Связь

Сергей Владимирович Петров
          Рассказ опубликован в  журнале "Сибирские огни"(№ 1 за 2015 год).


Позиции отступающих немцев полк занял утром. Оставленные противником землянки были вырыты основательно, с солидным накатом. Солдаты брезгливо выбрасывали с нар полотенца, тряпки, куски брезента, мешки с соломой, на которых спали немцы, рассовывая по карманам сигареты, разбирая консервы и хлеб, запаянный в целлофан. Сигареты, впрочем, оказались трава травой, хлеб — пресным. Удивило обилие газет и журналов с красотками, которые мгновенно разошлись по рукам.

Между тем, неспеша подтянулась полковая артиллерия, рассредоточились пулеметчики, выжигая шквальным огнем все на холмах, где засел противник. Немцы отвечали редкими минометными залпами.

Понимая, что артподготовка наступления — дело не скорое, уставшие от бессонных ночей бойцы укладывались спать. Ольга устроилась в углу землянки. Мешкообразная форма, уставшее, обветренное лицо старили ее, но тонкие кисти рук и неокрепший еще голос выдавали юный возраст. Она сидела, не шевелясь, закрыв глаза, начиная дремать, но на этот раз  не повезло.
— Рядовой Смирнова, ко мне! — зычный голос командира не давал отсрочек.
Не успела , запыхавшись, встать перед комбатом, как прозвучал приказ — восстановить связь со штабом дивизии.
— Есть! — отчеканила она.

Черный провод уходил в сторону леса. Грязь противно чавкала, пропитывая обмундирование липким месивом. Было скользко, ползти удавалось с трудом, хватаясь за траву и подтягиваясь. Узкие стебли резали в кровь пальцы, а катушка с кабелем, рация, оружие и подсумок за спиной замедляли и без того нескорое передвижение к месту обрыва. С таким снаряжением ползти даже по сухой земле было бы тяжело. Когда она поднимала голову, было видно, что позади горизонт подсвечивается артиллерийскими вспышками, а впереди светло от ответного огня.

Передохнуть решила прямо тут, в грязной жиже. Под свист мин всплыл в памяти грязный зал районного военкомата. Вдоль стен — деревянные скамьи, вокруг толпится множество незнакомых людей, на лицах — растерянность и cлезы. Они, поселковые, втроем прижались в уголке — высокая и статная Катя, живая, со вздернутым носиком, усыпанным веснушками, худенькая Надя, и она, Оля — голубоглазая кнопка, старше остальных и самая робкая. Потом были вагоны, полные вагоны молодых девчонок. Увидев их, на одном из полустанков кто-то ахнул, крестясь и причитая: «Уже и девочек на фронт повезли…»

Когда выдали первое обмундирование, и Ольга, от горшка два вершка, стала надевать брюки и  утонула в них. Ботинки на ногах тоже не держались. Но самыми жуткими оказались мужские трусы, из грубого сатина, широкие и длинные, почти как юбка. Выходило так, что ты вроде бы на войне, собираешься умереть за родину, а одет как пугало. Смешно и грустно, но ничего не поделаешь — обмундирование, как сказал старшина, включая нижнее белье, у каждого солдата должно быть одинаковое. Но и это еще ничего… Самым же трудным было найти возможность хотя бы раз в сутки умыться. О «женских» днях и говорить нечего — ваты и бинтов не хватало даже для раненых, потому приходилось использовать любые подручные средства.Но это никого не интересовало, главное, что от нее требовалось — это связь, которая не должна прерываться никогда, особенно во время боя.

Запомнилось первое поручение — доставка секретного пакета в отдел СМЕРШа. Путь лежал через поле. Она шла, придерживая за пазухой пакет, кругом была непроглядная тьма. Казалось, что следом кто-то крадется. Несколько раз она останавливалась и прислушивалась, но вокруг была тишина. А как только снова продолжала идти , тут же слышала позади шорох. Пока дошла до места назначения — перетрусила; лишь когда отдала пакет,  вздохнула с облегчением. На обратном пути уже рассветало, потому и страхов поубавилось. Так и осталось неясным, кто же  крался позади, да и был ли этот кто-то реальной угрозой…

Ольга приподнялась. Темнеющее небо стало хмурым и недобрым. Время от времени резали глаза вспышки пулеметных очередей, но огонь был неприцельный — на всякий случай. Она поползла дальше, цепляясь руками за траву. С  пригорка ползти было легче. Где-то внизу сиротливо темнела развороченная туша «тридцатьчетверки», ствол высунутым языком свисал к земле. Сорванная снарядом башня лежала рядом с распластавшимся змеей гусеничным траком.

Ольга была уже где-то неподалеку от немецких окопов, но обрыва провода так до сих пор и не обнаружила. Она легла на осклизлую землю и снова закрыла глаза...Вспомнился первый день на передовой. Первую ночь в общем блиндаже, оказавшись тут единственной девчонкой,  долго не могла сомкнуть глаз. Спали одетыми, вплотную, тесно прижавшись друг к другу. От усталости  все же отключилась на время, но тут же пришлось отмахиваться от наглых рук. Позже, попав после ранения в госпиталь,  так и продолжала махать руками во сне. Нянечка стала допытываться, что, мол, за оказия, а  было так стыдно объяснять, что пришлось отшутиться.

А потом в батальон прибыл новый ротный. Молодой, с необычным именем Арман, красивый настолько, что напоминал Ольге… вечерний летний луг, в который садится солнце. При каждом его появлении она смущалась, а однажды ротный и вовсе вогнал в краску шутливыми расспросами о любовных похождениях. Она тогда покраснела и отмахнулась, но ротный не унимался, приговаривая, что любовь — это така-ая штука, повкуснее пирожного. Ольга пирожных никогда и не видела, откуда в деревне такие изыски, а уж про эти самые любовные утехи и говорить нечего: не принято было до свадьбы подобным заниматься. Была у них в деревне Варька- шалава. До свадьбы побаловалась, и ни один парень так и не взял в жены, порченую-то… Арман между тем продолжал о чем-то нежно ворковать и уговаривать, и его голос звучал как безупречно настроенный музыкальный инструмент, словно не было вокруг войны...

А на следующее утро его принесли, тяжелораненого. Вокруг рвались снаряды, а ротный лежал на плащ-палатке и почему-то смущенно улыбался. Врач тихо сказал, кивнув на него, что, мол, не жилец уже. Ольга прониклась к ротному необъяснимой жалостью, погладила ласково по голове, не зная, что еще может сделать. Арман снова смутился, достал помятую шоколадку и, извинившись, сказал, что хоть это и не пирожное, но тоже вкусно. А затем неловко попросил:
— Хоть расстегни гимнастерку и покажи грудь… не видел никогда…
Она вспыхнула и сразу убежала, краснея со стыда, а когда вернулась, на лице ротного уже замерла смиренная улыбка. Склонившись перед умершим, Ольга виновато поцеловала его в щеку, — таким и вышел ее первый поцелуй… А ночью ей приснился сон, будто она держит какую-то диковинку, от которой идет сказочно вкусный запах, а рядом стоит Арман и говорит, что теперь она наконец-то отведает тех самых пирожных. Но только она подносит вкуснятину к губам, как раздается зычный приказ: «К бою! — и больше нет ни Армана, ни пирожного, есть только война…

Однажды она все же решилась попробовать того самого, на что намекал Арман, выбрав для этого тихого и неказистого пулеметчика Жиляева. Он был деревенским, почти своим. Всё случилось в лесочке, и не было никакой сладости, было только больно и страшно. А еще было стыдно. Очень стыдно. Но самое ужасное произошло на следующий день — ее отозвал молодцеватый Слава Тимофеев по прозвищу Тимоха и шепнул:
— Предлагаю вечером в лесочке… прогуляться.
— Да как ты смеешь!
— Думаешь, не видел, как ты вчера с Жиляевым кувыркалась? Сморчком, выходит, не брезгуешь, а я для тебя не гожусь?..
Ольга растерялась и замолчала, не зная, что ответить.
— Не лома-айся… — тем временем продолжал уговаривать Тимофеев.
— Уйди!
Тимоха попытался приобнять, но неожиданно получил звонкую пощечину.
— Шлюха! — разозлился он. — Я тебе устро-ою, дрянь! Еще пожалеешь…

На следующий день к ней подошел сержант Григорьев и, ехидно улыбаясь, предложил прогуляться все в тот же лесочек.
— Не гуляю я по лесу, — хмуро ответила Ольга.
— С Жиляевым гуляла, с Тимофеевым любилась, а я чем-то плох тебе?.. — удивился Григорьев.
— Не было у меня ничего с Тимохой! — выпалила Оля и отправилась искать обманщика.

Тот вместе с двумя солдатами курил махорку, над чем-то посмеиваясь, — уж не над ней ли…
— Сплетни распускаешь, — закричала она ему еще издали, — не стыдно врать-то?
— А что, с Жиляевым не миловалась? — нагло улыбнулся Тимоха. Его товарищи тоже не скрывали ухмылок.

С этого и началось… Не было дня, чтобы к ней не подходил кто-то из солдат и не звал в лесок. Ольге стало казаться, что даже смотреть на нее теперь стали оценивающе и презрительно. Раньше она, когда случалось затишье, мечтала о будущем, о времени, когда закончится война и наступит мир. В такие минуты становилось светло и хорошо, будто стоишь на косогоре у родной деревни, над соцветием дурманящих лугов. Теперь же каждый вечер она уходила подальше от всех и тихо плакала от бессилия и унижения.

Однажды в таком вот заплаканном виде Ольга попалась на глаза командиру батальона, бывшему учителю, человеку пожилому и совсем уже седому.
— Почему у вас глаза опухшие, в чем дело? — как мог, проявил участие капитан.
В ответ на это Ольга снова расплакалась: ей давно хотелось выговориться, и она рассказала все от начала до конца.

— Что ж ты, дочка, молчала… — вздохнул комбат. — Надо было сразу ко мне обратиться, не дал бы этим ухарям в обиду. Хорошо, будет первая передышка, выстрою батальон — и этот твой Тимоха будет у тебя на коленях прощение вымаливать!
— Ой, не надо, товарищ капитан… — испугалась Ольга.
— А это уже теперь не тебе решать. Несправедливости в батальоне не место… Ты не бойся, все будет хорошо!..

Земля под ней содрогалась и ухала. Деревья неясными силуэтами выступали в сумерках. В той стороне, где окопался противник, стали вспыхивать желтые осветительные ракеты. С нашей стороны длинными очередями отвечали пулеметы, захлопали винтовки.

Ольга вытерла пот суконной пилоткой. Показалось, что запахло кислой капустой.
Обрыва она так и не могла найти, хотя искала его, с какой-то детской наивностью веря в то, что еще немного — и все получится, все будет хорошо. Почему-то вспомнилось детство. Мама достает из печи глиняный горшок с молоком, покрытым румяной пенкой. Она выходит на крыльцо. Только что прошел дождик, все вокруг сверкает. По двору важно шествует гусыня, ведя за собой ватагу гусят. Они пищат, посвистывают и толкают друг друга. Процессию бдительно сопровождает гусак, глава семейства. Он поминутно оглядывается — не грозит ли откуда опасность? Но все спокойно, и слышится его тихое, миролюбивое «га-га». Гусята, увидев одуванчики, бегут к ним, тыкаются клювами и пускают пушинки по ветру. Гусыня смотрит на гусят и качает головой — какие они еще глупые. Оля тоже, бывало, фукала парашютиками одуванчиков в лицо младшему брату, когда тот оглядывался на неожиданный оклик. А потом уже брат, подкараулив, отвечал тем же, и она хохотала, а мягкие пушинки щекотали ее лицо…

Свист и ухнувший рядом взрыв оборвал воспоминания. Ольга вскрикнула от острой боли, виной которой был глубоко вошедший в руку осколок. От вида крови даже закружилась голова. Она одним отчаянным рывком выбросила тело из воронки, охнула, но поползла дальше. Руку жгло будто огнем, но она ползла и ползла… Сколько так продолжалось, неизвестно. Уткнувшись в лужу, она пришла в себя. От прохлады стало так хорошо, что не хотелось поднимать голову. Но надо было двигаться дальше, и она снова попыталась ползти, но свалилась в очередную подвернувшуюся воронку. От боли в руке вырвался крик и   в глазах вспыхнули искры.

Открыв глаза, Ольга  снова вскрикнула,но уже от радости. Прямо перед ней торчал оголенный конец провода. Это был тот самый злосчастный обрыв. Оставалось теперь только срастить провода. Она неуклюже присела; перебитая осколком рука безжизненно висела плетью, другая рука была, похоже, сломана после неудачного падения в воронку, и даже поднять  их не  было сил.
Зажмурившись от страха перед будущей болью, она все же приподняла руку и соединила оба конца провода. На их скрутку сил уже не оставалось.

Инструктор на курсах  им говорил ,что когда на том конце   кто-то крутит ручку, устанавливая связь, напряжение подскакивает до ста двадцати вольт. Но понимая, что иного выхода нет, Ольга сжала  зубами концы, вздрогнув от удара током. Связь восстановлена! Рядом громыхнул новый взрыв. Но она уже не чувствовала  боли вонзающихся в тело осколков.

Тут и нашли ее после боя, присыпанную землей и стискивающую зубами концы провода.
В расположение батальона Ольгу принесли на растянутой плащ-палатке. Из пилотки достали бумажку с адресом родных, которых надлежало уведомить о том, что случилось. Повар,отмывающий котел полевой кухни,бросил занятие и подошел к погибшей. Один за другим стали собираться бойцы ее взвода.
— Давалка… —  сквозь зубы процедил Тимоха.
— Тимофеев, отставить! — прогремел голос комбата. — Жаль, поздно Оля рассказала о том, как ты себя повел... Не довелось мне восстановить справедливость, пока живой была. Но я тебе сейчас скажу: сволочь ты и мерзавец, коли травил человека и сплетни распространял! И остальные, кто на твою брехню повелся, тоже хороши. Была у нас одна девочка в батальоне, беречь ее нужно было, а мы — не сберегли…
Взгляды у солдат потупились.
— Сволочи мы, все-таки, мужики— вдруг хрипловато продолжил за капитаном худой и белобрысый сержант по фамилии Хлебный, обычно тихоня тихоней. — Прости нас, Ольга, безвинная душа…
Пожилой и седовласый рядовой Акимов, медленно подбирая слова, добавил:
— Она была всегда грустной… Говорила негромко, рассудительно. Иные от переживаний начинают языком молотить, а Ольга немногословна была… А чтобы смеялась — почти и не видно было. И мы в том виноваты…
— Будем представлять к награде… посмертно, — подытожил комбат. — На таких и держится Россия.

***
Рассказ в 2015 году стал победителем Всероссийского литературного конкурса "Герои великой победы-2015", учрежденного Министерством культуры России и Министерством обороны России.