Мы едем за границу. И не просто за какую-нибудь. Едем в Югославию, а она приравнивается к капстранам! И как нам с Наташей пришла в голову такая мысль? И кому первому – не помню.
Путевку в советское время получить на производстве было практически невозможно, потому что распределялись льготы служителями профкома заслуженным работникам со стажем работы лет по сто, да и то иногда в драку, и нам, молодым специалистам, такие блага не светили вовек.
А мы все-таки едем! Потому что едем по комсомольской путевке, которая ограничивает ее получение двадцатью восемью годами от роду! А нам значительно меньше, и чтобы ее получить, не нужно благоволение профкома. Однако все остальные инстанции проходятся неуклонно. И мы готовы, мы начинаем хождение по мукам, не представляя, что нам предстоит.
Сначала медосмотр. Ходим с Наташей по кабинетам, как нанятые, добываем «одобрямс». А так как у нас в стране действует система «единства и борьбы противоположностей», как придумали наши друзья-марксисты, то получить справку о здоровье очень и очень нелегко.
Вот когда ты приходишь за больничным, раскрасневшись от температуры, кашляя, чихая и бормоча, то врач изо всех своих медицинских сил старается доказать тебе, что ты очень здоровый и годный к труду и обороне молодец. Но стоит лишь тебе заикнуться о фиксации твоего недюжинного здоровья, как тут же на тебя найдется куча объективных причин, не разрешающих справку такую получить. Ты будешь хил и болен тридцатью тремя болезнями, включая родовую горячку.
Наша участковая Темяшина в течение двадцати лет ставит приходящим к ней пациентам исключительно остеохондроз. Ну, иногда ОРВИ, это она тоже в школе учила. Остальные болезни Темяшина, видно, в конспекты не записала. И теперь, будь хоть там что, вплоть до левитации по ночам, она пишет «хондроз». И при этом приговаривает:
- Хоть вы, геологи, надо мной потешаетесь, знаю-знаю, но у вас, ласточка моя – остеохондроз. А давление и головокружение – это, ласточка, побочный эффект.
Но так как я первые пять лет не знала, где находится клиника, то Темяшина с великим сожалением справку о здоровье мне подписала. Наталье тоже.
Итак, первый этап пройден. Барьер преодолен. С нас берут честное благородное слово, что мы не вздумаем лечь в больницу в капстране и приравненной к ним, и мы торжественно клянемся и обещаем.
Теперь нужно добыть характеристику старших товарищей, то есть парткома. Это препятствие для некоторых претендентов на выезд оказывается последним. Вот, например, одна наша сотрудница из оформбюро, режущая правду, когда надо и не надо, отрезала этой правды и начальнику экспедиции Козлову Е.Е., одновременно являвшемуся председателем партийного комитета, а он ее с этой правдой запомнил. И за границу она ни разу так и не поехала, хотя путевку ей неоднократно выделяли.
Отомстила она злому директору, каждый год выписывая на его домашний адрес журнал «Свиноводство в СССР», сокрушаясь по поводу отсутствия «козловодства». Журнал начальнику ежемесячно аккуратно приносили и опускали в почтовый ящик, невзирая на его протесты. Выписано – получи. Так они и враждовали подобно Монтекки и Капулетти, все к этому давно привыкли, и некоторые даже забыли причину вендетты, объявленной Марией Ковтун товарищу Козлову Е.Е.
Как ни странно, эта планка была мной преодолена просто на крыльях. Егор Ефимович, не собирая парткома, лично поручился за мою политическую благонадежность. Видимо, так подействовали на него два моих выступления на экономической учебе, проводимой среди начальников геологических партий плановым отделом экспедиции.
Наташа на этом этапе значительно приотстала, но выбралась все же на сухую кочку, где я несколько дней поджидала ее появления.
Наступило для нас время получения комсомольской характеристики, за которой нужно было отправляться в райком комсомола. Там меня спросили с очень серьезным выражение лица, чем отличается капиталистическая Аргентина от приравненной к капстране Югославии, в каком году совершилась революция на Кубе и немного по мелочи, не помню, что еще.
Потом сурово наставляли, чтобы я не вздумала позорить честь советской комсомолки сомнительными знакомствами, и припугнули, что, необдуманно сев в попутную машину в Югославии, можно проснуться в другой стране, например, Италии. Я со всем согласилась, кивала головой, как китайский болванчик, и положительную характеристику получила.
Бюрократический крючок неожиданно настиг меня в профкоме Управления, куда я должна была сдать все тяжким трудом добытые характеристики и справки. Оказалось, что все они должны быть представлены в двух экземплярах. А замечательная комсомольская характеристика из райкома у меня была одна. Повторная поездка в райком оказалась бесплодной – копию дать мне там отказались, слишком уникален был документ. И не видать бы мне Адриатики и не читать бы мне с высокого берега:
« Адриатические волны!
О, Брента! Нет, увижу ль вас?
И вдохновенья снова полный,
Услышу ваш волшебный глас?»,
если бы не милая девушка, третий или пятый комсомольский секретарь, успокоившая меня, впавшую в праведный гнев, и перезвонившая в райком, и уладившая непримиримый вопрос.
И вот – мы едем!
Камчатка провожает нас серым ненастьем, полным мятущихся увядших листьев и серого же, проливного многодневного дождя.
В Москве теплее, светлее, но тоже довольно сурово.
Живем в «Интуристе»! Советскому человеку здесь несколько не по себе. Вечером спускаемся с Наташей в ресторан, потому что на всей пройденной нами километровой улице ни одного «съедобного» заведения не оказалось.
Выбираем столик не очень удачно, потому что прямо за спиной у нас оказывается строй дежурных официантов с полотенцами наперевес. Я, конечно, тут же упускаю с колен скользкую крахмальную салфетку, и один из них кидается мне под ноги – достает и подает. Цепенею, краснею:
- Спасибо…
Мне кажется, они не сводят с нас глаз, охотясь за нашими освобождающимися от еды тарелками и заменяя их новыми заказанными блюдами. Все-таки исхитряемся поесть, потому что умираем от голода после девятичасового перелета.
Так и кажется, что кто-нибудь сейчас подскочит:
- Чего изволите?
Вот уж к чему не привыкли, так не привыкли.
Убегаем в номер и тут по-настоящему наслаждаемся открыванием-закрыванием дверок холодильника, бара, всего, что открывается! Включаем-выключаем лампочки, торшеры, телевизоры. Позвонить вот только с белого роскошного телефона-ретро некуда.
Утром группа собирается в фойе, получает полный инструктаж и двигается на ярко-синем Икарусе в аэропорт.
Нас ждет невиданный самолет под названием «боинг», куда и посадка идет не как у нас, а по гармошкой протянувшемуся коридору. Свой восторг выражаем непосредственно и живо.
Лететь недолго, но после взлета приносят легкий завтрак, где в пластмассовых корытцах располагаются масло, джем, круглые булочки, московская ветчина, яблоко и…оливки.
Оливки я до этого видела только на картинке в книжке «Чипполино», потому радостно их приветствую восклицанием:
- Оу! Оливки!
После чего Наташа вываливает свои продолговатые зелененькие бусинки прямо в мое квадратное корытце. Она их, оказывается, терпеть не может.
Я раскусываю первую и застываю с остановившимся взглядом: это же нельзя есть, такая гадость! Вот же называется – Бог наказал. Теперь придется есть, я же анонсировала свою к ним любовь. Не, не могу. Тихонько пересыпаю их в пакетик и в сумку.
- С косточками съела? – восторженно изумляется Наташа
Странно, сейчас я их обожаю, могу проглотить целую баночку. Вкусы, видно, с возрастом меняются. А тогда…лучше не вспоминать! И это после инструктажа, как вести себя в заграничном кафе или ресторане:
- Салфетку, ребята, используйте по назначению. Вытирайте губы и небрежно бросайте на столик. А не складывайте в сумочку или пакет.
А я корытце оливок в сумочку сложила… Вот так начало путешествия.
Самолет приземляется в Белграде.
Выходим на залитый сверкающим солнцем белый аэродром, и я понимаю, что начался невыразимый по своему великолепию, первый в жизни отпуск, отпуск, отпуск! В котором будут солнце, кипарисы, воздух, полный аромата роз, адриатические волны и, конечно же вечная радость без конца!