«К нам дядя приехал с войны, он с японцами воевал!» - кричал я с балкона мальчишкам.
Дядя Саша ушел служить в армию семь лет назад, всю войну охранял границу на Дальнем Востоке, а когда началась война с японцами, участвовал в боях при освобождении Маньчжурии. Я даже помню город, из которого после окончания войны, он присылал нам свои «треугольники» - Мукден.
И вот дядя приехал. И приехал не один, а с фронтовым свои другом, совсем еще молодым, добродушным парнем. С лица его не сходила улыбка. Он всем нам понравился, и мы были рады гостю. И имя у него было простое, подстать внешности – Ваня.
Я помню, как дядя Саша в солдатской форме, с медалями на гимнастерке, молодой, красивый, ходит по комнатам нашей квартиры, возбужденно размахивает руками и восклицает: «Ну, теперь мы заживем!» Он берет меня на руки, подбрасывает к потолку и смеется. И все смотрят на него и улыбаются.
Дядя Саша привез подарки. Не помню, что получили бабушка и моя мать, а мне он вручил брезентовые сапожки и голубую шелковую японскую майку. Я натянул на ноги сапожки, надел майку и гордо ходил по квартире.
На следующий день, утром дядя с фронтовым другом оделись в штатское и поехали в центр города, как они сказали – погулять. Весь день мы их ждали и переживали – время было неспокойное.
Возвратились домой они поздно вечером, оба грустные, чем-то расстроенные. Оказалось, у дяди Саши украли трофейные часы, которые он положил в задний карман брюк. Часы в то время были большой редкостью, стоили немалых денег, и мы были очень огорчены.
Каждый день дядя Саша с другом уходили из дома гулять, возвращались вечером и всегда «навеселе». Но бабушка не сердилась, говорила: «Надо же молодым парням и отдохнуть, еще наработаются».
Но дядя не забывал и меня.
Я помню один летний, солнечный день – дядя Саша с другом и я идем в кино. Я стараюсь шагать с ними в ногу, как солдат. На груди у моих спутников сверкают на солнце медали. Встречные здороваются с дядей, а он весело отвечает им, а иногда останавливается, чтобы поговорить. И всем он, показывая на меня, говорит: «А это мой племянник, смотрите, какой орел».
В кинозале я сижу между дядей Сашей и Ваней. Фильм о войне – такие нам мальчишкам тех лет очень нравились, и мы готовы были смотреть их хоть каждый день. Я так захвачен тем, что происходит на экране, что не могу спокойно сидеть на стуле – кручусь, дергаюсь, толкаю локтем дядю в бок и кричу: «Бей их, бей, гадов, фашистов!»
Когда мы выходим из кинотеатра, я долго не могу успокоиться, переживаю увиденное – размахиваю руками, вскрикиваю, пытаюсь воспроизвести сцены из фильма. Но, вдруг, замечаю, что дядя Саша с другом серьезные и какие-то грустные, мне становится стыдно, я успокаиваюсь, и мы молча возвращаемся домой.
Шли дни. К нашему удивлению, Ваня почему-то, не торопился ехать в свое родное село. А время, послевоенное, было голодное – скудные продукты выдавались по карточкам, и основной нашей пищей была овощная окрошка. А Ваня на аппетит не жаловался, и нам было тяжело иметь в семье лишнего едока.
Помню один забавный случай. Вечером, собираемся уже ложиться спать, приходит дядя Саша, но один, говорит, что с Ваней они как-то потеряли друг друга. Бабушка и моя мать забеспокоились, наступила ночь, а Вани нет, и только под утро раздается стук, бабушка открывает дверь и ахает – в дверях стоит Ваня, но без брюк и босиком. Оказалось – он зашел не в наш подъезд, стучал в какую-то дверь, ему не открыли и он, будучи сильно пьян, свалился и уснул в подъезде, на полу. Там его и ограбили.
Присутствие в нашем доме дядиного друга стало тяготить и бабушку, и мою мать. Поговорить с Ваней не решались, боялись его обидеть. Делали намеки, но он либо не понимал намеков, либо делал вид, что не понимает. Почему он не стремился ехать в родные края, было для нас загадкой. Наконец, бабушка не сдержалась, и напрямик высказала Ване свое неудовольствие. Он не обиделся, слушал бабушку и улыбался. А на следующий день Ваня собрал свои вещи и уехал.
Дядя Саша устроился на работу на автозавод, в цех, слесарем и уже редко уходил гулять, вечерами сидел дома.
А я любил рассматривать фотографии, которые дядя привез с войны. На них он был в военной форме, с сержантскими нашивками на погонах и очень мне нравилась фотография, где дядя с кинжалом на поясе. И так мне хотелось подержать этот кинжал в руках, и я спрашивал дядю, почему он не привез его, а он только отшучивался.
После школьных занятий ко мне приходил мой друг – Алька. Я показывал ему дядины фронтовые фотографии, две его медали – на одной написано было: «За боевые заслуги», на другой: «За победу над Японией». Мы прикалывали медали себе на грудь и носились по комнатам с криками: «Бей, фашистов!» И хотя, дядя мне ничего о войне не рассказывал, я придумывал для Альки разные истории, в которых мой дядя всегда оказывался героем. Я даже сообщил Альке, по секрету, что мой дядя убил из пулемета сто японцев.
Когда нам надоедало играть дома, мы с криком скатывались по лестничным перилам и выбегали во двор. И до вечера носились мы по двору, «расстреливали» немцев из деревянных наганов и слышались наши: «трр… трр… трр…», «пах, пах, пах». Мы бы с Алькой расстреливали и японцев, но не могли представить, как они выглядят. И игра эта, в войну, нам никогда не надоедала и готовы мы были «убивать» немцев хоть весь вечер, хоть всю ночь.
А дядя Саша уже не был таким веселым, как в первые дни после своего приезда – он о чем-то все думал, на меня уже мало обращал внимания – не спрашивал о моих школьных делах, а на мои просьбы рассказать о войне сухо отвечал: «Это, Ватитыш, не твоего ума дело». Почему-то он стал звать меня Ватитышем, хотя все звали меня Вадиком или Вадькой.
Но вот, мы все заметили, что дядя повеселел. Он улыбался, шутил, а вечерами стал где-то пропадать.
В один из дней дядя Саша привел к нам девушку – молоденькую, пухленькую, курносую. Она мне очень понравилась, и я смотрел на нее, раскрыв рот. Я уже понимал, что-то в таких делах и сразу догадался, что девушка эта дядина невеста.
Звали девушку Катей, и скоро она поселилась у нас. Жить они стали в большой комнате, мы же втроем перешли в маленькую.
Прошло немного времени и всем стало ясно, что у Кати не простой характер. Отношения с новой семьей у нас не задавались, они портились с каждым днем и, наконец, совсем испортились.
У бабушки была швейная машина фирмы «Зингер». Никто на ней не шил, она много лет стояла у нас в коридоре, и мы собирались ее продать. А Катя, вдруг, захотела шить и стала претендовать на эту машину. Начались ежедневные скандалы, перестали разговаривать друг с другом. В этой домашней войне пострадал и я. Вдруг, дядя Саша невзлюбил меня, стал говорить мне обидные слова и даже обозвал меня жидом, хотя евреем я не был. Мне было обидно, и я часто плакал. Я не понимал, почему дядя, которым я так гордился, радовался его приезду, не любит меня. И Катя перестала со мной разговаривать, и уже не улыбалась мне, и не гладила меня по голове.
Но дядя окончательно разбил мое детское сердце, когда отобрал у меня и брезентовые сапожки, и шелковую японскую майку. И я сразу понял, откуда все это зло и возненавидел пухленькую, курносую Катю.
Эту детскую свою обиду на дядю Сашу я ношу в себе всю свою жизнь и хотя понимаю, что это глупо и давно надо было бы простить дядю, но ничего с собой поделать не могу.
А скоро жить двум семьям в одной квартире стало невыносимо. Мы разменяли свою двухкомнатную квартиру на две однокомнатные и разъехались.
Швейную машину «Зингер» мы продали. Мне жаль было с ней расставаться – машина была ножная, и много лет я играл с ней – крутил ногой приводное колесо.
Всю свою жизнь, до выхода на пенсию дядя Саша работал на автозаводе слесарем. Он сильно пил, был угрюм, вял и всегда чем-то недоволен. Когда был пьян, то становился сентиментальным и плаксивым. Я редко его видел, но иногда он приходил к дому, где мы жили, по долгу стоял перед окнами нашей квартиры, и, принимая трагическую позу, кричал: «Людмила, сестра, прости!» и уходил со слезами на глазах.
Когда я думаю о дяде Саше, то вспоминаю его сильные руки, как захватывало дыхание, когда он побрасывал меня к потолку и голос дяди: «Ну, теперь мы заживем!». И мне становилось грустно.