Сила неизвестности

               

                Содержаться буду в неизвестном.
                Не из песни выйду,
                Не из весны
                (Той, что нам известна как весна)
                И струиться буду повсеместно,
                Чтоб дышать надеждою окрестной:
                Вся печаль поэзии полна.
      
       Так написал Борис Жанчак о миссии поэта в своем отечестве. Жизнь поэта – это судьба его народа, которую он открывает в своих творениях.
       Борис Жанчак, выходец из крестьянской семьи, родился в 1937 году, во времена оголтелых репрессий большевистских вождей. Потом Великая Отечественная война, оккупация, голод и холод, смерти на глазах родных и близких ему людей, освобождение от фашистского ига и загоны народа-победителя в новое рабство – колхозы – беспросветность и нищета. И его ждала участь подневольного кормильца этой антинародной системы. Но Бог одарил его талантом поэта: с детства он полюбил народные песни, изучал фольклор и писал стихи -  стал ходячей энциклопедией истории своего народа. Окончил Белорусский университет, много лет преподавал в Республиканском колледже искусств белорусский язык и литературу, дети заговорили на своем родном языке, и пошло среди них повальное увлечение поэзией – дань любви к своему любимому учителю.         
           Борис Жанчак пишет стихи с одинаковой силой на двух языках: белорусском и русском – это не переводы, а образное осмысление им жизни, которое диктует язык. Жуковский сказал: «Переводчик не раб, а соперник».
       
       Той Ізі  Харык быу лічы                Тот Мандельштам
       Тутейшы беларус                Что враз исчез
       Хоць ты крычы сярод начы                В пещере поздних ям
       Хоць прауся на Эльбрус                Он шел беде наперерез
       Ён адчувау самой зямлі                Тот Осип Мандельштам
       Тугую глыбіню                Ранимый пуганый еврей
       Ды ведау як адкуль калі                Он выбирал борьбу
       Хто: куляй даганю                Мечтатель мистик и скорей
       Ён пачувай няправды  свіст                Сластена чем чубук
       Шчымліваю душой                Курящий труженник стопы
       Дзе над сапрауднасцю павіс                И рифмы и Река
       Той нож але няужо                Течет сквозь нас
       Паэту варта прадчуваць                Не отступить
       І адчуваць ярчэй                Не знающий пока
       Тады як смерці цеціва                Но уступит неправде
       Дрыжыць каля вачей                Что ж Немножко только раз               
                Для жизни знающей что нож               
                Дрожит у самых глаз
         
      Одиночество – удел поэта. Он несет мир в себе, и все в нем подчинено его чувствам и мыслям, которые он дарит людям в их образном осмыслении так, что другая душа верит ему и понимает: мир стал не таким, каким он казался ему раньше. Хуже или лучше – не таким. Что-то повернулось в душе человека – и это сделал поэт. Он нарушил установившийся покой и дал толчок к движению: а движение – это жизнь.
                Ххх 
 
     Я отпущу вам пять желаний боли,
 Пять ожиданий нежности любой:
 Когда я сам своим обеспокоен –
 Я первую одолеваю боль.
 Любимые, которые со мною,
 Всегда все те, кто ненадежную любовь
 Мне посылает тишиной лесною –
 Другая  радость и вторая боль.
 А есть еще любовь самой Отчизны,
 Ее всегда великая беда,
 Когда познаешь горечь общей жизни,
 Какую боль изведаешь тогда!
 А расставание с моей Землею,
 Бескрайностью зелено-голубой?
 Я знаю, боль четвертая накроет
 Не в этот час и ласкою не той.
 И вот, когда соединишься с пятой,
 Где все понятно: и добро и зло,
 Ты растворишься благостно и свято:
 Возможно, в невозможном повезло.

     Борис Жанчак не носил свои рукописи в редакции – для него была органически неприемлема та атмосфера, которая бытует в наших официальных изданиях на ложной дороге по курсу, который диктует социалистический реализм. И только близкие друзья могли часами слушать, когда  он изливался перед ними в откровениях своей поэтической души – образ его мышления. Это было единое понимание и проникновение в мир, который открывал им своей обнаженной душой поэт, верный своему Божьему призванию. Поэзия – образ его мышления.
 
   Борись Борис
 Во мгле золотоглавой
 Призванью и признанью нет конца
 Борись
 Тебя не отягчает слава
 Ни сына ни отца
 Пока весна старается тщедушно
 И воздух восхищеньем упоен
 Пока рука сомнению послушна
 И несомненна связь времен
 И пусть растут не хорошея дети
 И даже не добреют старики
 Но образы слетятся на рассвете
 Просторны и простительно легки
 Лови
 Лови слепое излученье
 Удачей не запятнанных сердец
 Будь верен своему предназначенью
 Призванью
 И прозванью наконец         
               
       Однажды Народный поэт Беларуси Рыгор Бородулин почти силой вырвал у него одну из рукописей, и в издательстве “Мастацкая литература” вышла маленькая книжка,  “Некали  потым”, 1993 год, тиражом 500 экземпляров.   
        18 сентября 2013 года наша страна, а с ней и мировая поэзия, потеряла великого поэта – он ушел в мир вечности. Вот как он сам об этом предвидяще написал.               
         
         Признание

    Представьте: будь я умер в прошлом веке,
Вознагражденный жизнью за грехи,
Что император я или калека, -
Какими сразу стали бы стихи!
Что я на русском…
Боже мой,
На русском!
Издалека приплывший, а каков:
Над желтою рукою, глазом узким
И кисточкой для ловли облаков.      
А может быть…
Хотя причин для Веры
Не возбудил у живших даже Он.
Лежи поэт и раздувай химеры,
Плыви материка печальный звон.

                Ххх               
  Мой узкий пенал поднебесья
 И чахлый цветок на окне
 Котенок            
 Бездомною лестью
 Ты душу смущаешь мне
 Под звёздами затеряться
 И нежно плутать во мгле
 Где веком позавчерашним
 Я твердо стоял на земле
               
        ДУНОВЕНИЕ СУББОТЫ
 
«Отец на скрипке не играл Шопена –
Сам становился скрипкой постепенно».
                Вениамин БЛАЖЕННЫЙ
              1      
Еврей играть на скрипке не обязан.
Хотя какая польза оттого,
Что он душой печальною ни разу
Струне не прикасался световой?
Глубин Вселенной древняя картина,
(Лучом, дрожащим исчезает звук),
Где одиночество, как паутина,
Неровностями образует круг.
Зачем тебе смычок белоголосый
И неудобства левая рука,
Не к месту закрывать вопрос вопросом,
Всеобщей правде вывернешь пока?
Не к месту Паганини-Сарасате –
(Рябь партитуры бледная бедна).
Сна тремоло и утра пиццикато
 Неспешно заслоняет тутти дня.
Заученно сфальшивит он не сразу,
Не сразу загорится вечной тьме –
Еврей играть на скрипке не обязан,
Оркестра мира сладкий инструмент.
          2
Геометрия звука
Безвестный скрипач
Возвращая вселенной прозрачные трели
Недоверчиво-точен
Сомненьем скрепя
По линейным путям приближается к цели
Ворох верных вибраций
Пассажей ежи
Пиццикато ступени
Изгибы легато
И гармонии жизни гужи удержи
Если сила и смысл ускользают куда-то
Но особенно сладок последний сегмент
Где над осью сквозит

риск смычковый в полете
И замрет параллельно
судьбе инструмент
И такой тишиной безграничность
пробьете.
            
  ГРЕХ НЕПОХОЖЕСТИ
   
        Я сам причислен был к евреям
Не раз, Как водится у нас, –
Не швед-эстонец, не кореец –
Жидок, определят тотчас.
Экспертом тонким может всякий
Увидеть корешок…вековой грешок:
И нос – изогнут в детской драке,
И бровь – карпатский
Иду по улице, где гетто.
(Брусчатки скрытая вина.)
Теряй  своих интеллигентов,
Моя родная сторона,
Там, где пикирует эпоха
Бомбардировщиком креста…
Скажите, может, это плохо
кроить, лечить, учить, верстать?
Непреднамеренно измена,
Мельча, ломает имена.
Гербарий колоса – колено
Шестиконечного зерна.          
               


                ХЛЕБ  ВЕРЫ

                Семен БУКЧИН 25 красавiка 2014 г.
       
        Поэт, о книге которого пойдет речь, фигура в нашей литературе по-своему таинственная. Отсюда и название этих заметок. Невольно ряд выстраивается — от андрониковской “Загадки Н.Ф.И.” до стрельцовской “Загадки Богдановича”. В истории мировой литературы кишат загадки — от атрибутивных до патографических. Но если верить Мандельштаму, утверждавшему, что “поэзия есть сознание своей правоты”, то главная загадка любого настоящего поэта, несомненно, в уровне этого сознания.
 

       Поэт Борис Иванович Жанчак, сын западноукраинского селянина и белоруски, родился в 1937 году в Сеннице под Минском и умер осенью прошлого года, не дожив нескольких дней до своего 76-летия. Он закончил филфак Белорусского университета, преподавал белорусский язык и литературу в школе, работал как с “трудными”, так и с одаренными подростками, но значительную часть жизни (четверть века) посвятил общению со слепыми людьми, был редактором специального радиожурнала для слепых. При жизни у него вышел единственный поэтический сборник “Некалi потым” (1993 г.). Публикации в периодике были более чем редки. Книжечка “Хлеб Веры” вторая, посмертная, поэт не увидел ее, но успел составить.
       Борис Жанчак не был членом Союза писателей и не стремился туда, хотя, как говорят, был близок с некоторыми известными в литературе людьми. Рыгор Бородулин готов был дать ему соответствующую рекомендацию. Но Жанчаку не это, не членство писательское было нужно. “Напішы мне верш бліскучы//каб жа талент і майстэрства//бо паблізу гэтай кучы//так няўтульна// так нясцерпна”. Вот чего он больше всего не хотел, так это быть причисленным “да кучы”. Но не был анахоретом. Любил друзей. И замечательно пел. Белорусские, русские песни. И даже оперные арии. Помнится, в одной небольшой компании он однажды, откликнувшись на мою просьбу, спел целиком знаменитую арию Ленского.

       Мне кажется, что в творчестве его “незащищенная душа” следовала совету Рильке уйти в себя, постоянно подвергать испытанию причину, заставлявшую писать. “Я магчымасцей слова не знаю”, — признавался он. Но писать, творить — значит жить, искать смысл в “мышьей беготне” (Пушкин). Впрочем, эта непременная сверхзадача человека, пытающегося осознать свою призванность на земле, сформулирована еще раньше — в гётевском “Фаусте”. Речь, конечно, не о зацитированных рассуждениях о том, кто “достоин жизни и свободы”. И на страницах “Хлеба Веры” и в оставшихся за пределами этой малой книжицы стихах духовный поиск Жанчака пытается соответствовать словам  Всевышнего, произнесенным в начале знаменитой трагедии: “Кто ищет, вынужден блуждать”. И как не согласиться с Петром Садовским, сказавшим во вступительной статье к “Хлебу Веры”, что для поэзии Бориса Жанчака характерно сочетание “мысли и страсти”. А это высокий ряд — от Лермонтова до Пастернака и Бродского и от Максима Богдановича до Алеся Рязанова.

     К тому же эмоции, обуревавшие недавно ушедшего поэта, встроены в особый контекст — национальная белорусская драма, прежде всего связанная с языком, дышит у него за многими строками. И даже там, где звучит не то горькая ирония, не то непоправимая беда: “Той клунак з песьнямі за плечы // Брыдзе вясёлы беларус//Якому кідацца да печы // За плот на поле пад абрус // Няма ні сьмеласці ні сілы // Ні мацавацца ні сталець //А родны кут ты так мне мілы // З бядою кожнаю — мілей”. Собственно утверждение белорусского мира через стремление познать, зачем в конце концов была дарована жизнь, и своего родного языка как способа ее осуществления — это и есть главная, внутренняя цель сборника “Хлеб Веры”. Хотя в авторском предисловии она декларирована более упрощенно: “Закарцела паказаць “дзьвюхмоўным” ад беднасці, якія й аднае мовы як сьлед ня ведаюць, што такое сапраўднае (мушу спадзявацца) валоданне дзьвюма мовамі. Гэта мой пратэст супроць трасянкі”. Да, есть недовольство теми, кто “язык свой ломяць ды русеюць”, есть горькое признание: “сам я трымаюся беларусам//толечкі ўласным прымусам”. Но в “параллели” “Наблюдение” с вызовом всем сомневающимся и “русеющим” сказано: “я сегодня заставляю//Родину любить//сам себя//поскольку знаю//рвется эта нить”.

       “Хлеб Веры” — книга не двуязычная в традиционном смысле, не переводная, а собрание вполне самостоятельных и одновременно на затаенной внутренней ноте перекликающихся текстов на белорусском и русском языках. Если следовать чувству поэта, его обостренно-национальному мироощущению, “мовы  не бываюць “блізкімі”: паміж імі заўсёдная мяжа”. Поэтому книга воспринимается не столько “пратэстам супраць “трасянкі”, сколько как утверждаемое через язык разномыслие, разносуществование особых, отдельных художественных систем. По этой причине представляется условным дискурсное обозначение жанра вошедших в книгу текстов — “белорусско-русские параллели”. Даже там, где поэт предстает автором самоперевода или самопереложения, его стих является читателю свидетельством не только иной, нередко изысканной в экспериментальном плане поэтики, но и  особого нравственного опыта. Того опыта, который дал ему право сказать о “высокай ўрачыстасьці слепаты” и о том, что “мертвые торжественней слепых”. Иной раз кажется такой зыбкой граница между внятностью мысли и образа, как будто соскальзывающих в абстрацию или туман формализма, но нравственный посыл удерживает слово поэта “на мяжы сьвятла і цемры”.

       Вот как, к примеру, это происходит в стихотворении “Хлеб Веры”, давшем название сборнику. Это его белорусское начало: “хлеб Веры — cмак упэўненасьці нашай//заслона ад таго хто сярод сну//адвечнага прастору перайначыў//часіны мітусьнёю захінуў//ахопленыя шорамі прызваньня//прастуем мы на здані на хімеры//ды працінае ісціна скразная //хлеб Веры”. А это параллельно напечатанный русский текст под тем же названием: “хлеб Веры — пища верности что силу// дает отгородиться от того//кто серым сделал этот символ синий //и нестерпимым вечности огонь...”.

       Опорные образы одной и той же “параллели” могут быть абсолютно разными. В стихотворении  “Пах саломы”  — “салома пахне помстаю каханьня//а можа проста пошукам дарог”. А в его русском “соответствии” доминирует совсем другой образ: “Отдаленное солнце заходит//И звенит под горою рябина//Осененная сыростью вроде//При погоде сияет рубином//Незнакомая осени радость”. Таковы прихотливые извивы поэтического мышления, запечатлевшие томление духа, осознание, что “ты есть и будто нет тебя так много”.

       Борис Жанчак играет словом, тем, что в поэтическом словаре называется семантическим ассонансом (смысловым разнозвучием), стремясь утвердить равновеликость и одновременно независимость художественных стихий. И это при очевидности реминисценций из русской и белорусской поэзии, когда прямой строке из Пастернака (“Февраль достать чернил и плакать”) так неожиданно сопутствует коласовское “Мой родны кут як ты мне мілы”. Не только пастернаковская фантастическая образность, но поражающая навсегда особой психологической точностью метафорика Мандельштама, строгие ритмы Брюсова и даже тяготеющий к античности слог Иннокентия Анненского — всё идет у Жанчака в дело (в строку) во славу белорусского слова. Да, есть демонстрация — вот как я могу! Но тут же приходит мысль о “слове и культуре” (Мандельштам). В “Хлебе Веры” это сочетание тревожит читательское чутье. Как не вздрогнуть, прочитав эти “пастернаковские” строки: “Я не спугнул доверчивость твою//Такая птица на плечо просилась”.
      Возникает в памяти как продолжение или как отзвук: “Я изучил науку расставаний в простоволосых жалобах ночных”. И как не вчитаться в обращения белорусского поэта к фигурам Владимира Высоцкого (“вещал-стращал-рычал что было сил//бурлящим снегом был//шипящей лавой”) и Иосифа Бродского, для кого-то, возможно, неожиданно поименованного Язэпам Броцким (“хоть вряд ли младенцем//вещал ты на идиш”).
      И вот мечешься в читательском нетерпении слева направо, от белорусского текста к русскому и наоборот, пытаешься сравнивать, потому что велико желание постигнуть способ, тайну поэтического мышления. И видишь, что белорусское “Наканаваньне” намного значительнее параллельного русского “По долгу”. Но библейско-возвышенное начало русской версии (“Для Господа путь мой робкий//Стараньями и стареньем//Тропинкою всякой строчки//Торю я сиюсторонность”) так разнится от намеренной философичности белорусского просторечия: “Пакуль без крыла што зробіш//Бо стануся шчэ нядужым//А ўсё цікую дробязь//Асклепкамі вечнай думкі”.

       И в белорусском и в русском языково-метафорическом поиске Борис Жанчак не избегает пафоса и не чуждается трезвой самоиронии. Более всего тревожит его душу ощущение безвозвратных утрат в конце пути. Часы пробили свое, пришло время неспешного писания “для Бога”. Петру Садовскому запомнились строки, звучащие как прощание:

 Я на зоры вяртаюся.

Час мой завершаны:

Вера — веды — закон — дабрыня...

Застаюся адзін, як той дзед

                ненадзейнасці:

Дзе мой вершнік, дзе конь мой,

                дзе дзіда мая?

 
       Из этого настроения рождается близкая к афористической насыщенность поэтического высказывания, когда на излом ставятся сами возможности слова. Не случайно параллель “Ружанец” — “Чётки” возникает повторно в “Хлебе Веры”. И тут, на евангельской почве, возникает как будто дословное совпадение белорусского и русского слова: “кожны хто з Хрыстом і з кім Хрыстос//асьвятляцца знае гэтым Словам//гэтым дубам што глыбока ўрос//у зямлю Аўгінні ды Міколы” — “каждый кто с Христом и с кем Христос //освящаться знает этим Словом//этим дубом дум что в землю врос//где гуляют Ганна и Микола”. Увы, “дуб дум”, под сенью которого “гуляют Ганна и Микола”, — эти строки уступают мощному природному образу — “зямлі Аўгінні ды Міколы”. И это также свидетельство сложности преодоления того, что поэт назвал “заўсёднаю мяжою” между языками.

      Опыт Бориса Жанчака убеждает в том, что он сам не раз переходил эту межу. Но с единственной целью вернуться обогащенным в стихию родного слова. В этом смысл проделанной им тонкой поэтической работы. “Неистребимое имперское “чувство превосходства” обедняет россиянина, — говорится в уже упоминавшемся авторском предисловии к “Хлебу Веры”. — Если уж мы, восточные славяне, близки — давайте больше узнавать друг друга, давайте уважать и ценить духовные богатства каждой нации”. Возможно, поэт чересчур категоричен по отношению к зараженному “имперским чувством” россиянину. Но не более, чем патриот Пушкин по отношению к “клеветникам России”. И если жалящие национальное самолюбие  инвективы Бродского в знаменитом стихотворении “На независимость Украины” (“прощевайте, хохлы, пожили вместе — хватит//плюнуть что ли в Днипро, может, он вспять покатит”) тем не менее восприняты образованными украинцами как художественное явление, то почему бы всем ценящим русское поэтическое слово не отдать должное чеканным строфам белорусского поэта, которые публикуются ниже.



        Барыс ЖАНЧАК

      З кнігі “Хлеб Веры”

Лопнула лыка расейскай імперыі

Царства баракаў

Барства рабочага

Падаюць воддаль ранеты нясьпелыя

Яблык пад яблыняю паточаны

ляснула лыка калоднай імперыі

Трэснуў абруч

Што зямлю перакошваў

Першыя пошукі пушчаных парыяў

Курчыцца краем крывёю раскоша

Толькі дзе рабства сябе пераважвае

Робяцца шалі мінулым задратыя

Робат бязроднасьці ружаю ўражаны

Зноў за драты у браты у забрытыя

Народ несдержанный и дерзкий

Неудержимый и простой

С большой душой куда имперскость

Себя вместила на постой

Постой-постой

Неистребима

Вселенская награда-даль

Для неизвестности любимой

Любой пародии не жаль

Что рассуждать о незнакомом

Иным не ведомом пути

Когда в большом отцовском доме

Не мыслится угла найти

Что рассуждать о лютом братстве

О златоглавости любви

Когда в растерзанном богатстве

Любая слава на крови

Крои эпоха карту мира

Для каждой широты души

И долготы небесной шири

Ни с кем брататься не спеши

 

Барыс Жанчак.

Хлеб Веры.

Кніга паралеляў. Мінск, “Мінар”, 2014.