LIV
Рокотали грузовики, вращались колеса, ругались солдаты. Около десятка человек, сгрудившихся вокруг одной из крупнокалиберных пушек, безуспешно пытались вытолкать ее из колеи, в которую она угодила правым колесом.
- Что вы топчитесь возле нее, как стадо баранов, - кричал подпоручик, суетясь вокруг солдат, и размахивая руками. – Ну-ка, все вместе, взялись. Толкайте одновременно. Слышите? Одновременно! Что вы, как бабы, в самом-то деле! Двое толкают, остальные смотрят.
Ох, и ответили бы подпоручику солдаты, да устав не позволяет. Нашелся умник, учит всех, как нужно толкать. А то и без него не знают. А вот попробуй-ка скоординировать движения, когда ноги скользят, застревают, как в снегу, так и в том месиве, которое когда-то называлось дорогой. Тут того и гляди сам свалишься. И без того на ногах не устоять, так еще и пушку толкать надо. А ее, как назло, еще и перекосило. Толкать будешь, не вытолкаешь, а наоборот, совсем перевернешь.
- Ну, что вы как неживые все равно! – продолжал разоряться подпоручик. – Неужели же у вас, у стольких мужиков, сил нету, чтобы сдвинуть с места эту груду железа.
- Надо сказать шоферу, пусть газу подаст, - несмело вмешался один из солдат. – А иначе куда мы будем толкать – лафет в грузовик упирается.
Подпоручик с сомнением посмотрел на машину. Очевидно, слова солдата показались ему вполне резонными, потому что он подошел к кабине, и постучал в дверцу со стороны водителя.
- Попробуй газу дать. Может орудие тогда само из колеи выберется.
- Газу? – возмущенно воскликнул шофер. – Вы что, Ваше Благородие, сами не видите дорога какая. Да ее так развезло, что я сейчас не только с таким грузом, а и порожним выбраться отсюда не смогу.
Но подпоручик продолжал настаивать. Водитель чертыхнулся, и нажал на акселератор. Двигатель взревел, и грузовик стал медленными рывками продвигаться вперед. Но уже в следующую секунду задние колеса забуксовали, и машину стало заносить в бок.
- Осторожней! – закричали солдаты, в ужасе рассыпаясь в стороны.
Тяжелое орудие закачалось, потащилось следом за грузовиком и, в следующее мгновение, накренившись еще больше, с грохотом перевернулось.
- Берегись! – послышался резкий предупреждающий крик, и орудие рухнуло прямо в грязь, перемешанный с талым снегом.
- Приехали! – выругался один из солдат, в сердцах срывая с себя шапку, и ударяя ею по ноге.
Подпоручик на несколько мгновений замер, затем разразился отборной матерщиной.
- Да что же это такое? – орал он на водителя. – Ну, как ты сумел ее перевернуть!
- А я предупреждал, - высунувшись из окна, кричал в ответ шофер. – Я говорил, нельзя газовать. Так нет же, вы настаивали на своем.
Один из солдат провел рукой по лбу, оттирая с него пот.
- Господи, когда же это, наконец, кончится.
Он оглядел безрадостный пейзаж, раскинувшийся вокруг.
- Будет конец, когда-нибудь, этой войне или нет? И кто победит-то в ней?
Словно отвечая на собственные мысли, солдат покачал головой.
- Господи, как же я устал-то от нее. Совсем уже сил нет.
Стоявший рядом с ним другой солдат закурил папиросу.
- На этот вопрос все хотят знать ответ. Да и без того ясно, немец победит. Мы же все как по кругу ходим. То атакуем, то отступаем. То гоним неприятеля, то он нас гонит. И так без конца.
- Скажи спасибо, что у нас теперь хоть снаряды имеются. Год назад нам и стрелять-то нечем было.
- Снаряды имеются, - горько усмехнулся солдат. – Вон они, твои снаряды-то, в этом болоте застряли. Вместе с орудиями. Ну, куда мы все идем, чего ищем? В такую-то погоду воевать и вовсе невозможно. Ну, сам посмотри. Окопа даже не вырыть.
- Угу, это верно, - вторили ему окружающие. – Все наши позиции, которые мы покинули, водой затоплены. В окопах ее по колено. Ну как, скажи на милость, в таких окопах оборону держать? В них не стоять, ни, тем более, лежать нельзя. Да и вычерпать воду не получается. Она тут же опять окопы наполняет. Вот и идем теперь на новые позиции.
- Да, и где же они, эти позиции? Посмотри, куда нас нечистый тащит. Везде одно и то же. А впереди и вовсе неизвестность. Ну, как в такую погоду воевать? Ни окоп не выкопать, ни пушки установить.
Но не только погода дурно влияла на настроения солдат. Продолжительная война, бесконечная череда побед и поражений, все это угнетающе действовало на русскую армию. А если уж и Генеральный Штаб не верил в победу, и пал духом, то чего уж можно требовать от офицеров и простых рядовых. Никто уже не мог поднять их боевой дух.
Единственным из всех, кто верил в победу русской армии, был сам Государь. Но он был в одиночестве. К тому же, он все больше убеждался в том, что не может доверять никому, не может ни на кого опереться.
Погодные условия создали определенные трудности. План, который выработал Генеральный Штаб, оказался невыполнимым именно из-за этой неожиданной оттепели.
И, тем не менее, несмотря на все погодные неурядицы, командующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов считал, что его войска вполне способны наступать. Никто из других командиров не разделял оптимизма Брусилова, и не желал его поддерживать. Тогда Брусилов понял, что единственная его надежда – это сам Император. Он знал, что если его поддержит сам Главнокомандующий, то предложенный им план получит одобрение и всего Генералитета.
Николай, узнав об уверенности Брусилова, как-то вечером пригласил его в свой вагон, служивший Императору передвижным жильем. За все время, пока они шли к вагону, Николай II не произнес ни слова. Брусилов краем глаза пытался уловить эмоции на лице Царя, чтобы понять, что тот думает, но Государь, как обычно, скрывал все свои чувства, и по его лицу ничего невозможно было прочесть.
Император ввел генерала в свой вагон, который представлял собой вполне уютный и хорошо обставленный рабочий кабинет, с мягкими креслами, расположенными вокруг стола.
Не предлагая Брусилову сесть, и не садясь сам, Николай повернулся к генералу, и мягким тоном заговорил:
- Алексей Алексеевич, вы хотели мне что-то доложить?
Лицо Царя выражало его обычное добродушие, но во взгляде сквозила настороженность.
Брусилов вытянулся перед Государем по стойке смирно и, в знак уважения, слегка склонил голову.
- Да, Ваше Величество, - твердым голосом ответил он.
- Я готов вас выслушать.
Император жестом предложил генералу присесть, и сел сам. Кресла стояли вполуоборот друг к другу.
Брусилов сидел, не решаясь прислониться к спинке кресла, поэтому его спина была прямой как палка. Он постарался придать себе величавый и уверенный вид. Николай, однако же, совершенно не придавал этому значения, и лишь выжидающе смотрел на командующего Юго-Западным фронтом.
- Ваше Величество, - заговорил тот. – Я имею доклад, который считаю своим долгом доложить вас. Этот доклад весьма серьезный и, на мой взгляд, не терпящий дальнейшего отложения.
На лице Царя мелькнула озабоченность. Он едва заметно кивнул, в знак того, чтобы генерал продолжал. Это придало уверенности Брусилову.
- Ваше Величество, - повторил он. – Мой предшественник категорично заявил в Ставке, что войска Юго-Западного фронта больше не в состоянии наступать, все, на что они способны, по его словам, это обороняться. Я решительно не согласен с этим заявлением, более того, я совершенно уверен в обратном.
В глазах Государя на мгновение промелькнула радость. Но, быть может, Брусилову это только так показалось.
- Я считаю, что все армии, находящиеся в моем подчинении, пребывают в отличном состоянии. Несколько месяцев отдыха, безусловно, пошли им на пользу. У них хорошая подготовка, и я уверен, Ваше Величество, что к первому маю они будут полностью готовы к наступлению.
Николай отвел взгляд в сторону, и призадумался. Было неясно, разделяет ли он уверенность Брусилова или же придерживается иной точки зрения. Это немного разозлило генерала, так как он был уверен, что Император без колебаний поддержит его инициативу. Но Государь, по своему обыкновению, не спешил принимать решение. Он никогда не был сторонником их принятия второпях, доверяясь внезапному импульсу, не взвесив все тщательно, и так же тщательно все не продумав.
Однако Брусилову казалось, что Государь колеблется по причине недоверия к нему, и это задевало его самолюбие.
- Я настоятельно прошу Ваше Величество о том, чтобы мне были предоставлены все инициативы, разумеется, согласованные с остальными фронтами. Если же большинство посчитают, что мой Юго-Западный фронт не способен идти в наступление, то, в таком случае, я считаю, что мое пребывание на посту главнокомандующего не только бесполезно, но оно, безусловно, вредно для достижения победы.
По лицу Императора пробежала тень. Столь резкий тон, и высокомерное поведение генерала Брусилова не понравилось ему.
Некоторое время он сидел молча, обдумывая все сказанное здесь Брусиловым. А тот ждал реакции Николая. По тому, как подергивались его гусарские усы, было видно, что командующий испытывает волнение. Он ждал от Государя бурной реакции, вспышки неудовольствия, или же напротив, горячей поддержки. Ничего этого он не дождался. Император продолжал молчать, и лишь когда задумчивость покинула его лицо, он произнес:
- Я советую вам, Алексей Алексеевич, повторить ваше заявление на военном совете, в присутствии всего генералитета. Совет должен состояться 1-го апреля. А пока я не могу сказать ничего ни за, ни против вашего предложения.
Брусилов помрачнел. Именно такой реакции он и боялся. Ему очень хотелось, чтобы Император дал ему незамедлительный ответ, но этого не произошло.
Точно в назначенный срок состоялось совещание, на котором присутствовало более десятка главнокомандующих. Все они собрались за прямоугольным столом, покрытым сукном и усыпанным листами бумаги.
Государь сидел спиной к выходу, а по правую, и по левую стороны от него расположились генералы Брусилов и Куропаткин.
Брусилов, как и повелел ему Николай, повторил свое заявление перед всеми собравшимися генералами. После окончания доклада Император предоставил слово командующим.
- А теперь я попрошу вас высказаться по отношению ко всему тому, что было сказано здесь Алексеем Алексеевичем. Итак, господа, прошу вас. Кто хочет взять слово?
И Государь оглядел сидящих за столом.
Генералы, один за другим, принялись высказываться. К неудовольствию, и даже удивлению Брусилова, все они были уверены в том, что Юго-Западный фронт совершенно не готов к наступлению. Генерал Эверт, хмуро глядя то на Царя, то на Брусилова, заявил:
- Я решительно не разделяю уверенности Алексея Алексеевича в том, что войска готовы к наступлению. Армии Западного фронта, даже если их усилить всей тяжелой артиллерией, и всеми стратегическими резервами, все равно окажутся небоеспособными. Даже если их троекратно усилить, даже в этом случае, они едва будут способны обороняться против немецкой армии.
По рядам сидевших генералов пробежал ропот смущения. Все они были подавлены таким мрачным прогнозом генерала Эверта. Брусилов же покраснел от негодования и, дождавшись, когда Император предоставит ему слово, возмущенно сказал:
- Пессимизм его высокопревосходительства генерала Эверта мне совершенно непонятен. В противоположность его словам, я нахожу, что боевой дух среди солдат отличный, а в боеприпасах сейчас нет недостатка. Ничто не помешает моей армии идти в наступление. Препятствий для этого я абсолютно не вижу.