По понятиям (Владимир Кочерженко) / Проза.ру

   -Раздевайся! Что ты целку из себя корчишь, овца! Лифчик снимай и трусы! Кому говорю?.. Ну, так. Ноги на ширину плеч! Подпрыгни! Еще раз, еще! Так… Повернись мордой к стене! Нагнись! Раздвинь ягодицы! Ну, бля… Жопу, говорю, руками раздвинь! Шире! Шире! Повернись! Подойди к столу! Пасть раскрой! Язык высуни! Ладно, одевайся…
   Она-то думала, хуже не будет. Хуже того, что случилось с ней за последние трое суток. Эти две мордатые тетки в залосненных форменных кителях с погонами прапорщиков не то что унизили ее, - они ее растоптали, превратили, можно сказать, в амебу, в слизь под ногами. Куда там наглым молодым ментам в районном отделении. Те просто полапали ее всласть под видом личного обыска перед водворением в камеру предварительного задержания и отвязались, захлопнув решетчатую дверь одиночного обезьянника. А эти попки тюремные вообще обнаглели. Женщины называются!.. Та, что тряпки ее шмонала, просто омерзительная баба! Повывернула все наизнанку, каждый шов едва ли не зубами прощупала и обнюхала своим крысиным носом в бородавках. Даже вонючие, неделю не стиранные трусы…
   Пластиковую коробку из-под холодца, доверху наполненную высококачественным героином, нашли в ее отдельной однокомнатной квартире,полученной по «сиротскому» ордеру, на антресолях, забитых всяким ненужным хламом, оставшимся от прежних квартиросъемщиков. Она сама так и не удосужилась выгрести тот хлам, просто добавляла и добавляла туда разные бросовые тряпки.
   В процессе проведенной оперативно экспертизы «пальчиков» ни ее, ни чьих-либо еще на коробке обнаружено не было, но это ментам ни о чем не говорило. Отпечатки, как объяснил ей следователь, она могла стереть тряпочкой или воспользовалась перчатками. Медицинский осмотр тоже не дал результатов: наркоманкой она не была. Но и данный факт ничего не говорил в ее пользу, понеже, как опять-таки объяснил следователь, наркоторговец совсем не обязательно должен ширяться сам. «У вас, юная леди, нет алиби,.. – говорил следователь, - а без алиби вы мне не докажете своей непричастности». Напрасно она клялась-божилась, что никогда в жизни не видела этого поганого порошка и не знает, откуда он взялся на антресолях ее квартиры. Следователь внимательно слушал ее, кивал головой, писал протокол и время от времени вставлял в ее крик отчаявшейся души одну и ту же реплику:
   -Думайте! Думайте!..
   Вообще-то он был вполне приличный дядька, этот самый следователь. Не грубил, не хамил, вежливо обращался к ней на «вы». Даже посочувствовал ей, объяснив, что в их небольшом райцентре впервые обнаружена такая крупная партия наркотика, аж целых семьсот девятнадцать грамм!, и потому, дескать, правоохранительные органы обязаны из кожи вон вылезти, но непременно пресечь и наказать, дабы другим неповадно было. И опять повторял, повторял, будто заклинание:
   -Думайте, юная леди, думайте…
   Пока ее вели по мрачным тюремным коридорам, бесчисленным лестницам с затянутыми махровой от вековой пыли металлической сеткой проемами, она пребывала в ступоре. Шмон на вахте доконал ее, стал той последней пресловутой каплей, что переполняет чашу. Не классическую «чашу терпения», а чашу стыда и безысходности. Того самого стыда, от которого в один миг сгореть можно. В голове не осталось ни единой картинки, кроме ее нестиранных с неделю трусиков, усердно обнюхиваемых бородовчатой контролершей…
   В камеру ее сопровождал сравнительно молодой попкарь, такой же неряшливый, как и тетки на шмоне. Этот факт, хотя ей было не до приглядываний и логических выводов, она все-таки отметила краешком сознания. Подведя ее к железной двери с номером шестнадцать в конце коридора, он долго гремел ключами, ковырялся в огромном накладном замке, будто впервые занимался этим делом. Наконец замок утробно чвакнул, дверь противно завизжала, открывшись ровно настолько, чтобы протиснуться в нее бочком. Контролер буркнул односложно «Заходи» и легонько подтолкнул ее в спину. Она тогда еще не знала, что попкарь нарочно тянул резину, давая возможность обитательницам камеры подготовиться к встрече новенькой. Не знала, что постукивание ключами по железной двери в определенном ритме прокачало внутрь камеры информацию о ней: как то – она первоходок, в «понятиях» не шарит, «крыши» на воле не имеет, а по сему является лохом по самые уши.
   «Прописка» в камере произошла по древнему обычаю, уже позабытому и никогда, к слову сказать, не применяемому уважающими себя и чтящими «закон», умудренными жизнью и опытом сидельцами. Давным-давно эту тупую и жестокую «прописку» придумали малолетки и беспредельничали с ней там и тогда, когда тюрьма оставалась без пахана, а камера без смотрящего, то бишь, без тех авторитетных зэков, кто призван следить за соблюдением воровского закона.
   Первым делом она перешагнула через чистое вафельное полотенце, расстеленное у порога, чего ни в коем случае не следовало делать. Надо было небрежно наступить на него и пошоркать ногами, как бы отирая подошвы от «вольной» грязи и пыли. Здоровенная баба, вроде базарных торговок в мясных рядах, в ночной рубахе и каких-то несуразных вельветовых портках, с наколотым на лоснящемся жиром плече сердечком и надписью под ним «Не забуду мать родную!», ехидно хихикнула, блеснув золотой фиксой из-под верхней раздвоенной «заячьей» губы и прошепелявила сифилитическим прононсом:
   - А ну-ка, девонька-красавица, подстилочка пушистая, разгадай загадку… - она снова глумливо хихикнула, увесисто хлобыстнув сидящую рядом с ней за длинным общим столом тощую девицу по спине своим пудовым кулачищем: - Слушай! Шли четыре мальчика, нашли пять яблок. Как сделать так, чтоб не резать, не ломать и чтоб поровну всем дать?
   Дебильная загадка, унижающая человеческое достоинство и применяемая обычно теми, у кого убогий умишко, ради оглупления собеседника, стоящего заведомо выше загадчика в плане умственного развития. Таких идиотских загадок существует великое множество и вся соль в них – ключевое слово! В данном случае это – «слушай», то бишь, с Лушей (Лукерьей). И ответ прост: одно яблоко Луше и по одному четверым мальчикам-недоноскам.
   Она, конечно, не отгадала и семь штук прошмондовок во главе с татуированной бабищей вволю повеселились над ней, дикой, тупорылой овцой. Однако «прописка» требовала, как это водится в русских народных сказках, трех испытаний и бабища, державшая в камере «мазу», наконец остановила гогочущую компанию.
Ладно, кисанька, присаживайся. – указала она на краешек вмурованной ножками в пол скамьи: - Отдохни маленько с дороги. Угостить-то нечем, тюремная пайка рыбкой через брюхо пролетает до самого гузла… Покурить вот можешь. – бабища указала на стол, где на клочке газеты высилась горушка крупно нарезанной махорки и обочь лежала початая пачка «Примы».
   Она хотела курить. Вконец замордованная событиями, рухнувшими на нее за последние трое с лишним суток, запуганная ирреальностью происходящего, она очень хотела курить, а потому и ухватила дрожащими пальцами торчавшую из пачки сигарету. В следующий миг кулачище татуированной бабы врезался ей в лицо, зверский удар опрокинул ее навзничь, она гулко ударилась затылком о бетонный пол и, теряя сознание, успела услышать торжествующий разноголосый вопль обитательниц камеры: «На парашу!»
   Очнулась она от громкого щелчка открывшегося в середине двери окошка-«кормушки», подкрепленного отрывисто брошенным из коридора словом «Обед!» Поднялась, прислонилась к стене, затем, шатаясь, последней подошла к окошку, взяла в руки миску с горячим рыбным супом. Постояла, неуверенно направилась к свободному месту за столом, но была остановлена гундосым, нарочито тихим голосом все той же главенствующей бабищи:
   -Ты куда это гребешь, чушка гамбургская? Твое место на параше!..
Камерные старожилки подняли морды от мисок и угодливо заухмылялись, преданно поглядывая на свою паханшу.
   -Но почему?
   -Потому что ты теперь чушка! Пока… - многозначительно подчеркнула бабища.
   А ночью ее изнасиловали. Футляром от зубной щетки. Навалились всей кодлой, накинули на глаза и рот полотенце, чтобы не видела никого и не кричала. Измывались долго. Она задыхалась, теряла сознание от боли, билась в запредельном ужасе, но ее держали крепко. К утру она превратилась в «опущенную» со всеми вытекающими из данного факта последствиями. Коли бы потянулась за махоркой, а не за сигаретой из красной (западло!) пачки, может, еще и обошлось бы. Могли просто всласть попинать по почкам за два предыдущих прокола и принять в свою кодлу, пусть даже и на правах шестерки…
   Ей никто не сочувствовал. Это в кино, женских романах-однодневках и повестушках о пенитенциарной системе в обязательном порядке находятся среди выдуманных героев выдуманные сочувствующие, защитники и благодетели как среди заключенных, так и среди (особо подчеркивается писателями, сценаристами и режиссерами) самих сотрудников данной карательно-исправительной системы. Нет, бывает, конечно, и такое, но очень редко, поскольку здесь, в тюрьме, на зоне, каждый сам за себя и никому нет дела до тебя.
   Долгие семь месяцев, показавшиеся ей семьюдесятью годами, обреталась она у барьерчика рядом с отхожим местом. Здесь и кушала, сидя на корточках, здесь и спала, раскатав на полу матрац. С ней не разговаривали, к себе не подпускали, хотя в камере уже несколько раз сменились временные постояльцы и из мучительниц уже никого не осталось. Ушла на этап и бабища, незаконно присвоившая себе право смотрящей, но тюрьма-то знала, что она, лохушка, опущенная и этот «титул» закрепился за ней пожизненно. На следствие в родной городок ее ни разу не дернули и следователь не приезжал, так как уголовное дело было слеплено оперативно и скоренько передано в суд. Милиция, как водится, таким образом, посчитала свой титанический труд завершенным, а в единственном на весь город и район суде дел из-за всяких реформ и перестроек минюста накопилось столько, что «порядок живой очереди» растянулся почти на год.
   Наконец наступил и ее срок. В шесть часов утра на нее надели наручники, пихнули в «воронок» и доставили под усиленным конвоем в пореформенную железную клетку у правой, глухой, стены зала судебных заседаний.
   Судили по статье 228 УК РФ: «Незаконное изготовление, приобретение, хранение, перевозка, пересылка либо сбыт наркотических средств или психотропных веществ». Ей была инкриминирована часть первая данной статьи: «Незаконное приобретение или хранение без цели сбыта наркотических средств или психотропных веществ в крупном размере» и грозило ей наказание в виде лишения свободы на срок до трех лет.
   Дело начало разваливаться с первых минут после зачитывания судьей обвинительного заключения. Напрасно прокурор упирался, нажимая на факты анонимного звонка в милицию и вещественного доказательства в виде пластиковой коробки из-под холодца, наполненной высококачественным героином. Назначенный государством адвокат, даром что бесплатный, но вовсе не дурак, камня на камне не оставил от обвинения, построенного на двух означенных фактах, однако без доказательной базы о причастности ее к злополучной коробке. Судья согласилась с адвокатом и вынесла постановление о снятии обвинения и освобождении подсудимой из-под стражи непосредственно в зале суда. В адрес вежливого следователя и его начальства было вынесено нелицеприятное частное определение и решение о взыскании материальной компенсации в пользу уже бывшей подсудимой за причиненный ей моральный ущерб.
   Она долго плакала, сидя на мерзлых порожках судебного присутствия, затем побрела все-таки домой. А ближе к вечеру любопытная соседка из квартиры напротив нашла ее повешенной на створке той самой злополучной антресоли.