Байки прадеда Яна. Байка первая

Галина Гостева
     В ночь с 31 августа на 1 сентября девятнадцатилетняя внучка Аля родила сына. Мальчик родился весом в 3800 грамм и длиной в 52 сантиметра. Весь чернявенький, вылитый отец Денис. А глазки синие, как у мамы.

     Поздравления сыпались со всех сторон. Денис сиял от гордости.Через неделю Алю выписали из больницы. Все в доме теперь жили, подстраиваясь под расписание кормлений малыша и его купания. Назвали  малыша  Николаем по желанию прабабушки  Анны. Уж так ей хотелось называть его уменьшительным именем Колецик.

    Через месяц все родственники пришли в гости посмотреть на Колецика  и  подарить ему ползунки, распашонки, костюмчики, да игрушки разные. До одного месяца нельзя было приходить, чтобы ненароком не сглазить ни мать, ни ребенка.

    Молодых родителей огорчало лишь одно, что ни мать, ни отец Дениса, так и не нашли времени, ссылаясь на сильную загруженность на работе,чтобы навестит своего внука-первенца. Вот и в этот день они утром позвонили и извинились,что не смогут, к сожалению, прийти в гости. А подарок внуку занесет Оля, сестра Дениса, когда пойдет на занятия в школу.

    Родственники жалели Алю и осуждали свекровку: " Ишь, чего удумала. Не пара, говорит, Аля Денису. Ни образования, ни богатства, ни знатной родни. Как-будто сами они царских кровей. Аля учится в педагогическом институте, перешла на второй курс. Она - миловидная, умная, начитанная и с людьми обходительная..."

     После угощения женская половина сгрудилась около малыша, давая  Але всевозможные советы и наставления. Мужики вышли на улицу покурить. Они сели на скамью в беседке около прадеда Яна, добродушного, тучного,шестидесятишестилетнего мужчины с еще красивым, приятным лицом, оживленным ясной улыбкой и добрыми голубыми глазами. Свои черные, с легкой проседью, волнистые волосы он, почему-то, всегда состригал почти наголо,оставляя, как у дошкольника, только маленький чубчик. "Чтобы  девки не любили!"  –  отшучивался он.

    Прадед Ян травил очередную свою байку. Что-что, а рассказывать истории он любил и умел. Речь его текла плавно, неторопливо; сопровождалась  всегда многозначительными паузами, перекурами. Где надо, там всегда добавлялись крепкие, соленые, мужские словечки.

     Ему приятно было внимание, с каким  мужики слушали его побасенки.  И что удивительно! Он никогда не повторялся! Каждую гулянку он рассказывал все новые и новые истории, словно читал,  невидимую для слушателей, книгу.

     Свои  рассказы он начинал всегда с одной и  той  же прибаутки: « Значит так, ядрена вошь, хоть на части меня режь, хоть в костер бросай, но уж такого со мной больше не случалось никогда…» 

     "В молодости я сильно дурной был. Кровь, как у жеребца стоялого, так во мне и играла. Девкам, молодухам, да и вдовушкам постарше, от меня проходу никакого не было. Молодой, красивый, здоровый, никакая тяжелая работа утомить меня не могла.

     Ох, мать и ругала меня в то время: «У кого на уме молитва да пост, а  у тебя все бабий хвост. Надо же таким уродиться, что ни дома, ни в людях  не годится!»

     Сколько раз силком женить хотела меня: «Лучше жениться,чем волочиться!" А я, как тот бык племенной, упрусь и ни в какую. Бежал от женитьбы,  будто черт от ладана. Больно баб любил. Все они, лапушки, желанными мне были. Вот и мотался от одной к другой, будто цыган на торгу. Не пил бы, не ел, все б на баб глядел.

    Хороши-то, они все, хороши, только стал за собой примечать, что к одной меня, словно магнитом, так и притягивает. А она лет на семь меня постарше будет. Вдова. Муж с войны так и не вернулся. Ребеночка у нее в яслях уронила нянечка, тот и умер. Еще в самом начале войны это было.

    Уж я и так к ней, и эдак. Не могу уластить и все тут. Я к ней оком, а она ко мне боком. Такая недотрога оказалась! Даже и глядеть на меня не желает. А коль и взглянет, так лес вянет.

    Тут уж меня не на шутку забрало за живое. Поспорил я, с такими  же шалопаями, как сам, на бутыль самогонки, что еще до Нового Года ее улащу и под себя уложу. Поспорить то поспорил, а дело ни с места. А до Нового  Года уже деньков восемь осталось.

    Парни надо мной ржут, а меня от обиды разбирает. Ну и удумал… Увел тайком от матери телушку на базар в Каратуз, да и продал ее там.  На вырученные деньги себе обновы купил: штаны, красную рубаху - косоворотку, туфли кожаные.

    За эту телушку меня мать позднее так ухватом посливала, лопатой попотчевала, что целую неделю спина горела. Но дело сделано!

    А, тут и Новый Год наступил. Надо заметить, что жила она,сухота моя разлюбезная, далековато от нашей Оторвановки, через луг около колодца. А наша изба на другом конце улицы за конюховкой около мельницы стояла. Это километра три, не меньше, было. Но не зря говорится: к милой и семь верст не околица.               

     И вот  решил я нарядом своим удивить ее. Хотя после окончания войны и прошло уже три с половиной года, но жили в ту пору очень бедно все. Почитай, всю одежду из мешковины шили или самотканой холстины из льняной пряжи, выбеленной под солнцем.

     Вырядился я, как фраер! А туфли-то на носки-самовязки не лезут, а магазинных носков тогда я, отродясь, не нашивал. И решил я в туфлях на босу ногу идти к ней в гости.

     А мороз жучит, градусов под сорок было. В домах слышно, как от мороза бревна стреляют. Пока бежал до нее, чувствовал, как ноги от мороза заходятся.Пока стучал в окно, пока ее вызывал – ног перестал чувствовать  совсем. Да как закричу я ей: « Нюра, Христом Богом умоляю  тебя, впусти меня. Замерзаю совсем».

     Сжалилась она надо мной, открыла дверь. А я уж и ступить на ноги не могу. Завела она меня в избу, посадила к печке-буржуйке и давай с меня туфли снимать. А, как увидела она мои босые, побелевшие ноги, так и в слезы ударилась.

     Налила она холодной воды в деревянную лохань, опустила мои ноги в воду и начала их полегоньку оттирать. Потом намазала их гусиным жиром,  обвязала  шаленками, да на русскую печь меня отогреваться отправила до утра.

      " Выходит, самогон ты все-таки выиграл?" - засмеялись весело мужики.    - Выиграл, мужики, выиграл! Только не самогон! Жену я себе в тот вечер выиграл.  Через  пару  лет  золотую свадьбу будем играть, если доживем, конечно. Сорок восемь лет живем душа в душу.
 
     Пятерых  детей вырастили, всем образование дали. Восемь внуков, да два  правнука. Не напрасно на земле пожили, род свой не осрамили, продолжили его.

     А самогон-то  пришлось  мне самому выставлять, да и не  одну бутыль.  Одной бутылью свадьбу не сыграть, деревню нашу Польский Выселок не напоить.

     Не зря говорят, что любви, огня, да кашля от людей не спрячешь.  Вот куда меня спор завел.  От судьбы своей не убежишь! Она тебя и на русской печи найдет, коли там на небесах тебе это было уготовлено."