Попцопусьвась… Коктейбудаль… Лейсендра… Месивось… Косябусюсёль… Андрейченда… Лесивась… Офшейндбусуль… Елейбнендва… Кактопочник… Лопнуцать… Елейбубусь… Андрейченко… Алшейбулдус… Пацвотросясь… Печеньебл… Пацердваць… Алшейбулус… Кокшопусус… Кашлелка… Кофнеточка… Афтобусёль… Ельценка.
Острие пера чернильной кровью выводит мысли. Космические гребешки затевают переворот в сознании обывателя. Да только чем они удивят развращенную порнографией, алкоголем и адреналином почтеннейшую публику?
Кто-то борется против темноты, кто-то – за добро. Кто-то исповедует декларативные истины, кто-то – романтик, который эти истины зажигает. Кто-то нарисовал кладбище около домика, кто-то вылез из могилки и вернулся под теплое одеялко. Кто-то сказал: «Я не выпил, я проснулся».
Летят троллейбусы под облаками. Я смотрю в лужу и улыбаюсь безумной физиономией прекрасному дню. Всё вокруг выглядит потрясающе счастливым. Как в детстве.
Ереланька катится, катится, катится под ногами как перекати-поле…
Мы с Черепковым прогуливаемся по берегу канала и делимся набором сведений. Жарко становится от моментов, когда два разных кусочка соединяются и обретают осязаемую целостность. Пока цепочки по три элемента держат лидерство. Пользуясь опытом Менделеева, стоит оставлять свободные ячейки.
Спор упирается в «слово».
–Почему слово искажает мысль? Мысль проста и понятна, даже беспроблемна для понимания, а слово требует ловкости в формулировании, пиаре, поддержке жизнедеятельности. Из картонных слов вырастут в мозгах хилые мысли, которые будут внушать скорее отвращение, чем величие. Из слов-вирусов реплицируются новые вирусы – пандемия уничтожит передовые мысли и, естественно, перспективных мыслителей. Из слов со вложенными сундучками первоначальную мысль извлечь крайне непросто. Порой люди обманываются затейливо вытесанными фантомами мысли. И, быть может, эти фантомы послужат ему большим уроком в жизни, чем знание первоначальной мысли… Зато тем великим и настойчивым, которые доберутся до последнего сундучка, откроется зрелище, редкое по красоте и силе.
Черепков посмеивается. Он посвятил жизнь изучению таких вопросов, по сравнению с которыми этот – малюсенькая детсадовская соплявка. Но… как всякий ученый, до кирпичика понимающий фундамент наук, не мог не ответить ученику:
–Да, мало кто задумывался, что в процессе своей деятельности мозг оперирует отнюдь не словом. Вот идет человек по улице – видит мир вокруг, слышит звуки города, какие-то мысли рождаются у него в голове, еще приятель может шептать ему на ухо некую информацию. И всё это происходит одновременно. Когда это описывается словами, то приходится последовательно перечислять всё: видел то-то, слышал сё-то, думал о том-то. А в подсознании в этот момент что творится? Бездна всего! – Черепкова понесло. Утреннее горячительное наконец-то вышло из анабиоза. – Слово несовершенно. Как физика, не позволяющая преодолеть скорость света или подчинить материю сознанию. Слово убого, примитивно, топорно, закомплексованно, скованно, ограниченно в возможностях. Оно всего лишь необходимый переходный этап к передаче информации при помощи мысли. Мысль многомерна, в то время как слово плоско. Человек может в полной мере ощутить убожество слова, лишь расширив сознание, на время подняться на другой уровень.
С точки зрения эволюции мы должны были перейти на следующий этап, но застряли, покоренные сладким застоем. Развитие, подумать только, направлено на превращение существующих средств коммуникации в изящные дорогие игрушки, в совершенные технические гаджеты, в удобные безделушки. Мысли остались запертыми в черепную коробку. Поезд цивилизации свернул на другой путь: путь единой интегральной схемы. Найти бы того стрелочника…
Примет ли сейчас кто-нибудь идею, что возможна иная организация общения, кроме слов, звуков или условных знаков. Европейцы в XVIII веке обнаружили в Полинезии племя, которое общалось между собой с помощью мыслей. Они каким-то образом проскочили стадию слово/речь. Для просвещенных европейских ученых это не представляло какого-либо интереса, они заразили полинезийцев бобонной чумой и наблюдали, как те умирали, как лопались бобоны и тек гной.
Это не постепенное вытеснение неандертальцев кроманьонцами, это торжество маниакальной силы, утвердившей свою правильность, свои Рамки Контроля, и жажда в служении им и уничтожении внесистемных элементов, если таковые представляют опасность.
Проходя мимо большого ящика для песка, Черепков неожиданно вспорхнул на него и чётко продекламировал:
–Нужно отказаться от слова, от речи, от языка жестов – от всех искусственных средств коммуникации, которые придумал незрелый человек, лишь бы не чувствовать себя одинокой вселенной. Мысль – вот единственная фундаментальная величина! – голос Сигизмунда Сергеевича резко сорвался до мистического шепота. – Строители Вавилонской башни общались на уровне мысли…
Пробежал мимо мужик лет сорока, с небольшим брюшком, подозрительно покосился на нас. Холодный ветерок уколол плохо защищенное тело. Стемнело, будто резко приключился вечер. Черепков понял, что бредет вдоль канала один, что горизонт покидает воспаленный закат. Звенят небесные струны, играя изысканную мелодию тишины. Я сгинул, а Черепков… еще пытается придумать немыслимые разговоры.
Теплится лучинка в конце тоннеля, но скоро спички кончатся, и старый поджигатель уйдет на покой. Это последнее, чему можно посвятить остаток жизни, посвятить борьбу за право быть с ним на равных, хотя бы до его отставки. В конце концов, если ничего не получится, судей, кроме самого себя, не будет… Афтопусник… Кошейдбулюс… Кактопочка… Лейндерба… Андрюшино… Пацердваць…
На острие противостояния рвется финишная ленточка. Победитель получает в награду жизнь проигравшего, он может инвестировать в нее, превратить во что-нибудь стоящее – а старому жильцу показать рукою на выход.
* * *
Когда человек рождается, создается клон, который репетирует его будущее. Как установлено, жизнь стремится по кривой скорейшего спуска – брахистохроне. Свободный выбор и тому подобное, конечно, присутствует, но сама жизнь старается подталкивать человека: путь, стремящийся к этой кривой, всегда привлекательнее.
Так вот, клон проживает в своем сознании жизнь человека – до самой смерти, испытывает эмоции и ужас окончания жизни. Ученые анализируют это, находят опасные точки, изменяют события. Клон проживает новые варианты, чтобы человек, жизнь которого корректируется, знал, как максимально отойти от кратчайшего спуска.
Я убрал телефон в карман. В автобусе было тепло и людно. Среди разноголосого галдежа неуютно находиться, если не умеешь уходить в себя. Мужик возле меня глухо и отчаянно закашлялся. Я поспешил отойти; как раз и место освободилось.
Сел и услышал. «Да прибудет Диктатура навечно в моем сердце».
«Когда из спелых яблок рождается сидр, верхом на миллионе пузырьков поднимается вся мудрость человечества».
Мою спину словно потрогали холодными руками. Я постарался сохранить спокойствие. Посмотрел на остальных пассажиров. В сотом автобусе контингент всегда весьма разнообразный. К моему удивлению никто не изменился в лице, не навострил уши, не оглядывался недоуменно.
«Свободный человек свободен не думать».
Я вздохнул и снова пробежался глазами – ноль реакции. Для них всё продолжается так же, как шло. Парень с зеленым ирокезом, офисный планктончик с дипломатом, девушка серой внешности; пухлая девочка, держащая за руку пьяного папу… А что вы вообще слышите?
Почему я слышу то, что не слышат другие? Что со мной происходит?
Вдруг я четко осознал, что вижу некоторые вещи подробнее и четче, целостнее. Там, где раньше скапливалось сырое туманное утро, теперь золотой осенний день. Но пришлось протащить себя экстерном от отрицания до смирения. На третьей стадии я чуть не впал в бесконечный проигрышный торг с тем самым самим собой, который может что-то изменить.
«Идите и напейтесь! И да почувствуете себя счастливыми».
На следующей остановке больше половины пассажиров вышло. Я беспокойно заерзал. Осталось около семи человек. Передо мной сидела довольно-таки миловидная девушка. Скорее студентка лингвистического, чем швея-мотористка. Раньше мне часто доводилось угадывать по лицу характер человека.
Я нагнулся поближе и вкрадчиво прошептал:
–Девушка, вам можно доверять?
Лицо оживилось, я постарался вглядеться в движения мышц, дорожки морщинок, изгибы бровей – первая реакция самая надежная. Оторвавшись от бессмысленного созерцания мира за стеклом, девушка обдала меня теплым взглядом, улыбнулась и игриво сказал:
–Я надежнее, чем любой банк.
Еще не до конца понимая, что хочу сделать, я воодушевился и прошептал:
–Мне хотелось бы кое-чем с вами поделиться.
–Не семенной жидкостью, надеюсь? – глазки девушки иронично заблестели. Какая же он всё-таки классная!
Я наигранно покачал головой.
–Девушка… девушка…
Мы вместе похихикали, хотя в душе чувствовалось, что ситуация имеет душок какой-то странности.
–Так что вы хотели сказать? Или уже забыли? – подразнила меня красотка. Почему-то казалось, что мы с ней виделись раньше… Ниже живота сладко ныло. Я казался себе слегка ошалелым и простуженным.
Вышли из салона еще двое. Кроме нас осталась пожилая пара на заднем сидении и лысый маргинал, прислонившейся к двери.
«Грачбанк – надежнее, чем любой банк».
Тонкая струна натянулась так сильно, что не выдержала и порвалась. Беспризорный звук потерялся в незнакомой ему пустоте. Я бы тоже потерялся, если бы не холодные голубые глаза. Почему я лишь сейчас понял, насколько они холодны! Сколько недоброго в них скрывается. От того, что я завис и никак не реагировал, девушка потеряла ко мне интерес и уставилась в окно.
–Грачбанк… – выдавил я колючее слово из сухого горла.
–Что-что? – раздраженно переспросила она.
–Грачбанк – надежнее, чем любой банк… Вы часто ездите в этом автобусе?
–Стабильно… Я думаю, полгорода стабильно ездит на нем.
Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу. Потому что
«Стабильно жить, стабильно помереть. В чем счастье-то еще?!»
Сколько раз укорял себя, что в экстремальных моментах говорю вроде бы то, что нужно, но голосом безвольным, униженным и слабым:
–Я слышу голоса, которые стараются привить определенные ценности.
Не сразу я понял, что все смотрят на меня. Но робкий парусник пошел ко дну. Я в страхе скакал от лица к лицу – везде внимательные осторожные глаза. Даже водитель посматривает через зеркало.
О, чёрт… Что-то начинало твориться новенькое, полностью переворачивающее мое представление обо мне и об этой действительности.
–Придется вызывать Агентов, – каким-то грязным гортанным голосом сказала девушка. От слова «Агенты» сразу стало пусто на душе. Беспросветно. Безвыходно. Едкая кислота отчаяния и обреченности.
–Не смей! – кто-то проснулся во мне. Но тут отчаянно зазвенел колокольчик – и мысли унеслись прочь. Я созерцал, как схватил девушку за горло. Больше она не походила на милую, умную, ироничную лингвистку. Это была настоящая горгулья, уродливая и злая ведьма.
Ее шея в моих ладонях размякла, растянулась, голова заплясала одуванчиком.
Особенно «ели» меня глаза бабки – блекло-голубые, переполненные презрением и ненавистью. Что же я мог ей сделать?..
В объятиях пальцев шея не выдержала и порвалась. Голова упала на соседнее сидение. Перекошенные глаза сползли куда-то ко рту – как жучки в воронке муравьиного льва.
Внезапно всё её тело стало пластилиновым и потекло… потекло. Я чуть ли не забросил ноги на спинку сиденья – так мне противна была мысль, что это тварь оставит пятна. Люди повскакивали и косолапой походкой пошли в мою сторону. Старички оказались настолько резвыми, что зацепили тростью лысого мужика. Я думал, что они разорвут меня, уже готовился бить – старушке по дряблым сиськам, мужику по подбородку, а старику между ног.
Девушка разлилась не пластилином. Три искусственных тела бросились лакать сидр.
Чужая мысль вела на связь с другим уровнем подсознания.
Думаешь ли ты сам, или что-то запущенное кем-то другим? Где грань между тобой и этим другим? Можешь ли ты ему прислать ответную мысль? А замечаешь ли ты, как остановился автобус, и водитель, растолкав всех, стал ненасытно слизывать сидр? Видел, как он рычит на остальных, когда те приближаются к сидру, разлитому в ЕГО автобусе? Чего ему не хватило, что пустота вырвалась и погнала творить безумие?
Важно понять, где заканчивается твоя свобода, и начинаются Рамки Контроля. С неба упавшая звезда запела… Ее голос мертв, потому что ты – Черепков. И ты живешь в Диктатуре.
Это похоже на сон на морозном воздухе. Облака седеют, превращаясь в комочки неочищенной ваты. Где-то в далекой-далекой реальности сиял разноцветными красками бразильский карнавал, а здесь город растворялся в мокрой уныли ранней осени.
А ты знаешь, почему закон Бойля-Мариотта должен знать каждый водолаз?
Закон гласит, что при одинаковой массе и температуре газа произведение давления на объем постоянно. Это значит, что при резком спуске или подъеме воздух может разорвать водолазу легкие.
«Нужно предусмотреть специальные клапаны, через которые будет выходить лишний газ».
Гудели заводы. Они жили какой-то своей, обособленной жизнью, непонятной для непросвещенных. Голос превратился в две приближающиеся черные тени, похожие на меня, только какие-то неприятные, ущербные, раздражающие. Как утреннее отражение с ярким лиловым прыщом на носу.
Из глубин подсознания, бездны, где ОНО огромной ложкой перемешивает страхи, комплексы, чаяния, надежды, желания, возжелания, воспоминания, сны и галлюцинации, ведет в привычный мир окутанная серым туманом тропа. Иногда на ней появляются антропоморфные чудовища – порождения «первичного бульона»; зародыши мыслей, которые беспокойно ползают, ощупывая предметы культями конечностей, но быстро гибнут, наверное, от влияния серого тумана.
Трамвайные рельсы впереди, казалось, переходили в эту тропу. Я остановился: отдышаться, привыкнуть. Закон Бойля-Мариотта должен знать каждый водолаз.
Всё оказалось еще хуже, чем я предполагал. Меня спросили:
–Ты слышал что-нибудь о Сидровой Диктатуре?
–Нет, – я даже растерялся.
–Слушай…
Старик насвистывал древнюю героическую балладу об одиноком графе, который служил, кому вздумается и оказался затянут в жернова Диктатур. Невдалеке на горном склоне мальчик лет двенадцати пас овец. Он услышал печальную мелодию и вспомнил песню, которую пела ему в детстве мама, пока ее не забрало яблоневое чудище. Мальчик оставил отару, посчитав, что с ней ничего не случится, и побежал к старику. Но споткнулся по дороге и разбил голову о камень. Жалобно хрустнул череп, как панцирь раздавленного моллюска.
Мелодия прервалась. Старик отложил флейту, подбежал к мальчику, но ничего уже не мог сделать, кроме как отправить тело на съедение угрям.
Наверное, провидение вело Великого Пророка – подумал старик. За 2000 лет так никто больше из детей, добрых и открытых сердцем, ко мне не пришел. Может, этот мир не испил до конца чашу позора, греха и гниения. Они думают что-то доказать Небу, не зная, что слепы, когда видят там кого-то.
{ДВЕНАДЦАТАЯ КАРТА}[http://www.proza.ru/2015/03/17/675]