась жалостью к Мирону, только чувствовала, как возвращается к ней молодое влечение.
- Давай в среду попозже вечером, у церкви – предложила, покраснев лицом.
- Замётано.
А потом проводил он её на автобус и тот, обдав его, синей гарью, торопливо исчез за домом с тусклым подъездом… Не обманула…
***
Меж всеми этими событиями наступила на земле весна. Прошла пасха, Красная горка, обогретая тишиной, заколосилась в парках и полях новая трава. Вернулись домой жаворонки, а за ними и чёрные комки грачей. Как - то так незаметно, превратились из серых палок в зеленоватые растения, выспавшиеся впрок деревья. Пошли чистые, весенние дожди, после которых заходилась паром пашня, и дышала полной грудью залихватский кислород, сбросившая тёплую одежду молодёжь. Почки разом, в одну ночь, вдруг лопнули поперёк и, выпустив в лопину клейкие листья, зашептались радостно о своём, о девичьем. Загадочной ночью мыли мостовые жгучими щётками, сыто урчащие дорожные машины и оттого под рассвет блестели они (мостовые) здоровым блеском. Нет в мире ничего лучше весны, пробуждения. И сводило скулы от нетерпения и сводило сердца от ожидания чего - то яркого и незабываемого. Наступила на земле весна, когда хотелось забросить на чердак все дела, упасть в себя, сбежать вон. Только жалко, что уж очень коротко оно время весеннее, глядь, а уж пора хлеб сеять. Страда.
***
Ворчал по привычке Харитон. Жарко стало в шкуре, солнце играло из – за тучки, слепило.
- Тебя подменили что ли? – сдерживал ярость Михаил. – Прятать пора, всё просохло кругом.
- Давай прятать – равнодушно ответила Вера. – Мне то что.
Чему радоваться, только вспомнила старую любовь, только вкусила греха, а уже ушёл её единственный и неповторимый в подполье, укрылся. Даже она не знала где, что б не проговориться, что б и под пытками не выдать. Не знает же. Через двадцать шесть дней и ушёл. А на улице весна и истома гложет тело, скрипит зубищами невысказанное нетерпение.
- Сегодня ночью, пока темень.
- Хорошо.
- Я уже и ткань кусками нарезал и проволоки накусал, в сарае рассортируем, проволокой перевяжем – рассуждал Михаил.
- Когда только и успел? – безразличным голосом спросила жена.
- Ты всё в район шлындаешь, а я на стрёме. Там тебе теперь мёдом намазано. Двое детей, а туда же. Или я не совсем правый.
- Дурак.
- Ты умная зато – начинал злиться он – Пробу ставить негде.
- Найдётся где.
- Побить бы тебя – взыграл Михаил. – Толку только мало, вас баб не исправишь.
- Не выдумывай небылицы, скромнее меня жены на свете нет – вздохнула она.
- А можешь изменить?
Пожала плечами:
- Это допрос?
- Простое любопытство.
- Другие могут, вот и я не рыжая – только чуть – чуть покраснела.
- Р – р – ры – зарычал за окном кобель. Потом открыл красную пасть, зевнул.
Застучал ногами по крыльцу, пришедший с прогулки Игорь. Хлобыстал уже по девчонкам. Справный парень.
- Привет, шнурки! Вы что такие чалые? Весна – раскрыл широкую улыбку.
- Кому весна, кому конец лета – буркнул отец.
- Весна, весна, сынок, не слушай никого – вдруг расцвела мать.
- Сходи в садик за сестрой – погнал парня Михаил. – Нечего ей там горевать.
- Почему не сходить, схожу.
Развернулся и в дверь. Ничего не скажешь, послушный ребёнок.
В окнах темнело.
- Я в сарай, а ты меня снаружи на замок, кто спросит, в конторе мол, деньки страдные.
- Оденься теплее – всё ж позаботилась Вера.
Муж и жена, кто в мире роднее?
По ранним сумеркам нырнул Михаил в зев двери схорона и был таков, а Вера накинула в петли висячий замок, да потом долго всматривалась в окно, нет ли в щелочках света. Вроде нет.
В доме глянула на будильник, чтобы через пару часов, уложив спать Иришку и отправив в кино Игоря выпустить на свободу мужа.
Минут через пятнадцать пришли дети.
- Мама, а папчик где? – с места в карьер насела дочь.
- В контору ушёл.
- Да там и не одно окно не горит – взглянул подозрительно сын. – Зарплата у них.
- Не отдавал денег – отчиталась Вера.
- Наверное, мне за куклой в сельмаг пошёл – предположила малышка.
- Обещал? – с сомнением спросил брат.
- Пока нет.
- Значит, закатай обратно.
- Чего закатать?
- Губищи!
- А – а – а – заревела та.
- Игорь!!! – возмутилась мать.
- Б – больше не ходи за мной в сад – дик – прекратила тут же рыдания Иришка.
- Баба с возу, кобыле легче.
- А – а – а!
- Умрёшь с вами – засмеялась старшая. – Артисты.
На том и помирились.
Паутинки тепла повисли на холодных ветвях темноты, и оттого слоилась она по сторонам от ледяного бриза. Не горели фонари по столбам, и даже светлячки ленились включать свою подсветку. Воровской промежуток времени, сонный. Скрипнули петли ворот Звездовского подворья, да шевельнулся на нашестях петух, и лёгкие шаги двух пар ног затихли по направлению к околице.
- Фонарь не забыла? – прошелестел мужской шёпот.
- Взяла.
Три километра до старой мельницы. Минут сорок нормальным шагом. Туда сорок, обратно сорок, там сорок. Всего два часа. Когда уже набухла ночь рассветом, вновь скрипнули петли, в обратном порядке, мелькнули в проёме две тени. Пересекли двор, и присели на ступенях.
И тут кривой зигзаг молнии разорвал пополам небо над головами, и, не мешкая ни секунды, вдарил по крышам треск грома.
- Хр – р – р!!!
И роковым прыжком спрыгнул вниз дождь.
- Смоет все следы – чуть внятно произнёс Михаил. – Вовремя.
- Да уж – поддержала жена. – Везёт.
- Пошли в дом – успел распорядиться он до того, как вихрем перелетевший через забор мокрый Харитон, со всего маху опрокинул навзничь Веру.
- Уйди!!! – пискнула та, отбиваясь от благодарного пса.
- Пошёл – замахнулся топором Михаил.
- Ы – ы – ы – обиделась собака, мол, к вам со всей душой, а тут пренебрежение.
- Не ушиблась?
- Вроде нет – отряхнулась Вера. – До свадьбы заживёт.
- Я последнее время, что думаю то? – уже в сенях заговорил муж. – Может, обвенчаемся с тобой, как говорится перед Богом.
- Не выдумывай.
Дождь помыл всё вокруг и также неожиданно закончил боевые действия. Только по окошкам ещё змеились ручейки, очень похожие на слёзы.
- Значит, не забудь: с правой стороны, по периметру семь узелков, и слева ещё восемь. Доски я отрывал аккуратно, никто не заметит. Трава вырастет, вообще всё скроет – подвёл итог Михаил.
- Видела.
- Я пока буду оформлять покупку на дрова этой гнилушки, к осени раскатим, а там под трухлявыми брёвнами и обнаружим клад. Двадцать пять наши.
- Выйдет нам это боком.
- Не канючь.
- Дай, Господи, удачи – перекрестилась та. – Оставь позади невзгоды.
- При деньгах и Емеля король – хохотнул Звездов. – Не отмерено нам ещё расстрела.
- Тьфу, тьфу, тьфу!
- Не плюйся. Клин клином вышибают, из глубин, да наверх, красота.
- На грабли не наступи.
- Нет, ты меня точно выведешь из себя – перешёл на громкий шёпот хозяин дома.
- Ато что будет? – не останавливалась Вера.
- Да иди ты!
- Повремени с любовью – вздохнула жена. – Спать идём, а то ещё детей перебудим.
Затихло всё в доме, лишь перебегали с места на место залётные тараканы. Топали ногами, поднимая микрон пыли, завидев конкретную даму. Зевал в будке Харитон, изредка вылезая наружу и вытянув вперёд конечности, с хрустом потягивался. Звякал зубами, поймав налету комара. Дичь. Миллион поймаешь, а сытости нет. Только зубы стираешь. Хлыщи грачи ворочались в новых гнёздах, недавно прилетели. Новосёлы неугомонные.
Утром, ещё до работы зашёл Яков Ненс.
- Миш, скажи, пожалуйста, вот когда вы с Верой мерзляка нашли, моя приходила тебя лечить?
- Вроде приходила – отставил бокал с чаем Звездов.
- Вечером – кивнул на напиток Яков, - с Брусковым наливочку пробовала?
- Уже и не помню.
- Не ври, Миша, тебе не идёт.
- А что случилось то? – поинтересовался хозяин.
- А моя Любка на аборт собралась.
- Ты же муж!
- Ни – ни – смутился гость. – Да и добрые люди сообщили.
- Что? – вошла уже позавтракавшая Вера.
- Сообщение.
- А вы, мужики всё верите!
- Со времён Евы.
- Сидела она у нас, только потом я её до дома провожала – не моргнув глазом, соврала хозяйка.
- Правда?
- А Брусков на козле умотал, приехали за ним.
- Мишк? – тосковал гость.
- Уволь, не помню – ответил ему Звездов.
И столько было в нём неопределённости, что не поверил ни на каплю Яков, аж прошептал:
- Ну вот и всё, хорошего помаленьку.
- Ты, Яков Аркадьевич, не ходи по людям, да не собирай сплетни. Некрасиво, взрослый же мужик, сам жену унижаешь – осадила Вера.
- Просто так даже чирей не вскочит.
- Ну вас, разбирайтесь сами.
- Разберёмся – встал Ненс, – ещё как разберёмся, пойдут клочки по заулочкам.
- Ты поаккуратней, со зла наломаешь дров, потом страшно
будет – попытался успокоить его Михаил.
- Ладно.
Хваткие мужики, погулять напропалую, до упаду, с чужими женщинами, тогда как в это же время другие хваткие мужики гуляют с их женщинами. А потом и те, и другие стучат, объединившись, кулаками в грудь, ищут справедливости, наезжают на своих пассий. Нет таких сильнополых которые за свою жизнь ни разу не поволочились втихомолку. Хорошо за холостыми, а что как несвободная подвернулась. Можно по разному к этому относиться: серьёзно, с юмором, легко, проблема не исчезнет. Все левоногие. Караул.
- Ты зачем Якова обманула? – допил чай Михаил.
- Сама не знаю.
- Корпоративная солидарность?
- Возможно.
Загрохотала кастрюлями в столе, достала нержавеющую тёрку, из фруктовницы выудила огромную морковку, головку чеснока.
- Морковь на салат потру, будешь со сметаной?
- Я её в голодный год не ем – сморщился Михаил. – Ты же знаешь.
- Забыла.
- Смотри, Вера, что хочу спросить?
- Нет.
- У тебя в районе тоже кто-то завёлся, как у Любки? Уж больно ты туда зачастила.
- Глупости – пожала плечами жена. – В церковь, на службу хожу.
- Смотри! Бог тебя и накажет – щёлкнул выключателем, гася свет Звездов. – Богохульство.
- Ой, Миш, прекрати! – взбрыкнула она. – Стыдно слушать.
- Стыдно, когда видно.
- Что видно? – вздрогнула затаившаяся душа.
- Выгоню, как Сидорову козу, коли прознаю, не дам над собой потешаться – погрозил для верности пальцем. – Не пожалею.
- Упёртый какой.
- Ладно, я ушёл на работу – набросил куртку муж. – Имей в виду.
И толкнув ладонью полотно двери исчез в сенях. Вышел на улицу пахнувшую весной, присвистнул под нос и прислушиваясь к лёгкому телу, зашагал в сторону конторы. Из дальнего проулка появился, и чуть прихрамывая, направился ему навстречу ничем не приметный человек. Расстояние между ними неумолимо сокращалось, и вот наступила секунда, когда они поравнялись.
- Стоять – прохрипел незнакомец. – Поговорить надо.
В его руке блеснул тревогой выкидной нож, что не преминул заметить Михаил.
- О чём?
- Ты нашёл зимой путника?
- Я – дрогнул голос Звездова.
- Мешок где?
- Не было мешка при нём, а по лесу искать не моё дело, милиция есть на это.
- Легавые! – сплюнул хрипатый. – Откатывай назад добычу.
- Я же говорю…
Удар под дых сорвал дыхание, согнул пополам в пояснице, прострелил болью.
- Ну–ну, не гнись – осклабился незнакомец. – Люди смотрят.
- О – о – о – простонал Михаил.
- Стемнеет, веди своих в кино, пару часов там побалтайтесь, а мне ключи давай от дома и сарая с баней, искать буду. Понял!?
Чего ж не понять, на держи, только не найдёшь ничего.
- Посмотрим.
- Ключи брось потом под калитку, я их подберу.
- Милиция искала? – спросил на прощание хромой.
- Искала – ответил тот, у кого спросили.
- Мимо?
- Говорю же, не было ничего.
Достал из кармана связку ключей, отдал тому, и разошлись каждый по своему пути. Оба недовольные разговором.
Эти дни, с той зимней находки, несмотря на обладание огромным богатством не сделали счастливым русского мужика Михаила Звездова. Сплошная забота грызла сознание изнутри, тяготила клетки. Забота о детях выходила на первый план, знал, что никто не расстанется запросто с золотом. А раз так, надо было быть бдительным во сто крат сильнее, чем раньше. А опыта не было. И опыта обладания деньгами не было. Знал, что есть, что делать с ними не знал. Варианты крутились в голове, вроде сильные, а утром встанешь, в голове пшик. Дохлый вариант, с изъяном. Посоветоваться не с кем, Вера как - то отошла в сторону, да и какой от женщины прок в этих смутных делах, не всяк мужик выдержит. Ну да ладно, жизнь покажет. Время научит.
Стемнело.
Собрались все дома, сели ужинать.
- Игорёк, какой фильм в клубе то?
- Представляешь, пап, ретроспектива немецких фильмов – жевал сын. – Киностудия «ДЕФА».
Вздрогнула Вера.
- Мам, ты замёрзла? – заметила Иришка.
- Знобит что-то.
- Давайте сходим – предложил хозяин.
- Давайте – согласился Игорь. – Только я Ритку возьму.
- А удобно?
- Я не пойду, что-то плохо себя чувствую – обронила задумчиво мать.
- Идём – идём – настаивал Михаил.
- Мама, ты не можешь нас оставить – нахмурила бровки Ира.
Чему их только учат в саду? Взрослее взрослых.
- Ну уговорили.
- Беги, сын, за билетами – поторопил старший.
- Деньги давай.
- Понял.
Михаил выудил из кармана сложенные пополам бумажки, отсчитал нужную сумму.
- Собирайтесь пока, я быстро.
- Может, Ирину у соседей оставим? – посмотрела на мужа Вера. – Поздно закончится, уснёт она во время сеанса.
- Не усну!
- А уснёт, разбудим – решил отец.
Когда вернулся Игорь, с купленными билетами, все были готовы. Михаил озабоченный чем – то, сидел с непроницаемым лицом на диване, Вера тихо грустила в своей вотчине на кухне, Иришка доблестно поднимала отяжелевшие веки, не давая тем сомкнуться.
- Пора – распорядился сын. – Рита не придёт, её родители не отпустили.
- Закрывай дом – пошла первой Вера.
Михаил долго копался по карманам, проверил рабочий пиджак, потряс брюки.
- Потерял, наверное, блин – озабоченно посмотрел на жену. – Давай твоими.
- Теперь все замки менять.
- Может, найдутся ещё, во дворе поищу, может на работе где.
- Папашка – растеряшка – срифмовала Ира.
- Вер, ты поговори там, в саду, ну что это такое, везде ей надо встрять – не понравилось Михаилу.
- Ладно.
Смотрели старый детектив с удовольствием, потрескивала плёнка «СВЕМА», Иришка, конечно, уснула и пускала по подбородку слюнки. А потом и ключи нашёл хозяин под калиткой, открыл жилище. Огляделся по сторонам, вроде всё на месте, цело.
- Кто по дому обутый то ходил? – приметила Вера. – Говори - не говори, бестолку.
- Не придумывай – махнул рукой муж.
- Смотри, ошмётки грязи валяются – нагнулась она под мойку за веником.
- Может и я, прошу прощения.
- В угол его! – приговорила Ирина.
- Слушаюсь.
И тут в окно звякнул стук.
- Кто ещё? – спросила первой Вера.
- Я посмотрю – вызвался Михаил, и уже из сеней глухо добавил. – Скорее всего, ко мне.
Удар свалил его враз, и он упал, больно ударившись о порог боком, почувствовав ещё, как подняли его на ноги, прислонив к стене. Второй удар разорвал мозг пополам, подкосив колени, и он рухнул наземь полным кулем. Чернота окружила его плотной ватой, образовав вакуум. Подумал ещё: «держись» и исчез в неизвестности.
- Ну полежи тут. Оклемаешься, поговорим – произнёс грубый голос.
Скрипнули петли.
А потом примчался, откуда - то Харитон, открыл носом калитку, сделал круг возле хозяина и завыл жалобным голосом.
- У – у – у!
И вой этот лёг на тишину ночи. Лизал лицо хозяина, ощущая на языке сладкий вкус крови. Драл когтями землю, швыряя по сторонам куски травы.
- Харитон, ты что? – вышла на высокий крылец Вера.
- У – у – у!
Поняла всё жена, и мигом свалилась в обморок, Харитон к ней, аж зарычал. Но прислал Господь им гостью, уже ступила во двор врач Любовь Савельевна Ненс. В тусклом свете окон различила попадавших людей, выхватила из сумки мобильный:
- Алло, Кир, ты где?
Выслушала ответ.
- Хватай скорую и к нам, тут Мишка Звездов весь в крови, без памяти, и Верка его тоже без признаков жизни, хотя… - взяла ту за руку. – Пульс есть.
Послушала.
- Только быстрее, я ж не знаю, кто его так, и где теперь тот, собака ещё злится!
- Харитон на место – прикрикнул, хлопнув тяжёлой дверью, Игорь. – И сиди там!
Пёс послушался, всем видом показав обиду.
- Игорёк, давай соседей, перенесём отца в дом, да я мать брызну водичкой.
- Голову, голову держите! – суетилась врач, когда подняли Михаила с земли и понесли в дом.
Вера очнулась раньше, заплакала. Звездов старший лежал как полотно белый, с запёкшейся кровью на лице. Вокруг него стелился врач, ставил треногу капельницы, звенел шприцами. Им старалась помогать и спокойная Любовь Савельевна. Вцепилась в спинку кровати строгая Иришка. Вцепилась так, что побелели костяшки пальцев. Не оторвать, как только ни пытались.
Вошёл Брусков. В комнате враз стало тесно, похоже на коммунальную кухню.
- Здравствуйте, Кирилл Лаврович – смутилась Вера.
- Детей уберите отсюда! – начал участковый. – Нечего тут.
- Ириш, пошли в детскую – потянула её мать.
- Нет!
- Идём, дочка, папе плохо.
Только сильней побелели кулачки, только строже стало лицо.
- Я с тобой – вступился и Игорь.
- Нет!!!
- Иди, моя хорошая – открыл глаза Михаил, - иди…
Вздох облегчения прошелестел по помещению.
- Все выходите, все – насела врач. – Мы одни разберёмся, не мешайте.
Раз укол, два укол, три. Капельница закапала прямо в вену, прямо в кровь.
Брусков приоткрыл дверь:
- Можно мне?
Врач посмотрела на Звездова, тот малозаметно кивнул утвердительно головой.
- Ну заходите.
- Миш, без протокола, кто?
- Темно было, не разглядел. Со света, да в темень, а он не дал времени, сразу врезал.
- Говорил чего? – снял фуражку милиционер. – Требовал?
- Я сразу в отруб – вздохнул Михаил.
- Плохо – пожалел Кирилл Брусков.
- Не то слово – простонал пострадавший.
- Значит, не скажешь.
- Не скажу.
- Ну – ну.
- В больницу надо – вклинилась в разговор врачиха, - сотрясение у Вас, тяжёлым чем - то бахнули, ещё чуть и в висок, а так выберетесь. Но недели две покой.
- Может дома?
- За Вами уход нужен.
- У меня жена, Игорь, Ирина,..Харитон – пересчитал Звездов.
- Медсестра нужна, уколы делать, а у нас, в больнице всё есть.
- Давайте я помогу – вошла Люба Ненс.
- Ну не знаю.
- Мне дома лучше.
- А жена что скажет? – не сдавалась врач скорой помощи.
- Вер, иди сюда!– крикнула Любовь Савельевна.
- Да согласна я, дома мне удобнее, его не тревожить, а нам в районную больницу не мотаться.
- Уговорили, так и быть, пишите расписку…
- …Все – е – е здесь, и Лю – ю - юбка, и Брусков…Мишка кто это тебя? – прилично пьяный явился Яков Ненс.
- Добрый человек.
- Мы его сейча – а – ас, разорвём.
- Яков, ты обалдел? – удивилась жена.
- Не обалделей тебя, иди к Бруску, прохиндейка. Ты думаешь, я не знаю, как он тебя причёсывает.
- Проспись! – навис над ним участковый.
- Ато что – о – о?
- Заберу.
- Всех не позабираешь – брызгал слюной Ненс.
Взревел благим матом Харитон, это он на скорую помощь, вернее её сотрудников, которые решили не дожидаться развязки и вышли из дома к машине с красным крестом.
- Сейчас я тебя на цепь – взялась за ошейник Вера. – Сиди спокойно.
- А Русь всё также будет жить
Гулять и плакать под забором...-
запел Яков, плюнул от избытка чувств под ноги и, покачиваясь, как корабль во время качки, двинулся к выходу. Со всего маху врезался плечом в изгородь, оторопело остановился, оглянулся назад.
- Я догоню – охнула Люба.
- Не – на – до, брошу себя на Юго – запад, волки…
- Вер, если что присылай Игоря, а так, я утром забегу, до свидания.
- До свидания.
- Люба, на пару слов – откуда ни возьмись Брусков.
- В другой раз.
- Понял, не дурак.
Через пять минут ушёл и он. Закачалась над селом, весенняя, тёмная ночь. Глаз коли. Ах ты ночь, выдумщица сказок и пужалок. Хорошо придумывается в тишине, спит всё, что может спать, и даже то, что не может, пытается. Как бы ни было там, прилетает ночью спокойствие и грусть, обмахивает огромным веером уставшую округу.
В тиши полночной попискивает ото сна мышь под крыльцом. Наелась вечером вместе с курами и томно ей. Шуршит темень лёгким ветерком, вздыхает земля, освобождённая от снега. Украдкой, до самого утра, всё будет не так как днём. Лучше. Там под чёрным пиджаком ночи, бьётся более благородное сердце, нежели дневное. Может быть, какой то бродяга станет на путь истинный, наполненный влиянием ночи. Хорошо бы. Ночь за ночь, ночь за ночь… О чём это я?
Сказка за сказкой…
Солнце только чуть привстало над кромкой леса, а врач сельский Любовь Савельевна Ненс тут как тут. Ранняя птаха.
- Как дела – спросила хозяина.
- Вроде спал – ответила за него Вера.
- Отлично – оглянулась по сторонам гостья. – Всё ж я думаю, это история с замёрзшим продолжается.
- Почему?
- Догадываюсь.
- Стечение обстоятельств – повернулся на спину Михаил.
- Может, какая помощь нужна, вы не стесняйтесь – продолжала Ненс. – В меру, как говорится, сил, ведь если и в правду ничего при нём не было, почему страдать должны ни за что.
- Господи, и Вы туда же – поправила одеяло мужу Вера. – Что за неверие?
- Ладно, нет, так нет, подставляй ягодицу.
- Укол?
- Да.
Сделала укол, измерила давление, посмотрела язык, всё на месте, в норме почти, только голова гудит как колокол, как набат.
- Жить буду? – ухмыльнулся раненый.
- Будешь, лучше, чем раньше.
- Спасибо, Любовь Савельевна - поблагодарила Вера, - за заботу. Сами знаете, у нас тут друзей не очень то развелось, больше сами по себе.
- Потеря не большая – тронула дверь врач.
- Точно – согласился Михаил. – Мельчает народ.
Медленно, крепко о чём - то думая, пошла она по улице в сторону дома. Никак не складывалась до конца нить последних событий, чего - то не доставало. Где общак? Где? Кто не до конца продумал доставку? Впрочем, тех уж нет. Вздрогнула от неожиданности, когда нос к носу вырос перед нею человек.
- Нет у Звездовых, ни дома, ни в сарае, ни в бане, всё обшманал – зашептал он. – Не заметили?
- Молчат.
- Пропало бабло – перешёл на грубый бас незнакомец. – Непорядок.
- Плевать мне на ваше мнение, я храню, а вы доставляете, сами себя и секите.
- Доложу.
- Доложи, милый, доложи.
- Пока.
***
Сержант милиции Безликий собирался в отпуск. Никому не ведомо, что творится в голове человека, даже если внимательно присмотреться. Прими душа сигнал к действию, или прими знак в попятную. Послушайте, как нет уюта, под черепной коробкой, как дёргаются нервы от неверного касания. Как на кольцевой дороге сознания тычутся импульсы - задания в звукозащитные экраны действия. Я же не отстану – говорит мозг, нет таких преград, что бы меня остановить. Болит голова проблемами, не отпускает.
Леонид Семёнович Безликий был озабочен. С тех пор как присвоил майор на хранение слиточек, так и стал нем как рыба. Пару раз видел его – ни слова. Попытался лейтенанта порасспросить, успех тот же. Своими руками отдали добычу в пасть Александра Александровича, он, что в ценники не смотрит? В магазин каждый день ходим, а там помилуй меня, без красивого кошелька, делать нечего. Вот и мучается Безликий, вот и ворочается ночью в кровати, потеет. Быстрее, быстрее - торопит решение, а не тут то было.
Теперь ещё отпуск, свояк уж ждёт в селе, приедешь гол как сокол, какой же отдых. Маета. После рыбалочки ушицы заваришь, а под неё водочку надо. Можно, конечно, и свояка колоть, да неудобно как - то. Нет выхода, майора колоть надо. Колоть, колоть – закрутились мысли вокруг острого слова. Колоть! И вдруг остановились. Колоть!!! Даже оглянулся по сторонам, не слышит ли кто.
И вот теперь Безликий нервничает. Мокрухой запахло из – за вонючего куска металла. Эх, неспроста мысли всякие, подгнило внутри, червоточина. Всё так же стучат в перегонах колёсами вагоны метро, всё так же ненавидит друг друга народ, на подземных станциях, а он видимо свихнулся от неизбежности.
Встал сержант на ноги, пнул ногой колченогий стул, посмотрел в глаза президенту.
- Олег, зайди! – крикнул, приоткрыв наполовину, тяжёлую дверь.
- Слушаю Вас – вошёл салага – рядовой.
- Майора не видел?
- К начальнику станции пошёл – доложил тот.
- Один?
- Нет, с Виктор Санычем – поправил кобуру служивый.
- Давно?
- Минут пять, не больше.
- Свободен пока – взыграл лычками Безликий. – Как там народ в метро, звереет?
- Ещё как, совсем осатанели.
- Бомжей уже не замечают, раньше не садились рядом, теперь ничего, трутся рукавами – выразил озабоченность Леонид.
- Ато.
Рядовой вышел, а сержант встал на ноги и подойдя к вешалке забрался рукой в карман своего кителя, висевшего на крючке. Нащупал там связку ключей и недолго думая, вытащил их наружу. Вернулся назад за стол, бросил звякнувшую металлом добычу на сукно столешницы, сел на жалобно скрипнувший стул. Отторг от общей кучи отмычку, за ненадобностью, потом помял пальцами первый ключ.
- От квартиры – присоединил к нему второй. – Два замка - два ключа.
Третий ключ, от висячего замка сараюхи на даче:
- Сто лет не был, продать, что ли кому?
Четвёртый от почтового ящика, брелок домофона, один ключ (пятый) не понятно от чего, ржавый как «Москвич» зимней эксплуатации. А следом шестой:
- Вот он, от кабинета майора!
Когда то, по пьянке дал тот, ключ Безликому, когда корешились и уважали друг друга. Набрал телефон начальника станции?
- Юрий Николаевич, а Сан Саныч у Вас?
- И Сан Саныч, и Виктор Саныч, всем взбучку делаю – бодро ответили на том конце провода.
- Скоро отпустите?
- Через час, не раньше.
- Ого – «изумился» Леонид. – Долго.
Положил трубку, и не торопясь, дважды прошёлся по кабинету, из угла в угол.
- А запоёт ли леши - ий в бурело – оме…
Ещё дважды прошёлся по диагонали, потёр ладонями холодные уши, встал против стола. Из ящика тумбы вынул и переложил в карман финку в кожаных ножнах. Дверь на замок закрывать не стал, оглянулся по сторонам. Никого. И не давая себе короткого сомнения, отправился к кабинету майора. Ступал уверенно, не болтая по сторонам головой. Около резиденции того замедлился, но, не давая себе остановиться, прошагал дальше. Метров через пять мгновенно развернулся и вернулся к двери с золотистой вывеской.
Ключ нырнул в замочную скважину с удовольствием, как к себе домой. Провернулся вокруг оси раз и другой. В механизме тихо клацнуло, и хватка сцепа физически ослабла, после того как задвижка проследовала вслед за направлением оборотов ключа. Открыл створку ровно настолько, что бы протиснуться в пространство кабинета. Юркнул туда и прикрыл за собой дверь. Огляделся. Внутри было пусто и пыльно. Защёлкнулся на всякий случай, задвинул массивную задвижку, и снова огляделся. Знакомая мебель, только чуть новее, чем у него, всё тот же президент смотрел со стены, хитро улыбаясь. Мурашки побежали по спине, по затылку, по пяткам.
Знал, что в шкафу стоит сейчас сейф, огромный такой, дореволюционный. Знал, что ключи от него могут быть в ящике стола. Это если повезёт, один шанс из миллиона. Когда хозяин был на месте, то бросал их небрежно туда. Уходя, неизменно забирал с собой, бренча ими в кармане брюк. Выдвинул ящик, а ну без истерик, пусто. Один шанс мал, миллион же огромная куча, куда там.
Расстегнул от удушья верхнюю пуговицу, ослабил узел галстука. Поводил глазами справа налево, слева направо, вверх вниз, снизу вверх. Мимо. Задвинул на место ящик, вытер пот со лба.
- Ну что, съел? – спросил президент.
- Извините – произнёс Безликий, и посмотрел на себя со стороны. Улыбка тронула губы.
Вдруг дверца шкафа заскрипела тихонечко и приоткрылась на чуть – чуть, словно пригласила к сотрудничеству. Он торопливо помог ей распахнуться и застыл в недоумении.
Ключи висели в скважине замка сейфа. Вот так вот, а вы говорите мало шансов, есть они, есть. Открылось металлически неуклюже, но открылось. Внутри папки разные, полбутылки водки, килька в томатном соусе, разовые стаканчики, штук пять. Пакет целлофановый, а в пакете свёрток газетный. Оглянулся на вход, ухватил эту скользкую на ощупь газету, выволок на Божий свет, развернул.
Запахло долларами. Они лежали гордыми от своей значимости пачками, перетянутые по Российской моде резинками. До боли захотелось взять все (четыре вязанки), но нельзя. Приладил в боковой карман одну, остальные аккуратно завернул по старым сгибам, упаковал, вернул в сейф, с сожалением вздохнул. Взгляд зацепил спичечный коробок. Потряс им возле уха, внутри были не спички. Раскрыл, а там…слиточек. Надо же, не обманул майор. И его положил обратно…
- Слышь, Вить, я ключи от сейфа в дверце оставил – вдруг повернулся к шедшему рядом лейтенанту Александр Александрович.
- Ты что? Еба…ся?
- Летим быстрее.
Чуть не бегом устремились наперегонки, расталкивая народ. Примчались вихрем, ворвались в кабинет, майор дёрнул шкаф, ключи на месте, открыл. Папки, водяра, закуска, стаканы, спичечный коробок, пакет.
- Фу ты!
- Это ж с ума сойти, стресс такой – удивился лейтенант.
- Надо всё ж Безликому за золото отстегнуть согласно затраченных усилий – присел за стол майор. – Несолидно как то.
- Тебе виднее.
- Пойдёшь мимо, загляни, пусть прёт ко мне.
- В отпуск он собрался – вспомнил Виктор.
- Тем более, хотя на вот, мне сегодня притаранили за рекламу, передай, скажи аванс.
Лейтенант взял конверт и недолго думая, вышел. Потом, часа через два, подёргав закрытую дверь дежурки, ухмыльнулся, мол, так и надо. И ушёл, довольный собой.
***
Сом был стар и немощен, как автомобильный баллон, выброшенный давным-давно в их болото. Рыбина любила дремать возле него, прислонившись дряблым боком к стёртому протектору. И когда сом надремавшись засыпал, снилась ему его мать, красавица писаная, на рыбьих гульбищах блиставшая впереди всех. Долго увивался за ней сом – папа, распушив длинные ниточки усов, выделывал невиданные па могучим телом.
Болели во сне раны причинённые людьми и полученные в схватках со скользкими собратьями. Сколько раз попадал он в хитроумно расставленные сети, перегрызал ячейки, уже и не сосчитать. Однажды на самом почти берегу выскользнул, навалился на него мужик, хлестанул хвостом по паху, ушёл. Зарывался сом в мягкую тину и мечтал, как будет жить без печали и забот, коли, не прекратят бабы выливать помои рядом с болотом, а дождь смывать куски тухлой пищи в грязную, стоящую воду.
Других проблем не было. Спи, да грызи беззубым ртом жуткую вкуснятину. Во всей акватории водоёма не было больше ни единой живой души. А ведь когда-то шныряли весело туда – сюда, натыкались друг на друга в мутной жиже. Только иногда теперь, закидывали пьяненькие рыбаки дырявую сеть, да прогребали, выдирая из плешивого дна чахлые водоросли.
Дремал сом, шевелил жабрами, смотрел сон. Но беда уже случилась, жизнь давным – давно пролетела, одолжила судьба несколько последних дней. Но замоталась и забыла, что прошло
то одолженное время, а теперь вспомнила. Зачесалось под левым глазом, он открыл его и увидел внезапно надвигающуюся на него капроновую сеть.
Стар стал, потерял бдительность, разжирел.
***
- Слева заводи! – кричал благим матом Кирилл Брусков.
- Сам тяни! – по пояс в чёрной жиже вторил ему Лёня Безликий.
- Уйдёт! – суетился на берегу третий.
- Федька, шугани! – махнул ему Брусков. – Хватит по сухому слоняться…
Прибыл в отпуск Лёнька Безликий позавчера, вечером, уж темнело. Постучал в дверь, почти засветло, луна всплыла на небосклон полная, вся светящаяся от радости. Кирилл был дома, мучался от скуки, трезвый второй день (по причине обыкновенной – безденежье).
Обнялись.
- Молодец что приехал – вполне правдиво похвалил он прибывшего. – Отдохнём чуток. Привёз бутылочку то?
- Привёз – нагнулся к дорожной сумке Безликий.
- Одну?
- Да.
- Мало – расстроился хозяин.
- У вас, что в магазине нет?
- Денежки тютю.
- Это не проблема – с видом фокусника достал пачку наших российских тысяч гость. – Вот они!
- Другой коленкор – прищурился Брусков. – Пока не закрылось надо сбегать.
- Завтра не служишь?
- Отгул возьму, завтра пятница, а в субботу на рыбалку рванём, говорят в Вонючем озере сом, что твой Лох – Несс, людей пугает – продолжил Кирилл.
Гуляли всю ночь, утром позвонил участковый руководству, отпросился, продолжили. К вечеру чуть проспались, позвали соседа, Фёдора Третьякова.
- Бредень твой на ходу? – не давая опомниться, наехал на него Брусков.
- Новяк, в заводской смазке – обнадёжил тот. – На кого пойдём?
- На сома.
Собрались с утра, чуть похмелились и ещё по росе были на месте. Кто рано встаёт, тому Бог подаёт. А сом проспал всё на свете. Судьба…
- Чем шугать - то? – не понял Третьяков.
- Жердину выруби, вон из забора! – кипятился Кирилл. – Наберут вас по лимиту.
- А!!! – поскользнулся гость.
- Что?
Безликий запустил руку в воду и нащупал ею каучуковый круг баллона:
- Колёса кто-то набросал, хорошему человеку и пройти негде. Заходи! Заходи справа, уйдёт! Пить дать уйдёт! В рыбалку твою мать – красиво заматерился мазнув грязной рукой по щеке.
А тут Фёдор, как жахнул палкой по пенившейся и без него воде, так все крупно вздрогнули…
Сом метнулся туда-сюда, кругом сеть, кругом, и тут удар грома опрокинул его вверх брюхом…
- Есть! Загребай к берегу!
Бредень шёл тяжко, явно с добычей. Грязные в пух и прах рыбаки, спотыкались, падали, по колено погружались в тину, но не выпускали из рук орудие лова. Уже когда выбрались на песок, в мотне сетки болтавшейся в воде, метнулось пару раз чёрное полено рыбины.
- Здоров, бродяга! – в один голос заголосили свояки. – Даёшь уху!
Сом обречённо открыл глаза и посмотрел ими, чуть уже подёрнутыми дымкой, на людей. Шлёпнул хвостом по земле, вспомнил о заначеной в баллоне пище…
- Как бы не ушёл! – развернул жердь Фёдор и опустил на голову рыбы.
Мелкая дрожь пробежала по её жабрам, да напряглась чешуя по загривку. Ещё только раз дыхнула чистого воздуха и затихла похожая на покрытое мхом бревно.
- Одним ударом! – вскинул вверх руку Третьяков.
- Пили голову, тесак вон в рюкзаке – поторопил участковый. – Рано праздновать.
- А я пока разолью – звякнул посудой Безликий. – Все ли будут.
- Все – е – е.
-Краёв не видишь? – обиделся Фёдор.
- Вижу.
- Тогда лей.
Выпили, крякнули, закурили.
Потом Фёдор Третьяков добыл из котомки нож для закола хряков, вытер его о штанину и не долго думая, вонзил клинок в добычу. Ярко брызнула кровь, а он как заправский мясоруб, аккуратно отделил голову сома от жирного тела.
- Мыслительный орган и хвост в уху, самый наварчик – облизнулся городской гость.
- И жабры – добавил Кирилл.
- Кто варить будет? – растянулся на траве Безликий.
- Я! – вызвался Фёдор.
- Вся приправа там же в рюкзаке, треногу в лесу зарублю сейчас, хворосту наберу – на правах старшего по званию распоряжался участковый.
- Эх, жизнь хороша - хлопнул себя по животу уховар.
- Да.
Весёлое, доброе солнце повисло на паутинах пронизавших тут и там чудодейственный воздух. Жужжали слепни учуявшие запашок рыбины, и легчайший ветерок выравнивал причёску травы, сохранившейся на солнечном горбу холма.
Костёр разгорелся споро, вода, набранная в хрустальном роднике и круто посоленная, на четверть заполнила оцинкованное ведро. Леонид чистил картошку, Фёдор разделывал рыбу, Кирилл травил байки.
- Ха – ха – ха – хохотали те. - Уморил.
- Ну что пора мясо класть? – прервался Брусков.
Старший повар покрутил ложкой в ведре, зацепил варево,
глотнул:
- Можно в принципе.
Через некоторое время по – над ними навис запах ухи. Чуть специфический и пикантный, сом ведь он не самая чистоплотная рыба, да и в еде неразборчив, как вы теперь понимаете. Но промыто, почищено, съедобно всё.
- Хорошо сидим – принюхался Безликий.
- Честное слово, уважаемые дамы и господа, Господь, когда мужики выпадают в отдых, вот как сейчас, забирает у них кресты, которые те несут по жизни. Ведь сломают или потеряют где, ищи потом. Как оклемаются, возвращает, - нате вам! В сто крат тяжелее становится с непривычки, некоторые не выдерживают.
- Искупаться бы сходить, что ж мы грязные как сомы – оглянулся по сторонам Кирилл.
- В роднике можно – показал пальцем уховар.
- За мной Лёнька! – ухватил того за рукав свояк.
Рядом всё, только перейти по бревну через мутную протоку, метров с километр по тропинке.
- Потом ты сходишь – пообещал Безликий Фёдору.
- Без нас не пей, а то уха подгорит – уже на ходу оглянулся участковый. – Мы быстро.
- Не переживай.
- Я и не переживаю, десять штук у нас, пять литров.
Хороша водичка, я…а ломит, а отчищаться надо. Вот бы дождика тёплого, крупного.
- О – о – ой! – плеснул на спину заглядевшегося Леонида напарник.
- Да ты я вижу не морж, а ещё свояк!
И мать, и родню и Всевышнего и всех других собрал в кучу Безликий пока ругался. Перекосилось тело от холода, заныли зубы. Зато чистые, кожа красная, пупырчатая, как огурец с горькой жопкой.
- Назад?
- Бегом, для согрева.
Рванули, аж земля из – под пяток, но запыхались быстро, шагом пошли. Вот и бревно над протокой, Брусков переправился, а родственничек его, поскользнулся и кувырком в то, от чего отмылись. Только брызги шмякнулись в захохотавшее небо. С головой погрузился.
- Спасай, спасай! Сачок дайте – визжал, корчась от смеха Брусков. – Лови.
Свояк вынырнул, осуждающе посмотрел на него и проскальзывая подошвами, торопливо выбрался на берег:
- Ну и что смешного?
По всему его телу текли тоненькие дорожки капель, оставляя за собой серые борозды. Тьфу, тьфу – отплёвывался он, чуть не плача по – детски.
- Ладно, Лёнь, вертаемся, я тебя отмою.
- Такой похожу – отмахнулся со злостью Безликий. – У нас в Москве не такие бомжи колесят среди чистых.
- Хозяин барин.
И грянул тут пир горой, с ушицей, с дымком. Раз чокнулись, два, три. Закурили.
- Со мной никто не потягается – смачно затянулся сигаретой Фёдор. – Ушица на загляденье.
- Хоть на это способен – ухмыльнулся Брусков.
- Клянусь головой, я ж пью с горя, что не могу выразить себя, вот вы в милиции оба, а меня не взяли – снова вдохнул изрядную порцию дыма Третьяков. – Рожей не вышел.
- Да не потому.
- Видел! Видел шрам у меня! – показал малюсенький шрамик на виске тот. – Из – за него!
- Расскажи – подначил Безликий.
- По графику мой день был у Светки, только приняли позу, тут он.
- Кто? – перебил Кирилл.
- Дед Пыхто, кто… мент, у него свой график, перехлестнулись как - то, он меня за жопу и стащил – окутался дымом рассказчик.
- Ну!
- Ты меня не понукай, я сам собьюсь – вздохнул Фёдор. – Табуреткой он меня и оходил, прям в висок.
- Ты в обморок? – наводил Брусков.
- Хуже. Эпилепсия забила, пена изо рта, вонь. Без штанов, эта штука торчком, не опускается.
- Иди ты!
- Светка на меня бросается, не пропадать же добру!
- Гы – гы –гы – покатились по земле слушатели. – Врёшь!
- Чего мне врать? Чертей наяву увидел. Вообщем накатал он на меня телегу, наврал с три короба, с тех пор на хорошую работу не берут, бабы удовольствия не получают, пятки шелушатся.
- Тогда продолжим – успокоился Безликий, подбросил в костёр веток посырее, от комаров.
- Наливай – звякнул бутылкой Кирилл.
- Потом раза два бывал у Светланы, кайф не тот – взял стакан Фёдор. – Краёв не видишь!
Выпили, закусили, похлебали ухи.
- Шашлык будем делать – решил Брусков, - из свежей рыбы.
- А мариновать?
- Просто так.
- Тогда это жаркое – рассудил с умным видом знатока полупьяный Безликий.
- Ты, Лёнька, жену учи щи варить, а меня не надо! – вдруг возмутился Кирилл.
Но ссора пока что, как наметилась, так и исчезла. Кондиция не та, а без кондиции и комар не укусит.
- На прут нанизываешь кусок и в огонь – отхватил три куска от сома Фёдор. – Солью посыпайте.
- Не учи учёного.
- Круче, круче.
Потёк рыбий жир в костёр, занемог запахом, яркие языки пламени вспыхивали схватив на лету янтарные капли, в корочку превращалась кожа ещё утром плававшей в водоёме рыбины. А запах пикантного деликатеса, разбудил зверский аппетит у сотрапезников. Хромая собака выглянула из – за кустов и прикрыла глаза останавливая закружившуюся голову. Легла на траву поджав под себя куцый хвост. Знала по опыту, надо бы занять очередь за отходами человеческого питания.
Четыре раза откушали из стаканов, под тост и без. Солнце наклонилось к вечеру. Улеглись отдыхать. Первый, возле костра (потухшего) Кирилл Брусков, второй Леонид Безликий (гость), третий Фёдор Третьяков. Уснули. А над ними, над горемычными, закружили, по очереди пикируя, комариные стаи. Видимо – невидимо, без счёта, голодные и злые, аж до посинения. Пикировали, напивались крови и отваливали в сторонку умирать. Никто не виноват, что живут они один день. Кружили, сбивая друг друга, выпячивали жала. Кусали, кусали, кусали.
Прихромал пёс, захрустел рыбьими костями, зарычал на сорок. Очередь тех не подошла. Без очереди не моги, тут тебе не у Пронькиных.
Хорошо ещё поспали часа два всего. Первым попытался открыть глаза Безликий. Открылся один, второй отёк и горел страшной чесоткой, но и один глаз успел заметить красные, как у варёного рака руки.
- Мужики! Закричал распухшими губами, подъём!
- А! – вскочил Кирилл.
- Что? – не понял Фёдор.
- Комары! Мать твою в мать, съели дотла – метался Лёнька. – Умираю!
Собака боком, боком, прихватив кость побольше, поспешила прочь от места пиршества. Тут тебе не сдобровать, уж лучше голодной, но живой.
- Водкой надо протирать – сообразил кто - то.
Вылили друг на друга целую бутылку. Хоть зуд сняло. Выломали по огромной ветке и замахали – закружили над головой. Комары вначале не поняли, а потом дунули врассыпную. Многие сложили голову от запаха спирта. Падали вниз, улыбались хмельные.
- Наливай – скомандовал старший по званию.
- Краёв не видишь?
Сразу по второй.
- Так и обглодать могли – почесался Леонид.
- Вмиг – поддержал его Фёдор.
- У нас в Москве нет такого зверства, поморили бы что ли
с самолёта.
- Где ты видел самолёты?
- Пошли ко мне допивать, футбол посмотрим – предложил Кирилл.
- Кто игр – рает? – икнул Фёдор.
- Динамо.
- Менты поганые.
С разворота влепил ему затрещину участковый, только искры посыпались.
- Ты что? – рыпнулся было потерпевший, но его остановил Безликий.
- Не кипятитесь зазря, отпуск только начался, денег море, девок нет.
- Сворачиваемся, больше повторять не буду – буркнул, почёсываясь Брусков. – И не бухтеть.
- Ухи чуть – чуть осталось - объявил повар. – Куда её? А сом, целая палка.
- Всё бросаем на милость победителям.
- Ну нет, рыбину я прихвачу – схватился за нож Фёдор.
- Твоё дело, тебе и тащить.
Ещё минут пятнадцать кромсал Третьяков пахучее тело, складывал в ведро, предварительно вылив под ветви остатки былого великолепия. Галки тут как тут, погуляли гордо рядом и сбитые наповал запахом, вдруг разинув рты, бросились на абордаж. Вку – усно.
Назад шли по - разному:
Брусков налегке и твёрдо, Безликий нёс две бутылки водки и оставшиеся стаканчики, чуть покачивался, Третьяков же пёр ведро рыбы и оттого (и не только) выписывал загадочные кренделя.
- Выброси к дьяволу! – напал на него Кирилл.
- Нет.
- Не хватало ещё рыбнадзор встретить.
- Нашли.
- Сам будешь оправдываться, нам ещё в магазин, за горючим, Лёнька, деньги есть?
- Говорю море – недоумённо пожал плечами тот.
Добрались до магазина без происшествий.
- Наташка, купи сома – увидел знакомую продавщицу Фёдор.
- Почём?
- Во первых товар свежий, во вторых с доставкой, в третьих разделан – взялся нахваливать он. – Два литра гони.
- А не слипнется?
- От двух нет.
- Девчонки – крикнула она в подсобку. – Сома берём?
- Берём – ответили оттуда.
- Давай посмотрю – нетерпеливо дёрнулась продавец.
- Что его смотреть, замуж за него пойдёшь? – встрял Безликий. – Тем более голова тютю.
- Голова мужу не обязательна, лишь бы другие органы на месте были – заржала та.
- Тогда ты у нас посмотри – шагнул вперёд Кирилл. – Может, и заключим договорчик.
Но тут в магазин ввалилась толпа тинэйджеров, мальчишки и девчонки, вперемежку. За пивом видимо. На том и закончился кадрёж.
- Забирайте свою водку – выставила четыре бутылки Наталья.
- Ещё зайдём – пообещал, уходя Брусков.
- Лучше не надо.
- Ясно.
И пошла тут такая чёрная пьянка, на жилплощади участкового, что у меня чернила в авторучке кончились, описывать такое. Не могу подобрать слов пригодных для этого. Ближе к полночи явились к ним зелёные человечки, лезли в бутылки, повисали на кончиках вилок, даже из спичечного коробка выбирались, вытряхивая на пол спички. Плавали брассом в банке из под кильки пряного посола, даже из крана с холодной водой пузырились. Федька уж спал, так они полезли к нему в ухо, а Кирилл же это заметил, изловчился и как жахнул кулаком в самую гущу, что звон рассыпался по округе. Тот всхлипнул носом, но не проснулся. Устал. Ни одного только не пришиб участковый, вот они опять, здоровье так и брызжет…
…Рассвет наступил синий, под стать уху Третьякова и пора расставаться со сном, в этом случае время не лечит, лечит то от чего заболел.
Первым проснулся Безликий, посмотрел грустно по сторонам, дрожало всё тело.
- Подъём – не узнал своего хриплого голоса.
- Голова то, как болит – заныл следом Фёдор.
Брусков промолчал.
- Это сколько же мы выжрали? – сел Лёнька.
- Ужас.
- Осталось чего? – резонно спросил Кирилл.
Ни – сколь – ко!!!
Русский народ не умеет оставлять. Зачем? Бог возвращает крест, и прогибаешься ты под ним весь, привыкаешь заново.
- Федька, тебе бежать – распорядился хозяин дома.
- Сколько?
- Одну, и на сегодня баста, мне вечером дежурить.
- Ничего не случится, да у вас и происшествий то не бывает – предположил Безликий.
- Я повторяю – одну.
- Ноль семь – обулся гонец.
- Ладно – и тот метнулся в дверь.
- Говоришь, нет происшествий, вот весной в Стремякине мужика замёрзшего нашли – словно оправдывался Брусков.
- Это ерунда.
- Ерунда не ерунда, а приказ был обыски производить, лес прочёсывать.
- Нашли чего?
- Да нет.
- Может, плохо искали?
- Кто теперь хорошо ищет? Да и зек бывший, домой шёл, метель, а он в пальтишечке – сквозь головную боль хрипел Кирилл.
- Мы тут в Москве двоих таких брали, в пальтишечках.
- У меня фото есть.
- Покажи – попросил Безликий.
- Сейчас найду.
Со скрипом встал со стула и побрёл в другую комнату.
- Вот.
Долго смотрел похмельными глазами, в расплывавшееся фото Безликий. Сличал человеческую память с оригиналом. И так переворачивал и вверх ногами, прищуривался.
- Он.
- Точно?
- Двое их было – потёр грудь в районе сердца гость. – Слиточек золотой мы выбили.
- Ух ты!
- Кто говоришь, его нашёл?
- Мишка Звездов, местный – задумчиво ответил Кирилл.
- Давай потрясём его.
- Ничего не даст, я вот что думаю, ты пока в отпуске, да последи за ним, куда пошёл, с кем встретился, куда уехал – рассудил Брусков.
- Как же я туда внедрюсь? – с сомнением покачал головой Лёнька. – Там, брат, село, все друг друга знают.
- Тоже верно.
- Вот.
- Есть у меня классный агент – подёрнулись истомой глаза хозяина квартиры. – Дам наставление.
- А вот и я! – сверкнул посудой Фёдор. – Скорая помощь. Спасатель.
- Только за смертью тебя посылать – поскрёб затылок Безликий. – Умереть можно.
- Сейчас вернём здоровье.
Потом, минут через тридцать распалась компания, сосед увильнул домой, искать способ продолжить, Безликий отправился на экскурсию по районному центру, а Кирилл завалился спать, до вечернего дежурства.
Шёл Леонид по пыльному не-то городку, не-то посёлку, поглядывал по сторонам. Прохожих было мало, рабочий день, хоть где - то да работал народ, лишь около гастронома толпились подозрительные мужики.
Распугав у входа серых воробьёв, зашёл в парк. Присел на гнутую скамейку, закурил, Дым тепло внедрился в желудок, пощекотал носоглотку. Смутно знакомый силуэт мелькнул в другом конце аллеи и исчез за деревьями. Безликий затянулся глубоко и не найдя рядом урны швырнул окурок под ноги. Ещё раз глянул в ту сторону и вдруг как пегий заяц метнулся вдогонку. Поздно, прохожего и след простыл. Впрочем, это был он, тот второй, в пальтишечке. Нет не найти, только зачем он тут ошивается, не едет в свой Грядск. Вот она загадка, без отгадки. Откуда же у сержанта ресурс для поиска. Эх! Чувствовал он, что нечисто тут, а раз нечисто и вода мутная, то и поживиться можно. Крупно поживиться, но как? Как? Мозги сломать можно.
***
Дождь стучал по покатой крыше дома. Громко стучал и часто. Капли катились по покрытию, превращались в поток, падали в желоба. Гремели там оцинкованным железом и успокаивались в толстопузых бочках. Дождь шевелил листья яблонь и смородины, копошился в вишнёвых листьях, смывал с низ пыль. Из – за компостной ямы высунулся крот, невидящими глазами осмотрелся вокруг. И тут одна зловредная капля ударила ему в нос, разбилась в осколки и засверкала, переливаясь радугой. Крот упал на бок и беспомощно заколбасил по воздуху ногами. Зачем ты вылез то? Там под землёй тепло и темно. Ни дождя, ни ветра, ни мышей. Лезь назад, ведь дождь набирал силу, лил расхристанно налево и направо. Уже лужи вспучились меж грядок, уже потемнела подветренная стена дома. Попряталась вся живность, только промокшее до нитки чучело улыбалось светлой улыбкой, отмахиваясь от дождя руками из мочалки. Там дальше, за оврагом рябила гладь воды, возмутившаяся речка.
Сегодня воскресение, лето в разгаре и стоял у окошка Михаил Звездов с дочкой Ириной, смотрели на ненастье, ёжились в тепле горницы. Игорь дневал и ночевал теперь с Ритой, а Вера на раннем автобусе умотала в райцентр, на службу. Одно время поостыла, с месяц не ездила, а сегодня видишь, опять прониклась.
- Пап, у меня ножка болит – пожаловалась девочка.
- Где дочка?
- А вот здесь – полезла она под юбочку. – Прямо с боку.
- Ударилась, наверное, в садике.
- Нет. Не ударялась я.
- Ну заживёт до свадьбы.
- Ага, а Серёжка Побегалов говорит, что меня замуж никто не возьмёт – объявила Иришка.
- Это почему же?
- Потому что я вместе с мальчиками на горшке не сижу.
- Ну, правильно, ты же девочка – улыбнулся отец. – А Сергею скажи, что ошибается.
- Ага, они богатые, за ним папа на машине приезжает.
- Ну потерпи немного, мы тоже разбогатеем – расстроился Михаил.
- Болит ножка.
- Давай посмотрю.
- Не охота! – рванулась в спальню девочка, только пятки засверкали.
Меж тем дождь закончился, и семиструнная радуга легла на просветлевшее небо. По ней на другую сторону неба переправлялась похожая на паром туча. Радуга чуть гнулась под тяжестью, но держалась стойко, только последние капли дождя осыпались с неё на золотое пшеничное поле.
Дождь закончился, а Игорь пришёл домой.
- Я есть хочу – заявил с порога.
- Мой руки.
- Игорь, Игорь! – впорхнула сестра. – А папа сказал, что мы скоро разбогатеем.
- Иди ты! – покосился сын на родителя. - Откуда золотые горы?
- Слушай её больше – смутился глава семейства.
- Ага, папочка, ты сказал!
- Никому больше не рассказывай, это я так пошутил.
- Папа шутник – хихикнул Игорь.
- А – а – а – протянула Ирина. – Взрослые всегда обманывают.
- Закон – поддакнул задумавшийся брат.
- Закон тайга медведь хозяин, а теперь обедать.
- Я не хочу! – заупрямилась девочка. – Я конфеты ела…
…- Ты мой золотой – твердила Вера, задыхаясь в объятиях Лямина. – Упустили мы времечко, упустили.
- Начнём всё с начала, давай.
- Не обманешь? – отстранилась она.
- Сладкая моя!
- У меня и капитал начальный есть – и зашептала в Мироновское ухо. Чем больше шептала, тем слабее становился его хват…
…После обеда сам Бог велел поспать. Растянулись всяк на своей кровати, Игорь взялся читать малюхе сказки. Любил сестрёнку, баловал. Михаил слушал краем уха как скрипели просыхая наружные части дома. По улице прошёл – прошатался Яков Ненс, пропал мужик. Уж у Любки живот навыкат, не спрячешь, а он справку привёз из поликлиники о своём мужском бессилии и нацепил на калитку. Кому не лень теперь читает, ухмыляется. Правда бабы, чуть не все, жалеют почему то Любу, кроют Яшку последними словами. А он справочку в рамку упрятал, под стекло и сидит с бутылкой в обнимку у калитки, на лавочке. И смех и грех. Нормальный же был мужик.
Проснулся Михаил через час. Дети ещё спали, на полу валялись братья Гримм.
Беда приходит не одна спокон веков, гуляет по залитому солнцем двору сам-третей. Пора бы уж приехать жене из райцентра. Встал, выбрел на крылец, открыл дверь сарая, зачерпнул ковшом зерна, сыпанул курам:
- Тите, тите, тите.
Первым прибыл петух, оглядел подступы к кормушке, не нашёл подвоха, позвал кивком головы несушек. Те пришли. Михаил выглянул за изгородь, только важные гуси строем шагали на речку, Ненсинские.
- Здорово, Мишк! – высунулся в окно сосед напротив. – Чего грустный?
- Нормально.
- У тебя телевизор показывает?
- Я и не включал сегодня.
- У вас гости что ли?
- С чего ты взял? – вопросом на вопрос ответил Звездов. - Нет.
- Да твоя с мужиком каким то не очень старым по райцентру прогуливается – сообщил сосед.
- Может, знакомого встретила, мало ли.
- А – а, ну бывай.
Пришёл лунный вечер, семья Звездовых встретила его на скамеечке около забора. Вера пока так и не приехала. Последний автобус через десять минут, и они ждали его. Оказалось что напрасно. Вышел только один пассажир, да и тот незнакомый.
- Вы сидите смирно, а я пойду, позвоню в район, Брускову, может, что разузнаю – встал на ноги отец.
- Хорошо, папа – хмуро ответил Игорь.
Залихватская ночь пришла на смену вечеру, выпустила из кладовки, отоспавшиеся за день звёзды, и те бодро позанимали свои места на бескрайнем небосклоне.
- Алло! – закричал в трубку Михаил. – Мне бы Брускова Кирилла.
- Я Вас слушаю – невнятно дыхнул аппарат. - Кто это?
- Звездов Михаил из Стремякина.
- Здорово, Миш, что случилось? Вроде на улице тепло.
- У меня Вера из райцентра не вернулась – заспешил звонивший. – Утром уехала, автобус завершающий пришёл, а её нет!
- Подожди, может, зашла к кому, да ночевать осталась, всякое бывает.
- У нас не бывает.
- Тихо в райцентре, я вот на дежурство заступил, без ЧП.
- Не знаю, что и думать – впал в сильное замешательство Звездов. – Начинай розыск.
- Скорый какой, заявление сначала напиши, несколько дней выдержим, и только потом начнётся катавасия.
- А по другому нельзя?
- Завтра приеду, поговорим – пообещал участковый и тут же отключился.
Михаил набрал ещё раз:
- Её с мужиком, каким то видели.
- Кто?
- Сосед напротив.
- Завтра разберёмся, может ещё приедет, сильно только не учи, бабы они слабые – попрощался Брусков.
- Тебе легко преподавать – махнул рукой Михаил и шагнул в раннюю ночь.
Дети всё так же сидели перед домом. Иришка плакала, Игорь на правах старшего её успокаивал. Тут же моргал умными глазами Харитон.
- Не приехала? – слабо в это, веря, спросил Михаил.
- Не – е – ет! – закатилась дочка.
- Гав, гав! – испугалась собака.
Одно только звено выпало из семьи, а семьи не стало. Каждый не знал, что ему делать. И не в том дело, что выпала женщина, всё едино, хоть бы и Харитон. Исчезла жена, мать, хозяйка. Михаил стал меньше наполовину, дети на три четверти, Харитон вмиг стал голоден.
- Идём в дом – позвал отец.
- Пап, я только Рите скажу, что не приду.
- Хорошо.
Взял за ручку Иринку и нажав рукой, открыл калитку, собака понуро тронулась следом. Потянулось тягучее время, вздрагивали на каждый шорох. Вернулся сын:
- ???
- Нет.
- Я спать.
Сестрёнка уже дремала, наплакавшись, под окном скулил расстроенный кабель. Закончились телепрограммы, приёмник гулко загудел сеткой. Михаил коротко выдернул штепсель, бросил его на пол. По углам, в подполе и на чердаке затаилось несчастье, оно было неприятное и безбрежное, как осеннее слякотное поле. Красивое летом, но неопрятное и ненужное в предзимье, размытое бесконечными дождями.
Забылся под утро, в самую грань, когда свет переборов ночь, предвещает очередной день. Почему он вернулся, этот день, без неё? Кому понадобилось так?..
…И они приехали в чужой пыльный город тусклым утром, когда день ещё полностью не разогнался. Натужно скрипела, проворачиваемыми изношенными шестерёнками солнце, поднимаясь над ржавой крышей водокачки. Подслеповатый вокзал, построенный на заре прошлого века, будто бы доживал свои последние недели. Покрытые чёрной копотью окна не видели тряпок уборщиц, или лиц их заменяющих, с тех приснопамятных дней, когда по ухабам улиц шумели кумачом, Ленинско–Коммунистические субботники. Просевшая крыша облокотилась на жалкие стропила, готовые упасть хоть сейчас, хоть через пару мгновений, но никак не дольше. Поберегись. По углам здания, когда - то кирпичного, а теперь кусками оштукатуренного и покрашенного грязной жёлтой краской, повисли мерзкие лохмы паутины. Из убогого киоска выглядывала, помахивая «конским хвостом» причёски, бледная, разукрашенная продавщица. На лавочках, вокруг Владимира Ильича, всё так же махнувшего рукой в сторону светлого будущего, сидели одна - две морщинистые старушки, торговавшие семечками. Да и сам вождь, был в какой то поношенной кепке и грязных ботинках, с облупившимися носами. Пальто с отколовшейся пуговицей, и из – за чего одеяние теперь казалось неопрятным, будто снятое с последнего забулдыги и наброшенное потом на плечи вождя.
Хлопнула дверь, схваченная металлической пружиной. Пассажир тянул полотно на себя, пружина не отпускала, оттого ручка выскользнула из потной ладони и с треском влепила оплеуху, не ожидавшему подвоха косяку. Фыр – р – р – взлетели воробьи, перелетев привокзальную площадь, спикировали на жердь с привязанной к ней лошадью, впряжённой в телегу. По количеству ям и ухабов, вышеуказанная площадь, стояла в очереди для занесения в всезнающую книгу рекордов Гиннеса.
Две улицы убегали, подхваченные под белы ручки бревенчатыми домами, в разные стороны. Направо и налево от вокзала, над печными трубами, уцепившись за проволочные растяжки, торчали ушлые телевизионные антенны. Домов насчитывалось десятка два, не больше, правда, по каждой стороне улицы. В конце Вокзальной стоял двухэтажный белый дом. Белый потому, что пошла на его окраску обыкновенная гашёная известь. А Советскую венчала трёхэтажная постройка, красовавшаяся бежевыми оттенками. И не беда, что добраться к ней можно было перешагнув сточную канаву, в которой плавали использованные бутылки, презервативы и прочитанные газеты. На первом этаже расположился ресторан (громко сказано), на втором библиотека, на третьем гостиница в три койка – места. Промежду наступил лапой фундамента на площадь ещё один дом достойный нашего внимания, а вот в нём (не бояться) отделение милиции. Самодостаточный городишко.
И прямо сразу за коновязью начинались заливные луга, тут и там усеянные туповерхими стогами. Значит, к вечеру и стадо пригонят. Нет только столь любимых иностранцами медведей на тротуарах.
- Везде люди живут – поправил рюкзак за спиной Мирон Лямин.
Живут, хлеб жуют – грустно ответила Вера Звездова. – Бьют чечёточку.
- Извините, у вас гостиница есть? – дёрнулся за прохожим Ляма.
- Вон – махнул в сторону трёхэтажки тот. – Дорого там чересчур.
- Комнатку снять?
- Можно – кивнул головой абориген.
- Назначай цену.
- После договоримся.
Завернули за милицию, а там оказалось, что по косогору, как забитые гвозди стояли вкривь и вкось, почерневшие избушки. По траве вдохновенно носились босоногие пацаны, обижали до слёз наивных девочек.
Далеко не шли, остановились около второго дома, огороженного ломаным штакетником.
- Двести рублёв за день – испуганно выпалил хозяин.
- Вас как зовут то? – поинтересовалась Вера.
- Альфред.
- Кто это тебя так?
- Немцы в войну заходили – нахмурился мужик. – Годится вам хата?
- По рукам! – согласился Лямин.
- Деньги каждый день утром.
- Ведь же не удобно, за месяц сразу расплатимся.
- В одни сутки пропью – признался Альфред. – А так каждый день пузырь, да хлеб с картошкой.
- Логично – снял рюкзак Мирон. – Ты то с нами будешь?
- У меня своя хибара, вот эта – тыкнул он пальцем в соседнюю. – От жены осталась.
- Один прозябаешь?
- Кошка, Василиск.
- Кот что ли? – вмешалась Вера.
- Вроде того, бабник, весной так и прут к нему потаскухи, рёв стоит по ночам – разговорился хозяин.
- Потомство куда сбагриваешь? – улыбнулся Лямин.
- А ты «Муму» читал?
- А – а – а…
…Утро прошло, обед настал, а Вера так и не вернулась. Ждали Звездовы, муж, сын, дочь. Харитон лежал возле будки, пищи не принимал.
Потом ещё два дня прошло. Наконец приехал Брусков.
- Что так долго? – хотел возмутиться Михаил.
- Да свояк в отпуск приехал, денег во всех карманах не перечесть, загуляли, блин – не стал оправдываться Кирилл.
- Хорошо не на долго закеросинили.
- Слышь, Мишк, там, у Веры наливочка была, голова как чан пустая – взмолился участковый.
- Поищу, но не уверен – развёл руки хозяин. – У них разве найдёшь.
- Найди – и.
Нет, куда там, всё перещупал, Брусков уже присоединился, более грубо шмонает, тоже мимо. Недалеко откуда - то носила, а не найдёшь.
- Наверное, кончилась – предположил Звездов.
- Ну, Верка, найду тебя, не отвертишься – вздохнул Кирилл. – Рассказывай тогда.
- Рассказывать то нечего, уехала и не вернулась.
- Может, намекала чего, может, вещи взяла, вспоминай.
- Ничего не взя..ла – споткнулся Михаил. – Сосед её в районе с незнакомцем повстречал.
- Идём к нему.
Пока шли через улицу, всё думал Михаил Звездов о золоте, на старой мельнице. Ведь если сбежала от него Вера, так забрала теперь всё, а коли хозяева богатства, выкрали её, то немного и надавить на женщину надо, выдаст как дважды два. Во попали!
- А я что? – струхнул сосед. – Верка, а с ней мужик, самый обычный.
- Узнаешь? – повысил голос Брусков.
- Да ну вы что – о – о!
- Твою мать!
- Я ж его не разглядывал, Миш, правду говорю.
- Я верю.
- Напрягись! – не отставал участковый. – Не жди, когда дело заведу. Паровозиком пойдёшь.
- Соседа хотел подколоть – кивнул на Михаила ответчик.
- И поэтому впереди у тебя дальняя дорога – опять пригрозил Кирилл.
- За что?
- Было б за что, уже пылил бы по тракту.
- Эх!
- Подавай в розыск, командир – вмешался Михаил.
- Пошли к тебе, писать заявление, а Вам, уважаемый сосед, рекомендую пошевелить мозгами, и в случае озарения, бегом ко мне.
- Слушаюсь.
Написали заявление, проверили ошибки, положил его в сумку Кирилл Брусков, повздыхал всей грудью об наливочке, да и пора честь знать.
- Вызову повесткой, а ты прихвати фотографию её, прохожим тыкнем, авось кто опознает.
- Авось.
- Не падай духом, Мишк, что Бог не делает, всё к лучшему.
- Детей жалко.
- Игорь взрослый уже, того и гляди женится – рассудил милиционер. – Иришку не дадим в обиду.
- Нога у неё всё болит.
- Любка что сказала?
- Не знаю – встрепенулся Звездов.
- Так узнай!
- Тебе легко рассуждать, одному то.
- Женюсь, Михаил, ей Богу женюсь, вот пить брошу и заберу прямо с ребёночком – заблестели глаза у Кирилла, даже помолодели.
- Она знает?
- Пока не – е – ет.
- Не откажет? – остудил хозяин.
- Не должна.
- Тогда не пуха.
- К чёрту! – завернул Брусков.
Вернулся Звездов под самое утро, весь грязный и почерневший. Облазил, перекопал, просеял. Вот так, ни Веры, ни золота, ни надежды. Дети спали, Игорь солидно, по взрослому, раскидала ручки по одеялу Ирина, поскуливал у будки Харитон. Захотелось заскулить рядом с ним и человеку. Теперь понятно, что Веры не отыскать, и жить дальше придётся без неё. Тяжко.
Лежал, вспоминал и никак не мог понять, почему? Дети, хозяйство, работа. Неужели золотой телец, попутал? Хотел как лучше, а получилось больно.
К утру, когда рассвет потянул на себя одеяло света, заснул, беспокойно подёргивая левой рукой. Не слышал, как скрипнула калитка и отощавший Харитон, вытянул своё покрытое шерстью тело на улицу. Оглянулся слезившимися глазами на родной дом, потянул носом воздух. Не пахнет Верой. Всем чем не надо пахнет, а ею нет. Поджал беззащитно хвост и неохотно потрусил в сторону дубравы. Стекла по носу капелька слезинки, упала на траву, потом ещё и так до самого леса. Перед первыми деревьями сел на задние лапы, и завыл дико, подняв голову. Из чащи ответили.
- Пап, вставай завтракать – разбудил Игорь.
- Который час.
- На работу пора.
- Встаю.
- Ты хоть помнишь, у меня выпускной в воскресенье, недельку отдохну, да на добывание трудового стажа отправлюсь – доложил сын.
- А дальше учиться?
- Судьбу через край не выпьешь, там видно будет.
- Тяжело нам без матери то будет – вздохнул под умывальником Михаил.
- Я, папа, хочу Риту к нам привести, если ты не против.
- Я не против, я не против – встряла Ирина. – Будет в сад меня водить.
- Ей сколько лет?
- Шестнадцать, как мне – ответил Игорь.
- Маловато.
- Нормально.
- И зачем ей такая обуза? – с сомнением подцепил омлет Михаил.
- А мы не обуза, не обуза – забубнила Иришка, вместо того, что бы засовывать в рот кашу.
Надо же, успел и кашу сварить, комкастую, правда, но ничего, в голодный год сгодится.
- Пап, ну ты написал заявление? – закончил завтрак сын.
- Написал.
- Брускову отдал?
- Да – подтвердил Михаил.
- Брусков не найдё – ёт – отодвинула тарелку Ирина. – Мало каши ел.
- Это точно – улыбнулся отец. – У него к тому же свояк богатый приехал в отпуск.
- В загуле? – собрал со стола тарелки Игорь.
- Пока не сильно.
- Наверстают.
***
Прошёл месяц, или чуть меньше, не суть важно. Наливалась в полях кормилица пшеница, пищали мышки полёвки, а под самым солнцем висели в жарком июльском небе, распластав парашюты – крылья носатые клювами птицы. Уехал в свою упавшую имиджем прямо в лужи – колдобины Москву Леонид Безликий. Где-то здесь сидит хозяин общака, спит и видит, как вернёт золотишко, пусть не всё, пусть и поубавленное. На зоне тихо. Ждут, не дёргаются. После Андрея Митрича новый хозяин, зверь зверем. В пыльном городишке ищет каналы сбыта Мирон Лямин, Вера дома, дома, дома. Плачет, когда одна. Носит под сердцем ребёночка Любовь Савельевна Ненс, подурнела лицом. Яков пьёт, когда не спит. Работают без отпуска девчонки в Капотне, им что, покурили травки и вперёд. Задумывается о смысле жизни Кирилл Брусков, готовится сделать предложение. Не обнаружил пропажи из сейфа майор, добавляет туда часто, вот и сбился со счёта. Не вернулся из леса, сгинул там Харитон. Из последних сил живёт Михаил Звездов, хорошо дети умницы, помогают. Даже Ирина повзрослела. Сама в садик ходит.
***
- Мам, ты же видишь, как тяжело им без женщины – убеждала Рита. – Даже в огороде всё посохло.
- Не отпущу, ради памяти отца.
- Мамочка, милая – обняла её девушка. – Я ж никуда не уезжаю, буду в гости ходить.
- А я с кем останусь?
- С Федькой.
- Вот что я скажу тебе доченька – потрогала пучок волос на голове Галина Самсоновна, мать Риты. – Не отпущу, даже не думай. Для того, что б жизнь новую начинать одного желания мало.
- А любовь? – перебила её дочь.
- Любовь тут плохая помощница, вот и получится, что ты в нагрузку Михаилу явишься.
- Почему? – обиделась та.
- Не пойдёшь, сказала – рассердилась женщина. – Не канючь и не плачь, так всем лучше будет.
- Пойду.
- Спрячься с глаз долой!
Обула шлёпки молодая, да айда к Игорю, плакать на плече. Тот теперь для неё свет в окошке, с недавних пор. Успокаивала она его тогда, гладила по голове ладошкой, ласковые слова говорила. Не заметила, как уже забилась в его руках от страха, пошла вся ознобом. Отрезвила боль, прострелившая всю снизу до верху, аж до мочек ушных.
- Не надо! – да поздно уже, и охватила его руками, прижалась губами к щеке, заплакала.
Потом басил он словами, оправдывался, а она, улыбаясь про себя, снаружи дула губки. И качали головами молодые цветы в палисаднике, не то осуждающе, не то благословляя. Пойми их.
- Не отпускает мать! – заревела слезами, лишь только ворвалась вихрем в Звездовский дом.
- Я так и знал – расстроился Игорь.
- А я в садик сама дохожу – заявила Иришка. – Так что ты нам не нужна.
- Цыц, малявка! – подскочил на стуле брат.
- Ещё чего!
- Не ругайтесь – вошёл отец. – А ты Рита живи лучше дома, мы справимся.
- Где же справитесь, даже Харитон от тоски пропал.
- Предатель – кольнула глазами Ира.
- Поужинаешь с нами? – предложил Игорь.
- Сытая я, домой пойду, с вами, со Звездовыми не договоришься – вытерла глаза гостья.
Ушла. Молчание повисло между ними. Даже младшая не говорила свои правдивые слова. Каждый думал о своём, о самом близком.
- Пойду, прогуляюсь – встал сын.
- Голодный же.
- Нормально.
- Можно к вам? – протиснулась в дверь кругленьким животом Любовь Савельевна.
- Заходите, заходите.
- Мимо шла, вспомнила, что у Иринки ножка болит, дай, думаю, проверю.
- Не болит, не болит!
- Смотри, какая криволапая, что твой медведь – показала пальцем врач.
- Медведь в зоопарке, а я дома – топнула девочка.
- Ира, не капризничай, давай – взялся за пряжку ремня отец. – Тётя Люба не больно посмотрит.
- Пошли – нырнула та в спальню.
- Пошли.
Включил пока телевизор Михаил. В последнее время смотрел только прогноз погоды, да и то через пень колоду. Но время лечит всё. Творит чудеса с тоскующей человеческой душой. Назад только не возвращается.
- На рентген бы её свозить – закончила осмотр Люба.
- Свожу, коли надо – оторвал взгляд от экрана отец. – Ничего страшного?
- Я ж не вижу сквозь кожу, а так никаких симптомов.
- Слава богу.
- От чего - то болит.
- Может, ударилась где, может, растёт просто – рассудил Михаил.
- С собаки я свалилась весной.
- Как ты на неё попала то? – всплеснула руками врач.
- Прокатиться хотела.
- Ужас.
- Я на будку забралась и потихоньку на неё перелезла, а та как прыгнет, я и кубарем, об угол только стукнулась – поведала девчушка.
- Почему не сказала – потихоньку свирепел отец.
- Вы ругаетесь всегда.
- Хулиганка.
- Ничего подобного.
И отправилась гордо к себе, к куклам и их платьицам.
- Как там Яков – поинтересовался хозяин.
- Спит – пожала плечами врачиха. - Что ему?
- Счастливый человек.
- Счастье, Миша, у всех своё и живёт оно с человеком ровно столько, сколько есть он сам. Не каждому только удаётся распознать, какое счастье настоящее, а какое вымышленное – отвернулась к окну Люба. – Вот ты думал счастье в богатстве, а оказывается в семье твоей.
- Откуда ты…
- Не перебивай – повернулась она к нему. – Не надо далеко искать, рядом оно всегда, рядом. Так и Яков, потерял счастье, теперь всё. Без счастья не может человек. Пусто.
- Так может ты мужнино счастье, на своё новое променяла? – не сдавался Михаил.
- Может – согласилась она. – Никто не знает.
- Да – а.
- Так значит, договорились, свози до районной больницы, мало ли что, там врачи опытные – уже в дверях обернулась Люба, поправила вверх живот. – Я могу Брускова попросить, помочь с транспортом.
- Не надо, я сам.
- Верка то всё забрала? – как бы между делом спросила.
- О чём ты? – не враз и понял Михаил.
- Да так.
Прямо посередине улицы, в омуте тёплой пыли купались, тихо чирикая, воробьи. С упоением чистили клювиками, под стать пыли, серые же перья. Алчно смотрели на них из – за подворотен упитанные кошки. Некоторые прогибались спиной, готовые взлететь (но низко) и спикировать прямо в гущу. Но пришлось, однако, птицам взмыть намыленными, а кошкам остаться не солоно хлебавши. Затормозил вдруг за спиной у Любы Ненс, милицейский козёл. Поднял вверх пыльные клубы в миг окутавшие женщину.
- Фу ты! Балбес! – испугалась та.
- Стоять, бояться! – вылез из чрева легенды автопрома Кирилл Брусков. – Не хотите ли проехать со мной в отделеньеце?
- Взрослый мужик, а дурак.
- Как там наследник – потрогал её живот участковый.
- Убери руки, не твоё дело, проезжай мимо – разошлась смехом Люба.
- Большой уже.
- Кирюш, люди же смотрят.
- Кроме кошек никого не зрю – вытянул губы для поцелуя тот. - Заложил я на них.
- Опять пьяный?
- Я, да будет Вам известно, уже четыре дня ни в одном глазу, хочешь, дыхну?
- Смотри! Как только полгода выдержишь, так будем разговаривать – посерьёзнела она.
- Родишь к тому времени?
- Попробую.
- Приходи вечером на речку, посидим, комаров покормим.
- Яков дома – напомнила Люба.
- Достал он меня – ощетинился как пчела Кирилл.
- Ну – ну, потише на поворотах. Он мне муж, а тебе я согласия, поди не давала.
- Дашь, мне ещё пять месяцев и двадцать шесть дней осталось – подсчитал Брусков. – Придёшь или нет?
- Приду.
Запихал тогда себя в машину участковый, и уже оттуда помахав рукой, нажал на газ. Колёса, провернувшись, швырнули из–под себя ошмётки дёрна. А она отправилась, переваливаясь уточкой в сторону дома. Шла не торопясь, не охотно.
Тут было всё по старому. Обложившись пустыми бутылками, почивал в кровати муж Яков Ненс. Любила она его когда - то, ох любила. Нормально вроде жили, неплохо даже. Сломал всё своим напором участковый, и вот теперь его она любила, так же как когда - то мужа. Копошилась в ней совесть, укоряла в измене, страшила. Спасало то, что шевелился под сердцем плод Кирюшкин, жизнь новая.
- Ты здесь? – грузно повернулся на матрасе Яков.
- Да.
- Уйду я от тебя, Люба, уеду к чёртовой бабушке.
- Это где?
Без ответа встал тот, засунул ноги в тапочки, словно загнанная мышь, поджал плечи.
- В магазин выдвинусь.
- Ты где деньги берёшь?
- Тётка в Бразилии наследство оставила, табун диких – диких обезьян.
- Цирк уехал, клоуны остались – махнула головой Люба. – Придёшь, пьяный уйду в медпункт ночевать.
- Брускова не забудь.
- Хорошо.
Прошёл час. В окнах разом потемнело, и на железобетонных столбах зажглись тусклые светильники. Два – три от силы. Улицы разбитых фонарей.
- А вот и я – звякнул посудой, протискиваясь в дверь, пьяный в ноль Яков.
- Просила же.
- Вот, Любка, пропаду без вести, и останешься ты замужняя женщина, но…без мужа. Заново не выйдешь ни за кого. И твой незаконнорожденный будет безотцовщиной.
- Ну почему? – не согласилась Люба. - Усыновят добрые люди.
- Ты считаешь его добрым? – икнул мужик.
- Алкаш.
- ****ь!
- Ночуй один.
Брусков уже ждал на их скамеечке, по-над берегом речки. Присела рядом, сложив на животе руки. Тихо – мирно плескалась в воде хвостами рыба. Луна проложила серебро дорожки, как раз под ними, от берега до берега. В потемневшем небе зажглась молодая звезда и теперь с интересом смотрела вниз, на Землю. Зашуршал в траве, покатившись колючим мячом, пытаясь что-то наколоть на спину, пыхтящий ёж. Отрывалось от мускула пригорка прошедшее время, и исчезало
где-то, где-то, где-то. Обнял её бережно он, поцеловал в висок, прислушался к тишине.
- Я тебя, промежду прочим, ревную к Якову – нарушил идиллию Кирилл.
- У меня живот, какой и потом он теперь ни за что не захочет увидеть в своей жене женщину – возразила она.
- Поехали ко мне ночевать – внезапно сделал предложение Брусков. – Посмотришь, как я живу.
- А зачем?
- Знаешь, ты таких провокационных вопросов не задавай – возмутился он. – Обидеться могу.
- А на чём?
- Сейчас позвоню – достал Кирилл мобильный.- Пришлют козла.
- А капусту?
- Звоню?
- Да.
Через некоторое время, пока они слушали тишину, прерываемую стрекотом кузнечиков и попискиванием комаров, обещанное транспортное средство прибыло в их полное распоряжение.
- На этом лимузине всю меня растрясёшь – засомневалась женщина.
- Ничего, Марат нас легонько доставит.
- Факт – подал голос тот.
И вот она, осторожно передвигаясь, приступила к осмотру дома предполагаемого мужа. Ничего особенного, типичное холостяцкое жильё. Пыль, немытая посуда, грязное бельё в ванной. Всколоченная широкая кровать, под самым окном спальни, в зале стол, четыре стула, диван, комод, телевизор. Мятые шторы на окнах. Покрытые глиной сапоги в прихожей. Старые газеты на калошнице.
- Извини за непорядок, я ж тебя не ждал.
- Дома всегда должно быть чисто – нахмурилась будущая хозяйка.
- Исправлюсь, моя госпожа.
- Да уж постарайся.
- Чай будешь?
- Обязательно.
Пили чай, с чёрным хлебом. Мужики же, у них другого нет. Хорошо масло оказалось в холодильнике. В окружении двух прошлогодних яиц. Больше ничего.
- Хоть леденцов, каких купи, нельзя так.
- Куплю.
- Постельное бельё есть чистое?
- Есть! – обрадовался Кирилл.
- Неси сюда – уже командовала Люба.
Потом долго разговаривали лёжа в постели, о том, о сём, о них. Прежде чем уснуть Люба спросила:
- Так и не нашли, что нёс Звездовский мерзляк?
- Нет – сквозь сон ответил тот и позевав добавил. – Дохлое дело.
- Вы в милиции дохлые все.
- И я?
- И ты.
Тогда схватил он её в охапку, сунул ногу между коленок, зарычал.
- Тихо, тихо – отстранилась будущая супруга. – Живот не трогай.
- Поворачивайся.
- Нель - ьзя.
- Спокойной ночи тогда.
- Спи.
Там в Стремякине метался по дому Яков Ненс. Когда уже откричали петухи, нашёл на антресоли старинный рюкзак, бросил туда пару носков, трусы, три носовых платка, полотенце. Присел на табурет, огляделся, снял со стены портрет новобрачных, кинул в печку. Длинькнуло расколовшееся стекло, поднёс к углу фотографии зажженную спичку, ало вспыхнуло. Дым ринулся через дверцу в комнату. Кха, кха, кха.
Вышел вон, закрыл на замок дверь, ключ положил под половик, из горлышка солидно влил в себя из бутылки. Не останавливаясь, погнал себя на улицу, не опомниться что б, потом тень его упала в сторону шоссе, и исчезла.
Он ехал долго, рассматривая из вагонного окна прихрамывающую ему навстречу пустынную Россию. Выходил на перрон, закупался нехитрой снедью и вонючим самогоном. Страна поменяла цвет, она стала жгуче-жёлтой, воинствующий сорняк, без боя, завоевал жирные пахотные земли. Иногда на краю безымянной деревеньки ощеривалась пустыми проёмами окон, животноводческая ферма. Пару раз встретилось худое и грязное молочное стадо. Коровы, одетые в пятнистые камуфляжные костюмы, расположившись вдоль полотна, смотрели своими грустными глазами в коричневые зрачки Якова.
Наконец, плохо соображающий и полупьяный, прибыл на конечную станцию. Поезд дальше не шёл, по одной простой причине, рельсы кончились.
- Водочки у вас тут, где купить? – спросил у местного жителя.
- Мала, мала там – показал абориген.
Взял два литра «Путинки», швырнул в рюкзак. Надо же, президент был везде, даже тут, на краю земли, и посматривал с улыбочкой, удобно расположившись на этикетке.
- Где конец Земли?
- Там – повернулся в сторону горизонта тот же знакомец.
И он пошёл, тяжело поднимая ноги, куда было показано. Шёл и не замечал, как краснело закатом у него за спиной, уставшее за день солнце. Остановился, опростал в жадный рот одну посудину. Двинулся дальше. Скоро горизонт приблизился к нему совсем близко, так близко, что низкое небо придавило голову в плечи. Тогда он лёг на живот и по-пластунски начал протискиваться к самой кромке, где соединялось в одно единое, небосклон и грешная матушка Земля. Открыл новую посудину, плесканул в себя половину, больше не смог, а остатки швырнул в сторону. Дрожащими пальцами приподнял полотно неба, вместе с лёгкими облаками и заглянул за него.
Темно.
Тогда Яков снял со спины котомку, поставил рядом и не долго думая, перекатился через грань земли и синевы. Тело потеряв опору, полетело вниз, бултыхаясь в прозрачном воздухе руками и ногами. А потом вдруг стало невесомым и поплыло, поплыло, поплыло нежно поддерживаемое кем-то в струях неизведанности.
Небесная занавесь сгладила складки, став на место. Выпрямился горизонт, и только рюкзак беспризорно продолжал лежать неприкаянно, ещё храня тепло самой души человеческой.
***
Иннокентий Константинович Заславский сидел на зоне давно. Так долго, что потерял счёт годам и дням. Совсем молодым сел, а теперь, поди за пятьдесят перевалило. И в юности сидел по малому два раза. Набирался опыта. Почти не знал, что за жизнь несётся вскачь у забора с колючей проволокой, утыканного сторожевыми вышками, да с чем её едят. Ему и тут неплохо, с недавних пор охрана положена, харч отдельно готовят, отчёт не перед кем держать.
Чувствовал, что стареет, только никак не мог этого понять, и лишь взглянув в зеркало, видел там морщинистое лицо с начинавшими тухнуть глазами. А в сознании представлялась, ну так лет на тридцать оболочка. И от этого было не по себе, стрёмно.
Занял место Митрича Заславский, на виртуальном съезде воров в законе и избрали. Кандидатуру его Сам из Москвы тиснул. Так что особо и не было прений, был Славный, стал хозяином. Противопод полный прежнему, в одежде неприхотливый, грамоте по большому счёту не обучен, характер тот ещё. Не жалел никого, рвал на куски, правда и сам себя третировал беспрекословно.
Тот молодой который в нём сидел, постоянно вводил в заблуждение и мороку, оттого, наверное, и зверствовал, что бы прикрыть несоответствие.
- Слушай, Брус (приблизил к себе), почему не докладываешь о общаке, ждёшь, когда я тебя наизнанку выверну – зарычал Иннокентий.
- Я и так весь наизнанку, как перчатка резиновая – возразил тот. – Да и докладывать нечего.
- Не нашли?
- Нет.
- Плохо. В Москве недовольство.
- Хрип там бродит, круги нарезает, пока бестолку – юлил Брус, знал, что в любой момент может сорваться хозяин.
- Хрип один не справится.
- Хранительница, под мента легла, тоже копает, правда не совсем у неё порядок.
- Что?
- Залетела.
- Тьфу, баба она и есть баба – не разозлился, отчего то хозяин.
- Может сменить? – лез в доверие Брус.
- Не нужно, так даже спокойнее.
- Согласен.
- Милиция ищет?
- Ищет, но как всегда плохо, там ещё одна загвоздка – продолжал Брус. – У мужика, который Светофорова нашёл, жена исчезла куда то. Говорят, сбежала с любовником.
- Что из того – рыкнул Заславский.
- Может для вида колбасят?
- Может.
- Во – от.
- Вообще ты, Брус, если выйдешь у меня из доверия, ссучишься в старую зону, где с Андреем Митричем прозябал – пригрозил Заславский.
- А мы там и не прозябали – вырвалось у Бруса.
- Брысь!!!
А листья на деревьях потихоньку-полегоньку меняли раскраску на осеннюю. По ночам холодало, и серые туманы висли на колючках проволоки. Скоро уйдёт зона под белые пуховики снега. Затихнут птичьи голоса, и только прогнившие клыки деревянных вышек будут торчать из-под двухметровых сугробов. Долгими вечерами наступит пора карточных игр, и будут проигрывать друг другу всё подряд, без жалости.
Пока ж жухли листья, и становилась расписной тайга, под кистью неизвестного художника.
***
Так тяжело как Любовь Савельевна Ненс не рожала ни одна женщина в мире. Рвала в клочья простыни под собой, кричала благим матом. Даже видавшие виды акушерки удивлённо раскрывали блюдца глаз, качая головами.
- Мама – а – а!!!
- Давай резать кесарево, участковый, как бы не упустить бабу – морщил лоб хирург.
- Подожди! – упирался Брусков. – Сама даст бог справится.
- У – у – у – выла та, а потом вдруг затихла и что - то розовое, морщинистое и страшное показалось оттуда.
- Тужься, тужься, страдалица, - советовала акушерка. – Пошло дело.
Потом это чудо полностью опростало наружу лохматую голову и будто человек огляделось вокруг. Не понравилось. Хотело назад, уже и воздуху в лёгкие набрало. А назад хода нет. Сюда. Толкает кто - то изнутри.
Только хотела закричать последний раз Люба, а он бульк, и уже здесь. Пуповина кровавая следом тянется.
Мальчик.
- Ну, вот и хорошо, ну вот и удачно – обрадовалась медсестра. Дальше было её дело, пуповину обрезать, пупки обработать, пластырем залепить. Новорожденного по попе хлопнуть, нечего сачковать, кричать пора.
А кто против:
- Я – я – я!!! Э – э – э!!!
Плохо кричит, ещё разик:
- Г – г – г –эээ!!!
Вот так лучше. Первое дело ребёночку покричать, лёгкие прочистить. Теперь влажной пелёнкой протереть, в сухую завернуть, на каталку положить.
- Помаши маме ручкой, авось только на обед вернёшься. Люб, пустить папашу то? – спросила акушерка.
- Да ну его – слабо отмахнулась Ненс. – Видеть не хочу.
- Тебе и карты в руки.
А Брусков в это время скупил полмагазина цветочного, тащил охапку, благоухающую в роддом. На входе охранник приостановил, да куда там, уйди, не болтайся под ногами. Взлетел на этаж, а там главный врач.
- Что – о это такое?
- Цветы.
- Я вижу, что цветы, тут должно быть стерильно, а не луг полевой – побагровел Павел Семёнович. – Пацанов безусых гоняю, но Вы то взрослый человек, с пистолетом поди?
- Есть – похлопал под мышкой Кирилл.
- Уходите, уходите отсюда, вместе с пушкой, а то ещё палить начнёте.
- Не боись, Семёныч, я ж теперь как телок спокойный, забыл, чем спиртное пахнет – протискивался к палате милиционер.
- Зря давишь, её ещё и не перевезли из родильного отделения – нашла коса на камень.
Ох, и голосистые женщины в районном роддоме. Пока в этом крыле коридора пререкался Брусков с главврачом, в другом взялась закатывать чертополохи очередная мамашка. Её везли сюда, а Любу выкатили, освобождая место. Метнулся к ней Кирилл и, не придумав ничего другого, разметал цветы по белому одеялу, накрывавшему роженицу с ног до головы.
- Ты что? – испугалась она.
- Поздравляю!
- Уйди с глаз долой – отвернулась Люба. – И цветы свои забери.
- Как это?
- Вот так!
- И я о том же – тут как тут Павел Семёнович. – Навёл антисанитарию.
- Да пошёл ты!!! – не выдержал Брусков. – Сейчас прихлопну ведь!
- Охрана! – закричал врач.
- Здесь я – материализовался мордоворот.
- Спусти его с лестницы!
- Да сейчас, спешу и падаю – отмахнулся ото всех участковый. – Я и сам уйду.
Развернулся, и твёрдо ступая на подошвы ног, пошёл вон. Проследовал мимо кричавшей распухшими губами молодой женщины, оценил торчавший из сорочки огромный живот, зачем - то подмигнул ей. Та на секунду даже замолчала от неожиданности. Нажал кнопку лифта, долго стоял выжидая. Наконец кабина благодатно распахнула перед ним двери. Не оглядываясь, исчез в сумерках замкнутого пространства. Внизу, ни на кого не поднимая глаз, нахлобучил полученную в гардеробе шинель и с удовольствием вышел на улицу. Там под хмурым осенним небом кружили первые трепетные снежинки. Они ложились на не до конца опавшие листья, совестливо поджимая уже подтаявшие наполовину невесомые крылышки. Не найти и следа пребывания их на грешной земле ровно через мгновение. Но продолжали падать, тихо шурша чуть мороженым воздухом. Рождались и рождались новые и оттого жизнь продолжалась, красиво и безропотно.
- Ты, касатик, не переживай особенно, это у них у баб после болевой шок – догнала Кирилла акушерка принимавшая роды у Любы. – Пройдёт.
- Хорошо бы.
- Принеси ей тёплые вещи, я вижу легонько, она одета, а у нас не топят, снег к тому же пошёл.
- Да это я враз – обрадовался Брусков.
- Лучше утром, не будь дураком.
- Можно и утром – согласился Кирилл. – Ты мне лучше, мать, скажи, часто это у них такие загогулины?
- Часто.
- Долго в себя приходят?
- Да по-разному, в основном быстро, но…бывает и не оклемается какая, на дух мужика своего не переносит – «обрадовала» медсестра.
- Во!
- Поэтому с обхожденьицем надо, а ты цветами её засыпаешь, когда просто помолчать надо.
- Учту – смирился молодой папа.
- Учти. Не пей, смотри.
А вечером ей принесли сына на трапезу. Грудь уже болела, полная как авоська, надулась молоком, аж прожилки голубые избороздили вдоль и поперёк живую плоть. Взяла нежно – нежно кусочек жизни, пальцы дрожали от напряжения. Приблизила сморщенное личико к себе и оставила так. Кусочек зашевелился, наморщил лобик и залихватски чихнул. Брызги метнулись в разные стороны. Не открывая глаз, вдруг, со всего маху вцепился дёснами в стонущий бугорок соска. Будто всю жизнь только этим и занимался. Уж он и сосал, и глодал, и причмокивал, сладкое молоко текло по его подбородку, капало оттуда на Любу, текло уже по ней, пока не успокаивалось на кровати. Потом вдруг потерял грудь, заметался неприкаянно, надул губы. Мать успела сунуть ему в рот размякшую соску, и тот мгновенно уснул.
И снилось ему огромное, как солнце счастье, и снилась ему зелёная, как долина трава, и снилась ему родная, как он сам мама и снился ему покой, и снились ему спящие деревья, которые и во сне шевелили резными листьями. И снился ему ветер, свободно гулявший по миру. И снился ему Бог, который в этот момент перекрестил его ласково.
- Ну что, мамаша, покормила? – грузно влезла в палату няня.
- Покормила – ответила машинально Люба. – Теперь, когда привезут?
- А утром.
- Пораньше нельзя?
- Со всеми вместе – заворчала бабулька. – Еще наиграешься.
И увезла сына, как так и надо. Взамен привезли, на соседнюю койку очередную мамашу.
- Давай знакомиться – предложила, как только остались одни. – Я Клава, а ты?
- А я Люба.
- Муж - то есть? – полезла в душу вновь прибывшая.
- А у тебя?
- Откуда? Пожил один, пожил, да и исчез восвояси – не скрывала та.
- Мой пока не сбежал, только я не хочу за него – откровением на откровение ответила Люба.
- Ну и зря, с мужиком жизнь легче.
- Видно будет.
Ночь пожевывала сладкое время, аппетитно выплёвывая шелуху секунд. Спал роддом, спали родившиеся малюхи, спали и не родившиеся ещё. Спал дежурный врач на посту, спала охрана. Ночь.
А утром процесс деторождения начался сначала. Визг, крики, мат. Счастливые, пьяненькие папаши под окнами. Мамаши сквозь стекло окон показывали им разноцветные кульки с отпрысками.
В дверь постучали.
- Кто там? – откликнулась Клава.
Брусков кротко приоткрыл створку:
- Я.
- О, Господи – изменилась в лице Люба. – Пускают ведь беспрепятственно.
- У меня следственный эксперимент.
- Иди домой.
Соседка с интересом смотрела на них, краем уха вылавливая слова. Не понимала Любу, совсем не понимала.
- Вещи теплые принёс – понурился Кирилл. – Холодно у вас.
- У нас нормально.
Брусков, чуть ступая, подкрался к шаткому столу в самом углу палаты. Положил на краешек пакет с тряпками, прихлопнул сверху ладонью.
- Скоро принесут сына то кормить?
- Ты что кормящий?
- Люб, давай поговорим – взмолился участковый. – Вроде я ни чем не провинился.
- Дома поговорим.
- Это когда ещё?
- Дома, сказала!
- Кто тут лишний? – ворвалась тощая, как штакетина нянечка. – Прошу очистить помещение.
- Но – но, потише.
- Через пять минут привезу на кормёжку, что бы, духу не было.
А ты разве несчастен маленький человечек? Вот она мама полная молока, никто не ограничивает. И всего то тебе от роду один день. А спать, как хочется, просто жуть, не держатся веки, закрываются. И матушка твоя лучшая на свете. И вообще.
Давай, давай, спи малыш, увезли тебя опять от самой лучшей, до далёкого обеда. Спи.
- Эх, подруга, я б твоего мужика с косточками съела, не поперхнулась – потянулась всем телом Клава.
- Забирай.
- А и заберу, коли, ты выбрасываешь, чего добру пропадать, приглажу, волосики разберу, обогрею – на полном серьёзе продолжала соседка. – Смотри, назад не отдам, как не проси.
- Он ведь тоже не белый сплошняком, да пушистый – равнодушно зевнула Люба.
- Ты как будто с НЛО свалилась, бабы вон из-за алкашей передрались.
- Да?
Знала всё Люба Ненс, да хитра очень, не на хуторе живёт. Но не лежит её натура к менту этому, ну хоть душа вон. Ради дела старалась, да как получилось. На след так и не напала, этого, кстати, надо было сразу ожидать. Чего ждать от правоохранительных органов? Только хап, а дело тяп – ляп. Зато теперь с сыночком, радостью крохотной.
Общак спрятан крепко, лично она знает, да ещё один человек, да в Москве хозяин. Думается, что никому не надо её убирать, да нового человека в курс дела вводить.
- Ну, так что, Люб? – разорвала раздумья Клава.
- Ты о чём?
- Как все вшивые, о бане.
- Договор что ли заключать письменный, сказала русскими словами, забирай – отмахнулась Ненс.
- Не жалей потом.
- Не буду.
А вечером привёл себя под ручки, полупьяный Кирилл Лаврович Брусков.
- Где мой сын? – закричал с порога.
- Ш – ш – ш – возмутились в один голос женщины. – На футбол что ли пришёл?
- Хочу посмотреть!
- Поздно уже – примирительно вздохнула Люба.
- Нормально.
Клава, не долго думая, решительно и бесповоротно, нажала кнопку вызова дежурного врача. Думаете, пришла? Наивные вы люди. Тогда ещё раз утопила пипку звонка соседка, и подержала так долгонько.
Наконец впорхнула запыхавшаяся дама в белом халате. Почему - то вся растрёпанная из себя, как будто её между щётками на автомойке пропустили. Виновато прятала глаза под опущенными ресницами.
- Почему Вы его пускаете то? – взяла быка за рога Люба.
- Так милиция!
- Он же пьяный – покраснела Клава. – К тому же она его гонит, гонит, а толку ноль.
- Кто гонит? – повращал глазами Брусков. – Ты чего лезешь карга кривоногая?
- О – о – о – перехватило дух у той. – Ничего себе!
- Не оскорбляйте, пожалуйста – пискнула врачиха.
- А тебе чего?
- Хам!
- Как тебе, Кирилл, не стыдно? Уходи отсюда, проспись, а завтра приходи, утром – села на койке Люба.
- А сына покажешь?
- Покажу.
- Другое дело – успокоился участковый.
И вот теперь стоял он у входа в больницу и подмывал мощной струёй свежеокрашенный забор. Хорошо. Жалко только не увидел наследника, ишь ты как напали, еле ноги унёс. С какой то стороны души начал подъедать его червь сомнения. Ну, хотел сильно Любку, ну победил и что теперь всю то жизнь
терпеть её подвохи. Очень надо! Мало баб по квартирам беспризорные сидят? Да вот хоть соседка Любы по палате, мужа чего - то не видно. Глазками косит. Застегнул ширинку, огляделся по сторонам, тьфу ты, ботинки все забрызгал. Сорвал лопух, сложил его вдвое и бархатной стороной прошёлся по глянцу. Брызг не стало, зато обувь позеленела.
Пошёл напрямую через дорогу, одноглазожёлтый светофор нахально подмигивал ему в глаза. Подмораживало. Тонюсенький лёд хрупал жалобно под подошвами. Шагал, прислушиваясь к звукам, единственно, что глаза не закрыл.
И вдруг яростный вскрик тормозов разорвал полусумеречную тишину, поскользнулся по гололёду и довольно таки больно ударил в бедро. Кирилл упал, скорее от неожиданности, но все ж…больно.
- Куда ты глаза залил, козёл! – выскочил из иномарки водитель.
- Чайник ржавый, зима на носу – поднялся, потирая ногу Брусков. – А за козла сейчас ответишь.
- Козёл и есть – вывалился из дверцы лысый коротыш.
- Блин, я вам что, пацан? – рассвирепел Кирилл.
- Ба, да это, Лаврыч – узнал пассажир.
- А кто ещё? Научи своего мудака руль крутить, я ж не просто так, а крыша.
- Извини Кирюша, ты вообще то цел? – вдруг озаботился лысый.
- Я то цел, а попрошу этого шоферюгу, Семёныч, накажи, или я сам займусь, тогда хуже будет – напыжился Брусков. – Рога поотшибаю.
- Ему без рогов нельзя – перевёл в шутку тот. – Куда потерпевшего подвезти?
- Сам дойду – отряхнул грязь с брюк Кирилл. – Ты хоть знаешь, у меня сын родился.
- Иди, не прыгай!
- Без пантов!
- Тогда ко мне, и девочки – припевочки есть – потянул настойчиво за рукав в салон. – Заслужил.
- Только из уважения к твоей лысине.
Утром бренчала от боли и тошноты голова, а надо ж в роддом, с отпрыском знакомиться. Побрился, помылся, зубы почистил, стал на человека похожий. А червь грыз исподтишка, не наедался. Пересилил всё же себя и через час был у дверей палаты. Постучал.
- Войдите – откликнулось из-за створки.
- Здравствуйте – огляделся он по сторонам.
- Добрый день – улыбнулась Клава, - а Люба у врача, на приёме.
- Что случилось?
- Ничего, просто обыкновенная беседа, как и со всеми, наставления и прочее.
- А – а. С Вами уже побеседовали?
- Да.
- Что - то мужа не видно? – неожиданно, даже для самого себя спросил Кирилл.
- Муж, объелся груш, откуда ему взяться то? – поправила на груди халат женщина. – Смотался в неизвестном направлении.
- Серьёзно, что ли?
- Да ничего страшного, переживём как нибудь, руки – ноги на месте.
- Кто ж Вас заберёт из роддома? – ринулся напролом Брусков.
- Хватайте! – захохотала Клава, - я сопротивляться не буду.
- В милиции трусов нет.
- В курсе!
И замолчали, чувствуя, что и так уже много друг другу сказали. В жизни ведь как: язык вначале скажет, а голова потом думает, разгребает Авгиевы конюшни.
- Как жизнь, Брусков? – явилась Люба, прервав тягучую паузу.
- Лучше всех!
- Пойду я прогуляюсь – решила соседка, - в буфет схожу, сока куплю.
- Прихвати мне – попросила Ненс. – Пить хочется.
- Тебе какого?
- Томатного.
- Вот что я решила, Кирилл – посмотрела в след вышедшей подруге Люба. – Спасибо тебе за ребёночка, мой то Яков не смог, а теперь, думаю, нам пора расстаться. Я тебя не люблю, по правде сказать, и не любила никогда, жить с постылым, по-моему, жуть страшная. Потом ведь муж пропал, мне что остаётся? Правильно, ждать и верить, а так нас ни один суд не распишет. Друг на дружку похожие, бездарные и унылые дни, зачем нам нужны?
- Почему ж ты одна за двоих решаешь?
- Сдаётся мне, не очень Вы Кирилл Лаврович Брусков и расстроены – осадила Люба. – Алименты мне не нужны, так что гуляй, как вольная воля.
Опять ожил внутри Брускова червячок, загрыз, загрыз, загрыз. Всё как надо идёт, как надо, только заболела душа надкушенная, занудила.
- Давай не будем спешить, приедем домой, с сыном побудим, осмотримся.
- Дом у нас где, у тебя или у меня? – шла на пролом Любовь Ненс.
- Как скажешь.
- Мамашки! – раздалось из коридора, - готовьте сиськи, ребятишек везу на завтрак.
Застучали открываемые двери в палаты, распахнулась и их, в которую, держа на руках дочку, по-хозяйски вернулась Клава. Не стесняясь Брускова, вывалила наружу грудь, поиграла ею как мячиком и сунула в бантик рта дочурки. Кирилл ало покраснел, до самых ушей. Люба приметила данный финт и не долго думая, вывалила свою.
- Госпожа Ненс, на твоего прожорливого – передала свёрток нянечка. – Наполняй.
Внутри Кирилла ничего не шевельнулось, только червячок продолжал своё дело: хрум, хрум, хрум. Больше его, в данный момент, заботила грудь Клавы.
- Отвернулся бы – посоветовала Люба.
- Да пусть смотрит, жалко, что ли? – махнула соседка.
- Ну, как сын? – как бы между делом переключилась Ненс.
- Похож.
- Тогда до свидания.
- Когда выписывают?
- Послезавтра – почему-то ответила Клавдия. – Ждём Вас Кирилл Лаврович.
- Одну заберу, пока не решил какую – и прикрыл за собой дверь, оставив в недоумении обеих.
А в ночь ударил ливень, далекие сполохи грозы раздирали пополам темноту, трещали раскусаными сухарями, катились шаровыми молниями. И шёл по земле гуд, и шла по земле небыль. Раскинул кто-то свою карающую и милостивейшую длань над районным центром, и озарялось вверху сияющим крестом. Вдруг сам по себе зазвонил на колокольне набатный колокол: бум – м, бум – м. Адреналин плескал в крови сверх меры, всклянь. А потом всё затихло, и к утру мороз сковал воду крепко-накрепко, всерьёз.
Ребятишки гоняли на коньках, аж по центральной улице. Редкий автомобилист решился выехать сегодня из гаража. В магазинах закончился хлеб и другие разные продукты. Но пополудни отпустило, выглянуло солнце, потекли шомором грязные ручьи.
День задался у Кирилла неспокойный, то руководство затеяло совещание объёмное, чистило всех подряд, то на вокзале пьяная драка с поножовщиной, то обед. Накатил вечер и только тут он вспомнил проблему. И посоветоваться особо не с кем. Как? Поломал голову, плюнул, выпил стакан и завалился спать. Утро вечера мудренее.
И вот оно мудрое настало. Решил вот как: проболтается пока час другой, после поедет в роддом, которая ещё будет там, ту и хапнет.
- Гениально – сказал сам себе. – Приятно пообщаться с умными людьми.
Люба встала рано, аккуратно застелила кровать, привела себя в порядок, стала собирать вещи, попросила нянечку вызвать такси на полдень. Забрала у строгого зав. отделением документы и была готова. Осталось взять сына и отбыть домой.
Клавдия всё валялась в кровати.
- Будешь выписываться? – не выдержала Ненс.
- Кто жизнь понял, тот не спешит – потянулась та. – Ещё намаемся.
- А – а.
Короче, когда в параде от фабрики «Большевичка» Кирилл Брусков ввалился в палату, там копошилась над дочкой Клава. Любы давно след простыл.
- Я за тобой выходит – протянул он ей букет вялых роз.
- За мной, так за мной – закончила пеленать женщина. – Куда повезёшь?
- Лучше сразу в мою холостяцкую.
- Дома мне привычнее, ты на работу уйдёшь, а я в незнакомом доме.
- Логично.
- Значит, решили, поживём у меня, а там видно будет – оглянулась по сторонам Клава. – Вроде ничего не забыла, можно ехать.
Брусков взял на руки удивительно лёгкий конверт с девочкой и ни один червячок не жевнул душу. К чему бы это? Душа окаменела или червяк ушёл вон. Опомниться бы, да куда там, в разнос пошёл.
- Пока, бабулька – сунул в карман подвернувшейся нянечке мятую купюру.
- Ты свою ли забрал? – удивилась та до самых пяток.
- Свою, свою!
- Эх ты девка – покачала головой старушка и выудив из кармана денежку, добавила. – Не надо мне ваших подарков, моду взяли.
- Ну, смотри сама – не пал духом участковый.
- До свидания – опустила глаза Клавдия.
- Что на земле творится то? – заохала вслед им няня. – Содом и Гоморра.
И долго ещё стояла тишина вдоль по коридору, осознавала произошедшее. Кружились пылинки в столбе солнечного света падавшего из окна.
А Любовь Савельевна в это время поднималась на ступени
крыльца собственного дома. В одной руке мальчик, в другой ключ замка.
- Помочь чем нибудь? – раздался из-за забора голос Михаила Звездова.
- Помочь – согласилась она.
***
Василиск с самого утра ловил воробьёв. Сидел в засаде у колодца и терпеливо ждал, когда серые птички запрыгают около лужицы вытаявшей под вёдрами. Голодно ему живётся, ровно с тех пор как поселились в их втором доме странные молодожёны. Мало того, что мыши ушли из той хаты, так и хозяин молока забывает налить. Всё спит и пахнет от него мерзко.
Две птички сели фыркнув прямо в лужицу, уткнули клювики в воду и, потеряв бдительность, по капельке глотали ледяную жидкость. Василиск пригнул передние лапы, практически лёг грудью на крупчатый снег, и вдруг мощно толкнувшись задними, чуть не содрав когти, пулей вылетел из-за укрытия. Почти ухватил за хвост одну, почти…, но взлетела она, оставив на память пёрышко. А он летать не может, не может, хоть плачь. Мя – я!
- Чего орёшь – вышел, покачиваясь, из сеней Альфред. – Оглоед. Иди к жильцам, они накормят.
- Кис, кис, кис – позвала Вера.
Василиска долго звать не надо, шмыг в приоткрытую щель и к чашке у печки.
- Дай ему картошки с мясом – пил чай Мирон. – Один хвост от кота остался.
- Твою порцию.
- Валяй.
Всё вылизал четвероногий, аж чашка нагрелась, посмотрел с благодарностью на людей и не долго думая, запрыгнул на комод под часами из которых время от времени возникала кукушка. Давно примеривался к ней Василиск, но уж очень высоко висит, не заберёшься.
- Ну, ничего себе – возмутился Лямин.
- Да пусть погреется – разрешила Вера.
Следом за котом пришёл и хозяин:
- Мирон, дай аванс, Христом Богом прошу.
- Э нет, ты же сам запретил мне – понял, что просто так не отделаешься, Лямин.
- Всё, перезапретил – замахал руками Альфред.
- Одно условие.
- Давай! – загорелись глаза хозяина дома.
- Ты должен узнать мне, кто в вашем заскорузлом городишке, промышляет скупкой ли, обменом ли, короче жулик.
- Тоже мне условие, я и так знаю кто.
- Кто? – встряла Вера.
- Чего баба лезет? – не понравилось Альфреду.
- Уйди.
- Идёшь в милицию, там находишь начальника отделения, Илья Аркадьевич зовут. Вот о – он даже говны собачьи скупает. На историческую родину собирается. Морда. А ещё майор, Российской милиции – даже расстроился от несправедливости мужик. – Морда и есть.
- Кто может познакомить?
- Есть люди.
- Договорись, Альфред, будет тебе за это премия – пообещал Мирон.
- Завтра.
- Годится. Сиди здесь.
Вышел на кухню, шлёпнул дверцей холодильника и через минуту вернулся оттуда с поблескивающей бутылкой водки. Протянул хозяину:
- На.
- Дай бог тебе здоровья – расчувствовался тот. – Утром готовься.
- Не подведи.
- Да что бы Альфред Стебало подвёл, да ни в жизнь.
- Смотри – показал кулак Ляма. – Обманешь, выйдет тебе наказание.
- Разрази меня гром.
А между тем стога в пойме накрылись сверху шапками снега и так стояли, похожие на огромные грибы. Иногда причаливал, к какому то из них гусеничный трактор с красной тележкой, из которой спрыгивали на промёрзшую почву два-три мужика. Поплевав на ладони, ухватисто вооружались вилами и, отрывая от стога тяжёленные навильники сена, перекладывали стог в транспортное средство. Покончив с этим делом, рассаживались в кружок вокруг закуски и с благодарностью распивали посудину самогона. А уже после этого, каким то непостижимым образом набивались все в кабину трактора и тот, почихав выхлопной трубой, трогал в сторону сонного городишка.
Начальник милиции чуть не лопнул от Ляминского предложения, но, поразмыслив день-другой, согласился поменять небольшую часть золота на хрустящее-зелёные ассигнации. И на том спасибо.
- Хоть бы краем глаза посмотреть на детей – нудила вечерами Вера. – Как они там?
- Исключено – закипал Лямин.
И капали слёзы из глаз женщины, постарела, морщины побежали по шее, и седина тут и там посеребрила пряди волос, и сгорбленной ей теперь было удобнее.
Тайком молилась в пустой угол, просила Бога:
- Господи, дай мне сил, дай мне терпения…
Легче не становилось.
***
- А не сходить бы мне на охоту завтра, пока снег не выпал сильный – спросил у сына Михаил, ранним субботним вечерком.
- Сходи, я с Иркой побуду, ато ты всё у Ненс пасешься, от людей стыдно.
- Стыдно у кого видно – отшутился отец.
- Чего видно? – очнулась от дрёмы дочка. – Попку?
- Разговорились.
- Плохо дело – почесала живот девочка. – У нашей мамочки чужих детей не было, а эта с довеском.
- Я вам запрещаю на эту тему разглагольствовать – поставил точку старший. – Немыслимое дело.
- А если мать приедет, что тогда будешь делать? – не унимался Игорь.
- Мать твоя сама неизвестно с кем сбежала, вас с Иринкой побросала – нахмурился Михаил. – И вообще, закончили, наконец.
- Мы с Риткой в кино.
- Папа, почитай мне сказку – попросила дочь, - про колобка.
- Про колобка, так про колобка, иди умывайся – налил он в умывальник тёплой воды.
Игорь ушёл, Ира с удовольствием пополоскалась и уснула под приключения круглого дурня. Звездов достал из чулана ружьё, придирчиво осмотрел его со всех сторон, набил патронташ патронами, насыпал спичечный коробок соли. Открыл холодильник, достал оттуда пять яиц, варёную колбасу, четвертинку водки. Включил плиту, залил яйца водой и поставил кастрюльку на конфорку. Вытянул из ножен охотничий нож, проверил острие подушечкой указательного пальца. Годится. Из-за двери подцепил огромные валенки, посапывая, приладил на них калоши, склеенные из автомобильной резины. На вешалке нашёл рукавицы с одним пальцем. Зашумела, закипая вода, яйца запрыгали, подталкиваемый снизу воздушными пузырьками. Нарезал колбасу толстыми кругляками, расчленил на куски батон белого хлеба. Уложил на них докторскую, по два на каждый бутерброд. Сложил в пакет, туда же сваренные круче некуда яйца, соль. Вскипятил чайник, заварил не жалея заварки, выпростал в термос. И всё это в заплечный рюкзак, сверху водка и коробок спичек. Сунул рюкзак в холодильник, в угол ружьё, патронташ, валенки, прикрыл рукавицами.
Вроде всё готово. Спать.
…А там, на западе набрал силу ветряный циклон. Целые сугробы падали с неба, друг на друга, друг на друга. И шквал дул в нашу сторону, и бежал циклон впереди его, терял по дороге запасы снега, но много его, всем хватит…
Михаил Звездов проснулся первым, дети спали, Игорь и пришёл то к рассвету. Любовь. Лёгкие перышки бежали по небосклону, пошумливал лес за оврагом. Тишь да благодать.
Взял да уснул опять и приснился ему странный сон, будто огненный Харитон, уверенно ступая огромными лапами, шёл по самому, что ни наесть верху деревьев. Скалил желтые зубы, глядя на него, а он маленький и бессильный, пытался перекреститься, да не мог.
- Ну что? – вырвался огонь из пасти. – Я жду тебя!
- Хи – хи – хи – подобострастно захихикали сопровождавшие его волки.
- Фу, ты – проснулся опять Михаил. - Что только не приснится.
В дверь застучали. Еле успел натянуть на себя тренировочный костюм, как в комнату, минуя сени, ввалился Брусков.
- Привет наследник!
- Привет Кирилл – ответил Звездов.
- Твоя то, мне сына не показывает, говорит, пошёл вон – сел за стол гость.
- Я вроде, чем помогу?
- Поговори с ней, хоть иногда пусть даёт погулять, я ж отец.
- Раньше думать надо – беззлобно поучил хозяин. – Впрочем, поговорю, у самого зад не совсем чистый.
- Вот спасибо, Мишк – обрадовался Кирилл. – На охоту что ли собрался?
- Да – кивнул на снаряжение Звездов.
- Метель обещали.
- Посмотри на улицу, в такую погоду разве снег идёт – махнул рукой охотник. – Я и хочу немного, час, другой.
- Не забудь про Любашу – ещё раз вернулся гость, - надави.
- Поговорю.
- Может? – вытянул из кармана милицейских брюк горлышко.
- Ни в коем случае.
- Тогда я пошёл.
- Пока – подал руку Михаил.
Оделся в тёплое, достал из холодильника провизию, взял ружьё, опоясал талию патронташем. Наклонился над дочерью, поцеловал в мягкую щёку, посмотрел на сына.
- Скоро вернёшься? – сквозь закрытые веки спросил тот.
- Спи, спи, часа через два или три.
- А – а.
Пора тебе Михаил Звездов, не тяни время.
Вышел за калитку, морозный воздух звенел на все лады, проникновенными мелодиями. Солнце катилось по кромке леса, как Харитон в утреннем сне. Ни ветерка, ни снежинки. Только с запада наплывала на горизонт синюшная туча. С её оборванных краёв свисали вниз охлопки набухших шоболов. Приятно пахло ружейным маслом и порохом из бумажных гильз.
Вскоре, за оврагом, вышел на то место где нашли с Верой замёрзшего носильщика золота. Постоял скорбно с минуту, сняв шапку, сколько событий случилось за это время, сразу и не перечислишь. Если б вышел он чуть в сторону отсюда, всё осталось верно, по старому. А так…Правильно Верка говорила, правильно.
Лес принял его не то что ласково, но трепетно. Нахохлившиеся сосны время от времени теряли наземь шелудивые шишки. И тогда шуршали они по веткам, как по трамплину пока не успокаивались среди обнажённых корней. Шёл по грибной тропинке, посвистывая под нос, привязалась к языку, где-то слышанная песня:
- И необмытого меня
Под лай собачий
похоронят…
- Тьфу, ты – плюнул в сторону Михаил. – То Харитон огненный, то хит.
Лес заворчал ветерком и опять успокоился. А невидимая туча всё наползала боком на округу, как её увидишь? Кроны переплели руки-ветви сплошной крышей. Что твой огромный зонт. Белки перепрыгнули со ствола на ствол прямо перед носом. Михаил схватился за ружьё, но поздно, только хвосты мелькнули. Посмотрел им вслед, и нисколько не расстроившись, поволок валенки дальше. Шагалось мягко, вечнозелёные иголки, поменяв всё же цвет на коричневый, густо устлали всё подножное пространство леса. Тропинка закончилась перед буреломом, дальше грибники не ходили. Высокой баррикадой лежали вперемежку хворост и гнилые стволы деревьев. Кое-где повылазили дистрофики побеги, проклюнувшись из упавшего, когда-то в траву семени. Перебрался стрелок, покряхтывая, через преграду и угодил с ходу в буерак.
- Мать твою – буркнул под нос некрасивое слово. – Дичает лес.
В ответ по вздрогнувшим кронам прошёлся волной ветер. Сразу потемнело, но на мгновение только, ветви ухватили расшалившийся поток воздуха за полы распахнутой поддёвки и скрутив в верёвку, бросили вниз. Звездов споткнулся о невидимый вал, чуть не потерял калошу, и без разбору, а скорее по наитию, повернул в сторону предполагаемого токовища.
А по самому краю западной кромки чащи уже упал с неба первый шматок снега. Плюхнулся о муравьиную кучу, раскололся на резные снежинки и заиграл малюсеньким вихрем вокруг куста рябины. Алые капли ягод оторвали цапли-ножки от коры и закружили в хороводе. Улеглись потом на белую подстилку каплями крови и успокоились.
И вдруг рыжий хвост хитроумной лисицы вспыхнул и спрятался за мшистым пнём, метрах в десяти, прямо по курсу. И нет, и не видно.
- Не обманешь – прошептал охотник, снимая тихо-тихо с плеча холодное ружьё.
Подкрался на цыпочках к пню, вскинул оружие и ахнул выстрелом по всей тишине зарослей. Больно ударил в плечо приклад, а он дуплетом жахнул ещё, наложив эхо второго на первый всплеск оглушающего раската. Хвост же издевательски притормозил по правую руку, в зарослях мёрзлого папоротника.
- Вон она – подсказал сам себе. – Не торопись, расслабься,
жди.
Лес опять дернулся, погнув ветви под напором ветра. Теперь шумело дольше и шумливее, настойчивее. Михаил в охотничьем азарте не замечал ничего вокруг, переломил оружие, вставил в стволы новые гильзы, старые бросил тут же. Побежал, тяжело переставляя неподъёмную обувь. Лиса, словно издеваясь, мелькала, то там, то тут, то подальше, то совсем близко. Погоня продолжалась долго, дуплеты трижды сотрясали чащу, всё бестолку.
Наконец без сил свалился на подстилку мха, огляделся по сторонам. Его окружал понурый и совершенно незнакомый лес, густо заросший гибким молодняком.
- Эге – гей! – закричал, приложив ладони рупором к широко открытому рту.
Эй! – ответило эхо.
- Я где – е?!
- Э!
- В таком случае обед – рассудил Звездов и снял с плеч котомку. Развязал бечёвку, тесно схватившую горловину, запустил руку внутрь. Первой попалась четвертинка. А меж деревьев взвыл ветрище и пошёл снег. Выпил половину, закусил бутербродом. Посмотрел на свет остатки и допил в один глоток, дёрнув кадыком.
- Мало взял.
Но аппетит наладился, съел всё: яйца, бутерброды, налил чай в стаканчик от термоса. Напиток оказался чуть тёплым и оттого невкусным
Снег пошёл гуще и острее. А человека, посередине незнакомых зарослей потянуло в сон. Прислонил спину к тёплому стволу, сбоку, под правую руку приладил ружьё. Только закрыл глаза, как загудел гул с подветренной стороны. Страшное дело.
- Портится погода – с глубоким сожалением констатировал Михаил. – Ни с того, ни с сего.
Гул гудел безостановочно и рьяно, отдирал друг от друга высокие шапки сосен и швырял в образовавшиеся щели снег, снег, снег. Охотник встал на ноги и, пожалев, что не взял лыжи
покрутил головой. Поработал мозгами и, взяв направление перпендикулярное ветру, двинулся в путь. Шёл весь заснеженный, опустив ружьё, стволом вниз, чувствуя ручеёк пота по позвоночнику. Вдруг кусты кончились, и он вышел на елань. А уж тут крутило, так крутило. Ни зги.
Метель.
Снег метался из стороны в сторону, обалдевший от свободы. Сталкивались гулы лбами, отскакивали обратно, что бы разогнавшись, как тупые бараны, врезаться опять в соперника, загудеть. Вот и между берёзами морщились уже сугробы.
-Господи, праведный – раскинул перед собой крест Михаил. – Выведи меня отсюда.
Но задумался крепко Бог. Сомневался.
Метель.
***
Не спится Вере под боком у Лямина, хоть глаз коли. Не спит Люба с маленьким сыном.
- Ты чего не спишь? – сквозь сон спросил Ляма.
- Живот болит – солгала жена (гражданская)
- И огурцов хочется солёных?
- Нет, Лямчик, нам это не грозит.
- Почему же?
- Отстань.
Мирон развернулся спиной, да и дальше посапывать, а она не спит, прицепилась к мозгам давно слышанный мотив:
- Под лай собачий
похоронят…
…Спит сын, да не спит Люба, должен был Мишка заглянуть, да забыл видно. Мужики народ склерозный, чего с них взять. Встала, включила телевизор, картинка явила знакомого барда, и последний всхлип гитары:
похоронят…
Закряхтел маленький Трофим, нажала пульт, экран вспыхнул и угас. Приложила малыша к груди, а тому только этого и надо, ухватил, как присоска.
Не спят женщины. Далеко друг от друга, а настроение одинаковое. Неспокойное.
***
Метель.
Пошли друг на друга снежные снопы, сверху и снизу, справа и слева, везде. Говорил же, сидите дома в такую погоду. Нечисть так и ждёт, так и плетёт сети. Напускает дурману, шипит в уши:
- Сядь! Отдохни, вытяни ноги, задремли.
Набивается снег в ямки и овражки, вроде ровно и вдруг ух, по пояс. И уже накатывает на тебя разочарование, и не справиться с наваждением. Секут снежинки щёки, ветер выворачивает глазницы, заливают лицо слёзы..
Метель.
Бездумно протискивается вперёд Михаил Звездов, против лютого ветра. Заклинило его, уверен, что правильно идёт. Потерял уже одну калошину, где теперь найдёшь. Темнеет. Где верх, где низ?
***
Волки учуяли снег, столпились около заброшенного амбара. Кордон. Только не живёт тут давно никто, даже бабы за ягодами не удосуживаются сюда летом. Ждут вожака. Приблудилась огромная собака, вмиг озверела, взяла верх, да правду сказать, старый вожак был, беззубый. А вот и он, за ним подруга, шикарная волчица. Раньше свободная была, теперь всё, прощай свобода. Понесла уже один раз от волкособаки. Первым ступил вожак в снежную целину, за ним невеста, дальше по старшинству, след в след. Больше десятка, голодные и ярые.
Метель.
***
Остановился Михаил, прислонился спиной к дереву, опустил уши шапки, завязал под подбородком. Потёр рукавицами щёки, не целясь, выстрелил в вихрь круговерти, и показалось вдруг ему, завизжал кто-то диким визгом. Прислушался. Нет, показалось.
Метель.
Испокон века на Руси бандитствует по зиме непогода. Ревёт хозяйкой, заметает посконные деревушки, аж по самые соломенные крыши, набивает битком снегом, бесконечные леса. Нападает ордой на большие и малые города. Заметает взлётные полосы, и стоят понурые самолёты посередине продуваемых насквозь полей. Устаёт бесчинствовать, затихает, что бы через день или два начать всё сначала. Вытаивают по весне застигнутые врасплох путники.
Метель.
Рвёт на куски провода, хохочет от ярости, и совсем очертенев, вытряхивает на землю набитые белой ватой облака. Страшно даже в доме, за закрытыми ставнями, с включенным везде светом. Воет.
***
В самую середину строя попал заряд, разорвал бок упавшего волка и оросил снег горячей кровью. Но не слышит вожак, продолжает путь, за ним остальные, след в след. Остался раненый, подергался шерстью и затих успокоившись. Тут же закружил вокруг него сугроб, обхватил цепко, и вот нет ничего, бугорок.
***
Михаил стоял у дерева, не в силах идти дальше. Куда брести то? Трещат стволы под порывами ветра, щербит в горле, пить охота.
Стемнело.
Налил из термоса ставшего совсем холодным чая, поставил остатки к подножию. Снял с плеч рюкзак, приладил туда же. Калошу оставшуюся тоже вон. Ружьё…ружьё нельзя, только из патронташа достал последние патроны, рассовал по карманам, его до кучи. Превозмогая себя, подпрыгнул, почувствовал, что стал легче. Теперь выбрать направление.
Шквал принёс лёгкий вой и ударил им в застывающее ухо.
Развернулся на него:
-Веди, Боже…
Сделал шаг, другой, третий. Долго шёл, падал, вставал, полз. Встал на колени перед неохватной в комле берёзой и заплакал. Наметает снежинки за шиворот, стынут щёки, сводит от мороза губы.
Начал задрёмывать и вдруг, словно кто-то прикоснулся к лицу шершавым и горячим носом. Разодрал тяжёлые веки, вгляделся в темноту: Харитон стоит, только одичавший, а чуть дальше серая волчица.
- Опять ты, Харитон, снишься мне.
- Р – р – ры – услышал тот полузабытое имя.
- У – у – у – завыла волчица.
А дрёма окутывает мозг, теплеют ноги, хорошо. Завалился набок, уснул чуть. Только Харитон, опростав в оскале зубы, со всего маху всадил их в воротник полушубка, потащил, упираясь всеми лапами, вверх.
- Собака, исчезни! – открылись глаза.
Но волки не пропали, а остались, мало того Харитон, высоко поднимая лапы, двинулся в подветренную сторону, за ним подруга.
- Понял – воскрес Звездов, - не дурак.
И потянулся странный караван по грудь в снегу, оставляя за собой глубокий след, собаковолк, волчица, человек и волочившееся за ним ружьё. Часа через два услышали они крики:
- Папа – а – а!
- Михаи – и – ил! Ау!
- Ми – иша – а!
Звездов последним усилием воли поднял ствол оружия вверх и нажал пуск, и ещё раз.
- В ответ совсем близко грохнул треск.
- Люди!!! – перегнулись в коленях ноги. И уже не слышал, как лизнул его во всё лицо Харитон и, перемалывая грудью снег, отвернул назад, в чащу, за ним верная невеста.
- Вот он! – заревел Брусков. – Сюда!
- Живой! – упала на Михаила Люба Ненс.
- Папка – а! – улыбнулся Игорь.
А по всему досточтимому селу Стремякину изошлись лаем местные собаки, начиная с благородных и кончая куцыми шавками. Ор стоял столбом, даже метель приостановилась, удивилась, попадала в колодцы.
- Игорёк, хватай его под руки, и понесли домой – командовал Кирилл. - Обморозился видно весь.
- Беда! – завопила Любовь Савельевна.
- Цыц! – под стать собаке гавкнул участковый. – Не разводи тут болото.
Подняли беспамятного охотника и, не теряя ни секунды, потрусили, насколько позволяли заносы, к дому. В жарко протопленном помещении стояла тишина, возле тёмного телевизора, в охапке у Риты дрожала Ирина.
- Живой? – прошептала девушка.
- Живой – устало прохрипел Игорёк.
- Ура – а – а!!! – ожила самая маленькая.
- Харитон и волки с ним, с ним, с ни… - заметался в бреду Михаил.
- Скорую помощь звони, Кирилл – села на табурет Ненс. – Горячка у него.
- Алло – закричал в мобильный тот. – Брусков говорит, срочно в Стремякино, к Звездову. Какая метель, что б через пятнадцать минут были! Вот так, время пошло.
Начали раздевать потихоньку мужика, сняли шапку, полушубок, валенки. Из рукавиц капнула на пол бледная кровь. Обмороженные до ладоней пальцы почернели и местами потрескались.
- Эх, ты! – закрыла рот кулаком Люба.
- Цыц, говорю.
- Что ты всё осаживаешь меня, как лошадь, запряг что ли?
Участковый благоразумно промолчал, от греха подальше, не до ссор теперь.
- Воды вскипятить? – спросил Игорь.
- Да, если не трудно.
- Я сейчас – сорвалась с места Рита.
Сняли валенки, из которых тут же посыпался ещё не растаявший снег. Ноги были целы.
- И на том спасибо – взялся за ремень Брусков.
- Харитон по лесу ходит, огненный – открыл горячечные глаза Михаил. – Веди – и – и.
Заплакала Иришка.
- Не плачь – обнял её брат.
Беда опять пришедшая в дом Звездовых беззвучно расползалась по всем углам и закоулкам. Спустилась в подпол и поднялась на чердак. Что-то уж очень ей понравилось здесь последнее время. Терпите люди.
Скорая приехала часа через два, откапывались три раза, дороги нет, сплошное поле. А по снежным просторам гуляют белые барханы. Но, кажется, затихает понемногу ветер, от изнеможения ослабив хватку.
Михаил в себя не приходил, врач скорой помощи обработал его руки специальной мазью, забинтовал:
- Левые пальцы очень плохие, боюсь, в область придётся отправлять – вроде как для себя сказал, но услышали все.
- Вот дела! – расстроился Брусков.
- Ещё спасибо говорите.
- Харитон! – сел на кровати Звездов.
- Тихо, тихо, тихо – уложил его назад Игорь.
- Всё собаку вспоминает, к чему бы это? - задался вопросом участковый. – Она же вместе с Веркой пропала.
- Непонятно.
- Харитон мне тоже снился – встряла Иринка. – Он хороший.
- Хороший то, хороший, но ведь одичал теперь, если вообще жив – с сомнением ответила ей Любовь Савельевна.
- У тебя Трофим с кем? – вдруг вспомнил Брусков.
- Да не переживай, спит он, соседка присматривает – покосилась на него та.
- А – а.
- Думал он один, телевизор смотрит?
- Пошла ты! – обиделся Кирилл.
- Давайте поедем что ли, дорога лучше не станет – засобирался скорый врач.
- Пора – вздохнул Брусков. – Утром навещу его в больнице.
Уехала скорая с так и не пришедшим в себя Михаилом, заспешил Кирилл, ушла следом за ним Люба, пообещав придти завтра. Остались Игорь, Иришка, да Рита которой тоже пора бы домой. И взялась беда подтачивать их детские, по существу души. И так подбиралась и так, испуганные и переволновавшиеся, чем не лёгкая добыча. Всё ей ненасытной мало.
И беда завсегда не приходит одна. Открывай ворота.
***
Поутру хвост циклона трепал землю далеко на востоке. А в Стремякине разрозненные облака лишь напоминали о вчерашнем безобразии. Хорошее село, заборов нет, утонули в снегу, пацанва роет крепости, соединяет их ходами, мастерит перископы. Оптические приборы: два квадратных зеркальца, четыре дощечки, в двух отверстия. Внизу дырка, зеркало под углом, напротив дощечка с верхним обозрением, над ним ещё зеркало под углом. Всё. В школу ради этого не пошли. Учителя девчонок учат, а те и рады, надоели, горше горького. Все косички подёргали.
- Делайте, что нибудь! – сатанел Брусков. – В область отправляйте, посмотрите на его руки.
Руки опухли за ночь, вздулись колбёшками, кровоточили.
- На чём? – мямлил главный врач. – Восемьдесят километров. У меня одна машина на район, вторая без колёс стоит, третья не заводилась год.
- Пиши направление, я сам на милицейской отвезу.
- Отлично – обрадовался эскулап. – Вот выручите, так выручите.
- Ампутируют поди? – чуть слышно спросил Михаил Звездов.
Очнулся под утро, долго соображал, где он, ещё дольше, что с ним. Ничего не помнил, только лисий хвост мельтешил перед глазами, да круговерть непогоды. Жгуче болели отмороженные фаланги рук, аж до крика, до зубовного скрежета.
- Там врачи квалифицированные, раньше смерти не умирай – отвёл глаза доктор.
- Всё нормально – подбодрил Кирилл, - я с тобой.
- Дети дома одни, нет, не поеду.
- Игорь справится, взрослый уже – решил Брусков.
- Всё равно ехать – вздохнул Звездов.
Поехали ни шатко, ни валко, дорогу хоть и почистили, но с такими огрехами, что ой – йой – ёй. Укол обезболивающий сделали, да такие теперь у нас лекарства, что не берут организм. Или организм так адаптировался к окружающей среде, что и ядерная радиация нипочём. Вообщем ехали – тряслись, морщась от боли, добираться часа два по такой то трассе. А надежда жива, не умирает она последней, жива всегда и бескорыстно.
Оставим пока их, пусть едут, устраиваются в больнице, терпят боль.
Вернёмся в Стремякино.
- Ирин, давай поживёшь немного у меня, пока папа не вернётся – предложила Любовь Савельевна.
- Ну что Вы тётя Люба, мы сами – неубедительно отказался Игорь. – Трофим ведь не даст расслабиться.
- Плачет, поди – строго свела брови девочка.
- Не без этого.
- Ну вот!
- А что? Я утром соберу его гулять, тебя в садик отведу, вернусь назад, приготовлю обед – рассуждала Люба. – Вечером снова гулять, тебя из сада, притопаем и ужин. Спокойной ночи посмотришь, спать.
- А сериал про любовь? – удивилась Ирина.
- В выходной.
- Суббота с воскресеньем?
- Да – подтвердила Ненс.
- Тогда я лучше заболею!
- А я Риту приведу – почти согласился Игорёк.
- Родители то её отпустят?
- Уговорим.
- Ну, так что? Соглашайся скорее – продолжала настаивать женщина.
- Как у Вас с конфетами?
- Нормально.
Задумалась на полсекунды девчушка, да только разве пересилишь конфетный козырь. Слюна выделяться начала, зубы заломило.
- Пожалуй, я согласна – махнула рукой она. – Забирайте.
Собраться, раз плюнуть, не за тридевять земель же, хоть и большое село Стремякино. На Руси всё большое, сердце радуется, душа поёт.
- Зубы чистишь? – заинтересовалась Любовь Савельевна.
- Чего их чистить, они молочные, только пасту тратить, выпадут, и пиши, пропало – попыталась отговориться девчушка.
- Понимаешь, человек, когда-то всё равно умирает, так, по-твоему, получается ему, и мыться не надо.
- А зачем?
Потом уснуло село, под тёмной накидушкой ночи. Спит Иришка, спит самый беззащитный Трофим, спит Любовь Савельевна. Спят, крепко обнявшись, Игорь с Ритой. Спит, постанывая от боли, в областной больнице Михаил Звездов. Спит у себя дома Кирилл Брусков.
А на небесах, этой обычной ночью, тихо плакал Спаситель. Горько ему и неприятно, за грехи наказывать должен, а жалко. Чем провинилась перед миром эта маленькая, но весёлая девочка? Отец то её ладно, злостный грешник, какой рукой взял золото той и обжёгся. Но тихо плакал, тот, кто всем правит, вытирал, прямо по-человечески, кулаком слёзы.
- Господи прости ты нас всех, за грехи наши. Потому не ведаем, что творим. Прости господи, не исправимся мы, ни в какую. Прости…
- Надо резать – сказал после обхода больных, главный хирург. – Не спасём.
- Это, который из Стремякина? – уточнила заведующая отделением.
- Да.
- Что удаляем?
- Все пальцы левой руки – вынес приговор хирург. – Готовьте на завтра.
- Ему кто-то скажет?
- Не надо, просто операция, а после драки кулаками не машут – поморщился врач.
- Одного кулака не будет больше – задумчиво согласилась заведующая.
- Ну не голову ампутируем.
- Надо думать.
А в Стремякине проснулись все в доме Ненс. Активнее всех был самый маленький. Накормили его, поменяли подгузники, и уже спит вновь. Вот Иришка заканючила:
- Ножка болит!
- В каком месте? – расстроилась Люба. – Ты и косолапить сильнее стала.
- Вся!
Зазвонил мобильный.
- Алло. А, это ты – узнала голос участкового.
- Мишку устроил, наверное, пальцы на левой руке удалять будут.
- Плохо.
- Чего ж хорошего – согласился он.
- Кирилл, тут ещё проблема.
- Какая?
- У Иры ножка последнее время всё сильнее болит – доложила Ненс. - В Москву бы её, хорошим докторам показать, может серьёзное что?
- А у свояка моего, Лёньки Безликого, блат в главной милицейской больнице – начал вспоминать Брусков. – Одноклассник кадрами заправляет.
- Кирилл, я прошу тебя.
- А что мне за это будет? – вроде как пошутил мужик.
- Ровным счётом ничего – не приняла игру Люба.
- Хочешь сказать бескорыстно?
- Умница.
- Ладно, жди, я его найду, а тебя поставлю в известность.
- Пока.
- Целую.
- Собирайся в садик – потеребила Люба Иришку.
- Тёть Люба, может, я не пойду сегодня, конфет ещё не ела совсем.
- Только один день – построжела та. – Договорились?
- Кто сомневается то?
Солнце, почёсывая застывший от стужи бок, совершало свой очередной круг, над опостылевшей землёй. Совсем низко, лень зимой подниматься высоко, и так сойдёт. Только осветило всё вокруг, а уже обед, пообедали, темнеет.
После обеда второй раз в этот день завибрировал складень-телефон.
- Люб, ну я нашёл его, обещал договориться, завтра перезвонит – очень спешил поделиться хорошей новостью Брусков.
- С ней кому-то надо ехать.
- Так и скажи прямо, собирайся мент, кроме тебя не кому.
- Как приятно с тобой общаться – смягчилась Ненс. – Прямо праздник, какой то.
- Понимаешь теперь, кого потеряла? – цеплялся за соломинку участковый.
- Обломись.
- До завтра.
- Привет.
- В Москву поедешь с дядей Кириллом? – подозвала Иришку.
- Ну, если он один боится, то помогу.
- Там тебе ноженьку посмотрят, скажут, как лечить.
- Да помазать её, чем нибудь, всё и пройдёт – уверенно подсказала Ирина.
- Дай то бог!
- Идемте лучше гулять, тётя Люба – позвала девочка.
- Помогай Трофима одевать.
- Ура!
- Разбудишь! – шикнула Любовь Савельевна.
Морозец взялся хватать всех троих за щёки, как только спустились с крыльца. Полез, не спрашиваясь, в рукавички и в рукава одежды. Морозу ведь любое место доступно, прицепится и ну холодить, ну потрескивать. Носы раскраснелись сразу, как морковки или может как свекла. Мужичёк спал без задних ног, только выдох, время от времени, лёгким облачком кружился над лицом.
И ещё раз зазвонил складень.
- Как там мой сын? – голос невидимого Брускова пах алкоголем.
- Трубку передать?
- Несправедливо всё и ты такая же, не хочу даже разговаривать.
Так и гуляли с шалившим дедушкой (морозом) по хрустящему насту. Зажгли фонари вдоль по улице, жёлтые пятна свалились к подножию столбов и стояли теперь те воткнутые в круги света. Где-то далеко мерились лаем нежившиеся в будках собаки. Поводили чуткими ушами. Зевали в гнёздах вороны, вполне готовые ко сну.
- Закряхтел в коляске Трофим:
- Аа – а – ааа.
- Тётя Люба идём домой – закосолапила сладкоежка, простудится ещё.
- Не простудится.
- Начнёт тут чихать, только поворачивайся.
- Конфет больше нет – поняла Люба.
- Тогда отведите меня домой!
- Ну, хорошо, несколько штук есть.
- Жалко, да? – пристыдила Иришка. – Вот я вам любую вещь подарю.
- А шоколадки?
- Можете все мои поесть, только не советую, кариес не дремлет, а эти зубы молочные, я ж говорила – постучала ногтём по резцам.
- Всё равно съем – подначила Люба.
- Пусть – насупилась девочка.
Так молча и дошли до дома. Покормила старшая сына, тот
посопел-посопел и баюшки. Но сытый, голодному, не товарищ. Иришка ходила кругами, озиралась.
- Сначала картошку с котлетой – поставила твёрдое условие Люба. – Только потом сладости.
- От котлет у меня живот болит.
- Вот давай мы с тобой Ирина Михайловна договоримся, ты меня больше обманывать не будешь – погладила девчушку по голове Ненс. – Иначе согласия меж нами не получится, кто в лес, кто по дрова, кто за берёзой, кто за елью.
- Новый Год скоро, и мне подарки не подарят, ни мамы, ни папы, даже Харитона нет, далеко все подевались? Ёлку то кто нарядит? – покатились по щекам слёзки.
- А мы Брускову закажем, он нам такую приволочет, что ни пером описать, конфетами украсим.
- Пропадут за ночь – пообещала маленькая шалунья.
- Ещё повесим.
Пока суд да дело, закончился ещё день, остался в памяти людей. У кого-то первый, у кого-то последний. Так и не прерывается жизнь.
Чуть перевалило за середину следующего дня, очнулся от наркоза Михаил Звездов. Долго лежал, борясь с тошнотой и головокружением. Не открывал глаза, боясь взглянуть на руки. Собрался с силой, резко махнул ресницами, и сразу бросил взгляд на правую руку. Пока уплывал туман, фокусировался предмет, прошло секунд тридцать. Наконец ясно различил, жёлтую от мази повязку, забинтованные поодиночке пальцы, оттопыренный в сторону первый. Всё на месте, вздохнул прерывисто и повернул голову влево. Странно маленькая, похожая на кулак культя, неестественно покоилась на белом пододеяльнике. И ничего не болело.
Нажал кнопку звонка. Прибежала медсестра.
- Всё-таки отрезали? – почти спокойно спросил.
- Я не участвовала в операции.
- Тогда тащи хирурга! – сорвался на крик Михаил. – Я давал согласие?
- Не кричите на меня – готова была заплакать девушка.
Словно что-то, почувствовав, пришла заведующая отделением.
- Что за шум, а драки нету?
- Будет и драка – буянил Звездов. – Почему ампутировали, не получив разрешения?
- Оказалось, что по-другому нельзя, а Вы под наркозом.
- Где этот дровосек?
- Отгулы у него – заученно объяснила заведующая. – Три дня.
- Понятно – вдруг успокоился Михаил, откинул голову на подушку и уставился бессмысленно в потолок.
- Поверьте, если бы можно было по-другому, то всё возможное предприняли, а так шансов не было. Создавалась угроза всей руке и как говорится из двух зол, выбрали самое, что ни наесть меньшее – будто оправдывалась врач.
- Да ладно – махнул здоровой рукой. – Раз вариантов не было.
- Вот и хорошо, выздоравливайте, пожалуйста.
- Надолго я у вас? – задал ещё один мучавший его вопрос Звездов. – У меня дети одни дома.
- Месяца полтора – два, потом санаторий, двадцать четыре дня – сказала правду она. – Никак не меньше.
- Ого!
- Так что детей как-то устраивайте.
Потихоньку – полегоньку будет заживать рука левая, правая поправится гораздо раньше, Брусков один раз в неделю сможет навещать, продукты привозить, анекдоты рассказывать. Только однажды две недели пропустит, по уважительной причине. Люба с ним письма напишет с тёплыми словами. Дважды Игорь приедет, рисунки – каракули от Иришки привезёт. А мы вернёмся в дом Любови Савельевны Ненс, в старинное Русское село Стремякино.
- Ножка болит – плакала утром Иринка. – Внутри – и – и.
- Маленькая моя, потерпи, скоро в Москву поедешь, там посмотрят профессора.
- Быстрее бы уж.
Под руку зазвонил телефон.
- Алло.
- Собирай Ирку, в следующую среду отправляемся, я уже отпуск на неделю подписал, а завтра к Мишке сгоняю, жратвы отвезу – не давал вставить слова Брусков.
- Спасибо, Кирюш, - улыбнулась Люба. – Хороший ты человек.
- Я в этом никогда не сомневался.
- Всё хочу спросить, как Клава, дочка её?
- Десять дней уж от того мгновения, что задками стукнулись – без утайки сообщил участковый. – Ну её, корову такую, строить меня будет!
- Совсем ушёл?
- Совсем, вот до тебя только не дошёл – услышалась надежда у него в голосе.
- А про Звездова то знаешь?
- Знаю, ты ж его бросишь, я уверен.
- Посмотрим – уклонилась от прямого ответа. – Давай, сначала излечим всех больных.
- Одно другому не мешает – напирал Кирилл.
- Мешает.
- Собирайтесь, вообщем.
Москва упала на Иринку сразу всем своим гомоном, канителью, месивом под ногами. Завешанный, заклеенный, напиханный рекламой город бежал куда то, толкался плечами, материл. Туркмены раскинули на привокзальной площади палаточный посёлок. И уместилось их в нём так примерно половина населения Республики. Бешенные автомобили плескали из под колёс, попав в колдобину, тухлой жижей. Прижалась она всем тельцем к Брускову, подрагивала.
- Здорово, свояк – встретил их Безликий. – А ты значит Ира, и из-за тебя весь сыр-бор.
- Здорово, Лёнь – обнялись мужики. – Иришка у нас молодец, сопровождает меня.
- Сейчас ко мне, а завтра в поликлинику, сам профессор Рукин осмотрит.
- Светило? – спросил провинциал.
- Одно из самых ярких – похвалился Безликий.
- Больно будет? – дрогнул девчушкин голос.
- Пока нет – в один голос обнадёжили взрослые.
- Слава богу!
Такси долго и безнадёжно чертыхалось в беспредельных пробках. Кажется, все машины, бедняжки России, примчались в столицу. Заправили баки дохлым бензином, и давай вонять на все четыре стороны. Дёрнутся на три миллиметра, по газам, синий шлейф из глушителя. Фу!
- К вечеру добрались, бутылку на стол, разговоры пошли, воспоминания.
- Помнишь, как сома завалили? – суетился Леонид.
- Комары ещё чуть не съели.
- У комаров рта нет – встряла Ирина, - зубов тем более.
- Логично.
Но утром встали все как стёклышки, как огурцы с горькими попками. Вычистили зубы, впрягли в макушку белый бант, одели такого же цвета колготки. Увядшее метро подбросило их до нужного адреса. Долго ждали пропуска, ещё дольше восхода светила. Наконец совещание закончилось, пришёл.
- Ну что, голубушка, идёмте со мной – поманил Иру в кабинет.
- Идёмте.
Часа полтора мучались мужики под дверью, пытались уловить звуки из-за двери. Ничего не слышно, и когда терпение кончалось, створка открылась и показалась уставшая пациентка. Следом профессор.
- Оставьте ка мне её на пару дней, анализы возьмём, рентген и прочая катавасия – пробурчал он. – Сегодня среда, вот в пятницу поутру и встретимся.
- А? – потёр пальцами Брусков.
- После, не суть важно.
- Ясно.
- До свидания – помахала девочка. – Я не боюсь.
- Пока – навернулись слёзы у Кирилла.
Пятница настала хмурая как сама безнадёжность, падал снег наполовину с дождём, ветер метался меж домами, нагоняя морщины на лужи.
И поликлиника, была какая то смурая. По коридорам бродили лохматые сквозняки, санитарки в мятых халатах, ругали в уголке кого-то из начальства.
Сегодня профессор не совещался.
- Кто из вас ей родней?
- Оба чужие – почувствовал недоброе Брусков.
- Заходи ты.
- Ладно.
- Так вот, молодой человек, плохое для всех сообщение – закурил в кабинете специалист, и вдруг словно выплюнул – Онкология у неё.
- Не может быть – вздрогнул Кирилл.
- Кость гниёт, операция нужна, у нас в стране таких не делают.
- А где?
- В Европе, только это такие деньги, что и последних штанов не хватит – затянулся дымом профессор.
- А если найдём? – хватался за соломину Кирилл.
- Тогда направим без проблем, ну уж и нам за содействие двадцать процентов.
Светило взял из подставки карандаш, листочек бумаги, написал размашисто и придвинул к участковому.
- Ого – почесал тот затылок с такой страстью, что затрещали наэлектролизованые волосы.
- Да уж. Плюс пятую часть нам.
- Всё продадим, но наберём.
- Это долго, столько времени нет, максимум месяц или полтора – отобрал соломинку врач.
- Как долго поживёт?
- Два года.
- Бля! – грубо ругнулся Кирилл.
- Вот-вот.
- Приготовьте, пожалуйста, документы, анализы и всё что нужно, мы успеем – заверил Брусков.
- Предоплата?
- На – положил он конверт на стол.
- Благодарю, девочку сейчас соберут, она ничего не знает
и вообще-героическая дама, я Вам скажу.
- У нас все такие.
- Здравствуйте дядя Кирилл, здравствуйте дядя Лёня, - прибежала девочка – В Кремль хочу.
- Какие проблемы? – успел всё узнать Безликий. – Мороженое в ГУМе ела когда?
- Я первый раз в Москве.
- В мавзолей можно – выразил желание Брусков.
Побродили по брусчатке Красной площади, потрогали ядра возле Царь пушки, к Ленину не пошли, нечего детей покойниками пугать. Совести у власть держащих нету, того, кто принимает решения такие положить бы рядышком, пусть лежит, незахороненный. Пошли за мороженым, а там и фонтан знаменитый отключили, цены сказочные. Одно платье стоит, как вся операция. Представляете вы, платье ценою в жизнь. Опомнитесь. Бог ведь он специально набивает кошельки, а вы радуетесь, жизнь здесь коротка и жестка, а там нескончаема, только перевернётся всё наизнанку. Оттого и задумчив Господь, что скоро ломанут к нему на суд, просить – вымаливать. Перенаселение трущоб…
- Приехали мы – шагнул в дом Любы, Кирилл, следом Иришка.
- Молодцы.
- Мороженое ели – доложила малышка. - Пломбир.
- Как дела.
- Ничего – замялся Брусков. – После расскажу.
- Я пока к Игорю схожу, можно?
- Сходи – разрешила Ненс.
Разговор длился недолгий, понятно всё.
- В газету заметку с Лёнькой сунули, может какой меценат пожалеет – с сомнением сказал участковый.
- Зря.
- Вдруг.
***
- Малява от хранительницы пришла – докладывал Брус Заславскому. – Денег просит из общака, на операцию какой то
хромоножке.
- Что? – не понял хозяин.
- Денег просит.
- Убью – ю – ю – взревел Иннокентий. – Вместе с ублюдком.
Брус бочком поспешил выйти вон, раствориться среди охраны. Так спокойнее, жить то самому себе охота.
***
Время шло. Метался среди людей Брусков, никто не давал, а если и давал, то под двести процентов. Сидел вечером посередине дома, свесил понуро голову, фуражка валялась в углу, сапоги грязные. В дверь постучали.
- Открыто!
Скрипнули петли и на пороге остановилась,…кто бы вы думали?...Вера Звездова, похудевшая, постаревшая и вмиг растерявшаяся.
- Ве – ера? – удивился участковый.
- Я.
***
- Молодёжь! – стукнул в окно Альфред, - хотите газету почитать, мне на сдачу дали.
- Давай – высунулся Лямин. – От нечего делать.
Сразу ведь бросилась в глаза махонькая заметка. Пробежал глазами, побледнел пятнами, а тут и Вера вошла, бывает же.
- Что это с тобой?
Мирон не стал отвечать, сунул ей в руку, мятый лист. Отвернулся, пока та читала, и тут услышал звук падающего тела. Это она в обморок свалилась.
Поднял, перенёс бесчувственную на кровать, погладил бережно лоб. Вера очнулась.
- Что же это, в жизни то происходит?..
- Подожди канючить, тут думать надо – прервал её Лямин, прямо грубо.
- Обязательно ехать мне – простонала тихим голосом. – Может спасу.
- Пустая помчишься?
- Хоть какая.
- Вообщем так, ты вставай, хватит валяться, бегом за билетами – руководил Лямин. – Возьмёшь на завтра, вечером. А я к майору, под любой курс менять буду. Поняла?
- Поняла.
- Тогда не будем терять секунды, только, чур, плакать после будем.
- Я попробую – последний раз всхлипнула она.
Обулся, оделся и через пару минут захрустел снегом к дому Стебало.
- Илья Аркадьевич работает, не знаешь?
- Должон – дыхнул Альфред.
- Узнай быстро – скомандовал жилец.
- Работает, точно знаю.
- Голову оторву если зря прохожу.
- Много вас отрывателей только Фред Стебало, самый головастый.
Прав оказался, начальник отделения, довольный собой развалился в кожаном кресле, катавшимся на колёсиках вдоль заваленного бумагами стола. Жизнь сложилась, зачем бога гневить.
- Чем обязан? – вроде как не узнал, деловито вошедшего Мирона Лямина, на зоне Ляму.
- Пять кг сфорцуй.
- Ско – олько?
- По любому.
Это озадачило Илью, найти то найдёт, но, сколько ж завалить? Тут самое главное не прогадать, торопится парень, невооружённым глазом видно.
Четыре лимона, через два дня – наконец решился мент. – Себе в убыток.
- По рукам – устроило Лямина, - но завтра, до обеда.
- Три восемьсот.
- Замётано.
- В полдень приходи, да без подставы – оглянулся по окнам майор.
- Не вали всех в кучу, да по себе не мерь – задело Ляму.
- Закрой дверь с той стороны.
- Будь здоров.
Теперь дождаться темноты, из схорона отсчитать требуемое количество. Ночь настала, куда ж она денется? Отворотил камень, на ощупь отсчитал мешочки, сложил в сумку. Верка плакала, расквасив некрасиво губы. Уже давно видимо.
- Ну что это такое? Пока ведь ничего не случилось, зачем фортели то выбрасывать?
- У тебя дочки нет, поэтому и сухарь – лягнула Вера.
- Так роди.
- Дуру нашёл.
- Билеты купила? – не среагировал Лямин.
- В разных купе – вытерла нос она.
- Это даже лучше, мы друг друга не знаем, ни при каких условиях, в любой ситуации, никогда – сжал кулаки Мирон.
- А если меня насиловать будут?
- Кто? – глупо улыбнулся тот. – Теперь вон профурсеток пруд пруди.
- Ну вдруг.
- Тогда я как частное лицо за тебя вступлюсь, покромсаю в кусочки.
- Не споткнись – сильно сомневалась женщина. - Тебя Генка Седых в школе учил, хорошо Зинка заступилась – всплыла давняя обида.
- Генка он в два раза больше меня был.
- А если теперь, а если двое, а если…
- Пошла ты в баню – взмыл Лямин. – Да хоть пятеро.
- Спать пошли.
Помирились в постели, несмотря на горе, несмотря на плохое настроение, назло всем несмотря. Как в последний раз, словно прощались друг с другом. За полночь лежали тихо, моргали глазами, пока сон не сломал их, под корень.
- Принёс? – запёрся изнутри майор.
- Принёс.
Милиционер сунул свёрток в сейф, дёрнул оттуда дипломат. Открыл, под крышкой аккуратно лежали, в фабричной упаковке, синевато-зелёные тысячные купюры.
- Считай.
- Верю – захлопнул замки. – Ты меня и так на лимон надул, куда ещё то?
- Всё честно, сам по рукам бил – пожал плечами Илья Аркадьевич, майор Российского МВД, начальник отделения милиции, провинциального Русского городка.
- Альфред, заходи – крикнул тому за калитку, как только вернулся.
- Ну, застал?
- На тебе на год вперёд, никого не заселяй, мы вернёмся,…возможно – оставил без ответа вопрос Лямин.
- Спасибо – взял деньги Стебало, и заплакал, растирая грязным рукавом по щекам слёзы.
- Ну-ну, не хоронишь же.
Вечером провожал их восвояси этот чахлый городишко. Крыша вокзала ещё больше осела, да прибавилось битых окон. Ильич махал рукой, прищурив наглые глаза, под присыпанной снегом кепкой. Пропала ещё одна пуговица, выдранная кем-то прямо с мясом. На скамейке спал в одном ботинке пахнущий привокзальным туалетом бомж. Гудел маневровый электровоз, растаскивавший бузившие товарняки.
В Москве пересадка, добраться бы. Подлая штука жизнь, в купе, куда вломился Мирон, сидели три женщины бравого вида и глотали из одноразовых стаканчиков, чище воды в горной речушке самогон.
- Бог подал мужчинку– изрекла одна.
- Аминь – кивнули утвердительно другие две.
А Вера вляпалась к трём жгучего вида аксакалам.
- Дэвушка, вот сюда – освободили ей нижнюю полку.
Перепугалась, аж трусики взмокли, а они, иди ж ты, всю неблизкую дорогу только и делали, что всячески старались ей угодить, наперегонки.
- Женщина, это мать - с удовольствием повторял Резо. – Что может быть прэкраснее?
- Только апэльсины.
Вера в разговор не вступала. Чёрная тоска сосала из неё силы, затмевая даже близкую встречу с детьми. Про Михаила ещё не знала.
- Бэри, не стесняйся – кормили её ары. – Худая какая. Вот у нас женщины, вай!
- Спасибо, не хочу я – отнекивалась попутчица.
- Нэ обижай!
Так и ехали, встречаясь, друг с другом иногда в проходе при следовании в туалет. От Лямы тянуло самогоном аж метров на пять во все стороны. Она в задумчивости этого не замечала. Без него забот полон рот, хорошо ещё дипломат под нижней полкой спрятан, ато совсем плохо.
И вот встали за окнами огромные фигуры героев – панфиловцев. Замахнулись на состав гранатами. Москва. Лямин вышел из вагона трезв, как стёклышко, взял себя в руки. Вера внутренне была ему искренне благодарна за это.
С вокзала на вокзал, да дальше, время не ждёт. Мирон со станции в одну сторону, она к Кириллу Брускову.
***
- Ты откуда взялась – озадаченно смотрел на неё Кирилл. – Явление Христа народу.
- Деньги вот привезла – плюхнула на стол дипломат, хрустнула ключом в замке, приоткрыла.
- Та – ак! – вскочил Брусков. – Откуда узнала?
- В газете.
- Я с Безликим догадался.
- Случайно прочитала – обмякла Вера. – Как она?
- Плохо, жалуется постоянно, но теперь то мы – кивнул на чемоданчик, - на коне, завтра паспорта загран сделаем и в столицу, у свояка всё готово, профессор заявку наскребёт, дело сделаем.
- Спасибо Вам Кирилл Лаврович, за заботу.
- Подожди благодарить, да не одного меня, много людей хороших оказывается на свете – остановил её участковый. – Но первая самая Любовь Савельевна Ненс.
- Спасибо и ей.
- Подожди, ты про Мишку знаешь?
- Что?
- Пальцы ему на левой руке ампутировали, чуть не замёрз на охоте – влепил Брусков.
- О – ой! – только и остаётся плакать женщине.
- А у Любы, так Яков совсем пропал, вроде тебя – продолжал рассказывать милиционер. – Значит, делаем так: деньги ко мне в сейф, нечего с ними по району шататься, а здесь им спокойнее.
- Подальше положишь, поближе возьмёшь.
- Вот-вот, сейчас я тебя покормлю, потом в Стремякино, не удивляйся, там с Игорем Рита живёт.
- Как муж с женой? – мелькнуло в глазах Веры.
- Конечно, а Иришка у Ненс.
- Давно?
- Как Мишку в область увезли – продолжал отчитываться Брусков. – Кстати она мальчика родила, знаешь от кого?
- Откуда.
- Я отец – улыбнулся он. – Только вот не принимает меня на дух, замуж отказывается.
- Почему?
- Хрен, вас баб поймёшь. Пошли лучше обедать – встал Брусков.
Заново вспоминала Вера районный центр, вот здесь гуляли с Мишей, Игорем и Ирой, когда ещё всё по-старому было, хорошо. Вот и церковь, где повстречались снова с Ляминым, вот здесь он её поцеловал. Скользили по льду дороги редкие автомобили, пахло углём со станции. Вот и кафе. Повесили тёплые вещи в гардеробе, сели за столик.
- Нинуль, покорми-ка нас обедом – позвал знакомую официантку.
- Дорого или не очень – приготовила карандаш та.
- Средне.
- Пить что?
- Я на службе, девушка не пьёт – отбрил участковый.
- Когда это Вам, Кирилл Лаврович, служба мешала? – удивилась официантка.
- Отныне и навсегда.
- Ох – ох – ох.
В ответ Брусков добыл из кармана мобильный:
- Марат, подрули через сорок минут к кафе, в Стремякино поедем.
- Побыстрее бы.
- Ничего, потерпишь. То бросила всё прочь, то невтерпёж, когда сбегала хоть трава не расти – не стерпел участковый.
Человек мыслящий, по всей видимости, появляется на свет, что бы творить безалаберности. Шуты гороховые, но каждый думает, что только он один прав, он один гений, пуп земли. И когда приходит беззубая, со ржавой косой, вспомнить то нечего. Ну, деньги, ну женщины, ну война. Пшик всё это, мыльный пузырь, бравада.
Одна есть ценность в мире, любовь, но любовь истинная, к богу, к матери, к правде. Храните люди любовь эту, не путайте с любовью мимолётной, что б не тонуть потом в слезах и неотвратимости. Вот и ты Вера Звездова сменяла шило на мыло. Эх! Изрядно мне теперь несимпатична Ваша личность, но приходится подчиняться сюжету, корёжиться.
Ровно через тридцать девять минут, милицейский УАЗ заюзил у входа.
- Вер, а сказали, не вернёшься более – высунулся из-за дверцы водитель. – Во врут люди.
- Марат, закрой варежку, воробей залетит.
- Обстоятельства – подошла к машине та, - сильнее человека.
Поехали. Пока суть, да дело, пока откапывались, пока заправлялись, стемнело. В окнах дома Любови Ненс горел огонь. Ноги не выдержали и Вера тихонечко присела в снег, набрала его в ладошку, приложила ко лбу. Пшшш…
…А в буераке потянул воздух носом волк похожий на собаку. Завыл, задрав вверх клыкастую морду, рядом подтянула волчица. Лёг вой на округу, задрожал…
- Зверьё шалит – неспокойно заёрзал на сиденье Марат.
- Голодно им.
Когда вошли в дом, Ненс, жарила на кухне картошку, Ира
рисовала красным фломастером огромное солнце, Трофим привычно спал.
- Доченька – позвала мать.
Ира презрительно глянула на неё и отправилась мимо, на кухню.
- Тётя Люба там моя мама приехала, и твой Брусков – доложила и двинулась назад.
- Это что такое? – возмутился Кирилл.
- Так ей и надо!
- Дочка прости меня, простите все – встала на колени Вера. – Простите – е.
Иришка вдруг бросилась ей на шею, замотала шею ручонками, и заплакали обе, глядя на них, захлюпала носом Люба. Вскоре и Трофим решил не отставать, поддержал:
- Э – э – э!
- Караул! - заткнул уши участковый. – Бежим!
- Ты больше не пропадёшь? – всхлипнула дочь.
- Нет – ответила Вера. – Мы с тобой за границу поедем, ножку лечить.
- В Москве не вылечили – доложила та.
- Игорь то дома? – болела душа матери.
- Они там с Риткой женихаются, её родители рвут и мечут, не хотят с нами родниться – успокоилась Ира.
- Не уходите – крикнула из спальни, кормившая там Трофима Люба. – Ужинать будем.
- С приездом надо бы – щёлкнул по шее Кирилл.
- Найду – вышла из-за занавески хозяйка.
Картошечка с пылу – жару, огурчики хрустящие, с грядки замаринованы, салатик, и водочка из холодильника, прохладная. Ну, чем не праздник? Выпили, кто, сколько мог, захрумкали солением.
- Завтра поутру пришлю за тобой машину – покосился на Веру Брусков. – Захвати документы, свои и её, паспорта заграничные выправим.
- Хорошо.
- Безликому позвоню, они вам назначат дату, потом в столицу, а уж оттуда в Европу – прожевал Кирилл. Всё хорошо.
- Ну мы пойдём пока – торопилась Вера. – Домой.
- Мама? – удивился сын.
- Здравствуй.
Игорь не стал показывать матери свою обиду, ни он ей главный судья, ни он и палач. Вернулась ведь.
- А это Рита – представил свою подругу. – Отец выздоровеет, ты вернулась, тогда и свадьбу можно играть.
- Говорят родители против.
- Пусть! – выпалила девушка. – Я так решила.
- Ты, Рита, никого не слушай, Игорь наш на дороге не валяется – со знанием дела заявила сестра. – Хватай горяченького…
…Михаил лежал в тёмной палате, и не думая засыпать. Бродили в голове всякие - разные мысли. Мысли тоже бывают непохожие, старые и уже поседевшие, среднего возраста, молодые, когда всё ещё впереди и детские неустоявшиеся. Вспоминал молодость, житьё – бытьё под крылышком у родителей. Армия в шишконабивном танке. Потом встретил Веру, полюбил. Хорошо ведь жили, дети родились, в доме достаток, пусть и не через край, но хватало. За заботой о семье и отдых не особо вспоминался. Дьявол принёс в их жизнь мешок с золотом. Богатства захотелось, пусть милиция копалась в поисках хозяина. Перепало теперь горя, мало не покажется. Интересно, как Вера поживает. Тоже, поди счастья мало. Да пропади оно пропадом всё, вернуться бы обратно и не пустить жену раскапывать бугорок после метели.
Не знал он, сколько других людей пострадало в этой истории. Нету уже Митрича, охранника его, полковника, Светофорова Семёна, с которого всё и началось. Сидят теперь в кружочек там, за облаками, беседуют. Где ошибку допустили, где недомыслили. Хорошо сидится им, комфортно и непыльненько.
Бьётся ветер в окно палаты, ноют отсутствующие пальцы. Всё то чего уже не жаль, не вспоминается, прозрачный фонарь заглядывает в форточку из-за голого дерева. Где-то далеко бьётся в запарке дискотека. Шприцы, окурки, концетраптивы мешаются под ногами, подстрекает всех барабан, к реактивным
действиям. Храпели, соревнуясь, друг с другом соседи, выздоравливают уже. Уедут домой, придут другие, застонут, завздыхают. Познакомятся, поведут разговоры о том, о сём, о работе, о выпивке, о семье, о политике, о футболе, о НЛО, о любовницах, о вечном и о смерти.
Давным – давно написала дивное четверостишье поэтесса:
-О чём говорят мужчины, оставшись наедине?
О женщинах, жёнах, чьих то, а может быть о войне?
Но это лишь два предела, две крайности, два конца
Они говорят про дело, суровое, как кирза…
Красиво конечно, но бред. Несут всё подряд мужики, а если пятьдесят грамм примут, о, мамочка! Теперь вот храпят наговорившись. С малых лет не терпит Михаил болтунов, недоверие у него к ним, если и окажется в компании, особо не утруждает язык. Конечно же, не всем это нравится. Обижаются многие.
Наливается голова сном, но никак не сломает он человека мыслящего. Вот бы всё сначала, от того момента как вышел двери в погреб от снега расчищать, уж лучше бы валенки сел подшивать. Глядишь и нашли собаки по запаху человека, разгребли лапами, залаяли. Самая большая неустроенность в мире оттого, что нельзя ничего вернуть назад. Глаза вылупили и вперёд, вперёд, вперёд. Глядь, а ёлки – палки, собираться пора.
Вернулась бы ты Вера, может всё и устроится. Так много дел назавтра, делать только не хочется. Может, лучше было, в лесу остаться. Стоп. Харитон был или не был? Сначала огненный – точно сон, но ведь потом за ним шёл. Лицо лизнул. Звездов потрогал щёку, будто на ней остался след языка собаки. Вот ещё новости. Самому не выбраться. Факт. Представил, как лежит под снегом, белый, замороженный. Ничего себе картинки, брр.
Не знал пока о дочке, ничего не знал, тоже поблажка человеку, произошла, где - то беда, а он и не догадывается. Продолжает жить – веселиться. Ест, пьёт, песни напевает. Как теперь валенки подшивать будет, одной рукой то. Почесал даже в голове, осторожно, правой рукой. Подкрадывается сон исподволь берёт измором. Левый завсегда стоптан набок, что за оказия? Потрескивает мороз за стенами, мигают – наяривают звёзды, красный Марс воинствующе бряцает оружием. Вскрикнул сосед, Михаил вздрогнул от неожиданности, и лохмы сна упали не солоно хлебавши.
С Верой конечно сподручнее жить, помогает, кормит, советы советует. По правде говоря достала, всё по её делать надо. Другое дело Люба, с благодарностью вспомнил, только ведь в жёнах какова будет? Палец в рот не клади. Брусков не отдаст, сын там. Как - то так внезапно всё получилось у них, спонтанно. Игорь с Ритой балуются, такие молодые, надоедят друг другу быстро. Детишек ещё заведут. Наш то парень, а ей каково, если что? С другой стороны пошёл в атаку сон, в штыковую.
Продолжается зима на улице, спит Звездов, снится ему отец. Любил всегда батю, жалко рано ушёл он от них. Тоже бессловесный, ещё хлеще его. Теплом душевным богат был родитель, отдавал безвозмездно, кому требовалось. Снится отец, в тряпочке чистой прячет за пазуху что-то, не показывает. Только знает Михаил пальцы это его ампутированные, морозом хваченные. А отец улыбается довольный, сына частичка, родной кровиночки.
Спит болезный, запустил во сне обе пятерни в свежескошенное сено, сиреневый клевер приятно щекотит ладони, а пахнет то распевно, то залихватски. Спит, а время идёт, идёт, идёт…
Прошла неделя.
Самолёты в Домодедово стояли в ряд и не видели грудь рядом стоящего. Рейсы отменялись вот уже двадцать часов, и в залах аэровокзала царил хаос. Народу толпилось невпроворот. Расхлябанный, наш пассажир и чинный закордонный. Перед туманом все равны.
Туман.
Природу не уговоришь, напустила непогоду и терпи, не трепыхайся. Клоки хлопка повисли на хвостах лайнеров, на машинах провожающих, на сигаретах курильщиков. Таможенники в своих стеклянных киосках, читали Быкова, ещё
Перес – Реверте, и Маркеса. Чемоданы отлёживали бока на лентах выдачи багажа.
***
Ляма только выбрался из-за Клавы, закурил и отправился в туалет, как в дверь постучали.
- Кто? – закричала она.
- Свои – прохрипел незнакомец. – Открывай давай, пока не поджёг.
- Подожди! – зашептал Мирон, - оденусь и через чердак выберусь на улицу.
- Я не понятно говорю – грубый голос влетел в окно, следом за камнем и звоном битого стекла.
Переливчатым колокольчиком заплакала дочь.
- Открываю – метнулся к двери Лямин. – Зима же, что окна бить, ребёнок грудной.
Вот так и приходят в нашу жизнь проблемы. Уворачиваешься, уворачиваешься, а потом раз, и не успел, не смог.
- Узнал? – ухмыльнулся хрипатый, похромав в передний угол.
- Сто лет не видеть – скрипнул зубами Мирон. – Клав, неси подушку, раму заткнём, этому козлу всё равно, дитя в доме или нет.
Осторожно достал из пазов застрявшие стекляшки, запихал в дышущюю холодом дыру, большую подушку. Потеплело.
- Я то козёл, а ты почти никто, говорил тебе, предупреждал, не слушаешься – хрипел гость. – Давай по добру, по здорову, говори, где Семёнова ноша.
- Х… тебе! По всех харе.
Мужик оглянулся по сторонам, упёр взгляд в детскую кроватку, оценил сверху вниз Клаву. Сунул руку в карман и выволок оттуда «Макаров», с чёрным, воронёным стволом:
- Одевайся.
- Никуда я с тобой не пойду, милицию только вызову – воспротивился Ляма.
- Уже едет – рванул шнур из аппарата хриплый. – Пошли, а то и её пытать буду.
Женщина закрыла рукой рот, подавив готовый сорваться с губ крик. Отошла к ребёнку, закрыв его своей фигурой. Огромные глаза, в это время, смотрели на пистолет.
- Иди Мирон.
Оделся Лямин, нахлобучил на переносицу шапку, неуловимым движением нащупал нож в боковом кармане. Наклонился над дочкой, поцеловал парной лоб, и круто развернувшись, толкнул ладонью дверь. Хромой за ним.
- В кафе рули, там поговорим.
- В кафе не поговоришь.
- Не порти воздух, парень – осклабился хрипатый. – Нам везде удобно. Ведь ты же умный, отдай сразу, всем выгода, в церковь сходим, свечку поставим за упокой.
- Тебе?
Рукоять пистолета хрустнула о ляминские рёбра, который мгновенно выхватил нож, нажал на кнопку, и сверкающее жало блеснуло на скупом, зимнем солнце. Но тот будто ждал, без замаха, влепил правой ногой по торцу рукоятки, зажатой в кулаке. Оружие кувыркнулось в воздухе и вонзилось в грязный снег. Затылком в подбородок, и Ляма раскорячив ноги, кулем повалился на земь.
- Не дёргайся, сучонок, хуже будет.
- В чём дело? – остановился около прохожий.
- Дуй отсюда – сунул ему под нос ствол густоголосый.
- Понял, понял.
В кафе никого не было. Зевали официанты, лениво замахиваясь полотенцем на блудливую муху, залетевшую из подсобки. Вкусно пахло заморскими специями и русским, чёрным хлебом.
- Человек! – поманил одного бандит и когда тот подошёл, продиктовал, - вали сюда пузырь водяры, два салата, две селёдки, пива.
- Пиво, какое?
- Чешское.
- Всё? Салат на мой вкус – проснулся официант.
- Одна нога здесь, другая там – хрипло распорядился заказчик.
И тут же взял быка за рога, никого не боясь и не стесняясь:
- Перекусим, двинем к тебе, если не скажешь здесь, разрешаю бабе с недоноском исчезнуть.
- А мы?
- Буду с тебя шкуру полосами спускать, пока не расколешься – не шутил обладатель хриплого голоса.
- Нет у меня.
- Найдёшь.
- Ваше пиво – шаркнул подносом разносчик.
- Неси всё разом, нам поговорить надо, не врубился что ли? – закипел посетитель.
- Пардон.
- Один раз объяснял – вышел из оцепенения Мирон. – Всё у Светофорова было, в метели потерялись, мело страх божий.
- Пустого нашли, значит у тебя.
- Ничем не могу помочь.
- Отдай! По хорошему прошу. Зачем столько, не поменяешь нигде, а в зону пойдёшь опять, кредит тебе из общака.
- Как тебя зовут то? – вздохнул неизбежно Лямин.
- Допустим Вячеслав.
- Наливай, Славик, выпьем, да закусим, не бери на понт, я ведь воровские законы чту, недаром нары столько лет грел, половину тайги спилил.
- Шараду эту мне разгадать надо – плеснул в фужеры хрипатый. – Иначе нам удачи не видать.
- Мне и дела нет – влил в себя Мирон. – Если по логике рассуждать.
Замолчали, чавкая закуской, допили огненную воду, заказали ещё по сто, накололи на вилки селёдку, под пиво. Народ начал прибывать на обед, загалдели – засмеялись, запахло борщом. Так и живут, утро, работа, обед, работа, вечер, телевизор. Короче, ночью супруги друг друга не хотят, то у неё голова болит, то он устал. Хорошо если раз в пять лет к любовницам сходят, а женщины к любовникам, тоска. Звери веселей живут.
- Вернёшь? – не унимался Вячеслав.
- Нет, нечего!
- Пошагали к тебе – бросил на стол ассигнацию тот, голос от водки стал ещё грубей, угрожающ.
- Женщину с дитём не тронешь? – переспросил Ляма.
- Я слову хозяин.
Он бил его долго, беззастенчиво и зло, когда тот упал, топтал ногами, кровь брызгами летела по полу, пачкала стены. Мирон молчал. Тогда бандит включил утюг, перевернул ответчика на спину, спустил до колен брюки. Приложил раскалённый металлический лоб к паху. Запахло жареным мясом и горелыми волосами.
- У – уу – взревел ответчик.
- Что не нравится?
- Нет у меня!!!
- Прощайся с яйцами – нажал на ручку хрипатый.
- Скажу - у! – потерял сознание Лямин.
- С этого надо было начинать – расплылся безжалостной улыбкой искатель общака. – Сейчас мы тебя водичкой.
Принёс из кухни чайник и направил струю из носика на лицо того, пока не очнулся. Подставил под бок табурет и, подхватив подмышки, усадил горемычного на её белую поверхность.
- Ехать надо.
- Далеко ли? – не поверил бандит.
Мирон назвал городишко.
- Ого! Не врёшь? Шкуру ведь спущу.
- Меня в таком виде сразу менты заметут, выждать надо.
- Недельку покантуемся – после недолгого молчания решил Вячеслав. - Потом подкрасим, подпудрим, брюки постираем и вперёд.
- Клава придёт?
- Конечно, жрать готовит пусть, может, пересплю пару раз, тебе урок.
- Не трогай - сжал кулаки Мирон.
- Но-но, мальчик, расслабься.
- Прошу.
- Видно будет, всё равно тебе не жить - подытожил хозяин положения. – Иди пока помочись кровью.
- Не хочу.
- Зря.
Всю ночь горел свет в окнах Клавиного дома. Шмыгали по шторам туда - сюда тени. Женщина мыла, смазывала, перевязывала битого. Он доверчиво отдался в её руки, постанывал только. У женщины в крови жалость и готовность помочь, не то, что мы мужики, чёрствые. Вроде быка с красными глазами.
***
Убавилось тумана на следующий день. Те, кто посмелее, начали взлетать. Народ зашевелился, ходил кучками друг за другом. Таможня отложила до следующего раза Маркеса, Переса – Реверте, не говоря уже о Быкове. Потом дунул ветер, и о чудо, небо оказывается голубое, а лайнеры серебристые.
- Начинается регистрация на рейс номер двенадцать десять, до Франкфурта - чинно сказали динамики.
- Наш, дочка, - подпрыгнула Вера. – Быстренько собирай игрушки.
- Полетим?
- Во всяком случае, объявили – волновалась мать. Хоть все документы на месте, деньги переведены, в Германии встретят, а стрёмно.
- Регистрация производится у стойки номер два – твердило своё радио.
Очередь выстроилась в мгновение ока, любит наш народ их, и что интересно иностранцы быстро перенимают у нас сию науку. Глядь, а они впереди всех, суют паспорта на полированную столешницу.
- Господи, если ты есть помоги нам долететь, не дай упасть в бездну, дай Господи поддержку свою, дай нам терпения, дай выдержки – шевелила губами Вера Звездова. – Спаси Господи.
Бог слушал, внимал, Господь решил…
- Ставьте чемоданы на ленту, ручную кладь с собой, стеклянную и пластиковую тару оставлять, запрещено – одновременно говорила и нажимала кнопки клавиатуры работница рецепшена.
- А как же попить?
- В салоне всё будет, и напитки, и обед.
- А – а – обрадовалась Ира. – Ато лети до самых немцев натощак.
- В гости? – спросил кто-то сзади.
- В больницу – заважничала Вера. – Ни у нас в селе, ни в Москве не лечат, только у них.
- Что ж никто не провожает?
- Безликий провожал, так ведь сутки почти сидим, он на работу отъехал, дальше мы сами - доложила Звездова.
- Дорого, лечение за границей? – продолжал допрашивать дядька.
- Не дороже денег – отбрила она.
- Мужчина, не надо к нам приставать – встряла Иринка. – Вам своих дел мало что ли.
Обиделся и больше не задавал вопросов, поглядывал только подозрительно, надо же, сколько у людей денег, на самолёте в поликлинику.
- Ира, сколько можно говорить, не встревай во взрослые разговоры – нахмурилась мать.
Девочка пропустила данное замечание мимо ушей, уж больно её заинтересовал таможенник, одетый в зелёное. Сидел тот в стеклянной ступе, клепал печати в паспорт. Полистает, полистает, в компьютер посмотрит, исподлобья на тебя и, не задумываясь шлёп оттиск, достоин значит.
- Дядя, а откуда вы знаете, что я не шпионка? – уткнула руки в бока пациентка.
- Ира – а! – испугалась мать.
- Только не так то просто вытянуть слово из зелёного человека. Будто не слышал. Даже в лице ни на йоту не изменился. Выдержка.
- Он глухонемой – решила та.
- Убью! – не на шутку разозлилась Вера.
- Слово сказать нельзя.
В самолёте только успокоились. Хороший аппарат, внутри, светло, тепло и мухи, как говорится, не кусают. Девочка у иллюминатора, облака будет рассматривать. Облака они бегут внизу, вверху, сбоку, им, что они на землю не падают. Даже если полные воды и молний, даже если во сне. А как самолёту заглушить моторы и улечься на них, лежи себе балдей. Ветер гонит их куда надо, керосин экономится, билеты дешёвые, блеск. В голове Иринки белиберда всякая, то на Харитоне каталась, то на облаках.
- Прошу вас пристегнуть ремни – вошла красивая стюардесса, за ней ещё одна.
И двинулись по рядам проверять, пассажиры от страха ведь частенько за воротник принимают. Потом разобраться не могут, что к чему прицепить.
- А я в машине никогда не пристёгиваюсь – крикнул один из таких, в хвосте самом причалил, у туалетов.
- Поэтому и аварий на дорогах столько – вступил в спор другой. – Лихачи!
- Нет, больше пятидесяти километров не разгоняюсь, потому и не пристёгиваюсь – заворчал пассажир последнего ряда.
- Мама, долго будем лететь? – поинтересовалась, оторвавшись от круглого окошечка, Иришка.
- Не очень, пока взлетим, пообедаем, в туалет сходим, пора и приземляться – зевнула мать.
- В туалет я не хочу.
- Будешь потом по Германии метаться.
- Не буду – пообещала девочка.
Объявили по внутренней связи фамилии и звания экипажа, следом зажглись запрещающие курение табло. Лайнер затрясся крупной дрожью, заскрипел стойками шасси и побежал споро по бетонной полосе. Несколько раз повернул направо, потом налево и вдруг вырвавшись на простор взлётной, добавил скорости, ещё, ещё и вот уже домики на земле, деревья и техника стали уменьшаться в размерах и уплывать назад. Взлетели. В партере захлопали.
- Ура!!!
Но самолёт завалился на бок, круто разворачиваясь, сердечко каждого заныло. Выровнялся и не долго думая, задрал нос к зениту, для набора высоты. В уши напихалась вата, давление ёлки – палки. Через несколько минут всё нормализировалось, и моторы сыто урча, поволокли тушу транспортного средства вперёд, в Европу.
- Ух, ты! – понравились упаковки обеда Ире.
- Соки, вино, минералка – выкатили тележки юные стюардессы. – Шоколад.
- Мамочка! Мне два, два!
- Будьте добры, дочке два вишнёвых, а мне томатный – покраснела Вера.
- Нет проблем – вспыхнула улыбкой красавица.
Погода за бортом портилась, синие облака то тут, то там наползали на горизонт, плюхали вниз капли. Европа она и есть Европа, там теперь зимой дожди, тепло. Не только в Англии, где тёплое течение, но и в центре, везде. Хотя, говорят, Гольфстрим остывает, врут.
Так и летели, тряслись от вибрации, падали в ямы. Мужик у туалетов спал, приняв на грудь энное количество жидкости. Кто читал, кто переругивался, одна впадала в транс, очки дома забыла.
- Купите, на месте, фирменные – успокаивали её соседи. – Краше забытых.
- Зачем мне двое?
- Наш самолёт прибывает в аэропорт города Франкфурт, температура за бортом минус сорок три, температура в городе плюс три – очнулась местная связь.
- Тепло – прошептала мать.
Наваливалась на неё тоска, вроде, когда дома были, собирались, не очень вспоминалось об операции. Теперь же посмотрела на дочурку, и сжалось сердце предчувствием. Выдержит ли, как пройдёт послеанастезионный период, назад лететь.
- Пристегните ремни.
Народ зашевелился, закряхтел, заволновался. Боязно. Посадка сложнее взлёта, всем известно. Молния, ломаным зигзагом, пыхнула перед самым носом лайнера. Глухо затрещало.
- Просим не волноваться – предъявили улыбки стюардессы. – Аэропорт принимает без ограничений.
Колёса чиркнули по бетонке, чуть вспрыгнули и уже солидно вцепились, мёртвой хваткой, в мокрый асфальт, уложенный по плитам. Иностранные, неоновые надписи, понеслись навстречу.
И снова захлопал партер, проснулся мужик у туалета:
- Прилетели?
- Без происшествий.
В здании аэропорта их встречали. Невысокий господин, с дипломатом в руке и переводчик, кривоногий юноша, реперского вида.
- Поздравляем с прибытием в нашу страну – прокаркал немец, только по ихнему, это же на ломаном русском повторил толмач.
- Спасибо – поблагодарила Звездова.
- Мерси – поддакнула Иришка.
- Завтра операция в одиннадцать ноль – ноль, всё подготовлено, сейчас в клинику отдыхать, Вы мадам, несколько дней будете с дочерью – по-немецки и по-русски доложили встречающие.
Грузопассажирский «Мерседес» принял всех в своё чрево и покатил по великолепной дороге, в блестящую больницу, крепко мы их в Отечественную потрепали, раз всё так солидно, научили жить.
Палата сияла чистотой, ароматом воздуха и предчувствием выздоровления. Не то, что в некоторых странах, не будем показывать пальцем, где в туалет зайти страшно. Заправлена дополнительная кровать, на журнальном столике русскоязычные, глянцевые журналы.
- Если хотите позвонить в Россию, я всё устрою – предложил переводчик.
- Не надо пока, после операции – отказалась Вера.
- Тогда прошу со мной, покажу столовую, комнату отдыха и другие места – позвал репер. – Что б не заблудились. Немецкого то не знаете?
- Откуда, только в школе, но это так давно было – махнула рукой она.
- Не волнуйтесь, всё будет прекрасно – попрощались немцы. – Отдыхайте пока.
***
Михаил проснулся рано. Все бока пролежал на казённой кровати, сил нет никаких. Руки тихо – мирно заживали. Культя ещё подёргивала иногда, под погоду. Тоскует, что-то сегодня сердце, будто ожидает чего, неспокойно.
- Коль, у тебя душа не грустит? – спросил у собрата по палате.
- Чего ей грустить, меня завтра выписывают – сел на простыне тот. – Жена на такси приедет. Теперь мы инвалиды, сиди дома, в окно поплёвывай, пенсию получай.
- У тебя дети то есть, всё никак не спрошу.
- Взрослые уже, дочь в Москве, сын в Питере, капитан.
- Тебе легче, у меня Иришка ещё маленькая совсем, но хитрая – похвалил Звездов. – На ножку жалуется.
Потом ближе к одиннадцати совсем расклеилось сердце, заболело, занудило, взбрыкнуло. Пришлось принять Валокордин, но не помогло. Жалась в угол душа до самого вечера, потом вдруг разом отпустило, вошло в норму.
***
Томилась Вера около операционной, не находила себе места. Такая маленькая и беззащитная лежала её девочка на каталке, такая любимая. Горел яркий свет за стеклом, позвякивали инструменты. Простите все, кого я обижала, простите и те, кто меня обижал, прости меня, доченька, что родила тебя такой больной. Молилась внутри себя Вера, просила поучаствовать в сегодняшнем дне Иришки, помочь просила. Час прошёл, второй, третий. И вот тогда вдруг вышел хирург, в забрызганном кровью халате. Посмотрел в глаза Вере, подмигнул:
- Ser gut, mutter!
И улыбнулся улыбкой, в которой недоставало одного переднего зуба (тоже боятся стоматологов). Откуда не возьмись невысокий господин с переводчиком. Залаяли тевтоны меж собой, нехотя жестикулируя, толмач слушал.
- Операция прошла успешно, поздравляю Вас – начал он. – Девочка пока без сознания, до окончания действия наркоза. В бедро вживлён колено – берцовый сустав. Два дня проведёт в реанимации, после этого в палату общей терапии. Полное выздоровление в течение месяца. Вам разрешено до конца находиться с ней.
Хирург что-то устало добавил.
- Оливер даёт гарантию сто лет – засмеялся репер (зубы на месте). – И не вспоминать плохое.
А бабам, что? Правильно! Завалилась она в обморок. Прибежала сестра, поводила пузырьком с нашатырём под носом, потёрла виски, Вера открыла глаза.
- Идите в постель – погнал переводчик.
- Можно мне её посмотреть?
Юноша перевёл.
- Nein – скрылся в операционной врач.
Остальные развели руки в стороны:
- Нельзя, по гуманитарным законам.
Полууспокоенная Вера Звездова лежала в кровати, поверх одеяла. Кто-то поставил на тумбочку огромный букет цветов, аромат от которых блуждал по помещению, отправляя в дрёму. За полосами жалюзи жил по немецким законам неспешный город.
- Хотите позвонить за границу – неслышно обозначилась около неё медицинская сестра, на пару с репером.
- Да! – обрадовалась женщина и продиктовала номер Кирилла.
- Алло! – кричала в трубку через минуту, чего в принципе делать было необязательно, слышалось великолепно.
- Как дела? – дрожал голос Брускова.
- Хорошо, операцию сделали успешно.
- Поздравляю, я же говорил!
- Слава Богу – заплакала она.
- Когда вернётесь?
- Через месяц – дала вдруг внезапный отбой больничная телефонная станция.
- Прошу Вас, расслабьтесь, думайте о приятном, самое неопределённое, ведь, позади – вновь заговорил переводчик. – Завтра устроим экскурсию, осмотрим город, посидим в баре, никогда ведь не пили настоящего немецкого пива?
- Откуда?
- Ну – у, многое потеряли, напиток богов, я могу пять литров в уикенд испить.
- Плохо будет – сомневалась Вера.
- Отчего?
Она с сомнением осмотрела его не самую великую фигуру, чуть пожала плечами.
- Это же половина ведра.
- Вот увидите.
Город ей не понравился, всё чисто, отмыто, аккуратно. Народ чинно и неспешно справлял свои сегодняшние потребности. Блестели лаком автомобили и шуршали шинами по ровному покрытию асфальта. Вечером загорелись все до единой буквы в огненных строчках рекламы. Старички-пенсионеры читали газеты под раскидистыми кронами деревьев. Замирала душа о нашей безалаберности, о нашей безразличности. Победители. Любо дорого посмотреть на балконы, застеклённые благодаря выдумке хозяев, тем, что удалось своровать, в результате чего дом кажется одной большой рухлядью. Они догадались застеклить фасады ещё при строительстве, одним фасоном. Скучно живут, не понравилось Вере, не за что бороться.
- Впечатления? – спросил толмачь. – А теперь пиво пить, с колбасками, с рыбой.
- Ничего – отвела взгляд Звездова. – От наших городов сильно отличается.
- Что русскому хорошо, то немцу смерть – блеснул тот познаниями.
- Да уж. Помнится наши пленные тут выстраивали жилища, из кожи лезли.
- Мировая практика, Россия тоже лицом в пушку.
Шесть кружек только осилил несостоявшийся рекордсмен. Отдувался, бегал в м, жульничал, но ничего не помогло, вред здоровью. Хотя Звездовой напиток понравился.
- Просто тепловато пиво – держал марку он. – В следующий раз обязательно расквитаюсь.
- Да-да – для вида согласилась Вера.
***
Неделя прошла быстро. Время само по себе скоротечно и чем больше его накапливается, тем неподвластнее оно. Вышли они из вагона утром. Накрапывал снег, нехотя витая в простуженном воздухе, подкашливала рыжая лошадь, привязанная у коновязи. Только одно изменение заметил Ляма, на привокзальной площади, за время его отсутствия. Пропал Ильич вместе с кепкой. Кто-то аккуратно спилил вождя по самым щиколоткам, и теперь остались от него только ботинки, одиноко стоявшие на постаменте. Всё остальное видимо упокоилось в приёмном пункте Вторчермета.
- Здорово, Стебало! – крикнул Лямин, открывая калитку. – Гони ключи от хаты.
- Да побыстрее – хрипло добавил спутник.
- Приехал – удивился Альфред, выходя на крылец. – Верка где?
- Заболела – соврал Мирон.
- Простудилась?
- Да.
- Слышь, мужик, ключи давай! – встрял хрипатый. – После разузнаешь.
- А это кто? – повернулся к говорившему хозяин дома.
- Родственник, Вячеславом зовут – поторопился Ляма. – Дела у него тут.
- Ну, так скажи ему, пусть не суетится, вперёд батьки в пекло.
- Твою мать! – рассвирепел хромой. - Уши отрежу.
- На – не полез в бочку Альфред, понял с кем имеет дело.
- Заходи вечерком, водочки попьём – позвал Мирон.
- Зайду.
- Старик в доле? – высказал предположение во всём сомневающийся бандит.
- Да ты что? Ни ухом, ни рылом.
- Верю – протяжно вперил в него взгляд. – Надоели вы мне.
- Можно подумать ты такой долгожданный.
- Я человек подневольный, мне поставили задачу, исполняю, нет, в ус не дую – закашлялся хриплый. – Веди к общаку.
В дверь поскреблись. Явился Василиск, собственной персоной, покручивая нехотя хвостом. Потёрся о ногу Лямина, Вячеслава проигнорировал. Просто отвернулся пренебрежительно, мол, я старый, смерти не боюсь, и ты мне тут не указ.
- Ты, котяра, живой и здоровый, смотрю.
- Мя! – коротко ответил тот.
- Сейчас колбасы найдём, ешь, рассказывай о житье бытье, справку в женскую баню ещё не дали? – старался быть весёлым Мирон.
- Прекрати паясничать! – швырнул ногой животное Вячеслав.
Кот обиделся на всю жизнь, подхватил кусок и независимо исчез за занавеской.
- Скотина не виновата – осудил Ляма.
- Пошли за общаком – не терпелось палачу.
- Светло.
- Не ясно?
Если вы думаете, что Лямин смирился с судьбой, то глубоко ошибётесь, голова лихорадочно искала выход. Только в условиях цейтнота не находила. Куда ни кинь, всюду клин. Видимо, пора сушить доски. Эх, начальнику милиции сообщить как-то, но как?
Под окном запел Альфред. Вот! А тот поскользнулся и, покачнувшись всем телом, рухнул под поленницу. Почмокал губами и уснул, сладким пьяным сном.
- Тут недалеко, через речку, на том берегу.
- Иди первым, на три шага сзади я, пистолет в кармане, курок взведён – проинструктировал бандит.
- Мне всё равно умирать?
- Видно будет, просто так чирей не вскакивает, могёт случиться, получишь прощение – плёл паутину Вячеслав.
Туда пустыми идти легко, ветер в спину, подгоняет, не даёт остановиться.
- Метель разыграется – бросил предположение себе во след конвоируемый.
Ответа не поступило. Полынья на выметенном метлой стихии льду, исходила паром. Вышли к высокому обрыву, по тропке взобрались наверх. Вот и камень-волун.
- На месте – дёрнул рюкзак Ляма. – Не изволите волноваться.
- Дай сюда!
- Прошу.
Бандит взвесил на рычаге руки содержимое, остался недоволен:
- Мало.
- Ну, извините, попользовался.
- Зря – охрип Вячеслав. Закинул за плечо груз и, подталкивая в спину Мирона, начал спуск в обратном направлении. Дошли до полыньи и тут остановились.
- Дальше не хочу – крикнул Лямин и бросился бежать.
Сделал шаг, другой, третий и тут сильнейшим ударом в спину был свален с ног. Из ствола пистолета хрипатого тонкой струйкой разметался сизый дымок. Чёрная тоска ухватила почившего и поволокла, поволокла, поволокла в бескрайность существования.
Стрелявший ухватил убитого за ноги и, кряхтя от напряжения, сунул его, головой вперёд под кромку льда полыньи. Течение вырвало человека из рук и жадно засосало в густоту воды. Прошло несколько минут, труп назад не всплывал.
- Отлично – потёр ладони хрипатый, снова нацепил за плечи рюкзак и…оторопел, покрывшись испариной.
В нескольких метрах от него, сквозь прозрачный лёд, широко раскрытыми, мёртвыми глазами, смотрел прямо в упор утопленник. Лицо прилепилось сплющенным носом к льдине изнутри, и волосы плавно шевелились, покорившись игре водоворота.
- Сгинь! – ударил подошвой между глаз. – Дьявол.
Но мёртвый Мирон Лямин и не подумал сдвинуться с места. Белые очи пугали потусторонностью и наглостью, руки, распахнутые в разные стороны, незаметно шевелили ладонями, словно прихваченные холодом. Вячеслав стремглав забегал кругами над утопленником, а труп и не думал менять положения, и глаза не закрывал. Убийца метнулся на берег, подхватил из строительной кучи, кусок бетона и, вернувшись обратно, ударил им в лоб Мирона. Трещины-лучи окаймили место удара, большой сетью. Нос отлепился от льдины и прополз по течению с полметра. И там заново приклеился к синеве льда.
- Эй, мужик, какие проблемы? – донеслось с суши.
- Сам разберусь – захрипел тот.
А Лямин смотрел не моргая. Словно прощался с миром, в котором так и не стал счастливым и беззаботным. Только и делал, что сидел на зоне, прятался от уголовников, потдюдюрив их вонючий общак. Начиналась метель. Метель знает много, это она носится над землёй, воя ветром и заметая сугробами. Видит всё, запоминает.
Бандит набрал на берегу обломки досок, куски картона, обрывки газет, сложил всё это прямо на лицо Мирона, достал спички. Пламя лизнуло прессу, и побежало по кромке, синим огонёчком. Ветер надул щёки, шумно выдохнул прямо на костёр, огонь взбрыкнул всеми конечностями, сдаваясь, потух. Хрипатый ещё раз чиркнул серой о коробок, дым потянулся по равнине льда, до самого сугроба. Шквал взвился над пока не состоявшимся костром, швырнул туда сноп снега.
- Ну, мать, загорайся! – разозлился поджигатель. – Дыру растопим, толкнём в глубину.
Обиженный порыв закрутил карусель ещё колоритнее, ещё надсаднее, сыпал в кучу дров острые снежинки. Выбил из рук коробок и погнал его по льду, переворачивая всеми гранями. Шлёпнул о воду полыньи и оставил так, плыть малюсеньким кораблём.
- Ну и иди ты! – захрипел костровой, поправил рюкзак, ещё раз ударил каблуком Мирона, раскидав деревяшки.
Прихрамывая, не спеша, но, поторапливаясь, отправился в сторону вокзала. Разом, не сговариваясь, зажглись вверху звёзды, от этого нестерпимо потемнело. Обогнул памятник Ленинским ботинкам, купил в киоске бутылку с президентом, и, оттянув до упора пружину, ввалился в зал ожидания.
- Один купейный, до Москвы – дыхнул в окошко кассы.
- На какой рейс? – откликнулись оттуда.
- Ближайший.
- Через тридцать пять минут устроит? – поинтересовалась кассирша.
- Вполне – остался доволен бандит.
Припрятал в карман голубоватый билет, выбрал место в самом тёмном углу, перенёс туда своё тело. Присел на скамейку с гнутой спинкой, рюкзак сунул под ноги. Крутанул крышечку посуды, запах поддельной водяры шибанул в нос. Это не отпугнуло, вставил горлышко в рот и вылил в себя половину, понюхал рукав.
- Фу, гадость!
- Что – спросили из-за спины.
Дверь звякнула пружиной и, отвесив очередную оплеуху дверной коробке, впустила в помещение милиционера, во главе над двумя дружинниками.
- Пьём в неположенном месте, гражданин – козырнул перед Вячеславом.
- А где положенное?
- Предъявите документы – не ответил страж порядка. – Паспорт.
- Хоть два – сморозил хрипатый, вручая сержанту всемирный документ.
- Умный?
- Не жалуюсь.
- В отделении отупеешь – пообещал дружинник. – Алкоголик драный.
- Попрошу без оскорблений – начал заводиться хриплый. – За козла ответите.
- Что в рюкзаке? – показал пальцем милиционер.
- Командир, отойдём в сторонку – потянул того за рукав бандит. – Прошу.
- Ну?
- Пятитысячная купюра у меня завалялась, боюсь потеряю, возьми на хранение.
- Без проблем – согласился мент. – Клади в карман.
- Паспорт верни.
- На.
Денежка благополучно перекочевала на новое место жительства. Ей то всё равно где жить, из рук в руки ходит, шуршит.
- Скорый поезд номер пятнадцать, …- Москва прибывает на третий путь – смогло сказать местное радио.
- Мой – допил бутылку обладатель золота.
- Стоянка три минуты – добавила станционная барышня.
Успел ещё заскочить в палатку, спрятал президента в боковушку, батон хлеба и кус колбасы грел в ладонях.
- Билет давай – взъелась проводница.
- Руки ж заняты!
- Не дыши на меня! Залезай в вагон.
- Сей момент – исчез в чреве тамбура бандит. – Прощайте, господа.
Затрясся под перестук колёс, на верхней полке, рюкзак под головой. Вот умеет же человек остановиться, пятьсот граммов сглотнул, на Владимира Владимировича посмотрел (этикетка), всё!
Много мы в нашей истории путешествуем: на детской коляске, автомобиле, метро, электричке, поезде, самолёте. Не устали? Если не нравится, посмотрите последнюю страницу, разрешаю. Хотя я стараюсь, в меру своих малых литературных сил…
… На вокзале мигали неоном аршинные буквы «Москва». Уже на перроне Вячеслав добыл из кармана мобильный:
- Алло!
На том конце линии ответили.
- Буду через час.
Собеседник сидел в глубоком кресле, поблескивая глянцем лысины. Звероподобные охранники не отводили взгляда от хриплого.
- А ты поживился?
- Ни за что! Я законы знаю – даже возмутился бандит.
- Вези всё это Заславскому, сдай как надо, пусть он решает, считает и переправляет куда положено – проинструктировал незнакомец.
- Есть – прохрипел по военному.
- Охрана нужна?
- Горло любому перегрызу.
- Зачтётся. А теперь прощай, спасибо за службу – укатил кресло в тень обладатель плеши.
Аудиенция закончилась…
Через неделю Ириша уже вставала с кровати. Брала под локоточки маленькие костыли, гуляла по коридору. В этом маленьком человечке оказалось много упорства и спокойствия. Вера плакала, а она её успокаивала:
- Мама, ну что ты всё боишься, смотри, ножка у меня какая прямая стала.
- Правда, фрау Вера, к лету будет за бабочками по лугу бегать – встревал переводчик. – А до свадьбы и подавно заживёт.
- На всякий пожарный я, хуже не будет.
- Не реви в след – продолжала настаивать Ира. – С шага сбиваешь.
По вечерам читала ей Вера родные, русские сказки, толмач доставил книги.
- Вот у змея – Горыныча ног нет – засыпала девочка, - ему операцию не делают. Только огнём дышит, весь язык обжёг наверняка. Как ты думаешь?
- Думаю, нет, пламя у него холодное.
- Холодных пламеней изо рта не бывает, ты в школе, точно плохо училась – осуждающе хмурилась малышка. – Точно двоечница.
- В школе сказок не изучают – оправдывалась мать.
- А у бабы – яги вообще костяная нога, в ступе как-то умещается? – недоумевала сквозь сон та. – Ещё метлой следы заметает. Сейчас усну, буду как спящая красавица.
- Да.
Но внезапно просыпалась и задавала видно мучавший её вопрос:
- С папой будем жить?
- Ещё с Игорем и Ритой
- Хорошо – подложив под щёку ладошку, уходила в сон.
Так и выздоравливали бы, если в один прекрасный день не набилась в клинику свирепая полиция. Собаки вынюхивали, по-хозяйски топая лапами в гулких коридорах.
- Бомбу ищут – сообщил репер.
- Откуда взялась? – вытаращила глаза Звездова.
- По телефону стукнули. Хорошо ещё не переселяют.
- Арабы, наверное?
А рвануло в дальнем корпусе, кастелянтском складе. Пожар взмыл высоко, теряя искры по затихшей округе. Улюлюкающие фонарями пожарные машины, прибыли через положенные по инструкции минуты. Подъезды не перекрыты, гидранты на месте, вода мокрая. Порядок бьёт класс. Потушили играючи, даже спецодежду не испачкали, каски блестят самоварами. Жертв тоже не было, попугали только.
На следующий день прибыл на пожарище сам канцлер. Прервал зарубежную поездку. Газеты и телевидение взяли в плен пресс – атташе, тыкали в нос микрофонами.
- Домой хочу – внезапно заканючила Иришка. – Там террористов всех в Чечню согнали.
- Молчи, если не понимаешь – оглянулась по сторонам мать.
- Понимаю.
- Недели три ещё до полного выздоровления.
- И костыли не нужны, будут? – с надеждой глянула девочка.
- Конечно – твёрдо, хоть у самой и были страхи, ответила мать. – Мы ещё с тобой посоревнуемся наперегонки.
- Я обгоню.
- Не сомневаюсь.
- Поймали – сообщил после обеда переводчик. – Умалишённые, какие то.
- Что им надо?
- Дешёвая популярность – заворчал немец. – Глава государства, ведь самый свободный человек, его можно дёргать без проблем.
- Посадят? – главный вопрос для русского человека.
- Присяжные решат.
- А у нас судья друг человека – доложила она.
- Двенадцать, во всех случаях лучше одного, кто-то ошибётся, поправят.
- Двенадцать! – удивилась Вера. – Сколько взяток надо, не дай бог.
- Фемида неподкупна! – с пафосом повысил голос толмач, искренне повысил.
Соскучилась уже Вера Звездова по Родине, по дому своему, по дыму, тянущемуся из печной трубы, по речушке, по бору над ней. Милее нет привычного воздуха, мороза зимой, жары летней. Дожди осенние и те тёплые, с туманом над жухлой травой. Картошку выкопаешь, земля лежит пораненная, но полная материнского счастья, отдыхает. Весной родятся триллионы новых зелёных листьев, зашушукают меж собой. Милая ты наша Россия, измочаленная войнами, истекающая кровью – нефтью. Сильнее всех тоскуется по тебе, оттого, что любишь сирых нас, тех, кто не предавал тебя, и тех, что предал. Эти самые жалкие. Иришка тоже всё чаще заговаривает о возвращении. Ждите.
На следующее утро осматривал её консилиум. Кивали старыми подбородками, морщили густые брови. Ногу изворачивали по всякому, чуть не оторвали. Потом один поднял вверх большой палец, на что столпы хирургии устало захлопали.
- Хочу вас обрадовать – светился переводчик. – Через две недели домой, ткани вживляются, отторжения нет, шрамы заживают.
- Если не взорвут опять – верна себе женщина. – Наш корпус.
- Нет, нет! – засмеялся юноша…
…Так и выздоравливали все к концу зимы. Выздоравливал Михаил в областной больнице. Завсегдатаем барражировал по коридорам и кабинетам, заговаривал с врачами, похлопывал по буграм под халатами, справных медсестёр. Играл со всеми подряд в шахматы, на щелбаны. Один мужик, с верхнего этажа, из кардиологического отделения, постоянно выигрывал у него. Даром, что после инфаркта, чуть живой, а глаза загорались, голос креп. Как заведёт указательный палец за большой, с придыханием отпустит, в очах темнеет. Только расставят фигуры, у Михаила уж лоб болит, какая тут игра. Ходов двадцать, ато и меньше подвигают, тут как тут мат. Щелчок звенит, аж в зимнем саду слышно. Ну не играй ты с ним, выбирай более слабых, нет, это как в рулетку проиграться, тянет взять реванш, не оторвёшься.
- Мишка, выходи, срежемся – постучал в дверь большой сердечник. – Прекращай дрыхнуть.
- Иду – только этого и ждал Звездов. – Расставляй пока.
- Жду.
На этот раз нашла коса на камень. Уперся Михаил, не сдвинешь. И так примерялся соперник, и так, всё бесполезно. Уже рука зачесалась, готовая к подвигу. Но почувствовал вдруг, неправильно ходит, ошибается. А кисть несёт фигуру не туда, и нет силы, готовой её остановить.
- Шах!
Фима задумался, почёсывая пятернёй затылок. Минута, две, три. Звездов ждал.
- А Вам мат!– закрылся слоном, одновременно казня короля противника инфарктник. – Готовьте поле боя.
Щелбан смачно прижился между морщин лба. Чуть не заплакал проигравший, сдержался.
- Давай ещё!
- Твой котелок, ему и терпеть – согласился Ефим.
Девять раз проиграл в этот вечер Звездов, залысины алели
раком, больно до нетерпения. Хорошо Брусков заявился.
- Миха, ты, что такой покалеченный? – забасил от двери.
- Проигрался в пух и прах!
- А ну я – пожал руку Фиме.
Через семь минут, выщелкнул больному сердцем, такого звездуна, что проходящий мимо врач, осуждающе сдвинул брови.
- Учись студент!
Михаил стал доволен, как маленький мальчик, всем сердцем.
- Как там, в Стремякине? – спросил на волне эйфории.
- На селе всё по старому, Любка в позу встала, не принимает – грустно поведал участковый. – Меня в область вот вызвали, предлагают перейти в облуправление, а я не хочу, неродное здесь.
- Не зря?
- Всё это ерунда, Миша, главное Ирине операцию успешно сделали в Германии, мы тебе не говорили до поры, до времени, оберегали.
- Какую? – содрогнулся Звездов.
- Сустав вживили, уже ходит почти, сто лет гарантии дают, а немцы ж не врут.
- Деньги, где взяли?
- Вера вернулась, привезла – еще раз огорошил новостью Кирилл. – Они обе теперь за бугром.
- Дела!
Долго беседовали друзья. Друзья? Да пожалуй, да, не даром столько вместе пережили.
Утром пришёл заведующий хирургическим отделением:
- А не пора ли нам Михаил Звездов и честь знать, до дома, до хаты.
- Ура! – соскочил с кровати тот. – Сегодня?
- Ночь переночуй, торопыга, – улыбнулся врач – документики подготовим.
На следующий день он, пьянея от запахшего весной воздуха, вышел из ворот больницы, и счастливо улыбаясь, отправился в сторону городского вокзала. Летом решили в санаторий, не теперь, не сейчас…
…А во Франкфурте давайте заглянем на прощальный ужин. Вера с Иришкой (почти не хромает даже), да полный господин с толмачом уже час сидят за праздничным столом. Мужчины дважды выпили шнапса, остальные только сок.
- Дарю тебе Ирина вот эти роликовые коньки, катайся на здоровье – перевёл переводчик слова господина. – Становись чемпионкой.
- У нас и асфальта нет – зарделась Вера.
- Как это? – не поверил юноша.
- Совсем.
- Не может быть! – удивился на перевод и полный. – Не верю. Двадцать первый век на дворе.
- У нас всё, может быть – заверила мать.
- Бывает и коза волка съедает – кивнула Ира.
- ???
Но передал всё же коробку девочке, на что та ему по взрослому улыбнулась. Повзрослела она не по времени, разом. Да и не каждому выпадет переживать такие трудности, не каждому.
***
А в селе Стремякино закипала весна. Проталины поедали полным ртом серый, крупчатый снег и, не насытившись, переползали в другое место. Наст вроде как сам хотел, что б его сжевали, подставляя самый мягкий бок. Солнце играло ярким светом, как на пасху, не жалея энергии. Деревья гнали по проснувшимся стволам сладкие соки, и почки насосавшись их, вдруг осознавали, что весна на подходе.
В такой вот субботний день вернулись из зарубежья Вера с дочерью, обвешанные с ног до головы яркими пакетами. Как новогодние ёлки. Тихо забрались на крылец, толкнули входную дверь. На цыпочках преодолели сени, стараясь не шуметь, дёрнули тугую ручку последнего запора.
Дома были все. Михаил смотрел по телевизору хоккей, Игорь подшивал валенки, Рита кромсала овощи на салат.
- Здравствуйте! – сказали дуэтом вошедшие гости.
- Ой – уронила нож молодая хозяйка.
- Приехали – кольнул палец Игорь.
Не зная, что сказать, выключил телевизор Михаил.
- А вот и я – закружилась вокруг стола девочка. – Не забыли нас? Уж мы скучали, скучали, все скучалки закончились.
- Ирка, ты выросла-то как! – подкинул её к потолку брат.
- Осторожно! – перепугался хозяин. – Нельзя ей.
- Мне всё можно.
Вера, понурив голову, стояла тихонечко в стороне. Не знала как себя вести, хотя долгими франкфуртскими вечерами и ночами передумала всякое. Выручила Рита:
- Ой, тётя Вера, Вы то, что заскучали? Раздевайтесь, сейчас обедать будем.
- Я помогу, давай.
- Помогите – и увела её на кухню.
Михаил задумчиво потёр культю, внимательно глянул в след ушедшим, было видно, сомневался в чём-то. Шла нешуточная борьба внутри, готовая, однако, враз вырваться наружу. Наконец решительно встал на ноги и, ссутулившись, сделал шаг в сторону скрывшихся женщин.
- Рит, иди чего скажу – крикнул туда же Игорь.
- Что? – чуть не столкнулась в проёме со старшим Звездовым невестка.
- Тёть Рита мы тебе джинсы отпадные привезли – нисколько не стесняясь её, объявила Иринка.
- Откуда размер узнали?
- В Интерполе – встрял Игорёк.
- В поле – поддакнула девочка. – Там всех выручают, бесплатно.
- Ну, здравствуй, Вера – прошептал Михаил. – Надолго приехала?
- Если не выгонишь, то навсегда – сбилась с дыхания жена.
Молчание напало на них, обволокло со всех сторон, заставило волноваться, сжиматься предчувствием сердце.
- Видела, какая у меня рука теперь?
- Ничего страшного, души были бы цельными – не испугалась Вера. – Тогда и простишь.
- А как же тот?
- Ошиблась я, горько ошиблась – подошла к нему она. – Прости, если сможешь, от души прости.
- Трудно, Вера, простить такое, ведь ты не меня одного бросила, но и детей. Даже Харитон сгинул, не выдержал измены.
-Понимаю всё, одного прошу – прости.
- Оставайся пока, а там видно будет – решил Михаил. – Меня тоже пойми, не могу я сразу.
- Спасибо. Есть хоть надежда?
- Есть…
Внезапно, маленький белый клубочек, некрепко стоящий на ножках, вкатился на кухню. Потёрся спинкой о ногу женщины, и, подняв глаза на Звездова, заурчал.
- Ой, кто это? – оторопела Вера.
- Шурик.
- Откуда?
- Рита принесла от родителей, три дня уже.
- Папа, отпусти маму, подарки будем разбирать – не терпелось Ире.
- Сначала обедать – вернулась Рита.
- Святое дело – одобрил Михаил. – На сытый желудок и дело сподручнее любое.
Потом ели вкусный борщ, толстобокие котлеты, запивали компотом. Нахваливали Риту, её кулинарный талант. Той было приятно, раскраснелась.
- Дом надо перестраивать, отец, вон нас теперь сколько – закурил сын. – Комнат только две.
- Перегородку поставим временно – не раз об этом задумывался старший. – Потом, что его перестраивать, для молодых новый надо вести.
- Пока суд да дело, мы к Ритиным родителям переедем – сообщил Игорь. – Ирка, не забоишься одна?
- Ни за что – подбоченилась та.
- Не против они? – задала вопрос и Вера.
- Ещё как за, им, скучно без нас – ответила Рита.
Разбирали вещи долго, котёнок крутился под ногами, рискуя каждую секунду погибнуть под тапочками, или, по крайней мере, потерять хвост – завитушку. Досталось подарков всем, кому и по два.
- Иконку я привезла из странствий – пунцово налилась Вера. – Давайте повесим, в передний угол.
- Почему нет? – согласился хозяин. – Я сейчас.
Вскоре довольный Христос, широко раскрытыми глазами, осматривался по сторонам. Дом как дом, со своими радостями и заботами, скромной мебелью и непонятной божьей тварью, крутящейся под ногами. Что им в том золотом тельце, ведь не могут они жить по-другому, вернее, с другим укладом. Не одно поколение нужно, не одна добрая воля, для воспитания привычек. Но и сюда пришёл лик его, пришла сюда вера. Пусть пока с маленькой буквы, совсем трепетная, ранимая. Пройдёт время, окрепнет она, переедет в новый дом, которого нет и в эскизах, в мечтах только. Доволен Иисус, улыбнулся в усы, моргнул.
- А нас там, Игорёк, взрывали – сидела на коленях у брата девчушка.
- Кто? – удивился тот.
- Придурки.
- Стой, стой – услышал Михаил. - Я в новостях видел, это значит у вас.
- Канцлер сам разбирался, по палатам ходил – пояснила Вера.
- Дела!
- Игорь, давай собираться – засуетилась Рита.
Хотелось, видно в отчий дом, к родителям, хотя тут её никто не обижал. Тянет родная кровь, тянет в знакомые пенаты, не остановить.
- Нищему собраться, только подпоясаться – нехотя ответил друг, не торопилось ему особо ото всех.
Наступил вечер.
Спит девочка на привычной с детства кровати, затаил дыхание Михаил, накрывшись одеялом. Вера копошится на кухне. А он ждёт. Наконец то выключила свет, шлёпая босыми ногами, вошла в спальню.
- Мне где ложиться? – подала голос.
Муж посопел носом и, кряхтя, отодвинулся от стены. Она тихой мышкой юркнула за него. Туловище Звездова разом вспомнило её запах и, отключившись от коры головного мозга, повернулось к долгожданному телу. Руки жены обвили голый торс мужа и через мгновение оба наполнились наслаждением, когда Михаил вошёл в неё, без всяких проблем и стыдливости. Он двигался там, на правах хозяина, впитывая в себя её влагу, принимая чувство отдаваемое ей. Только одно отличие было от прежнего действа. Правая грудь не участвовала в процессе, тогда как левая покоилась в его правой руке.
Потом не спали усталые, благодаря друг друга за возвращение. А за окном бесновалась последняя в эту зиму метель. Откуда только силы берутся? Сколь много раз в непогоду, рвала в клочья дурную свою натуру. Когда нибудь каждого из нас прихватит старость, и вот тогда вспоминаем такие ночи, полные любви и непогоды. Метель же липкими руками катала огромные снежки и, прицелившись, отправляла прямо в печные трубы, выгоняя оттуда лохматых воробьёв.
Метель.
Выли в лесу волки.
- Как там, у немцев? – полюбопытствовал муж. – Не терпят бедствия?
- Кипит жизнь, прижимистые только очень, пиво до капельки вылизывают – улеглась на его плечо Вера.
- Это не беда.
- Скучно изрядно, по звонку жить.
- Смотря как посмотреть, вот мы не по правилам расхлябаны, а из нищеты не выбираемся – выражал себя Михаил.
- Давай спать.
- Давай – а сам попёр на абордаж ещё раз, как танк с торчащей пушкой.
- Угомонись – засмеялась она. – Словно в брачную ночь.
- Так и есть.
Следующим утром было воскресение. Как в старые, добрые времена кормила семью завтраком Вера. Жарила оладьи и яичницу, заваривала чёрный кофе. Бубнил за перегородкой телевизор, бегала в простенке мышь, Шурик, ощетинив, чуть пробившиеся усы, водил глаза следом за шуршанием.
Михаил привыкал к новой жизни, без всегда находившихся в движении пальцев. И хоть неудобства давали о себе знать постоянно, старался не зацикливаться на этом. Что было, того не вернёшь, а жить приходится.
- Надо бы Игорю с Ритой продуктов собрать, ты сходи в погреб – попросила жена.
- Схожу – рад стараться мужик. - Что принести?
- Смотри сам, всего по не многу.
Только дверь занесло сугробом, и Михаил долго прилаживал черенок лопаты к сгибу локтевого сустава. Не получалось. Ровно до тех пор, пока не вышла Вера:
- Давай я.
- Неудобно перед соседями, смеяться будут, такой бугай прохлаждается, а слабая женщина, снег ворочает – воспротивился супруг.
- Неудобно брюки через голову одевать.
- Здорово, родители – тут как тут в калитке Игорь.
- Здоровей, видали – засмеялся отец. – Беда у нас, снег некому чистить.
- А я на что?
- Потом собери себе продуктов – уже руководила Вера. – Чего хочешь.
- Рад стараться – козырнул сын.
Молодому в охотку снежком побаловаться, только для здоровья польза. Не успели оглянуться, а уже чисто, в погребе, крышками стучит.
- Ритка огурцов солёных просила, взял две банки – доложил родителям. – Только их и трескает.
- Ой! – всплеснула руками Вера. – Дело ясное.
- Дело ясное, что дело тёмное – понял и отец, один Игорь несмышлёный:
- Чего вы?
- У Риты спроси – посоветовала мать. – Она тебя непременно обрадует.
- Ну, вас.
Эту птицу сюда никто не гнал, она прилетела сама, села на потемневший конёк крыши, покачиваясь на длинных, голенастых ногах. Важно, но и озабоченно, огляделась вокруг. Будто тут дома не хватало только её, будто с ней не беда, будто с нею завтра. Разметав сильные крылья, пересела на, прошлой осенью сложенную, поленницу. Округлив заинтересованно глаз, примерилась к высоте столба, стоявшего без дела. Года полтора назад вкопали, для какой то нужды, да в связи с известными событиями, забыли ту задумку. Осталась, птица довольна, и тут обнаружила ворох хвороста мирно покоившегося в уголке. Обрезали яблони, да так и забыли. Фыркнула туда, потеребила клювом, одну палочку переломила. Знатно.
- Мама! Смотри, какая птица – увидела вечером в окно Ира. – Не спугни!
- Аист – удивилась Вера.
- И вторая! – показала дочь на кружившую в небе особь.
А уже утром стояли в огромном гнезде, на самом торце столба, оба - два, все четыре подламывавшиеся ноги. Исчез подчисто хворост, на свою беду вытаявший из–под снега. Курлыкали и сдували друг с друга пылинки. Испуганно задирал на них голову с крыльца, продрогший Шурик.
- Что вы тут? – увидел чудо, собравшийся в ещё сохранившуюся контору Михаил.
- Не до тебя! – взлетел самец.
Самка просто отвернулась надменно:
- Не знаешь, для чего аисты прилетают?
- Живите – разрешил хозяин двора. – Коли ничего не поделаешь.
- Здорово сосед! – донеслось из-за забора напротив. – Что за павлины приблудились к тебе.
- Сам такой – отмахнулся Михаил.
- Переманю.
- Кишка тонка – уже шагал по улице Звездов, легко шагал,
спать только охота. Всю ночь водил себя в атаку на Веру, истратил весь боезапас, до последнего патрона.
Что же вы аисты хулиганите? Всё перепутали, в спешке.
Когда вернулся мужик, не солоно хлебавши, из похода, за столом сидел довольный Брусков, перед ним початая бутылка, Вера под окошком штопала шерстяные носки.
- Где ты ходишь – разверз объятия. – Стакан уже один уговорил, неинтересно в тишине.
- С Веркой.
- Она не хочет, западло ей с ментом.
- Не придумывай, Кирилл – откликнулась та. – Не пьющая я.
Чокнулись мужики, закусили огурцами, налили ещё. Потёк разговор о том, о сём, без разбору.
- Утопленника в реке нашли, прямо подо льдом, лицом прилепился – доложил участковый. – Похож сильно на того, с фотографии, что Безликий показывал, рыбы немного подъели, а так ничего.
- Убили?
- Пулевое ранение, в область сердца.
- Получается напарник того, мёрзлого – удивился хмельной хозяин.
- Не обратили внимания, как побелела Вера, как наполнились слезами глаза:
- Пойду, прилягу – смогла произнести она, - плохо себя чувствую.
- Иди – разрешил муж.
- Дядя, Кирилл, смотрите у меня коньки какие! – отвлекла всех Иришка.
- Ого! – восторгнулся гость. – Дай покататься.
- Они же детские – отказала девочка. – Или хотите как волк в «Ну, погоди» носки ботинок оторвать, ничего не получится.
- Жадина – говядина.
- Что вы тут пьёте! – обиделась оппонентка не на шутку. – Других мест нет?
- Прости нас, о, Госпожа!
Не видел никто, как глушила в себе стон Вера, как укусила угол подушки, как сжимала кулачки. Выпивает своё горе до конца, что б донышко было видно. Не вмешивайтесь никто, пусть сама она переборет, платит по счетам.
Ночь, пахнет весенней грозой, спят Звездовы. Журчит ручей по дну оврага, набивается в низинки, топорщит колючки льдинок подмороженный. А однажды в полночь, сломает панцирь льда отдыхавшая зимой речка, и побегут они второпях соединяться с основным потоком. Выйдет из берегов голодная волна, подомнёт под себя заливные луга, переболтает грязную воду.
Потом начнёт всё налаживаться, встанет на место жизнь, поднатужившись, вспомнит старое. Зачастую старое то много лучше нового, неиспытанного.
***
Ходить по лесу волкам стало тяжелее прежнего. Не держит хрупкий снег, по самое пузо втыкаются лапы в него, от охотников не спасёшься. Благо и они в эту пору сидят больше дома. Томится третий день Харитон, ведёт носом на знакомый с детства запах, вернулась видно кормилица, принесла с собой знакомые чувства.
- У – у – у – воет Харитон, не обращая внимания на подругу.
Та уже поняла, своим женским, хоть и звериным, сердцем, приближается что-то страшное для неё, трётся мордой о жёсткую шерсть друга, стонет. Стая испуганно жмётся чуть поодаль, открывая голодные пасти. Не сытно зверью, животы подтянуло до усталого позвоночника, готовы друг друга сожрать. Весна.
Ходит всю ночь кругами вокруг села серая масса, покоряясь воле вожака, но не решается тот на поступок, тянет время. От судьбы не уйдёшь, но сопротивляется.
Узкая полоска зари тронула линию горизонта, и зашумели, предвидя рассвет деревья. Тьма сгустилась под кронами, как это бывает в предутренние часы. Пошёл Харитон в сторону села, за ним волчица, след в след остальные.
- А – а – а – плакала верная соратница, но вожака было уже не сломить. Решил.
Остановились вдвоём возле подворья Звездовых, остальные из леса не шагнули. Положили головы, на спины друг другу, затаили дыхание. Стояли так долго, не двигаясь. Сельские собаки, толи проспали всё на свете, толи струсили, не решаясь вмешиваться, но молчали гробовой тишиной. Хоть любой ценой, хоть смертью самой не могла она остановить друга, привязать к себе. И отдала его людям, хоть и обливается сердце, под звериной шкурой. Будет вспоминать в логове, а может и не будет, свято место пусто не бывает. Развернулась и, не оглядываясь, потрусила к горевшим нетерпением глазам стаи. Скоро серая тень растворилась в чёрном фраке ночи, навсегда. Уведёт её новый вожак за частокол деревьев, за можжевеловый овраг.
Харитон носом толкнул калитку, которая открылась, будто только и ожидая этого. Вошёл внутрь. Две огромные птицы проецировались на расцветающее небо. Те не испугались его, а он не испугался их, будто только и делали, что знали друг друга. Открылась дверь дома и на крылец выкатился комочек кошки. В стародавние времена озверел бы кабель, а тут он из зверя превращался в собаку, простил. Котёнку стало интересно, кто это такой большой и вонючий, хозяйничает в их дворе.
- Мяу – пискнул будущий кот.
- Ры! – рыкнул Харитон.
Так бы и сказал, подумал Шурик, но решил всё-таки вернуться ближе к двери, себе дороже с этим неряхой разбираться.
Просыпалась улица, прошли мужик с бабой, о чём-то разговаривая. Урчал грузовик возле магазина, продавщица принимала товар. Ночь подсовывала дню, акт передачи, на подпись. Который начинался как всегда с ленцой, с позёвыванием, со скрипом.
Хрустели хворостом аисты, не с проста залетевшие на беспризорный столб. Просто так ничего не бывает, надо же было его вкопать, теперь расхлёбывайте. Ведь ходил опять в атаку Михаил, с шашкой наголо.
Даже конура стояла на месте, обрадовался волк, ставший снова собакой.
- Гав – в! – повернулся к окнам.
- Кто-то во дворе лает – толкнула в спину мужа Вера.
- Калитку не закрываете, вот и приплелась чья.
- Пойду, гляну – полезла через него.
- Скатертью дорога – проворчал Михаил. – Не забудь на горшок завернуть.
- Непременно.
Пошлёпала тапками к ночным занавескам. Дёрнула одну половину, с улицы упал на половик дрожащий свет. Приложила к стеклу лоб и тут же отшатнулась прочь.
- Там Харитон, по-моему.
- Откуда – открыл глаза глава семейства. – Давно ведь пропал.
А собака заметалась юлой, услышав голос хозяйки. И столько было в ней радости, неподдельного счастья, что даже аисты зашаркали крыльями, слетая вниз.
- Пойду я, покормлю бродягу – споро одевалась в тёплое женщина.
- Два сапога пара – зевнул Михаил. – Путешественники.
- Может он, меня искал.
Огромный силуэт собаки, тяжёлым прыжком, сбил её с ног и, выпростав розовый язык, принялся по старой привычке, лизать ей лицо.
- Отойди – отмахивалась она. – Вонючий какой! Обалдел совсем! Кому говорю!
- Кыррр – набросился на хулигана аист.
Как махнул крылом, так Харитон и одумался. Шмыгнул в будку, будто и не было.
- Затопи баню, Миш – вернулась хозяйка. – Он на помойке что ли жил?
- С волками – высказал муж. – В лесу. Меня спас и до дома привёл, за что ему вечный харч, вечное спасибо и конечно баня.
- Чуден промысел твой Господи – перекрестилась на икону и отлучилась на кухню, за остатками щей в тефалевой кастрюле.
- Спать, однако, больше не придётся – понял Звездов. – А посему подъём – подъёмыч.
Щи пёс проглотил одним глотком, словно и не было. Это люди ложками черпают, а это чудище язык лопатой сложил, два замеса и готово. Неси ещё. Посмотрел щемящими глазами на хозяйку, какие действия последуют с её стороны.
- В магазин надо идти, может костей каких приобрету – ответила ему Вера.
Пошла в дом, а там и Иринка проснулась, в форточку бросила на снег йогурт. Но собаки их не едят, волки тем паче, посему только понюхал упаковку, смухортил морду пирогом и, не солоно хлебавши проследовал под столб с гнездом. Аисты, вытянув шеи, безбоязненно взглянули на грешную землю. Словно спросили:
- Что тебе?
- Пошёл я – доложил Михаил. – Затоплю, а потом приду завтракать.
- Хорошо.
- И я с тобой – заверещала Ира. – Харитошку поглажу по холке.
- Осторожно смотри, он же одичал весь, в дальних странствиях – предупредила мать.
- Спокойно – сделала жест ладонью дочка. – Меня учить, только портить.
- Ремень давно не пробовала.
- В наше время ремнём не воспитывают.
- А чем? – заинтересовалась Вера.
- Заботой – ответила, наполовину вышедшая в сени девочка.
Михаил Звездов вышел на улицу и первым делом смачно потянулся всем плохо проснувшимся телом. Следом выскочила дочь Ирина Михайловна Звездова, первым делом к Харитону, гладить.
- Ну что, друг ситный, в баню идём? – взял быка за рога отец.
- Х – ррр – ответил на это пёс.
- Готовься, а я за дровами.
- Веником его, пап – обрадовалась дочь. – Как водяной пахнет.
- Отделаем что бог черепаху – пообещал родитель. – С шампунчиком.
Над селом меж тем встало оранжевое, как подсолнух солнце. Светило, оно не признаёт разгильдяйства, ему греть всех, топить снег, выпаривать лужи, разгонять туман. К вечеру теряет много своего тепла на этом, охлаждается. Прячется за горизонтом. Там, в темноте, специалисты приводят температуру в норму, разогревают до требуемой, а предел тот ни по Фаренгейту, ни по Цельсию не измеряется. Ух, жарко!
Харитон ходил кругами вокруг будки, почёсывал лапой шкуру. Скучно. В лесу оно всё по-другому, веселее и опаснее. Лося задрал, пируй сутки, а здесь жди, но всё – равно видимо сподручнее, раз вернулся. Прилетел аист, покружил над двором, и спружинив шарниристые ноги, сел около собаки. Раскрыл клюв и внезапно выкинул из него солидную косточку. Пёс даже поперхнулся от благодарности и стал с того момента, вечным и верным товарищем сметливой птицы. Разве такое забудешь? В лесу отношения другие.
- Ты где мосол взял? – шагнул из бани раскрасневшийся Михаил.
Харитон сделал вид, что не расслышал.
- Тогда шагай за мной, париться будем.
Собака не повела и ухом, занятая погрызанием кости. Голодно встречают в родном жилище, могли бы сделать снисхождение.
- Завтракать! – донеслось из дома.
- Иду! Повезло тебе, псина, ходи пока грязный, как портянка – засмеялся Звездов.
На что Харитон решил продемонстрировать ему передние клыки. Не расслабляйся человек, не то хуже будет. Нам хвостатым в рот палец не клади.
- В баню не загоним – рассуждала Вера.
- Почему?
- Вот увидишь!
- Тогда хоть на улице горячей водой обольём – махнул рукой хозяин. – Блохи разбегутся.
- С ним надо по – хорошему, ласково.
- Баню зазря истопил.
- Мама, папа!!! - влетела с улицы Ирина. – Харитон с ума сбесился, вы только гляньте! Гляньте!
Родители побросали свой чай и к окну. А на улице собака выделывала странные выкрутасы. Разбежится от крыльца, запрыгнет на будку, и с неё, по – звериному оттолкнувшись, летела метра два по воздуху, что бы затем плюхнуться в сугроб. Сугроб тот полон весенней талой воды. Так что только брызги метались во все стороны. Хлопали крыльями встревоженные супруги-аисты, курлыкали хором.
Выбиралась на сухое место и начинала отряхивать с себя холодные капли. Летели вон из шерсти приговорённые насекомые. Шмякались о землю, мало не покажется. Ещё раз, и ещё.
- Ну, хитрец, прямо человек – удивилась Вера. – Словно всё понимает, только сказать не может.
- Видно в парилку неохота – упала духом девочка. – А папа вот любит.
- Я сейчас – метнулась в кухню хозяйка.
Схватила кусок хозяйственного мыла, накинула на плечи куртку и через минуту была во дворе:
- Харитон, ко мне! – позвала возвращенца.
Тот, помахивая хвостом, не стал перечить. Вера, не долго думая, запустила пенный предмет в работу. Намыливала везде, голову, уши, туловище, ноги, хвост. Пёс стоял тихо-смирно, урча от наслаждения. Михаил принёс из бани два ведра парной воды и теперь, как пожарник ждал команды.
- Поливай!
Окатил из одной посуды, потом из другой, мыльный ручей потёк восвояси, за забор. Благодарная и чистая собака даже ни разу не тявкнула, не разозлилась.
- Зубы чистить! – напомнила Ира. – И жвачку жевать.
Бросила под ноги целую пачку, Харитон и вправду схватил её зубами и принялся жевать. Запах лимона окутал присутствующих.
- Джентльмен! – похлопал его по затылку Михаил. – Приятно с Вами общаться.
Из-за поленницы дров выбрался Шурик, подозрительно обнюхал четвероногого собрата, недовольно хмыкнул и побрёл в сторону его будки. Не оборачиваясь на людей, юркнул в пространство за круглым лазом. Харитон от такой наглости потерял дар речи, недоумённо поглядев, почему-то на Иринку. Потом, сомневаясь в правильности своих действий, чистым носом двинулся за котом. Сунул голову в собачник и от напряжения замотал хвостом. Видит бог, не хотел он конфронтации, но получил удар кошачьей лапой меж глаз и жалобно заскулил. Кот, победно поглядывая по сторонам, зашлёпал по грязному снегу на крылец, где благополучно и обосновался через минуту-две. С тех пор вил из Харитона верёвки, используя собачью дружбу. Грелся около его бока, загрызал самую сахарную косточку, гонялся за воробьями около будки. А ещё натравливал на собаку аистов, когда с задушевным писком нёсся от будто бы обидчика. Птицы по доброте душевной его защищали, махая крыльями на пса.
- По-человечески не позавтракаешь с вами – заворчал, глядя на это Звездов. – А уже обедать пора.
- Сходи в баню, зря, что ли топил – надоумила жена.
- Логично. Собирай бельё.
Но опять не сложилось, теперь сосед напротив выкатился с претензиями:
- Миш, твои птицы ведь летом по огородам будут бродить, не выгонишь.
- Чего им на твоих сотках делать, посыпано что ли? – не понял тот.
- Траву, вместе с ростками пощиплют, капусту и так далее.
- Знаешь, когда случится, тогда и поговорим – попытался избавиться от него Звездов.
- Я в сельсовет, заявление напишу – ерепенился сосед. – Потом поздно будет.
- Думал ты умный.
Так слово за слово и разругались. И баня не мила стала. Во
блин, загвоздка.
- Пойдём со мной, попаримся – через полчаса позвал Михаил, неохотно сходив через дорогу. – После, за стопкой и помиримся.
- У меня в кармане шиш.
- Найдём, Вера сходит – обнадёжил хозяин бани.
- Уговорил.
Тот человек, что придумал русскую эту забаву, заслужил звания великий. Веник берёзовый, пар от камней ароматный, полати горящие жаром. Пот течёт, не останавливаясь, а вместе с ним болезни всякие: простуда, радикулит и головная боль. Становишься младенцем типа бутуза, проблем ноль без палочки. Лепота, как сказал царь Иван Васильевич.
Выпили по рюмке, раскраснелись лицом и телом, захрустели квашеной капустой.
- В городских банях пар хреновый – тоном знатока рассуждал сосед. – После него варёный и всё, тазики ещё металлические, тьфу.
- Да – поддержал Миша. – Тоска.
- Если б вам всякий раз наливали после парной – встряла Вера, - то в день три раза топили.
- Почему три?
- Больше не получится, пока истопишь, пока проспишься, пока дойдёшь – злорадствовала женщина.
- Эх, бабы, что вы понимаете в этом деле? – возмутился гость. – Варите лучше щи.
- Варим.
Допили, и ушёл сосед домой, Михаил прилёг в постель, включил телевизор, Вера мыла посуду на кухне. Иришка рисовала гуашью восход на реке. Вода оранжевая, солнце зелёное, трава красная. Оттого по оранжевому, зелень бликов. Даже язык высунула от напряжения, творит.
- Всё ты перепутала – тут как тут мать.
- Не перепутала – отмахнулась упрямица.
- Где ты видела такие цвета?
- Я когда под наркозом была, мне сон снился, ещё деревья голубые – разъяснила Ира. – Это ничего, мамочка, всё по – старому теперь.
- Надо бы в больницу съездить, провериться.
- Что у тебя болит? – не улыбнувшись, съязвила дочь. – Не запускай болезни.
- Стыдно с матерью так разговаривать.
- Не буду больше – продолжила занятие художница, – правда не буду.
Ночью, часа в три, несколько волков, зайдя с другой стороны села, свалили хлипкую жердь, подпиравшую дверь хлева и проникли в овчарню. Каждый унёс по овце, а серая красавица – волчица вцепилась зубами в горло кучерявого ягнёнка. Отбилась с добычей от попутчиков и никого, не боясь, затрусила в сторону Звездовского подворья. Рвали ошейники местные собаки, метались на заборы, стервенели. А та бросила ягнёнка под забор и так же без стеснения пропала за оврагом, в лесу. Харитон меж тем открыл носом калитку и, вонзив клыки в молочное мясо, заволок добычу во двор. Посчитав свою миссию выполненной, поспешил за амбар по делам мочевого пузыря. Вернувшись, снова не подумал вкусить ворованного. Он же честный кабель, хоть и с тёмным прошлым.
День возник хмурый, изморозь пополам со снегом, мочила воздух. Спасшееся стадо бродило вокруг силосной ямы. У машины махало руками начальство, пыталось понять происшедшее.
- Что за ягнёнка Харитон приволок? – навестил родителей Игорь.
- Где? – фыркал под умывальником отец.
- Под столбом, у аистов.
- Не знаю. Вер, посади собаку на цепь – крикнул в спальню.
- Без приключений, как без пряников – быстро расстроилась жена. – Беда, какая то.
- А вот и Брусков – увидел в окно машину участкового сын. – Ранёхонько сегодня все. Полнолуние что ли?
- Не похоже – засуетилась Вера.
- Хозяин, выходи – постучал в наличник милиционер. – Пса привяжи.
Пока Вера щёлкала карабином привязи, мужики закурили.
- Плохо дело, Мишка – затянулся Кирилл, – десять овец задрали в кошаре, одна вот валяется, вещественное доказательство.
- Кто навёл то тебя?
- Есть люди.
- Тогда Харитона допрашивай – пнул со злости ногой будку Звездов.
Кобель, услышав своё имя, выбрался наружу. Зевнул всей пастью, почесался.
- Где мясо взял? – взвизгнула Вера.
Тот с пренебрежением отвернулся.
- Боюсь, дело судом пахнет, уж больно Лисин распыляется, десяток голов – это немало – обзаботился Брусков. – Боюсь, не заторможу.
- Так у нас одна тушка, он даже не в крови – показал на пса хозяин. – Столько много загрызть, да оттащить в тайник, да после этого спать спокойно, не верится что-то.
- Кто-то подбросил – предположил Игорь.
На улице заурчало авто Ивана Ивановича Лисина, толи председателя, толи президента сельскохозяйственного товарищества.
- Вот акт – сунул в руки участковому бумагу. – Одиннадцать штук.
- Десять – поправил тот.
- Пересчитали ещё раз, точнее – невозмутимо парировал руководитель.
- Верю.
- А я не прошу делать одолжение, распустили тут всякие собак – брызгал слюной потерпевший. – Завёл – держи строго на цепи!
- Кто это всякие? – не понравилось Игорьку. – В конторе алкашей да киргизов стройте, а тут не надо, и здороваться Вас в школе не научили.
- Здравствуйте – осёкся Лисин.
- Значит, я подписываю и без претензий дальше, на основании этого документа спишите на форс – мажор – вынул
авторучку Кирилл.
- Нет вопросов – расцвёл Иван Иванович. – Но собаку всё же пристрелите.
- Решим.
- До свидания.
Никто ему не ответил. Смотрели на Харитона, который грустный и печальный покинул нагретый собачник и обмочил лапы в луже. Не мудрствуя лукаво, ухватил зубищами закостеневшего ягнёнка и проковылял с ним на улицу. Бросил добычу под колёса автомобиля, и так же не торопясь, вернулся во двор.
Посмотрел в глаза каждому, внимательно посмотрел, и люди что ли почувствовали себя виноватыми.
- Подержи с недельку на привязи, а ещё лучше запри в сарай – распорядился участковый Михаилу.
- Сделаем – пообещал тот.
- Смотри, я проверю.
- Охрану выстави – съязвила Вера. – Можешь сам постеречь.
- Уеду в область, надоели вы все – обиделся Брусков.
- Да брось ты, Кирилл, на дураков и женщин не обижаются – примирил Михаил. – Заходи в дом, кофе попьём или чай.
- Вот это с удовольствием, ато будят ни свет, ни заря, бросай всё, овец считай, да их в голодный год, у Иваныча не сосчитать было – выдал тираду милиционер.
- Лучше на волков устрой облаву, наглеть начинают – не терпелось Вере.
- А что, мысль – согласился представитель власти. – Мужиков соберу, из отделения ребят, так пройдёмся, что не позавидуешь.
- По последнему снегу.
- Зубы выдернуть и в стадо Лисину отдать, пусть пересчитывает – не на шутку накипело у Игоря.
- Особая порода – поддержал отец.
На этом и закончили обсуждение, кофе пили в тишине, похрустывая крекерами. Шурик прислушивался к мышам, засев
в уголке. Спала в кровати Ира, оставив на столе рисунок, на тему наркозного сна. Аисты пришли в гости к Харитону, чистили под его защитой перья. Тихо.
***
А в тайге люто и беспощадно выли по ночам звери. От безысходности выли и от тоски по последнему снегу. Голодно в чаще, дичь отощала за долгую зиму, кожа да кости. Замерла зона в ожидании, предчувствовала изменения. Тревогу все прятали, но она выпирала отовсюду: из бараков, из кабинета хозяина, из местного радио. Пополудни пригнали этап, встали в две шеренги конвоиры, между веткой узкоколейки и КПП. Заславский любил посмотреть – прикинуть молодняк, о матёрых предупреждали заранее. Сегодня таковых не было, сплошь шелупонь.
- Первый пошёл! – закричал начальник конвоя. – Быстрее!
- Заключенный Пулько, статья…- съел слова гудок паровоза.
- Второй пошёл!
- Заключенный Олифьев, статья сто двадцать два, пункт два.
- Третий пошёл! – драл глотку старлей.
- Заключённый Безликий…
- Этот за что? – заинтересовался Иннокентий.
- Мент, взятки брал, кража имущества – пояснил Брус. – Гнилой.
- Туши сразу.
- Слушаюсь, шеф, кому поручить?
- Завтра Хрип придёт, с общаком, пусть разомнётся, в награду – решил Заславский.
Садились в круг, руки за голову, стволы автоматов у затылка. Кто спокойный, кто чуть живой от страха, кто вернулся в дом родной. Жизнь потечёт размеренно, барак, пила «Дружба», баланда, зачёркнутый день в календаре. Зима – лето, зима – лето.
…пошёл! – бесновался лейтенант.
- Заключённый…
Сто пятьдесят человек, как одна копеечка, выйдут половина. Когда это будет, сюда с малым сроком не присылают.
Череда событий вокруг преступных денег и золота подорвала авторитет Заславского в их мире. Многие недоумевали и выражали сомнение в цепочке случайностей. Вроде как соразмерно проверенные Светофоров и Лямин (царство им небесное) не давали повода усомниться в их профпригодности, а попали как дети. Хотя и не он готовил этап, Митрич руку приложил, тень полной мерой накрыла несколькими слоями.
Самое ж главное заключалось в том, что Москва охладела к нему, отгородилась. Оттого не радостно ждал Хрипа, предстояло выяснить урон, пересчитать. Дошли слухи, что до пятнадцати процентов убыли, ещё простятся, более, может, и нет.
- Встретишь Вячеслава, где всегда, заберёшь посылку, принесёшь – повернулся к Брусу хозяин. – Охрану возьми, мало ли что.
- Последнее время не везёт нам – поддакнул подручный.
- И на старуху бывает проруха, исправим – зыркнул Заславский. – Сколько у нас добавки?
- Семь килограммов, сто три грамма – отчитался тот.
- Мало.
- Курочка по зёрнышку клюёт.
- Лишь бы потом золотые яйца несла – выразил пожелание хозяин.
- Снесёт.
- Собери обед, да покличь мне Нюхалу, мыслишки раскинем – встал уставший от этапа Иннокентий. – И его покорми.
- Всех приблудных не избавишь от голода, пусть на кухне лабает – попытался увильнуть Брус.
- Своё кинь – взревел главный. – Зуб отдай.
- На них зубов не напасёшься, только ведь я самый верный, поймёшь потом.
- Ладно – сдулся, не успевший толком и надуться Заславский. – Идём руки мыть.
Беззвёздная ночь нависла над зоной. Только фонари по забору чуть будоражили темноту, когда Хрип появился на хате для особых встреч. Ввалившиеся щёки и седая щетина выдавала смертельную усталость этого человека. Человека ли? День и ночь ехал, шёл, плыл с ценным грузом, выполнял задание. Без охраны, так спокойнее – решил он.
Кончен поход, теперь сдать всё кладовщику и спать. Дырку для ордена после сверлить и жрать после. Теперь он дома, всё будет как надо, налегке можно идти широким шагом. Кыш из-под ног.
- Ну что, всё хрипишь? – как из-под земли появился приёмщик, на пару с бухгалтером.
- Пошёл ты! – взвился Вячеслав. – Гниды барачные!
- Ой, ты господи, крутой что ли? Канай на весы, сейчас мы пропишем тебе успокоительную микстуру, не захлебнись – зевнул бухгалтер, мужичок ростом в метр двадцать с кепкой. – Буквы забудешь.
- И клизму на ведёрко… с патефонными иголками – добавил кладовщик.
- А я думал, рады будете, не пустой пришёл.
- Вот мы и радуемся, сдержаться не можем – пропели дуэтом встречающие. – Завтра хозяин поблагодарит, а наше дело маленькое, оприходовать.
Опустили мешок на электронные весы, красные цифры побежали – запрыгали, пока не замерли на пыльном дисплее. Бухгалтер, надел очки, уставился под ними слезящимися глазами на сумму до запятой:
- Процентов десять убавили.
- А валюта? – спросил складской работник.
- Я и забыл – прищурился составитель отчётов.
- Только она на десятую часть тянет, плюс эти десять, сколько получается?
- Вроде как двадцать, грубо говоря.
- Ничего себе – встрял Хрип. – Кучеряво пощипали общачок.
- Не то слово – нахмурился кладовщик. – Считай точно.
- Калькулятор только заведу.
- Чефир будешь? – достал термос тот, что побольше, обращаясь к Вячеславу.
- С удовольствием – откликнулся тот.
- Ну а мы пока углубимся в точные данные – усмехнулся малыш.
Часа через два вышел в эфир Заславский, телефон зазвонил у бухгалтера. Было видно, как тому не хотелось нажимать кнопку, но ведь мы всю жизнь живём вопреки желаниям. Послушал без слов, не меняясь в лице, потом раскрыл рот:
- Двадцать пять килограммов, четыреста семьдесят один грамм.
Трубка бесновалась в его руке, синим пламенем, горела, обжигала ладони.
- Было, двадцать семь восемьсот пятьдесят пять – пытался утихомирить её покоритель плановой цифири.
Телефон вырывался из пальцев:
- Правильно, почти десять процентов,.. с валютой девятнадцать…хорошо…
Оглянулся на принесшего общак, оторвал аппарат от уха и с большим удовольствием передал ему.
- Здравствуйте Иннокентий Константинович.
- Здоров – ответил тот. – Видишь, как дело оборачивается, нет преданных людей, одни людишки.
- Не мне судить – поосторожничал Хрип.
- Не тебе – е. Спи сутки, завтра в это же время за тобой придут, увидимся. Награда тебе предназначена, кроме того, двадцать пять штук баксов на счёт капнут.
Пригодятся – прохрипел награждаемый.
- Бабу или петушка надо? – проявлял заботу хозяин.
- Да пошли они…
- Как хочешь – загудел МТS.
- Велено спать – вернул телефон бухгалтеру.
- Хочешь у меня на складе? – предложил каптёрщик.
- Э нет, я, пожалуй, здесь, прикорну калачиком, жратвы распорядитесь. И что б не будили, чуткий очень.
- Нормалёк – пообещал малыш. – Сладких снов и мягкого пробуждения.
Сон самая полезная в земной жизни штука. Засыпаешь и побоку все проблемы, болезни и минуты. Блуждают они в твоей голове, обнимают бренное тело, напевают колыбельную. Необычные и обычные кадры мельтешат, как в немом кино, сменяя друг друга.
Снится ему его мама, не ругает и не упрекает, старенькая совсем, с палочкой:
- Нелегко мне тебя, без отца-то воспитывать было, голодно.
- Всё балбесничал, не слушался…
- Маленький то послушный был, помогать рвался, воду из колодца носил, дрова – шептала старушка.
- Потом с дружками сьякшался, подворовывали – хрипел спящий человек.
- Да.
- Прости меня, мама, сколько я не досказал, поздно сын твой многое понял – каялся в пустоту. – Я тебя люблю.
- И я…
- Встретимся, поди там, как все.
- Даст Бог. Кайся ему…
Ушла.
Следом другой сон, за ним ещё, без перерыва. Кругом, застывшая за зиму тайга, визг цепи бензопилы, лай злых волкодавов. Никто не виноват, что посеешь…
Ровно через двадцать четыре часа разбудили. Вставать не хотелось, тело набухло бездельем, нежданно–негаданно заскрипели ревматизмом ноги. Нестерпимо зудела кожа под ёжиком бороды.
- Поднимайся! – торопил Брус. – Константин ждать не любит, ты же знаешь.
- Что с того?
- С того многие жизни сейчас горькими слезами обливаются – обнадёжил посланец.
- Ох – хо – хо – выпрямился Хрип. – Чефирчика бы, покруче. Да рубец потеснее, тогда можно и жить.
- Кровью только не закапай.
- Ты, Брус, лицо приближенное, но не буди во мне зверя, я ведь жизнью давно не дорожу, мне, что здесь небо коптить, что там по-тихому промышлять.
- Вот это всё Заславскому расскажешь, он поймёт – по-прежнему взмывал теневой хозяин.
Хрипатый не долго думая влепил жёстким кулаком ему прямо в вездесущий нос:
- В счёт премии!
- Смотри, Хрип, я ведь злопамятный – вытер кровь рукавом потерпевший. – Загибаться буду, а вспомню.
- Твоя воля.
Озлобленный народ на зонах, на себя, на страну, на начальство. Копят её в себе годами, переполняются, и тогда выплёскивается лишняя, в драки, поножовщину, убийства. Без видимой на то причины.
- Как дошёл? – спросил Иннокентий Константинович, развалясь в кресле.
- Шёл, шёл и …ничего со мной, не случилось.
- Хулиганишь, Вячеслав – нахмурился хозяин. – За что Бруса обижаешь?
- Под руку подвернулся – не боялся возвративший профуканный общак. – Я там один как пень в цирке кувыркался, а он тут икру жрёт, да воняет на всю округу, петух драный.
- Не ори больше меня, рассказывай, что узнал.
- Ляма умыкнул общак, не знаю, как со Светофоровым разделался, но это дело тёмное, теперь уж не спросить. Любка Ненс плохо искала, больше с участковым голубилась, ребёнка прижила. Кстати у Лямина тоже, подозреваю, дочка, во всяком случае, брал его на хате, а там баба со спиногрызкой.
- Кто убавил? – мучило Заславского.
- Он же. Звездова, которая нашла замёрзшего, сбежала от мужа с ним, в городок этот замызганный, всё бросила.
- Что так?
- Со школы любовь. Так вот у дочки болезнь страшная была, на эти деньги и сделали в Германии операцию.
- Выздоровела?
- Бегает как новая – без запинки отвечал Хрип.
- Лямин?
- Рыбу кормит.
- Лады – помолчал Иннокентий. – Значит так: назад двинешь через два дня, берёшь все тридцать два килограмма, сдашь Любе, поучишь немного.
- Как? – уточнил Хрип.
- Чуть-чуть говорю. Ляминскую подругу по высшему тарифу…дочку так же!
- За что? – опешил хрипатый.
- Пресечь род. Кстати покопай в городишке, где жильё снимали.
Вспомнил Вячеслав сон давешний, но виду не подал. Хороший сон, в руку.
- Понял.
- Брус, заходи – крикнул Заславский в махонький мобильный.
- Слушаю, Иннокентий Константинович!
- Значит так, общак он назад понесёт.
- Весь?
- Да! – взревел тот. – Бухгалтера предупреди!
- Сделаем – свернулся Брус.
- Остальное сам знает, да, ещё, новенький тут из ментов, тебе Хрип, в подарок, можешь сравнять.
- Ну, уж нет! – пошёл в отказ гонец. – Вон Брус это дело любит.
- Будь по-твоему.
- Может дочку отпустим, мала. В счёт вознаграждения.
- Пошёл вон!!
- Прости, хозяин – схитрил Вячеслав. – Уж рубить так с плеча.
- Ладно – устало махнул рукой Заславский. – Давай обедать.
Накрыли тут же в каптёрке, шашлык, харчо, сок. Нарезка всякая и водка вспотевшая…
Через два дня ушёл в обратный путь. Метель толкала в спину, срывала шапку. Почки набухать стали. А она всё не унималась, всё мало ей, подлой. Любопытная до ужаса, как же без неё. Вот и подглядывала, вызнавала, делала выводы. Метель знает многое, вот только Хрип не знает, что творится на зоне, после его исчезновения. Поправляет рюкзак за плечами, думает думу.
***
- Спит – шепнул голос, и две тени юркнули в тёмное помещение.
- Давай – чуть слышно попросил другой.
Тот навалился на мягкое тело, прижал голову подушкой. Пятки хозяина заметались по простыне, но через несколько секунд затихли.
- Включай свет.
Матово вспыхнула лампочка, в свете которой белое лицо Заславского стало ещё белей, почти сливаясь с постельным покрывалом. Сиреневый язык вывалился на подбородок.
- Жив?
- Да – нащупал пульс зек в маске из капронового чулка. – Приступай.
В руке второго мелькнула бритва, и половина сиреневого куска, мягко шмякнулась об пол.
- Перетягивай! Захлебнётся.
- Не ссы, успеем – проворно шевелила руками маска.
- Му – у – у! – замычал Иннокентий.
Свет погас и тени испарились за дверью, оставил потерявшего сознание лежать на кровати. А за окном бесновались снежинки, попирая календарную весну, внутри барака тихо.
***
Думает хрипатый, вспоминает свою позорно прожитую жизнь. Пытается сломать себя, но ведь как это трудно, если не сказать невозможно. Наконец голова не привычная много думать пронзительно заболела. Решил, что на месте определится, осмотрится. Так пошлось быстрее и удобнее, благо никто не торопил, времени порядком выделено. Там далеко от зоны, сам себе советчик…
Весна шепчется с тёплыми ветрами и оттого набирает силу, горя не знает. Вот уж кто оптимистка, так оптимистка, знает себе цену. Гонит прочь зиму, зовёт назад перелётных птиц. Нечего там, в тёплых краях нежиться, летите домой, птенцов высиживать пора. Хватит вам простора голубого, курлыкайте, приветствуя родную землю. Весна.
- Гу – гу – гу – выпростал ручоночку из под одеяла Трофим.
- Что тебе не спится то? – заворчала недовольно Люба. – Проголодался?
- Гу…
- Сейчас – попробовала на вес грудь. – Мало молока.
Забегал вечером Мишка. С тех пор как вернулась Вера, встречи стали махонькие и бестолковые, как стоянка скорого поезда на полустанке. Ещё последний вагон не остановился, а первый уж дальше сорвался. Средний на разрыв идёт, потрескивает пластиком.
Может, зря Кирилла отшила, свободный ведь мужик. На должности, зарплату получает, да левые денежки никто не считал. Весна. Томится душа ожиданием, готовая распустить листья. Позвонить, может?
Взяла на руки сына, тот любит мамочкино молоко, подкармливает уже смесями, а грудь деликатес. Здоровенький растёт, глаза умные, голубые.
Всё ничего, да малява пришла, проверку обещают. В любое время могут нагрянуть, верно оттого и одна, до сих пор. Надоело всё, лучше бедной жить, но свободной. Не отпустят, скорее наоборот.
В дверь постучали.
- Кто там? – прикрылась полотенцем.
Тихо. Ходят своё ходики, гоняет по трубкам - жилам фреон холодильник. Положила мальчика в кроватку, надела халат, вышла в сени.
- Кто?
- Ваучеры покупаю – прохрипели за порогом.
- Блин!
Стукнула щеколдой, открывая дверь, за ней стоял Вячеслав, по прозвищу Хрип.
- Встречай гостей – вытер ноги о половик. - Грязь кругом у вас.
- Снег стаял, сыро.
- Я и говорю слякоть – потянул за шнурки гость. – Смотрю не рада.
- Чего мне радоваться то? – усмехнулась Любовь Савельевна. – Хвалить не будешь.
Выглянул посыльной в оконце, разглядел серо – пепельную даль, словно замаранную разведённой в ведре сажей. Смазанная большой и неведомой силой красота, восстановится аккурат к лету, к троице самой. Трава вымахает по пояс, а в ней слабенькие колокольчики тут и там. Всюду. Растрогают душу непритязательной аурой, аж до самых слёз, аж до мурашек. Ветер носился по миру, теперь вот наведался к нам, много разных мест посетил, рассказывает берёзам. Как там пирамиды под жгучим маревом пустыни, рассыхаются по швам. Как Рязанские матрёшки у колодца экономику чихвостят. Как хохлы сало трескают.
- Мало, что не похвалю, так наказать велено.
- За что?
- Плохо общак искала, плохо мента обрабатывала, плохо…в общем – выразил мнение руководства Хрип. – Придумывай оправдание.
- Ещё чего! – заартачилась женщина.
- Ребёнка родила без спросу.
- Женское дело такое, рожать, у природы не забалуешь, мужикам только хорошо.
- Наше дело не рожать, сунул, вынул, и бежать – засмеялся гонец.
- Много принёс? – по-деловому спросила Люба.
- Хорошо.
- По акту принимаю, или по-прежнему на доверии?
- Как раньше – успокоил Вячеслав. – Чего с тебя взять, слабая баба.
- Не слабее некоторых.
- Не буду я тебя, Любка, наказывать – вдруг принял решение хрипатый. – Живи себе, расти сына, храни денежки, храни золото.
- Спасибо. Только тебя по головке не погладят – проявила заботу помилованная.
- Как нибудь переживу, не в такой переплёт хрен клали, а пока хлеб жуём.
- Смотри.
- Значит так, сегодня только золото, в самородках, вот столько – показал мятую бумажку. – Держи рюкзак.
- Что так прямо и нёс? – удивилась Ненс.
- Мне всё равно, шесть пуль – шесть человек, седьмая себе, общак в воду.
- Крут.
- Не пальцем деланный – прохрипел Вячеслав. – Чефиром угостишь?
- Раз пошла такая пьянка – пообещала Люба. – Металл только припрячу.
- Схорон далеко?
- Я и не помню – поостереглась она. – Не обессудь.
- Меньше знаешь, лучше спишь.
В дверь постучали и, не дождавшись ответа, почтальон местный, тётя Аня, протиснулась в горницу. Её родной подкожный жир колыхался толстыми слоями под выцветшей штормовкой. Посмотрела оценивающе на гостя, хмыкнула:
- Письмо тебе, Любаша, заказное.
- Принесла?
- В целости и сохранности – не сводила глаз с Хрипа. – Распишись.
Хозяйка аккуратно взяла его за уголок, положила на сервант. Такие письма приходили от Заславского, а раньше от Митрича, это же заполнено незнакомым почерком, заметила сразу.
- Где?
- Ато не знаешь? Познакомь с гостем то.
- Тёть Ань, ну тебя, он не по этой части.
- Жалко – расстроилась почтальон. – Специалиста привезла бы что ли.
- Я подумаю.
Ушла письмоноска дальше, Вячеслав приложился к чефиру, Люба спрятала в подпол рюкзак, пришла очередь письму. Долго читала, меняясь в лице:
- Константиныча сместили!
- Врёшь!
- Так вот.
Под вечер распрощался Хрип, с твёрдым намерением залечь на дно, затихнуть. Воцарился общак на своё законное место, спал Трофим, причмокивая губами. Задремала возле него Любовь Савельевна Ненс, настала ночь. Бубнил приглушенно телевизор…
Америку снова трепал беспощадный смерч. В который раз за эту декаду. Грехи наши. Падали деревья на хромированные автомобили, подминали под себя распашонки рекламы. А на всё, на это летела сверху черепица, оставляя вместо крыши пустые глазницы чердачных помещений. Ломала твердь свою матушка Земля, горела в полях пшеница. Следом бесилась волнами цунами, била боками корабли о бетонные пирсы. Кричало SOS радио, трещали точки-тире передатчики. Градины, величиной с кулак взрослого мужика, мутузили всё подряд, без разбору.
И на это безобразие, из своей, неведомой нам десницы, наблюдал задумчиво Бог. Грустил Иисус. И тут вдруг пришла ему в голову идея, неплохая на первый взгляд, неплохая, хоть и неожиданная…
Проснулась Люба быстро, открыла глаза и осмотрелась. Ночь уже скрутила под себя село, выпростав над лесом рогатый месяц, пулеобильный детектив мелькал на экране. Сын как уснул, так и дрых, вроде ни в чём не бывало. Выудила из подпола презренные куски золота и отсутствовала минут десять. Возвратилась пустопорожняя. Вымыла руки, под синим умывальником, вычистила зубы. Дело сделано, так и доложим, успокоим. Выскочила тройка «Вестей», с узкоглазой ведущей, обладательницей бархатного голоса. Стихия рвала на кусочки Американский материк. Даже смотреть было страшно, а люди находились там. Грехи наши. Не стала смотреть, ужас такой на ночь.
***
Поздняя весна на то и весна, что бы щёлкать в озоновом воздухе плётками грозы. Копали культиваторами огороды, дымили прошлогодней листвой. Не знаю как, но устаканилось всё в Стремякине, ходил вокруг будки важный Харитон, за ним катился Шурик, смотрели сверху на эту котовасию аисты. Рос живот у Риты, да и Вера как-то обречённо, шугала птиц:
- Чего прилетели?
Приспособился без пальцев Михаил, хочешь жить, умей вертеться, росла вверх Иришка. Кирилл наводил порядок в районе, склонялся уехать в область. Скучно здесь. Растила голубоглазого сынулю Люба, старел Хамураппи.
- В район мне завтра надо – доложил Михаил. – Может, запчастей нужных закуплю, деньги выдали.
- Обедать, не ждать?
- Нет, конечно, вечером вернусь. Может, Брускова навещу, поздороваемся – отвёл глаза муж.
- А - а, тогда ясно – протянула Вера. – Пожалуй, мы с Ириной тоже с тобой, у неё туфельки пообтрепались, в «Раймаге» подберём новые.
- Поехали, только я с вами не искатель, сами по себе будем.
- Как скажешь – согласилась Вера.
Ушёл Михаил на работу, проснулась дочь, сели за стол завтракать. Перво–наперво каша манная, потом кофе растворимый с пряниками, сок яблочный самодельный, из соковыжималки.
- Завтра едем, туфельки тебе покупать – промокнула губы салфеткой мать. – На лето надо пары три, хорошо косолапить перестала.
- Ура – а! – обрадовалась та.
- Оглушила совсем, хулиганка!
- Часы хочу! – не среагировала Ирина. – Электронные.
- Рано тебе ещё – встала мать. Посуду лучше помой.
- Не царское это дело – на полном серьёзе выдала девочка.
- Значит ты царица, а я твоя служанка? – посерьёзнела Вера - Пора, пожалуй, тебе в садик, там развивайся, нечего тут родителей поучать. Мала! Суёшься везде с прибаутками, перед людьми стыдно.
Эх! – махнула волосами та. – Нас здесь не поняли.
Мысли старшей потянулись к ремню. К этому Великому изобретению человечества. Я бы поставил его в один ряд с выдумыванием колеса и радио. Приложишь к мягкому месту кусок кожи и… из тебя пар злости вон, а из отпрыска желание не поддаваться воспитанию (правда временно).
Гавкнул на улице Харитон. Курица же в палисадник просочилась, непорядок. Шурик исполнил роль карателя, поняла вовремя несушка ошибку и ну рвать когти. «Молодец» - подумал кобель, зевнул удовлетворённо и шмыгнул в будку, ждать пищу. Видел, мелькает в окошках хозяйка, значит скоро уже. Но пока прошла делающая недельный обход, Любовь Савельевна.
- Харитон, как поживаешь?
Собака нехотя помахала хвостом, мол, не дождётесь.
- Мяу – мяукнул будущий котяра.
- Герои – похвалила медсестра.
Стыдно ей было перед Верой, будто украла что, будто дурного желала. Но весна же! Как бабе без мужика? Потом ведь не навсегда забрала, только пользуется чуть – чуть. Казалось, уйдёт зима вместе с талым снегом, и решит она этот вопрос, а теперь всё неудобно. Что поделаешь?
- Мы с мамой за обувью завтра – вместо приветствия торопилась Ира.
« Миша один дома» - враз подумала Ненс.
- Папа нас берёт, ему тоже в район надо – ударила в дых Вера.
- Давай ножку посмотрим – дрогнул голос, обратившийся к девчушке.
- Что её смотреть, она теперь костяная.
- Ира! – одёрнула старшая Звездова.
В доме гулял призрак порки. Инквизиция вон людей жгла, грех на душу принимала, а могла бы просто похлестать, до кровавых мозолей на ягодицах, всем хорошо. И волки сыты и овцы целы. Дрова, освободившиеся, бедным бесплатно раздать, пусть очаг топят.
- Шрамик скоро сравняется с кожей, так что к свадьбе придёшь в полной боевой готовности – погладила бедро Любовь Савельевна.
- Постараюсь я – сказала кандидат на экзекуцию.
- Летом можно загореть – рассуждала врач. – Только немного.
- Отец ей лодку резиновую обещал, за «хорошее поведение».
- Балует?
- Я с пелёнок избалованная.
- Ужас! – закрылась Вера.- Хоть из дома беги.
- Мы с Вами, тёть Люба, мирно жили – не могла остановиться завтрашняя обладательница летней обуви, - когда мама в бегах была.
- Не болтай – хотела сказать медсестра, но не успела, сильная, как возмездие ладонь Звездовой, нашла и не думавшую скрываться, попку дочери.
- Ой! – вздрогнула та. – Больно!
И ещё раз.
- Не надо, Вер – обняла женщину Люба. – Ребёнок ведь.
- Ничего не слушает.
- Вот когда умрёшь, на твою могилу вечный огонь подведу, пусть горит день и ночь - не унималась маленькая неслушница.
- Гляди на неё! – сдалась мать. – Вся в свекровку, та покойница кровь сосала.
- Что-то мы про мертвых завели, давай лучше чаю с вареньем – мирно подмигнула Ненс. – Я знаю у тебя неиссякаемый запас.
- Ежевичное хочешь?
- Не спрашивай.
- И мне – подытожила Ира, посматривая победителем, если не битвы, то сражения.
- Рука у Миши в непогоду побаливает.
- Я знаю – проговорилась Любовь Савельевна.
Вера посмотрела на неё с интересом, но не стала развивать эту тему, та засобиралась только уходить, толком сладости не вкусила.
Потом всё думала об этом, голову ломала. Когда пришёл с работы муж, была готова, как говорится, созрела:
- Ненс приходила, Иринку посмотреть – обнаружила, как чуть покраснели скулы сильной половины. – Зачастила что-то? Ты не знаешь?
- Спроси у неё, меня что пытать? – закатал рукава рубашки. – Дай спокойно руки помыть.
Не убедил женщину, уж раз забрались внутрь сомнения, то плохо дело. Ужинали молча.
В своей комнате между тем руководила полчищем игрушек дочь. Куклы водились здесь всякие, от огромной, ходячей, и хлопающей глазищами Нюшки, до самого занюханного голыша. Особей так думаю двадцать пять. Синий, мохнатый медведь, сидел, почему-то в расхлябанной детской кроватке. Старая отцовская шапка нахлобучена на самые уши, козырёк пересекает алая лента. Видимо партизан. Посуда пластмассовая, цвета красного, расположилась удобно в деревянных ящичках кухни. Тут же мини плита, мини холодильник и другие неопознанные предметы. На стене, почему-то висел автомат, поблескивая чёрным прикладом, рядом огромный двуручный меч. Мужские предметы, думается. Железная дорога пробежала под столом, упёрлась в станцию, и круто развернувшись, исчезла под низко упавшей на пол занавеской. Воздушные шарики там и тут весело болтались на тонких завязках – ниточках. Знакомые нам ролики красовались на почётном месте, под зеркалом трюмо. Краски и фломастеры, ластики и карандаши, листы бумаги, веер, треснувший утюг в беспорядке лежали на столе. Меж ними стойко стояли храбрые оловянные солдатики. Двухколёсный самокат скромно дремал за дверью, ожидая внезапного выезда. Несколько ярких книг выставили корешки с фамилиями авторов на шаткой этажерке.
Если что забыл описать, то не обессудьте, достаточно этого, ведь там ещё кубики, мячи, ночной горшок…
Бубнила в ухо медведю Ира, воспитывала:
- Не молчи, тебе говорю, неслух. Растопырил лапищи, когти не стрижёшь. Балбес.
Досталось и Нюшке, и солдатикам, пнула ногой мяч, перевела стрелку. Потом успокоилась, села рисовать, розовые птицы, на жёлтой воде…
Утром приволок их дребезжащий автобус в райцентр. На остановке расстались, договорившись встретиться вечером тут же. У дам день прошёл без приключений, купили, что задумано, пообедали, сходили в кино, а у Михаила случилось приключение.
На огромной территории рынка запчасти пылились в изобилии. Комбайновые шнеки, колёса от Кировца, тракторные гусеницы, комкодавители картофельного монстра, звёздочки, ремни, лемеха, втулки, коленчатые валы, гайки в пару с болтами, солидол, веретёнка, цилиндры, шатуны, клапана, свечи, рулевые колонки, штуцера, лобовые стёкла, педали тормоза, звуковые сигналы, транспортёры, огнетушители, знаки аварийной остановки, лампочки, радиаторы, тосол в серых жбанчиках, ручные насосы, глушители, рессоры, амортизаторы, головки блоков, подшипники, ступицы, искрогасители, трамблёры, шланги, резонаторы, тракторная тележка в количестве одной штуки.
По верху реклама – растяжка: « Ешьте макароны фабрики «Передовик»». Змеевидные изделия из теста наматывались на стилизированные ролики. Вкусно, быть может.
- Девушка, а ножи к «Ростсельмашу» найдутся? – обратился Звездов к продавщице.
- Нет проблем – выбралась та из-за коробок.
Вот это да! Таких тощих он никогда не видел, да что там видел, представить не мог. Она была не полнее зубочистки, поверьте мне, так и есть. Джинсы болтались как на штакетине, как на полудюймовой трубе. На лице остались одни голодные глаза, бирюзового цвета. Михаилу стало нестерпимо жалко её, что он забыл, зачем явился сюда:
- Вы бы хоть вон тех макарон поели – указал в сторону двигателя прогресса.
- Не поняла – переспросила жительница Освенцима.
- Голодная, поди?
- Иди отсюда, козёл, - побелела бирюза. – Пока жив – здоров.
- Ты, девонька, не нервничай, ато в обморок упадёшь – гнул своё Михаил. – А может ты больная?
- Ну, всё! Щас ты захвораешь.
Из подсобки вышел центнер на коротких ногах, посмотрел по сторонам, плюнул по ветру:
- Кто сказал мяу?
- Свари ей макарончиков с тушёнкой, пусть раз в жизни наестся – ещё не почувствовал опасности Звездов. – Это ж надо так себя извести, е…у и плачу!
- С – с - с – просвистел мимо уха, круглый как солнце фальшдиск.
- Ложись – закричал тяжеловес. – Лушка разбушевалась!
- Звони в милицию! – визжала та (откуда только силы берутся?)
- Чего ты? Успокойся.
- Звони!
- Мужик пошутил, вот смотри, улыбается.
- А Мишке было не до смеха, во попал, так попал, сбоку ведь заходил ещё один торговец. Бейсбольная бита играла в ладонях рук, с наколотым на запястье якорем:
- Кто, кого насилует?
- Ребята, да вы что? Мне запасные части надо, подобрать послали, счёт выписать – заволновался Звездов. – Из Стремякина я.
Круг сужался. Зубочистка победно усмехалась из – за пустых ящиков.
- Сейчас тебя накормят – пообещала она. – Мой руки перед приёмом пищи.
- Луша, пиши пока заявление – распорядился стокилограммовый.
- Чего писать то?
- Так и излагай, мол, футболку изорвал, грудь трогал, джинсы расстёгивал.
- Покажи где у неё титьки – то! – взревел Михаил. – У меня и кисти левой нет, инвалид.
- У тебя и остальное имущество отсутствует – брызгала слюной штакетина.
Обладать биты был уже совсем близко, в трёх метрах, слышалось даже его хриплое дыхание. И тут трель милицейского свистка прекратила передвижение противников. Якореносец дал отмашку тяжёлому, тот догадливо сунул биту под поддон. Потряс друг о друга ладони, стряхивая пыль, начал путь к отступлению. Лушка успокоилась за дверью конторки, выпростав из пачки сигарету.
- Опять хулиганите? – козырнул старший член патруля.
- Да ты что, Ильич, с прошлого раза тише воды – заюлил первый.
- Знаю я тебя, малыш, - наседал старший сержант. – Хлебом не корми.
- Продавщицу хотел изнасиловать.
- Кто, этот? – показал на Михаила, пальцем с висевшим на нём свистком. – Жидковат.
- У неё спроси – встрял второй, с якорем.
- Беспредел какой то – чуть испугался Михаил. – Ни за что посадите.
- Приставал – утвердила Лукерья.
- Обман – засуетился подозреваемый. – У нас вся техника стоит, вот я и прибыл за железками. Мне своих баб хватает, выше головы, эта скилетина ещё.
- Насиловать зачем? – отстегнул с пояса наручники мент, поскрипел замком.
- Ты, козёл, снова обзываешь – взвизгнула обиженная. – Морда вонючая, паразит.
- Тихо, тихо, а то и тебя замету.
- Щас!
- Руки давай, мужик, примерим браслетики – подступил старший наряда, двое других придержали того за плечи.
И через пятнадцать минут был доставлен Михаил Звездов
в отделение милиции. Пасмурное такое здание, дурной славой пользующееся. Не любил народ прибывать сюда, хоть добровольно, хоть под конвоем. Однако нет человека на земле, который не посещал вышеупомянутое заведение (да не в ночь будет сказано). Даже кляузу неохота таранить, могут и не взять. Принесёшь записку на соседа, что шумит по ночам, а тебе от ворот поворот. Вот как морду разукрасит или руки – ноги поломает, тогда приходите. Милости просим.
- Миш, ты, что здесь делаешь? – раздался за спиной знакомый голос.
Немалая тень Брускова Кирилла Лаврыча упала на плечи задержанного. Придавила, обняла и отстранилась недоумевая. Не ожидал повстречать.
- Забрали вот!
- Что, сержант?
- Вроде как Лушку Толстухину желал изнасиловать – отчитался тот. – Футболку изодрал, джинсы спускал.
- Заявление есть? – атаковал Кирилл.
- Сами напишем, первый раз что ли – выпер рядовой, с усами под курносым носом.
- Тсс – не углядел старший. – Болтун.
- Морока одна – не унимался первогодок.
- Со мной поедет, работа одна срочная стоит, пусть разомнётся – приказал Брусков. – А вы забудьте, не позорьтесь попусту.
- Протокол бы – попытался сержант (старший). – Вдруг придут.
- Побеседую заеду.
- Ладно. Только у него кисти нет, как работать будет?
- За мной, Звездов, стакан не разучился держать? – пошагал на выход участковый. – Благодари бога, что на меня напоролся, бить бы тебе битым.
- Второй раз за день проскакиваю – подтвердил Михаил.
- Где ещё?
- На рынке. Я ей посоветовал макаронов пожевать, но…не поняла.
- Ха – ха, знаю эту прохиндейку, та ещё штучка – улыбнулся Кирилл. – Пять раз официально замужем была, а уж неофициально не счесть. В кафешку или ко мне домой?
- Мне на автобус вечерний, Вера с Иринкой будут ждать, домой ехать.
- До него ещё – задрал рукав Брусков. – Два с лишним часа.
- Тогда лучше к тебе.
Еле успели к рейсу, весёлые и довольные, как самовары тульские. Горячие, что аж пар шёл из ушей. Литр уговорили, яичницу из десяти яиц съели, килограмм докторской, кусок сала, две бутылки пива, семечками загрызли. Конфет дамам прихватили, шоколадных. Знай наших, мы же джентльмены (ну почти).
- Дядя Кирилл, как всегда папу напоили – насупилась Ирина.
- Свинтус грязи найдёт – поддержала её мать. – Железок хоть набрал?
- Закрыто там – с невинными глазками врал муж. – В следующий раз смотаюсь.
- Заезжай ко мне – пригласил друг. – Ато встречаемся в год раз.
- По високосным – вставил Михаил.
Всю дорогу назад пилили мужика, в две пилы, и такой, и сякой, и поперечный. Мишка слушал, глядя в окно, за которым темнело. Слушал, слушал и задремал, в ухо бубнили – бу, бу, бу. Не расшифровывал.
- Он уснул у вас – подсмотрела губастая бабка с соседнего сидения. – Отдохните, милки.
-Алкаш.
Еле растолкали в Стремякине, чуть дальше не уехали.
- Туфельки купили? – вспомнил похмельным голосом. – Или нет?
- Купили – нехотя разжала губы Вера.
- Три пары – уточнила дочь. – Разные.
- Молодцы.
- Обойдёмся без похвал, оставь при себе – всё ещё кипела жена. – Я твоего милого Бруска за Можай загоню. Дождётесь.
- Не волнуйся, тебе вредно.
- С чего взял – шепнула Вера, оглянувшись на Ирину.
- Аисты.
Бить то нечем, во козыря вытянул из рукава, краплёный, с двух сторон…
Следующим полднем, в субботу, загорали на речке. Михаил с больной головой, Вера с лёгкой тошнотой, Ирина с надувным кружочком для плавания. Мирно плескалась о берег прозрачная вода, выпрыгивала по грудь, из воды, резвая рыбка. Гудели крыльями разные кусачие насекомые. Шелестели листьями, рассказывая, друг другу новости, плакучие ивы. За излучиной звонко щёлкал пастуший кнут, тянуло сытным запахом ухи.
Облако чёрно – синим боком, покряхтывая, заходило на луга с Юго – Запада. Ветерок пропитался мокрым морем и солёно обдувал довольные лица. Еле слышимый гул доносился оттуда, словно хорошая печная тяга, вбирала в себя горький берёзовый дым.
- Пойду, ополоснусь – встал Михаил. – Бока бедные уже болят.
- Вода холодная, лежи – тормознула Вера.
- Ладно.
- Папа, а когда за лодкой поедем? – напомнила дочь. – Обещал ведь.
А туча уже заволокла собой довольно широкую полосу горизонта. Она, хмуро наморщив высокий лоб, под завитушками дождевых фалд, ползла напролом. Деревья беспокойно зашевелили хилыми верхушками. Замолчала кукушка в чаще, перевязанные в талии муравьи позахлопывали бесчисленные двери муравейника.
- Миш, смотри какая чернота идёт – заметила немалую угрозу Вера. – Домой побежали.
- Мимо пройдёт – обронила Ира.
- Вечно ты паникуешь – согласился с ней отец, повернувшись к жене. – Не из каждого лоскута дождь идёт.
- Я всё же собираться буду.
Ветер как то враз накрыл лес единым порывом, фукнул из
всех ноздрей, разозлился. Рябь покрыла ровную доселе гладь речки, поволокла за собой стрекоз, бесплотно – лёгких. Волокна облака окрасились в красный цвет, напоминая тлеющие угли пожарища.
- Ого! – схватил джинсы глава семьи. – Спасайся, кто может!
Замотал Иришку в банное полотенце, и суматошно поглядывая вверх, быстрым шагом затопал по склону. За ним Вера, с дорожной сумкой, заполненной пляжным скарбом. Воздух потрескивал электрическими разрядами, став плотным наподобие яблочного желе.
- Беги вперёд – крикнула женщина. – Я за вами, если успею.
Михаил рванул так, что пятки засверкали, ухватив под мышку смеющеюся дочь. Вера враз отстала, как отстаёт стайер от спуртовавшего спринтера. Коловороты вихрей вспучились тут и там, теребя в себе всякую всячину. Небо почернело сплошь, огромные капли, вышвырнутые оттуда, свалили чащу в три погибели, словно та кланялись кому-то низко в пояс.
- Не отставай – оглянулся Михаил. – В любой дом стучись, откроют.
Шквал ударил в спину, помогая добраться до верха, краем глаза увидел, как, беззащитно заскрипев, сломался в подножии деревянный столб и повис, зацепившись изоляторами за свитые в прядь провода. Над головой пролетел пук соломы, за ним отобранный у пугала складной зонт.
Иришка уже не смеялась, закрыв от греха подальше испуганные глаза. А туча, схватив за грудки затихшую землю, принялась трясти её из стороны в сторону. Так, что плескалась вода в жёлобе берегов, выплёскиваясь наружу. По оврагу полетели куски шифера.
От волнения Михаил чуть не промахнулся мимо двери. Всё же рванул на себя створку и ввалился, падая в сени. Звон выбитого стекла был последним звуком, донёсшимся с улицы. Всё покрыл вой стихии.
Веры не было. Звездов метнулся было с крыльца, но вовремя остановился, тяжёлые предметы кувыркались в воздухе, как спичечные коробки. Свалилась ниц, оторванная от растяжек телевизионная антенна.
Никто не видел, как разинула пасть разлома сошедшая с ума земная твердь, устремившись к дому Любы Ненс. Нырнула под фундамент трещина, что бы через секунду появиться с другой стороны. Потом расширилась в ширину, аж до разрыва перемычек. Дом с постройками и забором, подумав чуть, вдруг беззаботно рухнул вниз. Пропасть удовлетворённо сдвинула края, и вскоре на поверхности остался метр кроны огромной сосны росшей во дворе. Не уместилась самую малость. Больше ничего.
Ещё минут пять свирепствовала стихия, а после разом затихла, испарилась. Народ вывалил на дорогу.
- Вера! – крикнул Михаил.
- Мама – а! – вцепилась в него дочь.
А та только до соседа успела, под забором и залегла. В очередной раз простил её Бог, жива - невредима, ещё и улыбается.
- Ну, что? Перетрусили?
- Ура – а! – ответила ей Ира.
Огромный тополь у их плетня сломался пополам, улёгшись ветвями поперёк улицы. Половину сарая раскрыло, шифера как и не было. Разбитые стёкла дома, потыкались осколками в цветочные клумбы. Остальное всё оказалось целым. Даже столб с аистиным гнездом гордо высился на фоне очищающегося неба. Птицы с интересом поглядывали из курятника.
Высокие деревья поломало у всех, местами забор вдоль улицы шлёпнулся в зелень травы. А уж строения раскрыло через одного. Обрывки проводов грустно покачивались на безжизненных столбах.
- Вот это да – поёжился сосед. – Стихия.
- Пойду по селу пройдусь, посмотрю – захотел Михаил. – Пожара б не было.
- Свой дом без интереса – удивилась Вера.
- Тут вы, с Иришкой.
- И я с Риткой – явился сын. – У нас без происшествий, мимо прошло.
- Во как! – встрял ещё один потерпевший. – На нашей стороне грешники.
- Получается так – почесал макушку сосед.
Показались из будки, не разлей вода друзья – Харитон с Шуриком. Тоже целёхонькие, только испуганные заметно.
- Любовь Савельевны дом пропал – донеслось из–за забора. – Как не было.
- Что за сказки? – выглянул в калитку Игорь.
- Только макушка сосны торчит – доложили ему.
- Сама она где? – закричала Вера.
- Говорят, в райцентр поехала, с ребёнком, температура у него – знали в селе все передвижения друг друга.
- И то хорошо.
А тут и Михаил вернулся, с изумлённым лицом:
- Я, наверное, чуть помешался, дома то нет, травка растёт на этом месте.
- Остальные то существуют? – заинтересовалась и Рита.
- Вроде бы.
- Беда какая – дошло до Веры. – Где жить будет? Сынулька маленький совсем. Ни одеться, ни покушать, всё пропало.
- Знаешь что, мама, - подбоченилась Иринка. – Когда ты отсутствовала, я там жила, вот и возвращайте долг.
- Логично – задумался отец. – Встречать автобус надо, четырёхчасовой.
- Сразу не говори, сердце не выдержит – посоветовал Игорь.
- Попробую. Харитон, со мной пойдёшь.
- Тявк – согласилась собака.
Яркое, горячее светило, катилось по прозрачному воздуху, к самому западу. Население села Стремякино беззлобно ругаясь, приступило к восстановлению поверженного. У кого урон не случился, помогали потерпевшим. Беда завсегда сплачивает народ русский. Доказано веками.
Михаил стоял на автобусной остановке, ровный, как аршин проглотил, от напряжения. У ноги сидел пёс, кот отправился исследовать окрестности. Никогда ведь здесь не был. И индюшек, бродивших по дороге, не видел.
Разнузданный автобус прибыл ровно по расписанию. Люба не на шутку удивилась, завидев бледного Михаила, принявшего коляску из раздвинувшейся гармошки передней двери:
- Кого встречаешь?
- Тебя с Трофимом, приказано доставить к нам домой – выпалил Звездов.
- А что происходит? Ты мне предложение делаешь? – всё ещё пребывала в недоумении она.
- Тут, Любаша, ураган случился, с речки еле успели домчаться, чуть пятки не оторвало.
Харитон устало махнул головой.
- В районе тихо, как в омуте – пожала плечами Ненс. – Жарко.
- Ты только не волнуйся…
- Что? – прервала его женщина, положив ребёнка в домик на колёсах.
- Твой дом, словно сквозь землю провалился, нету нигде – решился Михаил.
Люба засмеялась:
- Хорошо искали?
- Шутки шутками, а исчез натурально – скривился Звездов. – Только дерево торчит.
- Дерево, какое то – всё никак не верила Любовь Савельевна. – Объясни по – человечески.
- Мы были на речке, смотрю туча прёт, чернее чёрного, я Ирку в охапку и бежать, Вера за нами. Нам с дочкой повезло, успели, она у соседей за забором залегла. Шифер носился как самолёты, тополь завалило, пополам. После уже к тебе бросился – кругами хожу, дома нет, словно никогда и не существовал – вспотел рассказчик.
- Может вернётся – отупела Ненс.
- Ага, с прогулки.
- Я что теперь осталось в том, что на мне?
- Получается так, у нас пока поживёшь – тоном не терпящим возражений ответил мужик.
- Твои не против? – села прямо в пыль Люба.
- После придумаем новое жилище - вместо ответа пообещал встречающий.
Захныкал Трофим, озадаченный Харитон зашёл сбоку и заглянул под полог. Перевёл понимающие глаза на хозяина и одобрительно вильнул хвостом…
Через неделю подозрительные, неизвестные личности, в количестве двух человек появились на месте провала. Сведущий, без проблем узнал бы в одном, известного нам зека по прозвищу Брус, а во втором, давно не появлявшегося в досточтимом повествование Присяжного. Растирали землю между ладонями, трогали верхушку сосны, сплёвывали в сторону. Толкались в дома соседей, задавали там вопросы, у одного даже пили водку, пытаясь развязать язык, только зря деньги перевели.
Вернулись на бывшее подворье. Долго занимались необычным делом, а именно: раздвигали ёжик травы, что-то определяли.
- Чудеса, какие то – неопределённо хмыкнул Брус.
- У Лукоморья дуб зелёный – проявил образованность второй.
- Была же хата, именно здесь!
- Была да сплыла – «успокоил» Присяжный.
- Звони Любке, пусть мухой рулит сюда – распорядился первый. – Думаю, она не виновата. Разлом, наверное, случился, всё туда и ухнуло, теперь без возврата. Надо на содержание отстегнуть, подготовь зелень.
- Дом новый?
- Да, конечно. Что за мужик, у которого живёт? – допытывался Брус.
- Думаю любовник – предположил напарник. – Похоже на то.
- Думай, не думай, три рубля не деньги. Согласен со мной? Там же допытываться будут, страшное дело, десятилетний общак сгинул.
- И никто не виноват.
- Нам бы в эту категорию не попасть – проворчал задумчиво Брус. – Может пришить кого для порядка.
- Не в струю.
- Тогда в одну дуду должны дуть, иначе хря нам.
- Договорились – принял условие Присяжный.
Люба пришла минут через пятнадцать после звонка, толкая перед собой коляску с сыном. Ничего хорошего от встречи не ждала, внутренне готовая к самому плохому повороту событий. Можно, конечно, Брускова подключить, но могло не помочь, только его под прицел поставишь.
Здорово, Любаша, - расплылись в улыбке оба. – Прими наши соболезнования.
- И вы мои.
- Финансы то в доме были?
- Не совсем, только и схорона нет – ковырнула ногой камешек Ненс. – Я теперь словно младенец в начале жизни, из всего имущества только новая зубная щётка, да тапочки. Трофим богаче меня, у него коляска есть, место для сна, а меня где положат.
- Мишкина жена в следующий раз с гусаром умотает, время не теряй – блеснул осведомлённостью Брус.
- Пошёл ты!
- Ладно, не грузись без дела – примирительно посоветовал Присяжный. – На обиженных воду возят.
- Возьми вот на заколки – протянул пухлый конверт старший проверяющий. – Тут на всё хватит, только не светись сильно, могут не понять, напрягись, придумай что-то.
- Не учи учёного.
- Обнаглела ты здесь, женщина – не сговаривались два. – Не таких обуздывают, помни. Заславского представь.
Пакет взяла, сунула под подушечку в транспортном средстве сына:
- Спасибо.
- Обживёшься заново, жди посылку, только не строй на старом месте, гибло тут – инструктировал Брус. – Ближе к лесу бери, чем темнее, тем сподручнее.
- Понятно, с гномами – усмехнулась она.
- Не важно – досталось слово и Присяжному. – Главное человек хороший.
Расстались почти дружелюбно, пошли в разные стороны. Люба толкала перед собой коляску, Брус всё ещё фотографировал загадочное место, Присяжный налегке, размахивая руками…
Трудные времена настали для Михаила Звездова. Как не обнаружить связи с Любой? Как не обидеть её, ложась в кровать с законной женой, иногда под утро, исполняя супружеский долг? Вдруг не спит, слышит.
Мама дорогая, забери меня отсюда. Тут ещё Вера подозрительно поглядывает. Одна Ирина довольна, позабросила игрушки, зачем они ей, когда Трофимка есть. В садик теперь не ходит, все на работу (кроме Веры), она старшая, мать кашу наварит, дочь самого маленького кормит. Тот её тоже примечает, гукает, а уж Харитона на улице увидит, так весь слюной от радости исходит.
Ненс стыдится Веры, как-то сцапал её Мишка в сенях, так дала такой от ворот поворот, что мало не покажется. Тот опешил с непривычки, но продолжать наступление не стал, откатился на прежние позиции. Жжёт в груди, от нетерпения, унылая жизнь.
Вечером явился Кирилл.
- Здорово хозяева! – заполнил собой прихожую. - Хлеб-соль.
- Привет дядь Брусков – ответила за всех Иринка. – Опять пьянствовать приехал?
- Жалко мне того парня, который женится на тебе – спрятал улыбку гость.
- Будьте спокойны – отстранилась девочка. – За мной не заржавеет.
- Да – а – махнула руками мать.
Потом ужинали все шестеро вместе, ждал за окнами остатки пёс, Шурик бродил под ногами, промышляя подачками, птицы шуршали хворостом в гнезде. Вера жевала без энтузиазма, подташнивало, мужики раскраснелись, вели свою беседу.
- Люб, выйди в спальню, спрошу что – позвала, положив аккуратно вилку.
- Что? – спросила Ненс уже там.
- Тошнит меня, на старости лет, что дурочка попалась, перед народом стыдно.
- Молодец, какая! – засуетилась подруга. – Приходи завтра, часов в десять в медпункт, обсудим и выясним.
- Может, дома посмотришь?
- Там кресло, да и инструмент, лучше вместе пойдём, ато передумаешь.
- Поздно – покраснела Звездова. – Все мосты сожжены, время упущено.
- Я за тебя так рада – обняла её Ненс, от всего сердца, надо сказать.
- Облепили стёкла насекомые – е – е
Ходят человеки незнакомые – е - е – запели в гостиной.
- Гляди на них – сверкнула глазами Вера. – Опять в пляс пошли.
- Балбесы.
- Девчонки, давайте с нами! – встретили их мужики.
А те их не поняли, конфисковали недопитое, хорошо руки не приложили, честно сказать те особенно и не сопротивлялись, зная бесполезность оного.
- Знаешь что, Брусков, - неожиданно для самой себя заявила Любовь Савельевна. – К тебе переезжаю жить, примешь?
- Хоть сейчас – протрезвел участковый.
- Собирайся тогда!
- Тёть, Люба, может не надо – навернулись слёзы у Ирины.
- Решено! Пить бросишь!
- Уже – не верил Брусков.
И только когда сели в машину, когда завёл мотор, когда закряхтел в коляске сын, чуть – чуть воспринял удивительное происходящее.
- Завтра увидимся – помахала Вере.
- Пока.
В доме сразу стало просторно, наполовину сократился ведь личный состав. Только от этого или нет, но всем стало легче внутренне. Как заклятие пало на доски под ногами, приворот.
***
Через день, наутро, стояли в церкви, Михаил с Верой. Приехали договориться о венчании. Как выяснилась вчера её беременность, так и порешили обоюдно, скрепить свой брак перед Богом. Звенел хор.
- Господу, помо – о – олимся – я – я – я.
Перекрестить себя легко и трепетно, с удовольствием.
- Как твоя коса?
- Дёргают, батюшка – пожаловалась та же девчушка.
- Терпишь, портфель не применяешь?
- Нет.
- Господу, помо – о – олимся – я – я – я.
Крестятся православные.
***
Лето гуляет над Стремякино. Поют в поднебесье свободные птицы, колосится в полях хлеб. Густые дожди расправляются с дорожной пылью, загоняют под промокший до нитки крылец, жёлтые комочки цыплят. Те исчезают в узеньком лазу, а обезумевшая курушка, мечется рядом, теряя на ходу расписные перья. Ночи нет, только вечерняя заря расположится вдали, как её оттуда сгоняет утренняя. Спать охота всем, от месячного телёнка, до сторожа на току, вырядившегося в точеный молью тулуп. Высыпается один Харитон, даже Шурик ходит как варёный, приволакивая чуткий хвост. Мыши почувствовав это, лезут под ноги, не боясь ничего. Холодный квас, в не менее холодном холодильнике, запотевает в стеклянном жбане. Выпьешь кружку, а он начинает рваться назад, шибает в нос, бурчит в животе. В сумерках бродит вдоль
околицы Русский дух, разговаривает в овраге с прошлым, строит планы. Господи, хорошо то как!
Игорь щиколотками врезался в густую и сочную траву, пробежал чуток и заспотыкался. Раз, два, три и, наконец упал окончательно, упал прочно. Перевернулся на спину, раскинул далеко руки и улыбнулся.
Следом, осторожно придерживая живот, прислонилась Рита. Хлопнула того по груди, липкой от ягод ладошкой, сунула тройку в рот.
- Небо! – выплюнул их Игорь. – Смотри сюда!
- Чего кричишь! Маленького разбудишь – захохотала подруга.
- Он там не слышит.
- Слышит, ещё как – отпрянула молодая женщина.
- Небо! – опять закричал Игорь.
Одна, самая обидчивая тучка покрутила предполагаемым пальцем у своего виска:
- Не пугайте тут!
- Небо!!!
Тогда небо отвернулось. Ведь я как понимаю, раз на нём ни облачка, ни тучки, ни даже пылинки, значит это обратная сторона.
- Как же солнце? – спросите вы. – Их два?
Нет, дорогие дамы и господа, солнце одно, но оно просвечивает тоненькую голубь неба насквозь. И вот теперь синь разлилась безмерно, заполнила каждую завитушку, каждый угол, каждую лазейку. Что с неё возьмёшь – оборотная сторона.
- Вот родишь маленького малыша – потрогал Игорь живот спутницы. – Будем с ним гулять по колокольчикам, мять траву-мураву.
- Забредём в поле, дождь пойдёт, промокнем до нитки, бегом домой – поддержала Рита. – Романтика.
- Чаю напьёмся.
- Можно и чаю.
- Да – вздохнул Игорь. – Смотри мать то моя, вся пятнами пошла, что это с ней?
- То же, что и со мной – просветила его женщина.
А Вера чувствовала себя скверно, так скверно, что свет не мил. Ева в раю провинилась, а теперь все за неё отдуваются. Тело стало вялым и беспринципным, так что руки не ладили с ногами, ноги с руками, а голова с обоими. Суставы ныли и голосили о несправедливости. Сидела день-деньской на видавшем виды табурете, состроенным ещё отцом Михаила, кляла всех на свете. Не радовало ни лето, ни безоблачный небосклон.
- Мам, а немцы то обещались в гости приехать, только что-то не видно их – примерила ролики Иришка.
- Ир, не пугай, какие гости, когда чуть живая я, да и отец после урагана ещё не всё отремонтировал.
- Ну и что? Им немчурам не привыкать к руинам, танками всё пропахали, рейхстаг, видела, тоже сил не хватило отремонтировать.
- Оставили как память – поправила мать. – В Волгограде мельница стоит порушенная, что б не забывали и не повторяли ошибок.
- Ошиблись то они, при чём тут город на Волге – не понимала дочь.
- А вот притом, что всемирная память.
- А – а – согласилась та. – Тогда, конечно, нельзя трогать.
Пришёл на обед Михаил.
- Как себя чувствуешь – поцеловал в макушку жену. – Выглядишь плохо.
- Хочешь попробовать?
- Испугала ежа, голой …ягодицей, лучше один раз родить, чем каждый день бриться – хорошее настроение колготилось в Михаиле.
- Дурак!
- Я же и виноват, ну потерпи, немного осталось.
- Скорее бы.
- Тут Брусков звонил, врачи Иришкины в гости к нам собираются – ляпнул не подумав муж.
- Когда?! – смертельно побледнела Вера. – Атас!
- Да на лыжах покататься хотят, на Новый год, ты уже определишься.
- Фу – облегчённо выдохнула она. – Чуть не убил.
Так и жило семейство Звездовых, в обычном селе центра России. Большие заботы сменялись малыми, подошло время скрепить узы Гименея церковным венчанием. Огромным животом вперёд наехала на попа, тот даже кадило в сторонку убрал. Держали в руках старинные иконы, короны над головами подняли дети, Игорь и Ирина. Потрескивали успокаивающе парафиновые свечи, перемежаясь звуками с горевшими лампадами.
- Любите, друг друга перед Богом – басил священник. – И ты Михаил Веру, и ты раба Божия Вера, люби мужа своего Михаила.
- Стараемся – ответила за двоих жена.
Церемония заканчивалась, когда в храм примчался запыхавшийся Федька, брат Риты. Растолкал прихожан и прямиком к Игорю.
- Ты чего здесь? – дёрнул того за рукав. – Сеструха рожает, прямо дома.
- Кто сказал?
- Да сам видел! Орёт как бешенная, выгнали меня за тобой.
- С ней то кто? – чуть не выронил корону испугавшийся Игорь.
- Мать, носится, словно угорелая из комнаты в комнату, воду кипятит, простыню, зачем-то разорвала – сыпал словами Федя. – Бабка ещё Рындина приковыляла.
- Хорошо Галина Самсоновна дома оказалась, от тебя проку мало – вытер свободной рукой пот со лба предполагаемый отец.
- Ну вас! – обиделся парнишка. – Я весь велик раздолбал пока машину добыл, мчались быстрее ветра, Санёк Клюкин не отказал.
- Назад не отпустил его?
- Нет, он колесо качает – хоть этим успокоил Игоря.
- Мам, Ритка рожает, я домой свернусь, не обижайтесь – наклонился к уху Веры сын.
- С кем?
- Фёдор Сашу Клюкина пригнал.
- Расплатись с ним, не забудь, отдай корону Брускову – встрял Михаил.
Потом, в ресторане, сидели старшие и самые младшие Звездовы, словно на иголках, хотя гости не замечали их настроения. Никому не сказали новости, сглазят ещё.
- Горько!!! – требовал прилично набравшийся, ради такого случая Брусков.
- Молчи – злилась Люба. – Стыдно за тебя.
- Стыдно у кого видно – вырывался из неволи тот. – Чего ты! Горько!!!
Вера сидела, обхватив упругий живот руками, так что супругу приходилось сгибаться в три погибели, что б прикоснуться горячими губами к устам жены. Оркестр играл ретро, саксофон хватал за сердце, гости разговорились. Кто во что горазд, в дальнем конце стола обсуждали погоду:
- Вот раньше, зима так зима, мороз и солнце, снегу выше крыши. Летом жарко, ливень ливанёт, опять солнце.
- Теперь круглый год одним цветом, серость, ато вон ураган, разлом – вторил собеседник.
Ближе к новобрачным песочили политиков:
- Золотое время упустили, деньги нефтяные рекой плывут в страну.
- Они нас и погубили до конца – артачился оппонент. – Сказка стала былью, на печи лежишь, а всё есть, лень матушка обуяла.
- Нефти на двадцать лет хватит, и что дальше? – горячился первый.
- Остатки русских в резервацию поселят, а остальной мир глазеть будет! Вот они, какие были, не страшные даже – взялся за бутылку спорщик. – Мы ж из – за забора глазами хлопаем, ждём подачки.
Мишкин руководитель окучивал одну Верину коллегу – учительницу:
- Посмотрите, как живу, музычку послушаем.
- Только недолго…
Вернулись запоздно. Сразу к Рите, а там уж внук сиську мусолит. Так и происходит, то ничего, а то всё сразу. Роженицу и в больницу забирать не стали, пообещали утром скорую прислать. Счастливый Игорь барражировал по комнатам, напуская на себя строгое выражение. Стрекотали за стеной кузнечики, в мутной воде пруда переговаривались лягушки, и ржала далеко в лугах лошадь. Малыш уснул, пока ещё не слыша звуков окружающего мира, скрученный по рукам и ногам мягкой пелёнкой.
- Бабка рожать собралась – засмеялась дома в постели Вера. – Внук с нашим ребёнком одного возраста будет.
- Разберёмся – дремал Михаил.
Жена сквозь сон ещё долго размышляла о последних событиях. Наладилась жизнь, только загнанная в самый укромный угол память о Мироне Лямине, нет-нет, да и давала о себе знать, болью внутри. Ирина поправилась, муж хоть и без кисти, но боеспособен вполне. Живот тому доказательство. Не принесло счастья свалившееся из неоткуда богатство, не удалась запретная любовь. Оказалось, что привычная жизнь удобнее для всех. Хотя вот дочери помогла валюта, но ведь в каждом правиле есть исключение. На том и уснула, спокойно и невозмутимо. Похрапывал под боком муж, забросив на неё покалеченную руку. Харитон охранял всех: и их, и аистов, и Шурика. На востоке начинался рассвет.
***
- Всё, Любаш – болела утром голова Брускова, - больше не буду.
- Свежо предание.
- Мишка с Верой правильно сделали, перед Богом себя обязали.
- А вы, мужики, без обязательств не можете – варила кофе Люба. – Собственники.
- Я в любой момент с тобой распишусь, только где Якова отыскать? – не согласился с ней Кирилл. – Из безвестности держит.
- Хоть Трофима усынови.
- Пошли. Куда идти то надо?
- На тебя посмотришь, вроде на человека похож, но как ляпнешь, хоть стой, хоть падай. Завтракать давай.
Потом уже, часа через два, толкнул участковый дверь ЗАГСа. Осмотрелся по сторонам и, огибая изрядную очередь (страж порядка, на спец. задании ведь), протиснулся в кабинет инспектора по записям актов гражданского состояния.
- Мария Петровна, а скажите мне, как человека усыновить.
- Проще простого – ответила знакомая женщина. – Заявление пишите, те, кому надо его рассмотрят, вынесут вердикт.
- Могут не разрешить?
- Процентов на девяносто разрешат.
- Понял, не дурак – отлегло у Брускова. - А вот другой вопрос сложнее, если у неё супруг пропал, то когда она может замуж повторно выйти?
- Никогда.
- Фю – ю – присвистнул Кирилл. – Безобразие, какое.
- Она то кто? – полюбопытствовала клерк.
- Вы её не знаете, из Стремякина женщина.
- Любовь Савельевна Ненс, конечно ж лично не знакома – улыбнулась Мария Петровна. – Сиди здесь, сейчас проверим.
Вышла, оставив мужика в беспокойстве. Вернулась скоро, держа подмышкой пухлый том. Полистала шуршащие страницы, нашла что-то.
- Вот – ткнула пальцем. – Только она разведена.
- Путаете.
- Путаете вы в милиции, а у нас всё чётко – даже обиделась инспектор.
- Не может быть такого – ещё не верил Кирилл Брусков.
- Дело рассмотрено в её отсутствии, по заявлению истца – Ненс Якова, в прошлом году ещё, о чём свидетельствует запись в книге – пожала плечами женщина.
Он упал перед ней на колени и поцеловал в обе щеки, вне себя от счастья.
- Уйди Брусков – захохотала та. – Лети в Стремякино, неси весть.
- Ура – а – а.
А на ноябрьские праздники и закатили свадьбу, вся милиция на голове ходила, медперсонал не в силах был сдержать. И разрешение на усыновление к Новому году подоспело, деньги от хозяина в дело пошли, банкет, ремонт, машина, акции ЛУКОЙЛа. И здесь устроилось всё.
***
А зона жила своей жизнью. Чрезвычайный сход дал амнистию в связи с избранием нового Хозяина. Попал под неё и Лёнька Безликий, жив - здоров, чуть потрёпан. А там и Государственная амнистия, так что через полгода вышел восвояси, с твёрдым намерением отблагодарить Александра Александровича. Только дома пыл поугас, расплылся. Пусть живёт.
Брус втирается в дела, трудно и энергозатратно. Новый лидер и прислугу свою тянет за собой, но надеется приспешник Заславского получить лёгкую долю, а пока ни при делах.
Уходят этапы, взамен приползают новые, мёрзнут на вышках женщины, в обнимку с автоматами. На Руси завсегда так, половина народу сидит, другая половина охраняет. Традиции.
***
В Капотне предприятие расширяется, вдобавок к трём нашим знакомым, добавились две хохлушки, все виды исполняют. Травищи накурятся, глаза бесплодные, пальцы веером. Завод дымит трубами, машин то сколько, все голодные, только заливай бензинчику, не дреми. Из СИЗО вон вести дурные, бунтуют сидельцы, требуют хорошего к себе отношения. Надо идти навстречу. Молотят девчонки.
***
Альфред Стебало не исправлялся, видимо заканчивал трудный путь. Бродил по двору грязный и голодный Василиск. Мяукал обеспокоено, только толку чуть, даже мыши все ушли и им полакомиться нечем, тараканы врассыпную исчезли. Вокзал,
однако, пока стоял, как вкопанный.
***
Рынок автомобильный закрыли, зубочистка с пацанами макулатурой занялась. А что? прибыльное дело. Крутится планета, утро, вечер, сутки. Леса повырубили, бумаги много, газеты толстые (некоторые толще её). Собирай – не хочу.
***
Сказочный сад, изредка обеспокоенный лёгким дуновением ветра, лёг плашмя по всей широкой долине. Бродит меж деревьев безграничная любовь, ласкается, это на Земле её все ищут, порой не находят, а здесь вот она.
- Время совсем не движется – сказал себе под нос Митрич. – Что тянуть, по местам отправили б и дело с концом, всем спокойно.
- Не ворчи, сынок – не согласилась мать. – Успеем.
- А мне здесь нравится, остаться желаю! – куда то за кусты посмотрел Лямин.
- Это там мог высказывать пожелания, теперь помалкивай в тряпочку, укажут – вступил в беседу ещё один. А был это Полковник собственной персоной, чуть испуганный и неопрятный.
- Тогда бастовать давайте – не унимался Ляма.
- Молчи у – уж – сглаживала углы мать. – Нетерпеливые все какие.
- Чего ж не терпела? – повернулся к ней Светофоров. – Верёвку схватила.
- За сыночком я.
- Вот здесь ни денег, ни золота нет, бриллиантов, рубинов и прочих алмазов тоже, серебра - платины на дух не переносят, чего тогда на Земле друг друга за бирюльки поганые поели? – не слушал их Митрич.
- Главное счастья не приносят.
Сад наполнился гомоном птиц и ароматом роз, бесплотные сгустки энергии материализовались тут и там, на изумрудной траве:
- Отдыхайте молча! Песни можно петь!
Они обо всём повествовали на повышенных тонах, не признающих неповиновения. И исчезли также тихо, как и появились.
- Запевай Полковник – распорядился Лямин.
Того уговаривать не надо:
- Возвращайтесь на не - ебо, где святые не спят…
Где когда-то нас все – ех, безвозвратно простят…
…- Приснится же такое – потянулась проснувшаяся Любовь Савельевна. – Как живые.
***
Прошло много быстрых лет.
Если ехать из района, по ухабистому подобию асфальта, то километров через двадцать, возникнет из-за стройных сосен, погнувшаяся в три погибели табличка с одним ржавым словом, на белом фоне: Стремякино. Полынь в человеческий рост застит пыльный горизонт, над которым висит раскалённая сковорода солнца. Хлам и запустенье царит на некогда весёлых улицах села. Пустые глазницы окон взирают из подлобья на дерущихся в пыли воробьёв. Старые деды и бабки проживают здесь, исключительно для того, что бы приютить правнуков в жаркую пору лета. Они городские быстренько зарастают цыпками, сшибают в кровь колени и локти, хлюпают облезлыми носами. Ловят руками, под камнями скользких налимов и пучеглазых раков. Привешивают тех за щупальца на бельевые верёвки, дожидаясь, когда высохнут, как вобла. Ночью вороны, кося на пугала хитрым взглядом, тырили их у детворы. Сколько слёз пролито, сколько обид перенесено, знают только соломенные пугала, искусанные свирепыми комарами.
- Миш, где наши то? – ухоженная бабуля выглянула из-за строя ярко жёлтых подсолнухов. – Зови обедать.
- Што? – прошамкал дед (зубов то нет). – Их днём с огнём замучаешься искать.
- Покличь.
- Отстань, Вер, сами придут – зевнул Михаил. - Вздремну.
- А ночью что?
- Там видно будет – покряхтел старик. – Нам теперь, когда хочется, тогда и спи.
Но поспать не удалось. Клубы пыли вспучились за околицей, заслоняя собой пылавшее светило. Скрежет и звяк сопровождали серую завесу сзади и спереди. Прибежала ребятня с речки, побросала свой рыбный промысел.
- Учения наверное – предположил один. – Стрелять по целям будут.
- Откуда у нас цели? Ты подумай своей башкой пустой – конопатая девчушка напала на него с тыла, провела подсечку и уселась верхом на поверженного пацана.
- Ну всё! – вскочил тот. – Держись, Маринка, глаз на ж…у натяну.
Но не успел провести эту операцию, первый трактор, утюжа прожженную землю, вполз в село. За ним ещё один, три экскаватора, помахивая вместительными ковшами, наседали на пятки. Следом шли КАМАЗы, вперемешку с ЗИЛами, замыкал колонну ИКАРУС набитый киргизами. Через пару минут два трейлера задыхаясь от натуги, прибыли гружёные строительными вагончиками. Подъёмный кран со сложенными лапами готовый к разгрузке красовался последним.
Когда пыль уселась, из–за поворота выглянул «Мерседес», угольно – чёрного цвета. Оценивающе посветил фарами и довольный увиденным, затих. Из него выбрался франтоватый молодой человек, лет тридцати пяти.
- Здорово ребята! – махнул загорелой малышне.
- Здорово – нестройным хором ответили те и на всякий случай сбились в плотную кучку, забыв старые ссоры и обидные слова.
- Меня Трофимом Кирилловичем зовут – попытался познакомиться со всеми разом.
Обладатели цыпок напряжённо промолчали. Постукивая по грунту клюкой пришёл в самый эпицентр событий Михаил Звездов.
- Как твоя фамилия то, сынок? – взял быка за рога.
- Брусков – ответил обладатель классного авто. – А Вы дедушка Миша?
- Откуда знаешь.
- Родители много рассказывали, когда живы были, вон и левой кисти нет – отчитался Трофим.
- Хорошие были люди, царство им небесное – перекрестился Звездов. – Тебя на похоронах ни того, ни другой не видел.
- Они же в один год уложились, вот уж три лета прошло, а я в экспедиции, на севере был, так что не обижайтесь – погрустнел гость.
- Что техники нагнал?
- Говорят, давным-давно материн дом в разлом ухнул, со всей начинкой, хочу покопаться в чреве, может, чего выужу, интересно же.
- Эх ты! – удивился дед. – Трудная задача, земля там каменистая.
- Рванем – не сомневался в успехе младший Брусков.
- Я знаю, где это – поднял руку один из мальчуганов. – Хотите покажу?
- Покажи.
Тишина висела в округе, даже кукушка не куковала в лесу, пшеничные колосья наливались соком, журчала речка. По дну оврага полз удивлённый безмолвием уж. Жёлтые пятна на голове переглядывались между собой, косясь исподтишка на строгий хвост.
А потом вся техника разом завелась и небыстрым ходом тронулась за детьми. На бывшем подворье Любы Ненс рос ковыль неимоверных размеров. Никто не ходил здесь, считая место нехорошим. По ночам будто играла музыка, из – под слоя земли.
- Вот сюда ставь вагончики – инструктировал бригадира искатель. – Завтра с утра проводи разведку металлоискателями, уточняй место раскопа, рабочих предупреди: по селу не шастать, не воровать, не мусорить.
- Туалет где ставить?
- Степан, проявляй инициативу, только что б волки одно место не оторвали – нахмурился Трофим. – Поищи, может какая бабка согласится готовить на всех.
- Хорошо бы.
- Купишь доску обрезную, ставь вокруг забор, покрась с обеих сторон, что б красиво.
- Сделаем – пообещал бригадир.
- Да не тяни резину, до дождей надо закончить работы – повернулся уходить Брусков. – Помни, чем быстрее, тем денежнее для тебя, премия растёт. Ребятню гоняй подальше, под колёса, что б не лезли, в котлован не совались.
- Будь спокоен, командир, первый раз что ли.
- Ну – ну.
«Мерседес» умчался, балансируя меж ухабами, а одинаково чёрные киргизы расселись на корточки вокруг вагончиков и техники, пропахшей соляркой.
- Ну что, мужики, устали? – возник бригадир.
- Немного – ответил неформальный лидер рабочей силы. – Покушать бы.
- Иди за мной.
- Вить, открывай багажник – попросил сонного водителя автобуса. – Харчи выгрузим, ато старатели перемрут от голода.
- Нет проблем.
Коробки с тушёнкой, пачки с гречкой, рожками и вермишелью, масло в пластиковых бутылках, посуда, кастрюли, вёдра, бидоны и много всего прочего переместились на расстеленный предварительно брезент.
- Вода на речке, в роднике, сегодня на костре, а завтра куплю кирпич, печку – времянку сложим, навес сварганим – разохотился Степан.
- Поняли, начальник.
Костёр занялся знатный минут через двадцать, хвороста в лесу достаточно и скоро на треноге зашлась паром, ледяная в недалёком прошлом, вода. Когда закипела, в неё нырнула тонкая вермишель и, наконец, надёжно сварившись, приняла в свои объятия жирноватую тушёнку.
Отобедав и чуть передохнув, впряглись в вечную работу. Разгрузили, установив жилые вагончики, поставили огромный туалет, выкопав под ним яму, кубов на пять. Для этих целей разобрали бесхозный сарай…
Солнце жарило беспомощную землю всеми доступными ей способами и средствами. Марево обволакивало трактора, киргизы и те разделись до трусов. Железные монстры не выдерживали и ломались друг за другом, котлован не желал успокаиваться, рушились по ночам стены, засыпая вырытое днём. Вдруг, ни с того, ни с сего яму затопило водой. Трофим пригнал две помпы, качали, не останавливаясь, вода прибывала. Вообщем три недели канителились, а к цели не приблизились нисколько.
- Дед Миш, что делать то? – кипятился младший Брусков.
- А ничего, сворачивай работы – посоветовал Звездов.
- Гиблое место, сынок – напомнила всем Вера.
- Взрывать будем – решил кладоискатель. - Прямо хоть завтра…
Рванули. Гул пошёл по округе знатный, земля встала на дыбы, и огромными кусками упала назад. Вместо котлована стала гора. Гора ни гора, а холмик точно.
- Рыть день и ночь – рассвирепел Трофим. – Экскаваторы сломаются, лопатами вооружайтесь, руками копайте!
Через неделю иностранцы запросились домой:
- Давай деньги, начальник, в Москву поедем – хмуро наседали со всех сторон.
- Вы их заработали?
- Э - э, мы не сачковали – за всех говорил лидер. – Вон бригадир видел.
- Откопаете, тогда и поговорим – не шёл на сближение интересов Брусков.
- Тогда мы так уйдём.
- Паспорта у меня – напомнил Степан.
- Отдашь сам – недобро посмотрел жуликоватого вида киргиз.
- Копайте, ребята, ящик водки за мной – пошёл ва–банк наниматель.
- Другое дело.
Опять рыли без передышки, день, два, три. То же самое, да
плюс газ какой то запузырился из – под жижы. Рабочие грязные
как черти, злобно молчали. Стало ясно, что так долго продолжаться не может, но Трофим Брусков с упорством достойным лучшего применения, продолжал дурацкое предприятие. Продолжал до тех пор, пока один из тракторов не сполз в котлован и не исчез в дурно пахнувшей болтанке. Тракторист успел «катапультироваться» из кабины, вылетев с вылезшими из орбит глазами на твёрдую землю.
***
Небо лежало на земле совершенно несчастное, редкие люди ходили по колено в облаках и спотыкались о звёздную пыль и пачкали в ней свои ботинки.
А там дальше, у самого горизонта шёл к нам БОГ. Он пришёл сам, что бы остановить грешное дело, ведь слаб человек и наивен.
Он пришёл к нам опять, и мы не должны огорчать его, не должны позволить распять его вновь, за ошибки наши.
***
- Всё, дед Миша, отпустил всех – плакал пьяными слезами Трофим.
- Правильно – погладил его по голове старик. – Живи спокойно, а денег заработаешь ещё, там ведь и не было ничего, мы с бабкой знаем.
- Да – поддакнула Вера.
- Мать говорила, копай – признался Брусков.
- Из ума на старости выжила.
- Меня как кто-то по мозгам ударил, разве мало радостей в жизни, кроме денег, золота и прочего золотого тельца – всхлипнул мужик. – Хотя, конечно, и без них трудновато, это будто соль в борще, достаточно, так варево вкусное, недосоленное уже в рот не лезет.
- Пересолено тоже бывает – надоумила Вера.
- Что вы понимаете! – взмыл Трофим.
- Тихо – тихо – осадил его Звездов.
- Прости, баб Вер, - полез целоваться гость. – Прости.
- Бог простит!
Со временем затянулась рана на месте дома Любы. Набрал силу ковыль, жалистая крапива буйно раскинула по сторонам резные листья. Да огромные репейники прицеплялись к одежде случайного человека. Висели в ореоле солнца коричневые орлы, выискивая добычу. Пахло запустением.
Погибает деревня русская, братцы, давайте заплачем об ней, помянем добрым словом, огоньки бессонные горят в подслеповатых окнах, в одном конце у околицы, и в другом. Посерёдке пусто. Так то вот!
***
Осень закончилась, за дребезжащими стёклами окон заброшенного села Стремякино, как белка в колесе, пыталась вырваться из плена, скорая на расправу метель.
Она крутила буруны меж деревьев, словно искала кого-то, потерянного за пеленой времени. И не находила. Горбилась метель скорыми сугробами, и не кому было рассказать увиденное когда-то.
Метель…
До самой весны далёкой теперь будет хулиганить по полям и лесу, по пустым улицам села и оврагу. Переметёт лёд речки, нависнет снег с обрыва, сказочной крышей. Иногда утихомирится совсем, накопит силы и вновь бросится врассыпную во все стороны. Злая самая к весне, в феврале, обезобразит завитушками дороги, почувствует погибель тёплую, неизбежную.
Зато пока вытворяет…
Метель…
Несётся ветер вскачь по бездорожью, падает носом в голые кусты, завывает от боли. Прикладывает свежий снег к переносице, останавливает головокружение. Попряталось зверьё и морозоустойчивые птицы, не кажут клювы из гнёзд, мечтают о лете.
Метель.
И влево и вправо одно и тоже, карусель острых снежинок, переполох сугробов. С утра были в одном месте, а теперь уж сменили место дислокации, бомжуют. Хозяйка их судьбы не обращает на них внимания, ещё чего, не до этого. Не видно оторванной от млечного пути, и упавшей потом в мягкую подушку, звезды. Темна ночь…
Метель…
Москва. 2007 – 2008гг.