Дети Урала. Часть 3. Трудные годы. Школа

Виктор Костылев
 
                Глава 2.

   А ветер уже стелет на дорожках павшую листву. Начальная школа располагалась на первом этаже, большого двухэтажного здания. Второй этаж занимало педучилище. В классе много переростков, их худые лица, тонкие шеи, стриженные головы, как бы растворяли возраст. Несмотря на процветавшую нищету, дети на занятия  ходили чистыми и аккуратными. Война собрала под одной крышей, в одном классе детей разных по возрасту и национальности. Игры в: деньги, перья, жостку(клочок кожи с мехом и свинцовой пластинкой- подбрасывай ногой до посинения, если сможешь) все это было, но- за стенами школы. Директор-мужчина, строго следил за порядком и дисциплиной. Наша первая учительница- Александра Кирилловна с Днепропетровщины, запомнилась мне умением завлечь ребятишек своими занятиями и рассказами о Украине и великом Днепре.

   С учебниками трудно, тетрадей не хватало. Резали желтую оберточную бумагу, графили сшивая в тетрадь. Чернила в таблетках, покупали в магазине, разводили в бутылке водой, разливая по чернильницам – «неразливашкам». Носили их  отдельно в сшитых мешочках на веревочке, подвязывая к портфелю или сумке. На переменках азартно играли в перья, выигрывая друг у  друга, затем выменивая или выкупая. За стенами школы играли на деньги, если они были. Ребята при деньгах, укладывали на дорожке в столбик монеты и поочередно прицеливаясь с расстояния, кидали пятаки или старинные полтинники, пытаясь разбить столбик, остальные с интересом наблюдали.

   У родителей не было времени заниматься нашим воспитанием. Это было предоставлено школе и улице. Мы росли не прихотливыми. Ходили в чем придется, ели что дадут, много читали, коллективно обсуждая прочитанное. Первым обсуждением и подражанием литературным героям была повесть Аркадия Гайдара  "Тимур и его команда".
 
    Вечерний час. В печи весело потрескивают дрова. В пламенном озарении они медленно превращаясь в угли, игриво освещали золотистым светом участок кухни и лицо мамы, готовившей ужин.  При бледно-желтом свечении электрической лампочки,  сидя за кухонным столом, я старательно выводил в тетради палочки… От излишнего старания, на желтом листке расплывается чернильная клякса…. Быть неприятности... Наконец с уроками покончено.

    На столе оказался заводской номер газеты с портретом Сталина. Не задумываясь, подрисовываю ему рога и еще что-что, словом изменил облик вождя до неузнаваемости. Увлеченный творчеством не сразу понял что меня, как шкодливую кошку кто-то тянет за ухо. Перепуганная мама, со слезами на глазах, схватив газету и скомкав, быстро бросила в печь мое творчество. Я ничего не понял, гляжу на ее...  Оказывается, в жизни не все так просто?..

     В  летний период, по улицам города часто ездил  старьевщик на лошади меняя: тетради, ручки, перья, карандаши и даже сладкие ярко-красные петушки (леденцы) на палочке, на: кости, цветной, черный металл и тряпье. Воодушевленные мы бегали по городу в поисках материала для обмена, обеспечивая себя принадлежностями для следующего учебного года.

    Сестры, приобретя профессию швеи, изредка выполняли заказы на дому. Но подработка запрещалась государством. Наша жизнь постепенно улучшалась. Теперь дрова и уголь мы покупали. Разгрузку, распиловку дров, выполняли коллективно, а вот колка и укладка в поленницу, переноска угля – были моей прерогативой. Трудно колоть березовые дрова и поленья с сучками. Загонишь с размаха топор в чурку, а она не раскололась и топор не вытянешь, вот и мучаешься. Как-то замахнулся на очередную жертву, топор скользнув по древесине и пришелся мне по ноге ниже колена. Боль, кровь, слезы перенес в одиночестве, а нога сохранила небольшую память детства.

    Зима. Пронизывающий ветер надоедливо стучал в окна снежными колючками. К этому времени старые ставни были сняты, а во дворе появилась большая, черная дворняжка. Мама и  сестры работали посменно. Мне часто приходилось коротать ночи в одиночестве.
               
   Однажды, в тихую лунную ночь меня разбудил какой-то шум. Дом был наполнен густой темнотой. При слабом лунном освещении матово белели висевшие занавески на окнах. Собака, сидевшая на цепи, с хриплым лаем и остервенением бросалась на ворота. В доме я один. Перепуганный, забыв о сне, я метался по неосвещенному дому, осторожно выглядывая через занавески на улицу, прислушиваясь к посторонним звукам. Бледнолицая луна таинственно распускала свой свет на постройки. Кругом было бело и удивительно тихо. Только свирепый лай собаки, да удары ее мощных лап о ворота, нарушали тишину.
               
    Я возле окна. Слегка отодвинув занавеску, осторожно выглядываю. Со стороны улицы, в окно пытается заглянуть какой-то мужик. Очевидно, ему мешал свет небесного светила. Он как козырьком прикрывался ладонью руки. Наши взгляды встретились, меня как током ударило. Перепуганный, я отлетел от окна. Но что мог сделать восьмилетний пацан? Схватив на кухне тупой, столовый нож, я всю ночь пробегал по дому, под лай озверевшей собаки и собственные крики бессилия. Под утро собака успокоилась. Уставший, я свалился в кровать и заснул.

    Мама, придя с работы, не поверила моему эмоциональному рассказу. Выйдя на улицу, мы увидели открытую калитку палисадника и крупные следы возле окон. Мама обеспокоена. Она не хотела оставлять меня одного ночью.

   В доме поселилась бабушка, мама дяди Аркадия и моего отца. Ей шел восемьдесят шестой год. Спала она на кровати в проходной комнате. В темную, зимнюю пору, когда безжалостный ветер бил горохом в оконные рамы, стекла звенели, в трубах дико гудел бесконечный ветер, а заиндевелые стекла окон  расписаны суровым  морозом. Жутко...  Я расстилал постель на полу возле кровати своей спасительницы. Она опускала  руку. Держась за нее я слушал  рассказы о: ее далеком детстве, деревне, оборотнях, чертях и колдунах. Наслушавшись с трудом засыпал, со страхом прислушиваясь к бесчинствам природы.

   Дядя Аркадий работал посменно. Однажды ночью кто-то напугал тетю Катю. Боясь оставаться ночью одна, она категорически настаивала на том, чтобы мамка вернулась к ней. Добрая, мудрая бабушка решила так, если дядька на работе в ночную смену, она с теткой, все другие дни со мной. Но старенький и слабенький организм устал отмерять километры по бездорожью, ради своих детей и внуков. Находясь у тетки, она почувствовала себя плохо. Ее знобило, мерзли конечности. Она, молча, безостановочно ходила по комнате.
-Что с тобой, мамка? - спрашивала тетя Катя.-Ничего Катюша, все в порядке.
-Смотри, не умри до прихода Аркадия.
-Что ты, что ты, - еле слышно отвечала бабушка.

    Но вот пришел дядька. На улице непроглядная темнота и страшная метель. Чтобы согреть замерзшие ноги бабушка присела на табурет. Одев валенок на ногу, она наклонилась за вторым и замерла… Слезы не помогут… И опять я нес тяжелый деревянный крест на ее последнее пристанище.

    В доме появились квартиранты. Тетя Катя - белоруска, добрейшей души человек. За свои четверть века она повидала горя и страданий не на одну человеческую жизнь. В эвакуацию ехала поездом в битком набитом пассажирском вагоне. За окном мелькали бесконечные поля, леса, перелески с густой и сочной зеленью. В окна заглядывало ласковое солнышко. Как это не вязалось с происходившим на земле. Кто-то из пассажиров с детьми, боясь сквозняков, не разрешал открывать окна. В вагоне шум,  духота, на лицах пассажиров затаенная тревога.

    Гул самолетов услышали все. Он заглушил стук колес, крик паровоза и бесконечный плач детей. Фашисты, как волки, набросились на беззащитную добычу. Взрывы бомб, крики раненных, плач детей, кромешный ад. Поезд остановился где-то в поле. Вагон горел. Стервятники видя беззащитную добычу, низко пикируя, несли людям смерть.
                Бомбили поезд. Падали березы.
                Вставали к небу сполохи огня,
                Гудели грозно вражьи бомбовозы,
                И в ужасе бежала ребятня.
                Михаил Андронов


  Оставшиеся в живых пассажиры через разбитые окна и двери выбирались из горящих вагонов. Раненная и обгоревшая тетя Катя с трудом, выползла из горящего вагона. Теряя сознание она, попала в руки санитаров. В госпиталях перенесла несколько сложных операций. Шла война. Раненных и больных было великое множество. Врачи спешили, возвращая им жизнь. Они не думали о сохранении красоты человеческого тела.
               
  Ее обгоревшее: тело, лицо, шея, руки выглядели страшно. Брови и ресницы отсутствовали, веки и губы были вывернуты. Спала она на спине с открытыми глазами  и ртом, аккуратно сложив руки на груди. Кожа ее лица и видимые части  тела выглядели натянутой обгорелой пленкой с грубыми рубцами. Картина не для слабонервных. В этой связи произошел смешной случай.

  Мою старшую сестру Веру, мама просватала за знакомого иногороднего студента по имени Александр. Очевидно Вера, из большого уважения к маме, не могла ей возразить и дала согласие. Оказывается, у сестрички  был молодой человек по имени Степан, прошедший дорогой двух войн. Это был умный, интеллигентный, веселый человек, работающий с сестрой на одном предприятии. Так вот, Александр, довольный разрешившимся вопросом, уехал домой готовиться к свадьбе. Степан, очевидно узнавший подробности от Веры, в вечерний час явился к нам со своим другом. Возбужденный, по приглашению мамы, он энергично прошел в комнату, не обращая внимания на окружение.
               
   Его друг, шедший следом, в проходной комнате увидел спящую тетю Катю. Ужас обуял его. Он резко остановился глядя на ее лицо и уложенные руки, попятился и повернувшись, выскочил из дома. Долго убеждал его Степан вернуться, для этого пришлось разбудить и поднять на ноги тетю Катю. А маме Степан заявил, - если не отдадите за меня дочь, я порешу соперника, а затем и себя! Перепуганная мама растерялась, а напористому Степану это и нужно... Они прожили счастливую жизнь в любви и согласии, оставив двух трудолюбивых наследников и красавицу дочь Оленьку.

   Сожитель тети Кати - Иван Люботынский – поляк по национальности, был мужчиной видным. После тяжелого ранения он оказался в госпитале нашего города вместе с тетей Катей... Работая экспедитором, развозил на лошади продукты по объектам.
   Вечерами, распрягая лошадь возле дома, он поручал мне отогнать ее на конный двор. Я был счастлив. С трудом забравшись на круп громадной, ленивой кобылы по имени Машка, я пытался пятками босых ног, уздой расшевелить ее. Соседские ребятишки, бегущие рядом, помогали мне, хлопая по лошадиному крупу чем придется. Машка была невозмутима.               
   Медленно, как песчаный корабль она плыла вперед, безостановочно попукивая. Но вот впереди замаячил конный двор. Шаг Машки увеличивался. Вот она уже бежит, громко попукивая. На ее пути - дорожная канава, прыжок…. Под громкий смех ребятишек, я летел в канаву, а Машка в стойло. Такова была трофейная лошадь.