Сначала мы думали, что он приехал погостить. А оказалось, вернулся.
Для нас, его соседей, тех, кто никуда не уезжал и жил все эти годы здесь, это выглядело странным, если не сказать, нелепым.
Я помню, как Кирилл уезжал – с одним рюкзаком, без тени печали. Печальной была только девушка, которая его провожала, но, похоже, это его мало трогало. Я наблюдал эту сцену со стороны – прощаться с ним тогда у меня не было никакого желания, хоть мы и росли в одном дворе.
Тяжёлый он был человек этот Кирилл, тяжёлый. А рюкзак, с которым он уезжал, был огромный и казался величиной с человеческий рост. Вот в этот рюкзак Кирилл загрузил самое необходимое и уехал на чужбину. Появился он потом, спустя года три, бродил по городу, всё что-то высматривал, узнавал, а после этого исчез, казалось, навсегда.
Но вот он вернулся, купил старый дом, где жил ещё его прадед, и собрался делать ремонт.
Никто не мог понять зачем это ему нужно – дом старый, ещё с дореволюционных времён, правда, крепкий – пережил и войны, и землетрясения. Но вложить в него предстояло много, очень много. На эти деньги можно было купить дорогую квартиру в новом доме. Но ему зачем-то понадобился именно этот дом. И никто не мог понять, зачем – у нас ведь давно всё меряется деньгами. По этому поводу строились самые разные предположения: о том, что Кирилл сбежал по каким-то тёмным причинам и что он неудачник, раз вернулся, а может, просто свихнулся на старости лет.
Впрочем, гораздо больший интерес представлял для соседей вопрос о том, откуда у него столько денег. Втайне ему завидовали: ишь, отъелся за границей, а теперь приехал. Он был чужак для всех, только говорящий на нашем языке.
Кирилл, в свою очередь, держался со всеми на расстоянии, да никто особенно и не стремился с ним сблизиться – все косились на него со стороны, чаще всего разглядывали из своих окон, когда он выходил из дома.
Он ведь сильно изменился за эти годы, прежде всего постарел. Но соседям было важно совсем другое: все они искали в его внешности и поведении подтверждения для своих предположений. Прежде всего тому, что он неудачник. Это не важно, что у него есть деньги. Зато семьи нет, это ведь очевидно, иначе бы он привёз жену и детей. Впрочем, дети у него, если есть, давно взрослые, а с женой он мог развестись, может, даже и овдовел. Всё может быть. Но... Едва ли. По всему видно, что он одинок, совершенно одинок. И одиночество это появилось не сейчас, а наверное, было всегда с ним.
Сколько я его помню, он всегда хотел уехать. Здесь ему вечно чего-то не хватало, и он искал это в другой стороне, как будто где-нибудь ещё может быть по-другому. Но он верил в выдуманную им землю обетованную – миф, который по мере взросления Кирилла оброс массой деталей, почерпнутых им из газет, «Голоса Америки» и «Немецкой волны», слухов и писем родственников, перебравшихся за океан.
Сейчас я понимаю, почему у него была эта мечта.
Кирилл был единственным сыном у своих родителей, но они рано развелись. Впоследствии мать снова вышла замуж, а отец женился. В новых семьях у каждого из родителей были дети, Кириллом им заниматься было некогда, и большую часть времени он проводил у родителей отца. И хотя у отца Кирилла были ещё дети от второго брака, да ещё трое детей брата отца, но старики из всех внуков больше всех любили именно его – Кирилла.
Так и рос он в этом доме, пока старики были живы. После их смерти отец не стал переписывать на сына квартиру стариков, но разрешил ему здесь жить.
– Рано или поздно ты всё равно уедешь, так же, как и все мы. Зачем тебе эта развалюха в коммуналке? – говорил отец.
Кирилл с отцом не спорил, ничего не просил и в конечном счёте так и получилось: когда появилась возможность уехать, они все уехали – и отец со своей семьёй, и мать со своим новым мужем и детьми, да и сам Кирилл.
Кирилл уехал первым по какой-то университетской программе. Учился он хорошо, его даже считали одарённым и прочили большое будущее в науке.
Отец его, главный инженер на большом заводе, владевший домом-усадьбой и открывший к тому времени несколько собственных предприятий, уехал гораздо позже, из-за того, что ему ведь нужно было своё имущество распродать, а это не так быстро всё.
В числе прочего была и квартира родителей отца. Поначалу отец хотел выкупить и другие квартиры в коммуналке, которые до революции были просто комнатами большого барского дома, принадлежавшего прадеду Кирилла, но потом решил, что дело это не стоящее и продал свою часть; продал совсем недорого, как он сам жаловался, хватило только на часы «Ролекс», ну и на самое необходимое для отъезда – в то время цены на недвижимость были бросовые. Отец переживал из-за цены, деньги для него всегда имели особое значение. А об этой квартире никто особенно и не жалел, хотя в ней прожили большую часть жизни и отец Кирилла, и сам Кирилл, да и память о стариках... В общем, потомки стариков были отнюдь не сентиментальны.
Была, правда, одна душа, которая жалела о том, что всё так получилось. Это была девушка, любившая Кирилла.
С девушками Кириллу не везло. Он всё хотел только для себя, а кто такого полюбит? Но вот нашлась всё-таки девушка, которая полюбила Кирилла, а уж почему – этого никто понять не мог.
В отличие от Кирилла, которого все недолюбливали, и даже в детстве другие дети не принимали его в свои игры, все в нашем дворе любили её, такая она была светлая и душевная, особенно рядом с ним. Может, потому и полюбила его, что ночь и день, свет и тьма, радость и печаль неразрывны, а по сути две стороны одного целого.
Так и они были: Кирилл - замкнутый, мрачноватый, с настороженным взглядом. А девушка та, её звали Настя, всегда улыбалась, причём совершенно искренне, была со всеми доброжелательной и мягкой. Детвора во дворе полюбила её и обступала её со всех сторон, когда она в нашем дворе появлялась.
Но чаще они вдвоем были: уходили вместе и возвращались вместе. Обычно, если Настя с кем-нибудь разговаривала, Кирилл стоял чуть в стороне, угрюмо молчал и не произносил ни слова. Оба они были студентами – она училась на врача, а он собирался стать физиком.
Но потом Кирилл уехал, и после его отъезда Настя появилась в нашем дворе только один раз, где-то полгода спустя, и разговаривала с его тёткой – узнавала, пишет ли ей Кирилл.
Видимо, своей возлюбленной он давно уже не писал, а она всё ещё на что-то надеялась, вот и расспрашивала.
Уж не знаю, что он ей говорил перед отъездом, что обещал, но только она надеялась – очень.
Раньше его недолюбливали, а после этого случая с Настей так просто все возненавидели. Но ему-то что? Он уехал, у него другая жизнь, такая, как он хотел. Так мы думали тогда.
И вот теперь он вернулся, выкупил весь этот дом и стал фактически строить его заново.
Кирилл унаследовал многие таланты отца, а отец у него был мастер на все руки. Дело с ремонтом у него шло споро, в деньгах недостатка не было, и скоро дом был отреставрирован.
Я думал, что Кирилл будет сдавать квартиры в своём доме – а их было там целых три, не считая той, в которой жил он сам. Но этого не произошло. Дом казался пустым, и только свет по вечерам, который хозяин включал иногда очень поздно, свидетельствовал о том, что дом обитаем.
Такое поведение нового-старого хозяина дома казалось всем странным и подкрепляло версию о том, что Кирилл свихнулся.
Так думал и я, до тех пор как однажды не столкнулся с ним у входа во двор. Он, видимо, выходил в магазин или ещё куда поблизости, потому что шёл пешком. Он вообще почти не пользовался машиной и не любил уходить далеко.
– Заходи, – просто сказал он.
Я удивился его приглашению – мы никогда не были друзьями, но, видимо, из тех, кого он знал, осталось не так много людей, с которыми он мог бы поговорить. Однако немного поразмыслив, я понял, что выбрал он меня для своих душевных излияний вовсе не случайно.
Я ведь принадлежу к особой редкой породе людей, которые всегда здесь были, есть и будут. Это я не о себе сейчас, это я о породе нашей – ничем не приметных обывателей, живущих здесь из поколения в поколение, кого не берут ни войны, ни моры, которых никаким калачом из своих нор не выманить ни в какую Америку. Так и будет жить наша порода в этих старых, с удобствами во дворе, пахнущих сыростью, табаком, лекарствами, старыми книгами и древней деревянной мебелью домах.
Наши дома уже давно отжили свой век, а что уж про таких, как я, говорить? Только ведь убери нас, и... всё, город тут же потеряет, даже не лицо, гораздо больше – свой особый дух.
Скорее всего, по этой причине он и позвал меня к себе в гости, хотя знал, чувствовал, что не люблю я таких, как он, – перекати-поле.
Я не стал отказываться от приглашения – любопытство всё-таки взяло верх. Войдя во владения Кирилла, я стал разглядывать стены, потолок и пол, а он в это время смотрел на меня с горькой усмешкой.
– Хорошая работа, – сказал я. – Сдавать будешь?
– Проходи, – вместо ответа сказал Кирилл, пропуская меня в свои апартаменты.
– Ты, наверное, хотел спросить, – начал он, когда мы оба уселись в удобные кресла вокруг письменного стола в самом центре гостиной. – Зачем мне вообще понадобилась эта развалюха... Ведь так?
Вместо ответа я кивнул.
– Сны одолели, – вдруг сказал он.
– Какие сны? – удивился я.
– Сны, одни и те же всё время. С них всё началось. Сначала я не стал к этому относиться серьёзно. Но потом заметил, что мне всё время снится один и тот же сон: будто я снова здесь, но приехал совсем ненадолго и у меня куча дел – каких-то ненужных, совершенно нелепых дел, и я всё время куда-то еду, бегу, чем-то занят, и вот уже мне нужно возвращаться, а я так и не побывал там, где был мой дом… И вот я еду туда, как когда-то, то на автобусе, то на трамвае, и трамвай этот и автобус как назло ползут, будто черепаха... Я выскакиваю из трамвая и со всех сил бегу к своему дому, времени совсем не осталось, мне нужно возвращаться... Бегу, задыхаюсь, а в результате толком и не успеваю разглядеть свой дом...
– Ну, ты мог бы остаться, – сказал я.
– Да в том-то и дело, что не могу. Хочу, но не могу. А не могу из-за таких же ненужных дел там, на чужбине...
– А дальше что? – спросил я.
– Дальше я на этом месте всегда просыпался, думал – что бы это всё могло значить, и вместо того, чтобы заняться реальными делами, подолгу сидел, подперев голову рукой...
Он сделал паузу и снова продолжил:
– А то ещё снились мне часто мои старики в этой квартире, будто они мёрзнут и вообще уже с кровати не встают, и некому о них позаботиться... Я вскакивал посреди ночи и первым делом отыскивал в памяти номер телефона. Всё ещё можно исправить – позаботиться о них, согреть... Но прежде нужно позвонить им, узнать, как они. И вообще, как я мог забыть о них?! Номер телефона я вспоминал почти мгновенно – он у меня как отпечатался в памяти, и тут только до меня доходило, что старики-то давно умерли...
– Ну и что, из-за этих снов ты вернулся?
– Да нет, конечно, не только... – Он потёр своё небритое морщинистое лицо.
Я ничего не говорил и ждал, когда он продолжит свой рассказ. Наконец, после долгой паузы он снова заговорил:
– Странно жизнь сложилась: вроде всё было, всё получил чего хотел. Ну да, с бабами не везло – вечно одни стервы попадались. Нo теперь, когда я уже старый, какое это имеет значение? А так всё сложилось настолько легко и удачно... Даже не верилось поначалу, что всё может быть так просто. Физику я бросил-надоело каждый раз гранты выпрашивать, решил свой бизнес открыть. Начинал я с ремонта квартир, стал подрядчиком, потом занялся весьма выгодным делом: покупал старые обшарпанные квартиры, ремонтировал и продавал. Неплохой доход. Купил дом, сначала в одном месте, потом в другом... Но везде мне чего-то не хватало, а чего, я никак понять не мог. Не то – и всё тут. Потом начались эти сны, а затем и вовсе бессонница... Сплошной кошмар. От неё никакие лекарства не помогают, как ни пытайся её обмануть. Лучше сразу себе признаться, чтобы не мучиться. И вот я признался себе в том, что давно уже знал подсознательно: хорошо мне было только здесь, в этом старом доме... И тогда я решил вернуться. Вернуться навсегда. Может вообще всё это – отъезд, годы каторжного труда от темна до темна, всё это нужно было только для того, чтобы однажды вернуться в свой дом? И вот я вернулся. Пока собирался, у меня вроде как цель появилась, надежда, будущее... А теперь... – Он снова замолчал.
– Что теперь? – спросил я.
– А теперь я сижу в этом доме, где прошло детство ещё моего прадеда, где я сам вырос и понимаю, что дом мой пуст и что мне нечем заполнить эту пустоту. Остались стены, но дом – это ведь не только стены и даже не столько стены...
– А чего собственно ты ждал? – не выдержал я.
– Да не ждал я, надеялся...
– Всё ещё веришь в сказки?
– Уже нет. Ну хоть от снов избавился. Ото всех, кроме одного. Я ведь потом Настю долго искал. Понял, что она и была для меня самым дорогим в жизни. Но её нигде нет. Однажды мне приснилось, что я нашел её и уговариваю вернуться ко мне. Я не мог упустить этот шанс и говорил горячо, как никогда до этого в своей жизни... И вроде бы почти уговорил, она немного оттаяла, и вот уже сблизились наши губы для поцелуя... А потом я проснулся и сразу понял, что всё это бессмысленно, потому что во сне нам обоим было по двадцать пять, а когда проснулся – под шестьдесят. Но плакал я проснувшись так же, как и во сне, – по-настоящему.
– Ну и что теперь? – спросил я. Мне было уже жаль его, но я не хотел этого показывать.
– Не знаю, – пожал он плечами.
– Заведи семью, – посоветовал я.
– Да заводил уже не раз, – поморщился он. – Не то всё это! Это как с домом – стены есть, а вот самого главного, без которого всё чужое, не хватает. И его нигде нет. А где оно, где его искать, это самое главное, есть ли оно вообще?
– Это тебе у себя, а не у меня спрашивать нужно, – ответил я и поднялся.
– Думаешь, дело во мне?
– Не знаю. – Я собрался уходить.
– Виски хочешь? Настоящий. В Дьюти-фри купил.
– Я не пью виски.
– А что ты пьешь? Впрочем, я тебя понял. Меня ведь здесь никто не ждал. Но, может, мне кто-нибудь всё же объяснит, почему всё так? Вот ты, например, можешь объяснить?
– Что ты хочешь, чтобы я тебе объяснил? И чего ты в принципе ждал, вернувшись?
– Чего? Да всё того же, что и всю жизнь: дома. У меня он был очень давно, в детстве. И с тех пор не было. Всю жизнь я пытаюсь построить дом, а выходят только стены. И сейчас снова – одни стены. Только стены – это ведь ещё не дом. Почему так, а?
Вот я ремонт затеял-капитальный, по европейским стандартам. У всех вокруг слюни от зависти текут, я же вижу. И действительно, хорошо получается.
Только вот ласточек нет. Помнишь, из года в год ласточки вили здесь гнезда. А теперь не вьют.
Почему, а? Шум их испугал или может что другое?
Я подумал, что именно за этим он и позвал меня, в надежде, что я отвечу ему на эти его вопросы.
Была какая-то детская незащищенность в его вопросах, а сам он выглядел как обычный одинокий старик. Я уже было пожалел Кирилла, но тут мне вспомнилась Настя, любившая его, как она рыдала после его отъезда, и...
Я только пожал плечами в ответ на его вопросы и пошёл к двери.
С того времени мы больше уже не общались так близко.
Есть вопросы, на которые каждый отвечает для себя сам и никто за него этого не сделает. Зачем даётся человеку жизнь, как её прожить, для чего – каждый решает для себя сам. Если есть главное. У него этого главного никогда не было. Я думаю, что от этого он везде и чувствовал себя чужаком.