Моё рождение и часть жизни пришлись именно на эту пору. Всё, как у большинства – детский садик, октябрята, пионерия, комсомол. До вступления в коммунистическую партию дело не дошло, да и с комсомолом закончилось, практически не начавшись.
О том, как была октябрёнком, помню смутно. К нам приходила вожатая из шестого класса, мы пели песни и пытались писать стихи. Именно ей я должна сказать «спасибо» за свой самый первый стишок:
Лето, лето, лето,
Прекрасней нет поры,
Оно нам дарит свет
И щедрые дары.
Оно для всех народов
И для детворы
Дарит тепло и радость,
Особенно цветы.
Хорошо помню день принятия в пионеры. Торжественная линейка, трясущиеся от волнения ноги, с левой руки свисает отглаженный алый галстук, я произношу зазубренную наизусть клятву пионера:
«Я, вступая в ряды Всесоюзной Пионерской Организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину. Жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия. Всегда выполнять Законы пионеров Советского Союза».
Каждый год мы писали «Пионерские обязательства», что-то вроде плана действий. Причём их нужно было не просто составить, художественно оформить, но и выполнять, а выполнение проверялось на сборе отряда и отчёт вывешивался в так называемом «Уголке отряда» на стенде. Написал, что сдашь десять килограмм макулатуры – сдай. Пообещал, что будешь учиться на «четыре» и «пять», уж будь любезен обойтись без троек в четверти. Мне, как успевающей ученице, ещё вменялось в обязанности помогать отстающим в учёбе.
Соревновались классами, кто больше всех сдаст макулатуры, металлолома, соберет картошки в совхозе.
Мы собирали лекарственные травы, ольховые шишки, ходили на летнюю практику в школу, пололи морковку, резали яблоки на сухофрукты. На ярмарках солидарности продавали печенье и пироги собственного приготовления, выручка от которых шла в таинственный Фонд Мира. Куда эти деньги уходили в реальности, можно только гадать, но точно не сидящему в тюрьме Нельсону Манделе.
Совок для меня – время дефицитов, а таковыми можно было считать всё от продуктов до промышленных товаров. Папа и мама у меня – люди с высшим образованием, поэтому какие-то деньжата в семье водились, вот только в нашем деревенском универмаге за них ничего нельзя было купить, приходилось доставать.
До десятого класса я, как и многие мои одноклассницы, ходила зимой в «войлочках», то есть, сапогах из войлока. Финские кожаные сапоги стоили сто двадцать рубликов, румынские Tomis – около восьмидесяти, но даже по этой цене их было не достать.
В один день как-то получилось, шестеро из десяти моих одноклассниц пришли в школу в одинаковых туфлях, и при этом у троих были ещё и сумки одинаковые. Листая альбом институтской подруги, которая выросла в совсем маленькой деревушке, заметила, что на фотографиях девочки и мальчики стрижены одинаково, от них отличались лишь те девчонки, у кого длинные волосы заплетены в косу или перевязаны бантом.
Как говорится, яркий пример индивидуальности в коллективном строе налицо.
Шапки и кофты я носила вязаные. Их вместе с грецкими орехами и абрикосовым вареньем с косточками присылала живущая под Симферополем мамина старшая сестра. В свою очередь, мама отсылала в Крым три банки черничного варенья, перелитого в полиэтиленовые пакеты, сухие белые грибы и два десятка белых ниток № 40, потому что там у них таких ниток днем с огнём не сыскать было.
Довелось мне поносить и две шубы из искусственного меха. Первая была чёрной, на удивление красивой и удобной. Зато у второй, «под гепарда», купленной по большому блату, полы на сильном морозе не сгибались, а при ходьбе потрескивали, и мне казалось, если я заверну их вверх, то сломаю напрочь. О фасонах тогдашней одежды лучше вообще забыть. Это было жуткое уродство и абсолютная несочетаемость цветов, аляповатость рисунков. При истинном уважении к белорусским производителям могу сказать, что в наших магазинах до сих пор можно найти платья и костюмы, разработанные, по всей видимости, модельерами, которые в работе исходят из скудного ассортимента тканей прошлого века.
Что ещё в копилке воспоминаний из того времени?
Мамины духи J’ose и Climat, ещё набор из четырёх пузатых флакончиков, название одного из которых было Гурзуф.
«В гостях у сказки» с тётей Валей Леонтьевой по пятницам, детское кино на каникулах по абонементу, которое крутили в клубе. Сеанс стоил десять копеек, а за вечерний двухсерийный индийский фильм приходилось платить шестьдесят, а то и семьдесят копеек. И текли рекой слёзы зрительниц, заполняя душу печалью за судьбы героев Митхуна Чакраборти и Амитабха Баччана. Рыдали все, даже мужики смахивали украдкой слезинки.
Как и многие в то время, я обожала читать, особенно приключенческие романы Сабатини, Стивенсона, Верна, Скотта, Д. Фрэнсиса, очень любила Крапивина и Каверина.
А жили мы весело и дружно. Часто собирались чуть ли не половиной класса, пекли печенье, пили чай, варили в ложках конфеты из сахара. Зимой ходили в школу поиграть в волейбол, и самая добрая на свете техничка тётя Нина с неизменными ярко-красными бусами на шее и такого же цвета помадой на губах всегда открывала для нас спортзал, даже если только что помыла пол.
Именно в те времена практически все женщины умели сделать из дерьма конфетку, то есть, приготовить что-то вкусное из доступных продуктов, пошить платье или юбку, связать чуть ли не весь гардероб от шарфика до пальто, мужчины запросто ремонтировали любую технику от приёмника до комбайна.
Несмотря на все издержки тоталитарного режима, мы любили страну, в которой живём и верили в счастливое будущее.
Совок – это моя весна, в которой, несмотря ни на что, было много прекрасного, светлого и чистого. Я не могу не любить её, не вспоминать с особым трепетом.
Вот такие мысли на тему, хочу ли я оставаться совком...