ОЧЕНЬ РАД, ЧТО ЖИВУ В РОССИИ
(Из книги «О людях и для людей»).
– Проходи, проходи, – радушно встретил меня Павел Александрович Васильев, – я и сам только что вошёл. Нам пенсионерам в августе компенсацию в 420 рублей назначили. Вот за ней я и стоял более двух часов на почте. И не дали! Говорят – нет денег, зря не стойте! Никуда эти ваши деньги не денутся! Раз они вам обещаны? Так что я постоял, постоял и ушёл домой.
– Может быть я не вовремя?.. Вы ведь устали?
– Нет, нет, что ты! Проходи! Гостям я всегда рад, особенно видеть тебя...
– Пенсии не хватает?
– Ещё бы! Цены вокруг космические! В магазины – страшно заходить!..
Он неловко улыбнулся:
– Вымираем. Медленно вымираем. Полгода, наверное, мяса не видел, не ел. Вчера капусту купил, два яйца туда разбил – всё-таки белок! Да вот ещё молоком живу. Десять рублей литр! Бешеные цены! Литра два возьму – и живу неделю!..
Павла Александровича я знаю давно. В 1964 году, впервые придя в тогда ещё механический цех Косогорского металлургического завода работать учеником токаря, я обратил внимание на стройного и моложавого рабочего с пышными усами. Веяло от этого человека интеллигентностью и достоинством. Так что невольно возникало к нему уважительное отношение. И поразило меня не столь то, как красиво он работает – обрабатывая огромные детали, длинные и толстые валы, многое другое большое и огромное, с большой чистотой и точностью, как то, что во время выполнения этой работы он умудрялся читать толстые книги!
Да, да, книги! С обложками аккуратно и бережно обёрнутыми газетами. Читал он их стоя у станка, положив на ящик с инструментом, пока резец станка проходил стружку по всей большой и длинной его детали. И тогда я ещё не знал, что это человек с трудной, сложной и поистине драматически сложившейся жизнью. Пока все эти мысли- воспоминания промелькнули у меня в голове, Павел Александрович уже по- хозяйски хлопоча вокруг меня и принимая как дорогого гостя, не переставал говорить:
– Это благодаря ещё, и спасибо директору завода Владимиру Ивановичу Мартынову (ему все пенсионеры благодарны!), что завод каждый месяц 250 рублей «кормовых» нам платит. Не даёт завод нам пропасть! А то совсем конец бы был! Вот только тушёнки «бартерной», правда, никак не дождёмся. Слух идёт, что она должна быть. Как хорошо! Год на ней жили! И сгущённое молоко, заграничное, от завода получали. И сахар, по 42 рубля за килограмм, тоже получили. Разве его, при сегодняшней-то дороговизне, в магазине купишь? Я, вот, варенье сварил…
– Трудные времена сейчас? Но вы- то, на своём веку и худшие времена, наверное, видели?
– Я- то видел! Многое видел. Но сегодняшнюю жизнь могу сравнить лишь с гражданской войной. Вот тогда было также тяжело! И такие же дикие космические цены были! Чтобы прожить приходится вещи продавать! Я родился в 1911 году, ещё при Николае втором. В семнадцатом мне было шесть лет! Это довольно большой ребёнок, чтобы кое- что из той жизни помнить. Мать моя была швеёй – белошвейкой! Хорошо зарабатывала. Шила для солдат одежду. И на базаре, на рынке, могла купить всё: говядину, масло сливочное. Так что нас, детей, мама содержала неплохо…
– А кто был ваш отец?
– Вот этого не помню! Погиб в гражданскую войну. Помню только, что приезжал в военной форме. Но кем был – не помню. Но самые тяжёлые годы в моей жизни были – начало двадцатых годов. Голодно, холодно. Но мама без работы не была – шила. Однако, пережили страшную годину. Тут Ленин ввёл НЭП – новую экономическую политику! И быстро пошла жизнь на поправку. Думаю, если бы Ленин чуть больше пожил, то жизнь совсем иная была! Коллективизации такой жёсткой не было бы, да и «ГУЛАГа» не было бы! В Ленина верил и верю!
– Трудно, конечно, говорить о том, что было бы и что будет? Проще о том, что было? Вам-то, я знаю, много пришлось пережить?!
– У – у!.. – он махнул рукой, – сталинские времена лихие были! Я ведь десять лет лагерей имел. Но, пусть деспот говорят, диктатор был, а порядка больше было! Не было той спекуляции, что сейчас вокруг творится! Приведу пример: сейчас у магазина «Юбилейный» молодые парни, лет по двадцать - тридцать, сигаретами торгуют! Майонезом! Они же не изготовили то, чем торгуют?! Конечно же, нет! Спе-ку-ли- ру- ют!
Наживаются на нас – стариках пенсионерах! Я вот по себе сужу. Когда работал на тридцать девятом авиазаводе в Москве, то в день зарабатывал на два килограмма сливочного масла. И так каждый день. А сколько сейчас в день должен зарабатывать токарь, чтобы так жить? Вот то-то! Не по деньгам считаю, по маслу! Или другой пример. Пусть диктатор был! Знаем, что плохо! Но в отношении хулиганства, воровства ввёл жёсткие законы! А меня вот, недавно, из подвала, что под домом, из сарая, мопед украли! Из дома боюсь выйти – как бы последние вещи ни унесли! Полный беспредел! Штаны купить не могу! Ведь цены-то вокруг – ко-с-ми- че-с-ки-е! Но, думаю, Ельцын сделает что-то? Ведь хоть кто-то должен понимать, что так бесконечно продолжаться не может!
– Какая у вас пенсия?
– Тысяча восемьсот восемьдесят три рубля. Но это как у участника войны! У других она значительно меньше. Не могу сказать: сколько бы я получал, как обычный пенсионер? Как бывший рабочий механического цеха на КМЗ? Жена моя, Татьяна Петровна, замечательной души человек, в апреле я похоронил её, всю жизнь отработала учительницей, получала 420 рублей. Правда, после апреля были различные компенсации. Но я, думаю, не много.
Он помолчал. Видимо вспомнил свою Татьяну Петровну. И продолжил:
– Да и мне одному моей пенсии не хватает. Мы, старики, – медленно вымираем! А чего стоило мне её похоронить! Хорошо, что родственники помогли! Загородка – 1450 рублей, памятник – 45000 рублей! Если бы ни они – лежала бы моя Татьяна Петровна без памятника! Вот так: трудилась, трудилась она тридцать пять лет и никому не нужна! Думал, она меня похоронит, а вышло всё наоборот. Золотой был человек! Очень я ей благодарен.
– Кто же вас с ней в посёлке не знает?! Столько лет вместе! А теперь вы один. У сына своя семья? Знаю, что вы с Татьяной Петровной жили дружно. А, скажите, где вы с неё познакомились?
– На том же авиационном заводе. В Москве. Она, после семилетки, пришла на завод работать бухгалтером. Одновременно училась в школе рабочей молодёжи. Были тогда везде такие школы. Вместе мы там с ней учились. Вот там и познакомились. До самого начала войны были вместе. А поженились лишь в 1951 году. После моего возвращения, как сейчас говорят, из «ГУЛАГа». Я тогда досрочно освободился. Там ведь как было: выполняешь норму на 140 процентов – день за три идёт! На 120 – день за два! Так что я, ещё до прихода к власти Хрущёва, из лагеря вернулся. До расстрела Берии.
– За что же вы такой большой срок получили?
– Срок – детский! Это ведь не 25 лет или «без права переписки»! За плен. За то, что нас с винтовками сунули против танков и самолётов, против пушек. За то, что мы не все погибли. Это было под Харьковом. В начале 1942 года. Хаос, неразбериха, командиров нет. Перед войной Сталин сколько расстрелял?!
– Досталось?
– Иногда, казалось, конец! Самому не верится, что всё это смог выдержать! Сейчас читаешь в газетах об ангелах-хранителях, нас охраняющих, и веришь в предопределённость судьбы. Так что и я думаю – мне помогло выжить только чудо!
В армию я попал по мобилизации. В начале 1942 года. Тогда я был в Средней Азии. Как я туда попал? Это длинная история. Вместе с Московским заводом № 24, куда я поступил работать в самом начале 1941 года, И в начале войны этот завод был эвакуирован в город Куйбышев. Затем, из-за эпидемии тифа, он переместился в Среднюю Азию. Здесь, в Ферганской долине, и формировался наш 16 кавалерийский полк. И, сразу же, на фронт.
– Вы что, на лошадях умели скакать?
– Коней мы и в глаза не видели. В пешем строю – сразу в бой! С одними винтовками! Сопротивлялись, как могли! Затем – плен! Пригнали нас в харьковскую тюрьму. И сами её стали восстанавливать. Выполняли самые тяжёлые работы. Нас почти не кормили. Утром – бурда, под названием «кофе», без хлеба. На обед – что-то подобие супа, где горошина за горошиной гоняется. Наливали в пилотки, фуражки, шапки. И только позже умельцы из подручного железа начали изготовлять что-то наподобие кружек. При погрузке воровали съестное. Распорешь мешок и спрячешь горсть зерна. За воровство немцы расстреливали на месте. В том числе, если что-то найдут при обыске.
– Как же вы выжили?! Что же было дальше?
– Дальше? Всех попавших в плен осудила «тройка». Как изменников Родины. Но какой я изменник? Всю жизнь честно работал. А сколько в плену испытал! Только Господь Бог знает! В детстве был пионером. Мать была партийным работником. Умерла в 1933 году, уже после моего возвращения со срочной службы. И в плену об измене и не думалось! Все силы отдавались возможности выжить в невыносимых и нечеловеческих условиях. Выполняли мы в плену самую тяжёлую работу. Кто не выдерживал: или умирал, или его пристреливали. О немецких концлагерях написано много. Но вот под ударами Красной Армии немцы начали отступать. И заключённых концлагерей всё дальше и дальше немцы начали угонять в Европу. Так я оказался во Франции. Всю Европу прошёл пешком под конвоем. В 1944 году, под Шербуром, был выброшен американский десант. Что тогда творилось! Не дай Бог ещё такое увидеть! Через Ла-Манш нас переправили в Англию. Здесь были установлены лагеря по национальностям. Занимались мы погрузкой и разгрузкой вагонов, кораблей. Хорошо кормили и одевали.
Выведут нас утром на работу – с нами всего охраны – два негра! Один – впереди колонны, другой – позади! Вот и всё! Доведут они нас до работы, объявят, что надо сделать и когда конец рабочего дня, а затем уходят спать в какой-нибудь вагон. Если кто-то захочет, разрешали брать всё – любые продукты, вскрывать ящики, консервы. А банки у них такие, что ножа не требуется. Там есть такой «ключик», впаянный в банку. Повернёшь, и она открывается. Конечно же: быть в этом лагере – не рай! Но если сравнить с немецким лагерем, санаторий!
– Вы в трёх побывали. Какой самый тяжёлый?
– Конечно, немецкий. В Англии, понятно, почти свои были, союзники. А вот у нас сидели, уже как «враги народа». Но, безусловно, и здесь было легче, чем у немцев. Потому что здесь нужны были «специалисты», а не люди, предназначенные к уничтожению. Мы должны были давать продукцию, искупить свой «грех». Ценились высококвалифицированные специалисты. Кроме того, мы здесь помогали друг другу, не стремились только выжить! Немало было среди нас врачей, сапожников, портных…
– Значит, вам помогла выжить специальность, труд?
– Да. У меня высокая специальность токаря. Начал я работать на заводе «Красный пролетарий», что в Марьиной роще в Москве. Там был учебный пункт типа ПТУ. Получил разряд токаря-универсала четвёртого разряда. После срочной службы поступил на авиационный завод № 39, где работали Чкалов и Коккинаки. Имел до поступления на этот завод шесть лет стажа. Работу выполнял сложную. Имел личное клеймо. Сдавал продукцию, минуя контролёра. А это большая ответственность! Не дай Бог, если в воздухе что-то случится с самолётом! Из-за сделанной мною детали! Тюрьма! Враг народа!
– Чкалова видели?
– А как же! Простой, душевный человек! Такой же, как и мы, работяга! Придёт в цех: поговорит, пошутит. Это слава наша!
– До самой войны на заводе работали?
– Почти. В 1940 году, за отказ работать был уволен. Конфликт вышел. Я тогда был рационализатором и изобретателем. Различные приспособления придумывал. При обработке эксцентриков. Зарабатывал хорошо. Но вдруг мне стали снижать расценки! Показалось руководителям, что уж слишком много я получаю. И тогда я отказался выполнять работу по дешёвой, низкой цене. Вот тогда это и записали в мою трудовую книжку: о моём отказе и об увольнении. Думал, что меня нигде не примут на работу. Оказалось – хорошие специалисты везде нужны. Поступил, в начале, на завод имени Калинина – «Главпродмаш», а перед самой войной – на завод № 24.
– Специальность токаря в лагере пригодилась?
– Не только токаря. Я ведь неплохо рисую.
И Павел Александрович показал на стену, где висели картины:
– Вот портрет моей жены. А вот река Воронка. Так что и оперативным работникам нужны были мои картины. Для нужд лагеря, да и для своего дома. Так, что я был нужен не только, как токарь, но и как художник. Точно так же, как нужны были сапожники, парикмахеры, механики, часовых дел мастера, врачи, музыканты и так далее. У нас даже свой театр был! Да что там говорить! Моё умение рисовать и в армии нужно было! Ещё во время срочной службы политрук заметил меня. К оформлению наглядной агитации на территории воинской части часто привлекал. Я даже в выставке солдат-художников участвовал! (В Душанбе!). Помнится, художник, организатор этой выставки, Родионов мне тогда сказал: «Учиться тебе, Васильев, надо! Как закончишь службу, обязательно поступай учиться!..». Но вот в художественном училище мне учиться не довелось!..
– Почему? А вы с детства хорошо рисуете?
– Эта тяга у меня от старшего брата досталась. Он-то стал профессиональным художником! Жил в Москве. Лет семь назад как его похоронили. Он был членом Союза Художников СССР. Иллюстрировал книги, писал картины. Я же – не успел! Перед войной, после десятилетки, собирался поступать в художественное училище. Но не судьба!
Мой собеседник помолчал, затем встал и пошёл в другую комнату. Вернулся с альбомом в руках:
– Вот в этом альбоме рисунки моих лет заключения. Здесь портреты моих товарищей по несчастью. Хорошие были люди!
И он стал называть фамилии и имена: «Вот политрук. Спрашиваю его: «Как сюда угодил?». «Да вот так, – отвечает. – Сам не знаю как?».
Листаю пожёлтевшие от времени страницы самодельного альбома. Столько времени прошло, а он цел! По - истине: «Рукописи не горят!». Вот что значит память и сила искусства! Возвращая альбом, я невольно обратил внимание на стоящий в комнате спортивный велосипед. Ещё одна неожиданность?
– Вы до сих пор на велосипеде катаетесь? Любите спорт?
– Да, да, – ещё более оживился Павел Александрович. – Разве бы я смог всё выдержать без спорта? Здоровье нужно было иметь отменное! Ещё, помню, в семнадцатом году, живший напротив нашей квартиры студент, подарил мне коньки и лыжи. С тех пор я стал ярым поклонником физической культуры. В молодости я, даже, окончил школу фигурного катания! Не веришь? Вот смотри!
И он поднял одну руку, завёл за голову. Другую руку он завернул за спину. И у себя за спиной сделал рукопожатие: «Такое и не всякий молодой сможет сделать!».
– Но теперь: самые любимые для меня занятия – велосипед летом, а зимой – лыжи! В этом году (в моём-то возрасте!) я проехал на лыжах не менее 800 километров! Обычно больше пробегаю! В месяц, кроме двух-трёх дней, каждый день на лыжах! И жену к лыжам и велосипеду приучил, и сына!
– Татьяна Петровна от вас не отказалась, когда вы были осуждены?
– Вот за это я ей очень благодарен. Я с ней, и со своей сестрой, всё время переписывался. Они меня духовно поддерживали. А когда освободился, то мне, кроме как к ним, некуда было идти. Но в Москве мне нельзя было жить. И тогда она бросила всё – Москву, и приехала ко мне в ссылку. Это было в 1951 году. А в 1952 году у нас родился сын. Зарегистрировались мы с ней в Тамбовской области. Работал я тогда токарем в Кирсановском районе на машинно-тракторной станции. С тех пор мы с ней постоянно вместе. А после реабилитации, в 1953 году, мы переехали в Тулу, поближе к Москве. На работу поступил в начале 1954 года в Туле, на ремонтно-механическую базу треста «Союзшахтоосушение». База располагалась в Заречье, а я прописался в частном доме у Макеева на Косой Горе. Позже Макеев оказался довольно известным изобретателем в цехе фитингов. Станок изобрёл и изготовил. Вот он-то тогда помог мне устроиться на Косогорский завод! В механический цех. Хотя отдел кадров никого не принимал на завод, очередь была большая. Но он рекомендовал меня, как хорошего токаря. С тех пор я до самой пенсии (до 1976 года!) и проработал в этом цехе.
– Павел Александрович, когда вы были в Англии, то ведь вы знали, что вас ждёт дома после плена?
– Знал и не верил. Тем более, что приезжал к нам генерал Голиков и говорил, что нам ничего не будет. Но американцы говорили наоборот – будут судить! Предлагали вступить в их армию и воевать с немцами в Африке. А я думал: «Пусть буду осуждён, зато на Родине!». И очень рад, что живу в России, какие бы трудные времена она ни переживала!». Все мои три брата воевали на фронтах, были ранены. Воевал и я. Но только мне досталась столь тяжкая доля испытать плен, пройти заключение. И у немцев, и у англичан, и у своих. Испытать тяжесть обвинения в измене Родине, которую я люблю всей душой!
А.Бочаров.
1992.