Алтайские зарисовки

Александр Ведров
Род людской - это ошибка.
Без него Вселенная была бы прекраснее.
                Бертран Рассел

Алтай, благословенный край планеты. Какая другая сторона может превзойти этот сказочный уголок по красоте природы, щедрости земли и богатству лесных угодий? Может ли кто-нибудь назвать такую сторону? Не случайно уроженцы Алтая навсегда сохраняют в благодарных сердцах привязанность к памятному колыбельному пристанищу, куда бы их ни забросила непредсказуемая и своенравная судьба.

Так и Николай Иванович, заполучивший как-то жительство в Иркутске, всеми помыслами оставался там, в алтайской глубинке, на милой родине. Его детство прошло в добротном селе, где преуспевал колхоз-миллионер «Родина». Знатный колхоз неоднократно представлялся на Выставке Достижений Народного Хозяйства и даже был занесен в Большую Советскую Энциклопедию. В этом хозяйстве с первого дня образования трудился дед Николая Ивановича, который до революции был состоятельным мужиком, имел мельницу, табун коней с десяток голов и другую скотину. В суматошные годы коллективизации дед Филипп безропотно сдал нажитое добро в колхоз и доживал свои годы как придется.

Насколько помнил себя Николай Иванович, он с детства без ружья не обходился. В памяти потомственного охотника всплывали картины одна забавнее другой… Десятилетним мальчонкой он не отставал от охотников в таежных походах. Водилось тогда в лесных урочищах откормленное зверье, тяжело взлетали, уклоняясь от ружейного прицела, куропатки и тетерева. А в высоких небесах кружили, готовые камнем ринуться вниз, могучие коршуны, воздушные охотники за грызунами, зорко высматривая добычу на лесных опушках и злаковых полях.

Однажды, когда зима уже вступила в свои права, Николка взялся почистить ружье. Ему помогал младший братишка Володька. Малолетки настолько увлеклись  профилактическим занятием, что оказались не в состоянии извлечь из ствола тряпку, туго забитую для очистки  внутренней поверхности. Надумали вышибить затычку выстрелом. Николка зарядил ружье и пальнул из него в избе, чтобы не встревожить выстрелом соседей.

Дым и пороховая гарь окутали помещение. Едкий запах вызывал у братьев удушливый кашель. Вот так почистили! В избе стало невозможно находиться, а ведь скоро должна была прийти мать, Мария Филипповна, которая не испытывала недостатка в строгости. Оружейные чистильщики настежь распахнули двери и принялись размахивать тряпьем, проветривая загазованное помещение. Проветривание подавалось с трудом, зато изба катастрофически выстудилась. Через полчаса дым рассеялся, но в доме установилась температура, близкая к уличной. Заметая следы содеянного проступка, подельники обильно окропили пол пахучим тройным одеколоном, скинули с себя верхнюю одежду и приготовились к нелегким объяснениям с матерью, крутой нрав которой им не раз приходилось испытывать на себе.

Вошла Мария Филипповна, сразу обратившая внимание на домашний дискомфорт:
- Что вы тут наделали, чертенята? Каким-то дымом припахивает…
- Да ничего, мама. Ружье только прочистили, гари в стволе было - уйма!
- Одеколон почему разлили? Дышать невозможно! – выставила новые претензии строгая мать.
- Мы одеколоном-то и чистили. Говорим же, гари в стволе было – уйма!
- Почему тогда холодище в доме? Опять из-за гари? – допытывалась Мария Филипповна, подозрительно оглядывая сыновей, беспечно шлепающих босыми ногами по холодному полу.
- Как это холодно? Тепло… - пожал голыми плечами Николка, одетый в трусики и маечку.
- Что вы мне голову морочите с этой холодрыгой? Я покамест из ума не выжила! Что тут без меня устроили? Отвечайте! – напустилась мать на «чертенят», хорошо знакомая с их проказами.
- Чо устроили да чо устроили… Ничо не устроили, а в доме нам жарко, - поддержал старшего брата Володька, который сидел на полу, тоже в трусиках, и прилаживал к деревянной лошадке оторванный хвост.

Мария Филипповна примолкла, одела на себя только что снятый полушубок и поделилась с ребятишками неважным самочувствием:
- Ой, детоньки, что-то знобит меня сегодня… Что же такое? Видать, расхворалась я…
- Знобит? Ты, мама, пока посиди, мы с Володькой мигом печь истопим, - наспех одевшись, Николка кинулся на двор за дровами…
***
Детство, юность, распределение после института в Восточную Сибирь, но при каждой возможности Николай Иванович устремлялся к отчему дому навестить родных и близких, подсобить родителям по хозяйству. На этот раз он приехал в родное село, уже справив полувековой юбилей. Дом стоял все так же прочно и горделиво, словно его не касалось разрушительное воздействие времени. Крепок был и дед Филипп, не согнувшийся под тяжестью прожитых девяти десятков лет. Он присел на лавочку и наблюдал, как внук, размахивая топором, колол дрова.

- Ты, Никола, коли те чурбаки, што потоньше, - не удержался дед от подсказки, - Каки толстее, ставь в сторону, я их сам опосля расколю.
- Ты что же, дед, все еще меня за малого считаешь? – обиделся внук, сам успевший стать дедом.
- Малой, не малой, а каков есть, за того и щитаю…

Управившись с дровами, Николай Иванович отрядился привезти на лошади копешку сена, заготовленного на покосных лугах. Он забросил на телегу ружье, которое они когда-то чистили с Володькой, и дал ход коню Чернышу в сторону лугов. До копен было уже рукой подать, когда впереди по дороге показался большой выводок тетеревов. Они неподвижно сидели черными изваяниями, нахохлившись, словно ожидали что-то важное для себя.

Николай встрепенулся в знакомом охотничьем азарте. Он остановил Черныша и с ружьем наизготовку приблизился к стае. Выстрел – и крупная птица завалилась набок. Но почему остальные не взлетают? Охотник перезарядил ружье и снова выстрелил. Еще одна птица лежит на земле, но стая по-прежнему не снимается с места! Что же удерживает ее на месте? Не чучела же здесь выставлены!

Охотник подошел вплотную к дичи, упорно игнорирующей его присутствие, и похолодел от ужасного зрелища… Они были еще не мертвыми, но и живыми их нельзя было назвать. Полудохлые красавцы в черном оперении еще держались на лапах, подчиняясь инстинкту жизни, но в их отрешенных взглядах и позах с безвольно опущенными головами уже читалась близость кончины. Что за напасть приключилась с крылатыми обитателями алтайских лесов? Болезнь? Отрава?

Николай Иванович знал толк в охоте за дичью, но на этот раз испытывал к гибнущим птицам искреннюю жалость. Он сложил дохляков на телегу, - всего их набралось восемнадцать, тетеревов и тетерок, которые лишь вяло трепыхались, подавая признаки жизни. Тетеревятник повез скорбный груз в село, где и предъявил его Федору Митрофановичу, знаменитому председателю колхоза «Родина»:
- Смотри, председатель, сколько дичи дохнет на твоих полях. Как это понять?
- Знаю про эту беду, Николай. А что делать? Эти пестициды мне уже давно покоя не дают, и обойтись без них никак нельзя, иначе сорняки задавят. Тоннами их сбрасывают с самолетов, вот и мрет в округе все живое.

Выяснив причину тетеревиного падежа, Николай Иванович привез «добычу» до дому,  вынудив домочадцев поломать головы над тем, что же с ней делать. Налили смертникам корыто воды. Может, еще оживут? Но те не оценили предоставленный им шанс к выживанию. Да, широко развернулся на благодатных алтайских землях Федька-председатель, друг детства, с которым они мальчишками вместе ставили на задворках петли на зайцев… Где они теперь, эти зайцы? Не видны и воздушные хищники с двухметровым размахом крыльев...

Быстро миновало гостевое время, гораздо быстрее, чем оно тянулось в обжитом Иркутске. Пора было собираться в обратный путь. Мария Филипповна развернула рукоделье, чтобы подшить желанному гостю обносившуюся одежду. Она взяла иголку и с первого раза продела через нее нитку.
- Надо же, - покачал головой Николай Иванович, - семь десятков разменяла маманя, а все еще без очков обходится.

Вспомнив об очках, близорукий горожанин достал из футляра оптическое устройство для корректировки зрения и, водрузив его на нос, взял в руки газету недельной давности. Мария Филипповна бросила осуждающий взгляд на сына:
- Каки-то дохлые вы у меня растете, как те тетерева. Молодой вовсе, а уж очки на себя напялил, - она словно прочитала сыновьи мысли, - Да и что от вас ждать в городах-то энтих? Побывала  ендова в Барнауле, теснота да срамота, глаза бы мои не глядели…

Настал день расставания. Дед Филипп запряг Черныша в телегу и отвез внука до районного центра. «Ну и силен дед, - восхищенно думал Николай Иванович, - Как пить дать до ста дотянет». Внук как в воду глядел, - на сто пятом году дед Филипп отдаст Богу душу...

Вот и Барнаул, на который у Марии Филипповны «глаза бы не глядели». На вокзале привычная людская кутерьма. Николай Иванович отошел в сторонку, где на скамейках сидели, нахохлившись, пассажиры, словно их не касалась творившаяся вокруг суматоха тревожных девяностых годов.
 В их неподвижных фигурах, одетых во все черное, Николаю Ивановичу вдруг почудилось что-то тетеревиное…