1980
1 июля.
Ещё не знаю, что Светка меня заложила.
С тех пор связь с Андреем потеряна.
Мои страдания протекают под чутким наблюдением подруги.
Утешает и развлекает.
Помогает в поисках Андрея.
Даёт список телефонов, по которым я безрезультатно названиваю.
Таскает на канцерты бездарных эстрадных артистов.
У неё родственники - потомственно-бездарные артисты. Кто–то из них уже заканчивает карьеру, кто-то начинает в том же духе.
Концерты бесплатные.
Проходят в клубах и красных уголках разных предприятий.
Профсоюзы для отчётности устраивают для работников культурные мероприятия.
Знаменитостей приглашать дорого.
Формальным отношением к искусству и кормятся бездарности.
Артисты приглашают знакомых для количества.
Ограниченность пространства и малочисленность публики создаёт впечатление приватности.
Светка шопотом посвящает меня в пикантные подробности из жизни выступающих, а также травит душу рассказами об Андрее.
1 августа 1980.
День сухой и серый.
Мы со Светкой играем в Анну Каренину - бредём по трамвайным путям от Новокузнецкой по направлению к набережной.
Спотыкаемся.
В душе дисбаланс.
Приближающиеся трамваи истерически трезвонят.
Спрыгиваем в последнюю минуту.
Мы обе осунувшиеся, бледные. У Светки токсикоз. У меня мнимый токсикоз.
Мне бы Светкин опыт – не запорола бы так бездарно секс с Андреем.
Спрашиваю, когда и как она начала.
С одухотворённым выражением Светка выдаёт романтическую версию:
С двенадцати лет она начала ускользать по ночам из дома гулять на Ленинские горы.
В тринадцать на одной из таких прогулок её встретил и дефлорировал представитель более высокой культуры - тридцатилетний англичанин, учившийся в университете.
- Долго встречались?
- Один раз. Утром он уехал в Англию.
Ни капли сожаления. Даже гордится.
Как я поняла – дяденька был не местный, говорил с акцентом, но вот из какой страны или республики он был родом – это уже другой вопрос.
Поражаюсь Светкиной способности мириться с реальностью.
Я плюю реальности в лицо.
Переходим мост.
Выходим на Садовническую набережную.
Место безлюдное.
Как-будто всё живое утонуло в монолите пыльного бетона.
Идём молча.
Не знаю, куда.
Не спрашиваю.
Мне всё равно.
Вдоль набережной череда старинных фасадов – один замызганней другого.
Низкие, почти непроницаемые от грязи окна первых этажей.
Светка вглядывается одно из окон.
В комнате за столом спит, положив голову на руку Олег.
Перед ним стоит стакан.
Светка отрешённо улыбается.
Стучит в окно.
Олег спросонок опрокидывает на себя стакан.
Оба смеются.
Идёт открывать.
Внутри заскорузлость. Огромная коммуналка. Высокие закопчённые потолки, облупленные стены.
Помещение кажется казённым.
Обитатели - суровые старики и старухи, не раз бывавшие в местах заключения.
Видно по лицам.
Это истинные москвичи – старожилы, хранители тайн столицы.
Один из обитателей коммуналки - дядя Олега – сухой старик в засаленном пиджаке.
Увидев нас, молча уходит.
В его глазах мы люди легковесные.
У Светки с Олегом свои разговоры.
Чувствую себя лишней.
И тут появляется Андрей.
Со мной не здоровается.
Ставит на стол бутылку портвейна.
Разливаем по стаканам.
Андрей смотрит сквозь.
Встаю. Направляюсь к двери.
Он ловит меня. Затаскивает в смежную комнату, крохотную, словно камера.
В комнате пахнет папиросным дымом.
У стены узкая кровать со смятым несвежим бельём.
Андрей кидает меня на эту грязную постель.
Я не хочу секса, просто хочу побыть с ним.
А он наоборот.
Пытаюсь о чём-то говорить. Он не смотрит мне в лицо.
Только твердит: - «Молчи».
Злится, торопится.
Единственный способ удержать ненадолго – это уступить.
Кончив, он сразу уходит.
Сижу на кровати, словно оглушенная.
Светка ещё в школе говорила, что хочет иметь много детей.
Теперь она на пути к цели.
Я тоже хочу.
Но пока с Андреем не будет обратного соотношения сил, ничего не получится.
Получится лишь через 15 лет.
Когда я буду более–менее на среднем достатке, а он безработным алкоголиком, снимающим углы.
Тогда в женской консультации врачиха, осмотрев меня, сядет писать направление на аборт. На мой вопрос ответит вопросом. Потом, смерив меня взглядом, скажет железным голосом: - «Только давай договоримся – поставлю на учёт. Будешь к нам ходить. Только чтобы не было потом - вдруг исчезла. Знаю, как детей продают.»
Моё удивление пересилит возмущение.
Тогда она совсем другим голосом скажет: - «Ножки надо в тепле. А то на каблучках в бумажных сапожках. Зима на дворе. Побереги ребёночка.»
У врачихи глаз намётанный.
За последующие месяцы хождения в консультацию буду встречать только 2 типа беременных – миллионерш и сумасшедших.
Потянет проверить Андрея на вшивость, а врачиху на верность диагноза моего социального положения.
Расскажу ему о её подозрениях.
Дела его пойдут всё хуже.
Незадолго до рождения ребёнка он заявит с энтузиазмом: - «Нашёл покупателя! 50 тысяч долларов дают за чистокровного еврейского ребёнка.
А что? Сама тему подняла.»
Ближе к развязке он скажет ещё много всего в этом роде.
Не повешусь из принципа.
Не дам ему повода разыгрывать безутешного и клянчить на выпивку.
Он обмолвится вскользь, что мечтал о такой перспективе.
Параллельно Андрей будет мечтать о сыне, в день рождения которого он, как полагается гордому отцу, засияет от счастья.
Пообещает встретить из роддома.
Напрасно прожду его у дверей с ребёнком на руках.
********
Снова запахло лесом и костром.
Возвращение в знакомый сон:
Слышится стук колёс товарного поезда, летящего из жаркой осени в зимнюю стужу.
1930
Москва.
Сейчас мне на вид было около 18-ти.
Я о себе ничего не знаю.
Мелькание вагонов.
Падение. Боль. Удаляющийся с поездом женский крик.
Наверное, это была моя мать.
Вот и вся память о прошлом до того, как меня хозяева нашли - подобрали.
От удара память разбилась.
Остались осколки: обрывки фраз, образов, запахов.
Всё, что мне удалось сложить из этой мозаики, – небольшие несвязанные эпизоды. Но я пытаюсь и не оставляю надежду.
Потом 10 лет бродила с хозяевами, пока не попала в облаву.
Хозяева прозвали меня Соней.
Не потому, что это моё имя, а потому, что поспать любила.
Ни имени не было, ни документов.
Пряталась, прежде чем заснуть.
Спала вполглаза, вполуха. Хозяева кликнут негромко – я, как из-под земли.
Когда во время облавы меня от хозяев отняли, не сразу обрадовалась.
Привыкла не думать. Привыкла делать, что говорят, даже если очень не хочется. Хозяев ослушаться боялась.
Теперь тоже в неволе. Заперли в вагоне и повезли.
Но всё лучше, чем с хозяевами.
*******
Поезд, набитый молодёжью, едет навстречу будущему, окутанному снежной мглой.
Маргинал везут в товарных вагонах. Пассажиры четвёртого класса: воры, проститутки, бродяги.
Власти предоставили им шанс - построить в Сибири светлый мир.
В большинстве своём они подонки. Обожженные сердца.
Неизвестно, что лучше - перековка или расстрел.
Состав идёт под охраной отряда красноармейцев.
К поезду прибился дурачок.
Лепечет себе что-то под нос.
Не отвечает, если обращаются. Одет в грязную, изношенную военную форму, неизвестно каким войскам принадлежащую. Босой, одутловатый, весь в язвах и лишаях. Пересаживается из вагона в вагон, чавкая, с жадностью подъедает из котлов арестантскую баланду.
За арестантами строгий надзор. За попытку побега расстрел.
Но почему–то дурачка не гонят.
Со временем пассажиры замечают, что охрана его просто не видит.
Холодает.
Поезд приближения к месту назначения.
Энтузиазм сходит на нет. К дурачку-попутчику привыкают.
И понимают, что имя ему – Смерть.