В детстве в деревне с развлечениями было не богато. Помню, как-то после старших сестёр школьниц мне достались цветные карандаши и рисовальный альбом. Отсюда и началось тогда моё увлечение рисованием. А что рисовали в то время мальчишки? Ну, естественно, войну! И рисовали так, как им хотелось.
Это сейчас мы думаем, что о войне понимаем всё. А вот в 60-ые годы, хорошо это помню, у меня, 6-8-милетнего пацана, было двойственное восприятие войны: с одной стороны, по "ура-патриотическим фильмам", и названия которых забылись, где наши доблестные воины в хвост и гриву шутя лупили глупых немцев. По ним война мне тогда казалась очень, очень далёким прошлым и едва ли не увлекательным, опасным, но приключением. Казалось, на войне можно было запросто насовершать подвигов, наполучать орденов.
И это, безусловно, находило отражение в тех детских героических рисунках.
Но уже тогда были моменты, когда война виделась другими глазами. Даже по случайным, между делом, репликам взрослых (ох, не дай Бог), замечаниям (кому война - кому хреновина одна), которые были непонятны мне, мальцу, и потому западали в душу и требовали ответа.
Сейчас сам понимаю, что 15 послевоенных лет для тех, кто прошел войну, - не срок. И по каким бы праздникам тогда ни собирались взрослые, их разговоры всегда переходили на войну. Да чего греха таить, собирались мужики не только по праздникам - на фронте "наркомовские сто грамм" сделали из мужиков людей выпивающих, и не всегда их лексика была нормативной, а темы разговоров приемлемы для детей. Нас, мальцов, поэтому отправляли погулять, но я незаметно забирался под высокую кровать с никелированными шариками и, лёжа на животе и черкая цветными карандашами что-то в рисовальном альбоме, слушал и наблюдал за происходящим сквозь дырки узорчатого подзора, пропуская мимо ушей всё, что было не о войне. И впитывал только разговоры о войне подвыпивших мужиков, которым всего-то было тогда по сорок с небольшим.
А они, простые работяги, шоферы, трактористы, вальщики леса, пилорамщики, из которых в обычное время о войне и слова не вытянешь, выпив, становились разговорчивей, вспоминали кто где воевал, звучали имена известных генералов, названия фронтов... Когда захмелеют, тут уж эмоции через край: и кулаком по столу, и, бывало, рванув на себе ворот рубахи, заплачут с надрывом, то ли от вина, то ли от воспоминаний...Вспоминали захмелевшие мужики и о личном, самом сокровенном. Я погружался, утопал в этих рассказах. А неумелая детская рука торопилась зафиксировать эти картины в альбоме...
Плен, концлагеря, гибель сослуживцев, огонь по своим… и много-много всего, о чём говорили мужики. Вплоть до обид на послевоенную несправедливость: "Я с первых дней на войне. Раненый, не по своей воле, попал в зону оккупации, два года по концлагерям, и сейчас с неснятой судимостью за это, а ты призвался в апреле 45-го и в боях то не успел поучаствовать, а как участник ВОВ все льготы исправно получаешь".
Эти разговоры были совсем не похожи на причёсанные рассказы застёгнутых на все пуговицы, с кучей юбилейных медалей на груди, ветеранов на праздничных школьных утренниках. Та лихость и книжная заученность, с какой приглашённые ветераны рассказывали о своём участии в войне, вызывали странное чувство. Не было в их рассказах той доверительности и откровенности, как в словах мужчин за столом.
И здесь мужчины рассказывали о том, как воевали, и понимаю сейчас, что и приукрашивали, и привирали, но делали они это без какого-то умысла, искренне и простодушно, "со слезами на глазах". И верилось, что всё именно так и было. Ведь они больше говорили не о своих подвигах, хотя у всех медали, ордена и не только юбилейные.
А о том, как уже на второй день войны испытали жуть бомбёжки и обстрела с немецких самолётов, когда «хотелось, как жуку зарыться по-глубже в землю, чтобы не слышать вой, безумные крики, не видеть разорванных пополам лошадей и людей.»
Как 6-го августа приняли первый бой с наступающими превосходящими силами немцев. В том бою полк потерял 85%(!) всего состава, но и противник здесь не прошёл, обошёл с флангов.
Как с боями выходили из ружения под Киевом, а это было крупнейшее окружение в мировой истории войн. Из 522 тысяч наших бойцов смогли вырваться, атакуемые и истребляемые со всех сторон врагами, вытесненные с дорог и загнанные в зыбучие болота и там тонущие в трясине, терзаемые подрывами на минных полях только 15 тысяч наших бойцов, в их числе и мой отец двадцати трёх лет тогда от роду.
Как, встав вокруг костра, прожаривали бойцы на огне свои рубахи, а вши так и щелкали. Как прибывшие необученные новобранцы бегут в атаку толпой, а не цепью, и всех накрывает одной миной. О ровесниках 1918-1923 года рождения, убитых и пропавших без вести на войне.
Как в наших вологодских вновь организованных лесопунктах вылавливали заметающих следы бывших предателей - полицаев, врагов народа, у которых «руки по локоть в крови», и дезертиров, годами отсиживавшихся в подвалах.
Как валялись в забытьи раненые мужчины по госпиталям и по неделе не могли есть от боли. Потом, в общественной бане, куда меня брал с собой отец, я видел эти страшные военные раны и увечья на телах мужчин, вперемешку с татуировками. Помню, как, сидя намыленным в большом тазу, я спрашивал у отца, показывая, но не касаясь пальчиком шрамов на его плече: "Пап, больно?"
Осмысливая всё это детским умишком, понимал, насколько тяжелые испытания выпали на долю этих мобилизованных и призванных, вспоминающих сейчас военные дни, мужчин. И я пытался рисовать всё это, в меру своих возможностей старался отразить это в рисунках, получалось неумело, но, видимо, по-детски непосредственно и это подкупало зрителей.
Освещение под кроватью было неважное, свет проникал сквозь кружева подзора и проецировался на лист бумаги причудливым чередованием теней линий, кругов и других фигур. С известной долей воображения в этом переплетении теней на листе можно было увидеть всё что угодно. И я видел в этих светотенях всё, что мне в данный момент было интересно: от колонн войск на марше, рвущихся снарядов и стреляющих «Катюш», до ограды из колючей проволоки со сторожевыми вышками.
Я пользовался этим, подрисовывал полосатую одежду к теням вытянутых овалов, которые становились для меня измождёнными лицами, и ясно видел уже шеренги узников концлагерей. Переворачивал лист, большие кружочки теней от подзора у меня становились колоннами танков. Дорисовывал башни со стволами – и получалась танковая атака. На другом листе - залп «Катюш», а здесь - госпиталь и т.д.
Так, бывало, увлечёшься подобным рисованием, что заснёшь и не заметишь конца застолья. А когда потерявшие меня сестры допытывались, что я делал под кроватью, я показывал им свои рисунки. Но без теней подзора они видели одни каракули. А рисунки, которые я ясно видел, сохранялись в моей памяти. Они были очень похожи на подобные рисунки о войне детей, взятые из интернета, и приведенные здесь...
Помню, я был уже пятиклассником (под кроватью уже не прятался).
И собрались, как обычно, мужики - участники войны отпраздновать Победу.
Тогда, в 1965 году, по чёрно-белому «Рекорду» в 19.00 объявили первую в Советском Союзе Минуту молчания в память о не вернувшихся с той войны.
Услышав проникновенные, берущие за сердце, слова диктора и отсчёт метрономом минутного интервала, уже подвыпившие мужики притихли, потом без команды как один встали и застыли, и стояли кружком, глядя в стол заблестевшими вдруг глазами, и старались не смотреть друг на друга, чувствуя, что и у других ком в горле, и перехватило дыхание, и неудержимо дрожит подбородок, и судорожно кривятся губы от сдерживания рвущихся из груди сдавленных звуков. А бывший узник концлагеря к концу минуты совсем поник плечами и облокотясь на комод стоял, уронив голову лбом на ладони рук и плечи его вздрагивали…
Эта картина потрясла меня. Я много раз пытался нарисовать «Минуту молчания» карандашами на бумаге. Отец, как-то увидев рисунок, сказал: «Эк ты момент схватил! Праслово...» Но мне не нравилось. Лица у мужчин получались смешные, и узник не горевал, а как-будто прилёг отдохнуть на комод… Много было вариантов «Минуты». Этот крайний, написанный словами, отец уже не прочтёт.
После окончания той первой минуты молчания мужчины, не чокаясь, помянули не вернувшихся с войны и долго ещё продолжали молчать, смаргивая и хлюпая носами...
– Всё, мужики, хватит, не пью больше,– сказал кто-то тихо, но решительно.- Сердце ни к чёрту, давит. Всё здоровье война забрала.
- А ведь там не болели, бывало, на снегу в шинелях спали – и ничего,- замечает другой,- шинель оторвёшь от льда, заправишься горяченьким от полевой кухни, примешь наркомовские от старшины, и как огурчик снова.
- Это, как доктор объяснял, организм тогда мобилизовался, включил резервы, он брал в долг сам у себя. А сейчас подошло время платить по долгам, а платить-то и нечем. Кто изранен, кто в трудах надорвался, а кого и водка сгубила. Ветераны пачками уходят,- подключается ещё один.- Неужели и за Победу не выпьешь? Не помянешь погибших и ушедших?
- За Победу - это святое! Помирать буду, а за Победу пригублю. Вон как о нас теперь заговорили, слыхали по ящику только что передавали:
«ПЕРЕД ПОДВИГОМ СОВЕТСКОГО ВОИНА -ОСВОБОДИТЕЛЯ
СКЛОНЯЕТ ГОЛОВУ БЛАГОДАРНОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО».
-Пожить ещё охота, посмотреть на это "благодарное человечество"наших дней, а то у некоторых сомнения на счёт значимости Победы и нашего в неё вклада.
-Ты прав,– поддержали остальные,– Победа это такое дело! Победа это важнее всего!!! И чем дальше, тем больше, будет расти её значение...
С того дня День Победы стал и для меня самым главным праздником.
Так, видя реакцию взрослых на события, слушая их рассказы и фиксируя это в рисунках, я уяснял, что война – это страшная беда для народа, это разрушения, осиротевшие голодные дети, смерти и ранения и постоянный страх за свою жизнь, и жизнь своих близких... Такой я и рисовал войну в дальнейшем.
Наш народ выстоял в этой беде и победил!
Низкий поклон всем, кто справился с ней.
Слов - 1485
Кутьин Ю.А.
РИСУЮТ МАЛЬЧИКИ ВОЙНУ. Песня
https://www.youtube.com/watch?v=nA61cZP5JME
9.05.2015 - 5.05.2017