Пролог
Здесь – всё, как прежде,
Плевать, кто у власти.
Восход... Закат... Печка газу взамен.
Так иногда понимаешь, что Счастье
Это – отсутствие перемен...
***
I
Каждый новый день для заслуженной пенсионерки Прасковьи Андреевны Володиной начинался одинаково. Она просыпалась вместе с деревенскими петухами и шла в огород. Cтавить будильник или смотреть на часы не было никакой необходимости: летом – 6 утра, зимой – 7. Пока приехавшая погостить на лето городская родня крепко досматривала последние сны, Прасковья успевала поправить грядки, сделать обязательный утренний полив и набрать к завтраку что-нибудь вкусненькое.
– Мама, корила её дочь – всё это я куплю в городе за копейки! Ты зачем опять вскочила – ни свет, ни заря? И нас чуть не разбудила...
– Огурчики свежие, из парничка, отвечала бабуля. – Разве на рынке купишь такое?
Правда, ближе к 9 утра все активные подвиги бабушки заканчивались. Ей было уже 84, и она устало садилась на любимую скамейку с видом на улицу близ деревенского дома.
Но в это тёплое июльское утро, дышащее скорой жарой, всё было как-то иначе. На Прасковью вдруг нахлынули воспоминания – а на память она не жаловалась, невзирая на свои годы. Бабушка в тысячный раз взглянула на старый, ныне наглухо заколоченный дом – напротив и чуть правее. Здесь 112 лет – сначала жила, а потом обитала – её старинная соседка. Акулина, модное до революции имя. Акулина Ивановна Сорокина.
Она представляла собой живой исторический реликт. Потеряв к глубокой старости слух, не утратила память. Могла рассказать о большевиках, белочехах и прочих «партиях», периодически наведывавшихся в скромную чувашскую деревеньку – за продуктами, да девок потискать. Главное для её мамы было – накормить, напоить, не выказывать никаких политических взглядов, да попрятать девок в тёмных сенях, наказав строго-настрого: не шуршать, не чихать и не пищать от страха. Акулина (и не раз) тоже сидела в таком укрытии, со временем попривыкнув к игре в прятки. Она беззвучно молилась и верила, что её не найдут.
Победу советской власти, окончательную и безоговорочную, мама Акулины восприняла с облегчением, невзирая на голод.
– У нас голод, а на Украине-то... ентот... голодомор. К нам едутъ оттудова!
Слово голодомор мама произносила как «холодомор» и девочке было смешно. Самое главное, с победой «светлого будущего» прекратились набеги разных политических сил на скромную деревеньку. Ближе к ста годам Акулина Ивановна испила до дна ужасную драму, похожую на бессмертие Горца. Она пережила всех 20 своих детей. Половина из них, впрочем, не дожила и до юности. Остальных разбросала и помяла жизнь. Муж, любитель выпить и душевно поиграть на баяне, умер в 55. Младший сын дотянул почти до 75...
«Я не знаю, как жить, если смерть станет вдруг невозможной», спел однажды Юрий Шевчук...
Прасковья Андреевна вспомнила, как несколько лет назад она ежедневно заходила к Акулине Ивановне – угостить её любимыми яблочками, да сготовить нехитрый обед. Старушка кивала глазами в знак благодарности. Древняя яблоня самой Акулины давно уже не плодоносила, а дом с утварью (под стать хозяйке) напоминал реликт царских времен. Ныне пустой, почерневший дом с заросшим садом и столетним дубом стоял, словно замерев на века. Наследников не было. Хоронили Акулину, сбросившись «по копейке» всей небольшой деревенькой...
II
Тут в саду залаял пёс Филипп, и бабушка медленно двинулась посмотреть, что происходит.
Муж Прасковьи, которого она всегда звала «Андрюшенька», очень любил собак и считал, что без верного пса в деревне – никуда. За 60 лет совместной жизни четвероногих друзей сменилось несколько. Бабушка помнила их всех: остроухого и озорного Джима, строгую к чужим Рэди, ленивого, но грозного Тумана, агрессивного Пирата. Пират рычал на всех, и его приходилось привязывать. К Прасковье относился снисходительно: ну, ладно уж, жена Хозяина... так и быть, потерпим. В муже души не чаял, слушался беспрекословно и ловил каждый жест Хозяина. Андрею это, конечно, льстило.
– Ничего-то вы не понимаете, говорил он знакомым сельчанам (хотя, незнакомых и не было, все друг друга знали). – Ничего не понимаете! Вот, скажем, Борис Николаич Ельцин сюда придёт – он и его облаит, пока я ему не скажу: замолчи, Пират!
– Андрюшка, ты спятил на старости лет, смеялась Прасковья. – Никакой Борис Николаич к тебе не придёт.
Впрочем, уже полтора года, как Андрея Петровича Володина на этом свете не было.
Прасковью познакомили с будущим мужем ближе к 20-ти годам, за считанные месяцы до войны. Мама Прасковьи, Марина Пафнутьевна, уже запаниковала: ещё лет 5, и никто девку замуж не возьмёт; неважно – порченая, или нет!
– Тут у Володиных на соседней улице подрос Андрюшенька, присмотрись к нему, сказала мама задумчиво за чаем с бубликами. Прасковья только прыснула в ответ... Случайно (а, скорее всего, нет), но через день Андрюшенька зашёл в гости к маме за какой-то утварью для хозяйства по просьбе своего отца. Уходя, уже у калитки, подарил Прасковье букет ромашек и леденец, под сияющий взгляд мамы Марины. Прасковья сначала смутилась, но быстро пришла в себя и засмеялась. Андрюшенька покраснел, и тогда она великодушно приняла его подарки.
Странно, но Прасковья слабовато помнила подробности дальнейших событий. Помнила только, что Андрюша стал часто (как бы невзначай) проходить мимо её дома по пути на работы в поле. Часто замедлял шаг, задумчиво глядя на калитку и думая, что невеста его не видит. А она сидела в избе и хихикала у оконца. Однажды, в каком-то труднообъяснимом внутреннем порыве, вышла во двор и проводила жениха до колхозного поля под взгляды и шушуканье сельчан. На обратном пути встретила с кувшином свежего молока. Мама Марина счастливо засуетилась, готовя приданое и бесконечно говоря соседкам: у нас всё будет, как у людей, и даже лучше!!!
Через две недели они поженились, а ещё через месяц грянула война. Осенью 1941-го, когда немец стоял уже под Москвой, муж ушёл в пехоту. Наверное, если бы перед свадьбой Прасковью спросили: а любит ли она своего мужа, она бы очень удивилась постановке вопроса. Сказала бы, что он спокойный, добрый, хозяйственный; в меру весёлый и не трус. К тому же, одного с ней возраста и из непьющего семейства. (Наверное, Прасковья переспросила бы суть вопроса).
Но тут, узнав о повестке, она мигом зарыдала. Андрей успокаивал как мог: да ладно тебе, ну что со мной случится-то! А потом вдруг стукнул кулаком по столу: хватит реветь, вещи мне собери и ничего не забудь! Прасковья мигом очнулась: таким своего мужа она ещё не видела.
Провожать себя дальше калитки Андрей запретил. Видно, ему хотелось пройти через колхозное поле до армейского грузовика с новобранцами одному и со своими мыслями. Только, дал ей слово – ВЕРНУТЬСЯ.
Едва спина мужа скрылась на горизонте, Прасковья снова дала волю слезам. Она помнила, как вчера, самое первое письмецо с фронта. Андрюшенька сообщал, что жив-здоров, исправно воюет, не ранен и не голодает. Всячески успокаивал. Хотя, между строк чувствовалась недоговоренность. Только потом, после войны, муж рассказал – про одну винтовку на троих в пехоте под Москвой, зверский холод и голод в окопах, ранение в ногу и госпиталь. Письма, впрочем, в полузаброшенную чувашскую деревеньку приходили нечасто. Каждое становилось Событием. Муж прекрасно освоил литературный жанр, вкладывая в них всю душу. Прасковья почти научилась читать между строк.
Ей бесконечно повезло. Андрей вернулся, живой и здоровый, пусть и с лёгкой хромотой на левую ногу. Возмужавший и с немного иными глазами. Со словами: я же тебе обещал! Я – вернулся!
III
Первые послевоенные годы оказались самыми счастливыми. Началась простая жизнь душа в душу, переполненная приятными мелочами и маленькими ежедневными радостями. Андрей поправил забор, вырыл колодец, сделал ремонт в доме и даже сколотил новую баню. Старенький дом вскоре заблагоухал, и Володиным стали завидовать многие соседи. Прасковья их не осуждала: половина сельчанок так и не дождались с войны – кто мужей, кто женихов, жили бедно, не имели детей.
– Мужик... мужик сейчас на вес золота! – говорила Прасковье нахрапистая соседка Люба. – Ты со своего глаз не спускай! – поучала она. Но Прасковья была совершенно спокойна. Она слишком хорошо знала Андрюшеньку.
Шли годы, сменялись генсеки и всякие «курсы партии», а у Володиных всё было почти мирно и хорошо. Год спустя после войны родилась чудесная двойня: мальчик и девочка. Дом (благодаря мужу) и сад, с которым обожала возиться жена, цвели и благоухали. Времени «выяснять отношения» почти не было – дом захлестнули приятные заботы. К 30-летию Победы Андрею подарили Москвич, который «пробил» ему председатель колхоза – мужик толковый и очень человечный. Володиных стали называть не иначе, как «кулаками». Андрей только смеялся в ответ.
Он работал по дому до последнего и обижался, когда сын Иван предлагал не таскать воду из колодца самому.
– Цыц, сына, говорил Андрей снисходительно – ишь ты, заботник выискался...
Андрей слёг только за неделю до смерти – как-то быстро и внезапно, пусть и в свои 85. За сутки до паралича ушёл с загадочным видом – сначала в поле, потом в сельхозмагазин. Вернулся через час и принёс Прасковье... букет ромашек с леденцом...
С его уходом Дом стал иным. Словно, испарилась половина памяти и появилось то самое одиночество среди людей, несмотря на то, что с мая по октябрь тут всегда гостили многочисленные родственники – дети, внуки, внучки и правнучки...
IV
За этими воспоминаниями бабушка не заметила, как настало время обеда: дочь Нина уже звала из окна. Она ещё постояла задумчиво близ вырытого мужем колодца и неторопливо пошла на кухню через двор и сени.
– Сегодня вечером Катькин муж приедет, сказала Нина – на 4 дня.
– Ну, на 4 дня, это ещё можно – задумчиво ответил зять Юра, только в баню пусть идут последними, после хозяев.
Бабушка хотела возразить: Юра, хозяева в этом доме – я, да Андрюшенька, пусть и на Небесах уже, но сказала:
– Так нельзя гостей принимать. Пойдут, когда пожелают.
К вечеру в доме наступило лёгкое оживление. Обитатели ожидали нового человека. «Катькин муж» Игорь, на вид лет 30-35-ти, приехал к восьми – в белых брюках, с плэйером в ушах и двумя сумками провизии и подарков. Смущённо поздоровался со всеми. Пёс Филипп отнесся к нему спокойно.
– Сынок, заботливо произнесла бабуля – ты зачем в белых брюках приехал, испачкаешься...
Ужин и баня пролетели незаметно. Пришло время отбоя.
V
На следующее июльское утро Прасковья, как обычно, встала в 6. Дом, по традиции, где спал, а где и храпел. Она час провозилась в саду, и вышла на любимую скамейку. Там, с глубоко задумчивым видом и телефоном в руках, сидел муж внучки. Прасковья никогда не понимала, зачем люди так часто вынимают телефоны, но никуда при этом не звонят. Что там можно искать? Только набор цифр.
– Ой, я занял ваше место, очнулся от задумчивости очень молодой (по бабушкиным меркам) человек...
– Сиди, сиди, сынок. Я тут знаешь скока насиделась... Присяду на пенёк... Ты чего к нам так редко заглядываешь? Катюшка не приглашает?
– Да нет... некогда, соврал «сынок».
– Ну, как тебе тут? Я-то всю жизнь живу, забыла, когда последний раз в Тольятти была, не то, что в Самаре. Да и что мне делать в городе? А тут – своя земля...
– А как тут вообще... живётся? (Игорь вдруг резко проснулся от своей задумчивости, глаза блеснули).
– Сынок, деревня, она и есть деревня. Тебе, наверное, магазины нужны – он у нас тут один всего.
– Нет, мне магазины без надобности, я в городе всё закупил. Как жилось вообще? В разные годы? От Сталина до Путина...
– Да ты, сынок, историк, удивилась Прасковья.
– Нет, мне просто интересно – быт, уклад. В разные времена... (Странно, вдруг подумала она, мои дети этим особо не интересовались).
– Понимаете (Игорь уже окончательно проснулся) – учебники Истории часто врут. Подстраиваются под политику. Вот, при Сталине...
– Да что ты, сынок, какая политика?! – искренне удивилась Прасковья. – Ну, Сталин – и Сталин. Мы с утра до вечера пашем в поле на колхоз, а потом домом занимаемся. Правда (она чуть нахмурилась, вспоминая) – да, дед Андрей Иосифа не жаловал. Не любил, но вслух не высказывал этого. Просто, он мой муж, я и так видела.
– А когда жилось лучше всего?
– Андрюшеньке государство через председателя колхоза Москвич подарило... Когда это было... в 75-м. При ком? Был такой – добрый, бровястый, обнимался со всеми, целовался – Андрей смотрит телевизор, хохочет...
– Брежнев, Прасковья Андреевна!
– Да, сынок. Лёнька, точно. Вот при нём в магазинах – яйца, куры, мука... первое время, правда. Но у нас-то всё натуральное, даже говядина со свининой домашние. И хлеб свой, а колбасу мы никогда не любили.
– А Церковь раньше была?
– Ой, это ты бы у Акулинки спросил (когда она жива была), она помнит… Рассказывала мне немного. Как раз на месте магазина Храм стоял. Батюшка был очень строгий. В понедельник не поленится, все дома обойдет: кто вчера на службе, да на исповеди не был?! И за шкирку, а то и за ухо нерадивых... Но это давно было, при Николае ещё. А потом Церковь закрыли и растащили на кирпичи, батюшку расстреляли. Он всё про антихристов кричал...
– Места сильно изменились? До неузнаваемости? (тут подошёл проснувшийся зять, дядя Юра).
– Игорёк, да что места! Что при Ельцине, что при Путине – техника простаивает в колхозе! Новой – нету. Денег – нэма! Поля – брошенные. Почему Путин молчит? Не знает?
– Всё он знает, вдруг сказала бабушка веским голосом. – Ты иди, Юр, не мешай нам – и не пей сразу, с утра. Нинку пожалей...
– Места – да, изменились, продолжила Прасковья. – Но я больше по людям скучаю... Никого почти не осталось, кроме нас с Любашей. Она через три дома отсюда живёт. Но тебя не поймёт – и слышит плохо, и почти не соображает. 92 года ей уже...
VI
Вскоре наступило время завтрака и пошла размеренная деревенская жизнь. Как и всегда в этих тихих местах. Дочь Нина бесконечно готовила. Зять Юра успешно напился уже к обеду. Внук Андрей (которого назвали так в честь её мужа) что-то мастерил по дому. Внучки Катя и Аня с правнучкой Оленькой и Игорем ушли на весь день в лес с видом на Волгу – жарить шашлыки. Прасковья Андреевна задремала, как она всегда делала в июльскую жару. В немного обрывистых снах всё так же мелькали воспоминания: неумело сватающийся Андрюшенька, его возвращение с войны, любимый Дом и первые шаги детей, а также... снова муж Андрей. Молодой, подтянутый, в военной форме.
– Что нам Сталин, подмигнул он во сне – ТУТ никаких сталиных нету!
Прасковья проснулась. Во дворе раздавался детский смех. Это правнучка Оля играла с соседским мальчишкой Вовкой. За окном – неспешно, по-летнему – вечерело...
***
Эпилог
Баба Люба умерла месяц спустя.
А через год с небольшим слегла и 85-летняя Прасковья Андреевна. Сначала – перестала вставать в сад как раньше, словно по часам. Потом – вдруг ожила на весь день. Погуляла по дому и саду – пусть медленной, но твёрдой походкой. Посидела на любимой скамеечке близ дома. Даже сходила в баню.
А на следующий день с утра вспомнила, как уходил муж Андрей. Вокруг бегали родственники, подбирали лекарства и вызывали вечно занятого единственного сельского врача. А Андрей вдруг сказал: Не надо ничего! Просто, устал я – и всё... Глазами попрощался с женой, повернулся к стенке и тихо ушёл.
Прасковья ушла почти так же. С улыбкой посмотрела на родню. Повернулась и уснула...
(2015)