Розовые стены, или сказка о маме

Аннотация

Прошка Галушкин недоволен жизнью: его мама слишком старая, слишком бедная, слишком некрасивая. Он мечтает о другой маме - молодой, красивой, богатой, знаменитой... Его мечта сбывается. Он просыпается в стране Розовых Стен. И там есть та мама, о которой он так мечтал! Но любит ли она его? И что придётся пережить Прошке, чтобы понять, что на самом деле ему нужно от мамы? И как ему вернуться в свой мир?


Глава 1.

«Чтоб она провалилась куда-нибудь, почта эта!» – злился Прошка Галушкин, шагая по красным кленовым листьям, за ночь спустившимся с деревьев на землю.

«Чтоб она сгорела, эта почта! – раздражённо повторял Прошка, отпинывая прочь красные кленовые листья. – Сама бы сходила на эту почту, раз ей так надо! Перевод какой-то денежный на двести сорок рублей. Ну, было б на двести сорок тыщ – ещё куда ни шло, можно постараться, во всю прыть побежать. А двести сорок рублей – это что?! На них только отстойную железную машинку купишь… А там в очереди часа два стоять!».

Прошка застонал, представив себе нудное стояние в очереди. А потом дверь оказалась перед его недовольным носом. И её пришлось открыть. На почте змеилась скучно дремлющая очередь, которая двигалась со скоростью «шаг в десять минут». Прошка тут же на корню засох и прокис, как старый солёный помидор в банке. Одновременно засох и закис. Очень паршиво. А всё потому, что у него мама – неудачница. Двести сорок рублей – это ей кто-то заплатил за книгу, которую она только что издала на свои деньги.
Мама у Прошки Галушкина – журналистка в местной газете «Розовые стены». Получала всегда мало, поэтому, сколько Прошка себя помнит, подрабатывала уборщицей в банке. Когда Прошка мало чего понимал, он сильно озадачивался, когда бабушка в ответ на вопрос внука «Где мама» отвечала загадочно: «Моет полы в банке». Маленький Прошка подходил к запылённой трёхлитровой банке, в которой держали чёрный гречишный мёд, и долго разглядывал её, пытаясь понять, как мама намывает в подобной банке полы. Или, может, это о-очень большая банка? С дом. Стеклянные стены, стеклянный пол… и белая полиэтиленовая крышка.
Когда бабушка, с которой они жили, умерла, мама водила подросшего Прошку на работу, так как он боялся оставаться один долгими тёмными вечерами. Вот тогда Прошка и узнал, что такое банк, и очень разочаровался.
На издание книги мама, Варвара Игнатьевна, копила несколько лет. В ней она рассказывала о людях, с которыми встречалась и брала интервью для газеты «Розовые стены» – Розовые не потому, что цвет или цветок, а потому, что город звался Розой. Биографические материалы, в общем. Кому это интересно? Лучше бы она сочинила крутой детектив, или фантастику. Любовный роман тоже бы подошёл. На худой случай – что-нибудь скандальное нарыла бы. И слава тебе, и деньги. Чем плохо? Вот одна бабуля на весь Интернет прославилась своими скабрёзными воспоминаниями о молодости – «с пикантными подробностями», как хихикали взрослые мальчишки-десятиклассники, когда курили на переменах у подъезда школы, где учился Прошка. Но мама такая прямо вся правильная, такая не деловая. Хоть и работает много, а денег ни шиша…
Прошка получил деньги – аж двести сорок рублей, ха! – и, плюясь во все стороны, полетел в банк, где мама уже налила в ведро воды и начала уборку.

– На, забери твою мелочь! – презрительно бросил Прошка и пренебрежительно протянул маме деньги.

У Варвары Игнатьевны лицо словно помолодело на целый год.

– Ух, как славно, Прош! Деньги за книжку прислали! Это Лена, моя однокурсница, купила. Ну, гуляем!

Она бережно уложила купюры в старый коричневый кошелёк. Прошка хмыкнул:

– Гуляем! Там с чего гулять-то?! Одна пицца или одна порция роллов – и всё твоё гулянье!

– Ну, так, Прош… – просительно улыбнулась мама. – Если такие деньги получаю… Больше взять нам неоткуда.

– Ты же взрослая! Сделай что-нибудь! Устройся на другую работу, чтоб платили больше! Почему я должен себе во всём отказывать? Надо мной в школе все смеются, – огрызался Прошка и не мог остановиться.

Маленький, тринадцать лет всего, а злоба большая, с гору. Варвара Игнатьевна виновато улыбнулась.

– Прош… Но ведь счастливую жизнь за деньги не купишь, как ты думаешь? Ну, роскошь, ну, еда вкусная, деликатесная, игрушки разные электронные… но они мимолётны, и для души это слишком уж мелкие радости. Сиюминутные.

– А я хочу такие – сиюминутные! У меня жизнь в этом, а не во всяком другом! – выпалил Прошка Галушкин.

И убежал.

Уроков задавали в начале учебного года немного, и Прошка решил прогуляться в парке. На аттракционы, конечно, денег нет. Зато карусели и качели бесплатные. А листьями кленовыми и дубовыми можно пошуршать. В лесу ни клёны, ни дубы, конечно, не росли: Урал ведь. Но лет тридцать пять или около тому назад их насадили в парке во время коммунистического субботника, и теперь они разрослись и устилали осенью роскошной своею гривою всё парковое ложе… Так что сегодня Прошка с удовольствием потопает ногами по жёлто-красному ковру.

Осень – не лето, народу в рабочий день мало. Прошка быстро добрался до детской карусели, взобрался на сиденье. На карусели был руль: перебирай руками и вертись, как хочешь и сколько. Сегодня Прошка сначала сильно раскрутился, а после просто смотрел на железный обруч руля – неизменно постоянный предмет среди разбегающихся пейзажей.

И вот, когда в очередной раз мимо проплывал грустящий без посетителей комплекс разных лесенок и турников для малышей и подростков, вдруг – бац! – на самом верху самой высокой лестницы увидел мальчишку. Одет совершенно обычно. Почти, как Прошка Галушкин, одет. И возраста, и роста Прошкиного. В общем, ничего, вроде, такого необычного. Почему-то на Прошку он не смотрел. А вот Прошка почему-то смотрел на него. Зачем?

Он затормозил карусель, спрыгнул. Засунув руки в карманы ветровки, Прошка с видом полного равнодушия доплёлся до «лазалок» и взобрался на лесенку, примыкающую к той, на котором восседал незнакомый мальчишка. Прошка слыл за человека общительного, а тут ему как раз хотелось пожаловаться на свою маму, рано поседевшую, рано постаревшую, а зарабатывающую такие  гроши, что не хватает ни в салоне подстричься-покраситься – маникюром-педикюром насладиться, ни на массаж сходить, ни на фитнес, ни в бассейн… В её годы женщины ещё ого-го какие красотки! Только телевизор включи!

– Привет, – сказал Прошка.

– Привет, – сказал мальчишка.

Нейтрально сказал. Как в Прошке отразился. Хм… чего на Прошку не смотрит? Не слепой же! Или слепой?

– Классная «лазалка», – сказал Галушкин, оценивающим взглядом меряя конструкцию. – Она такая лишь в парке. Во всём городе больше нету такой. Она такая… классная.

Мальчишка кивнул.

– Ага. Ничего себе.

– А ты где живёшь? Далеко?

Мальчишка задумчиво уставился наверх, на листву клёнов, трепетавших в тепле солнечных ускользающих объятий, словно вспоминая точный адрес. Переехал недавно, что ли?!.. Не даун же…

– Далеко, – подтвердил мальчишка.

И всё, главное, на Прошку не смотрел. Не, правда: слепой, что ли? А не слепой, так сильно близорукий. Очки дома забыл. Точно. Прошка хотел выдать вслух эти умные речи, как вдруг мальчишка произнёс:

– Я очки не ношу. У меня отличное зрение.

– Кхе… – изумился Прошка и свалился с лесенки.

Падая, успел подумать, что вот-вот ему и конец: или ноги, или руки, или рёбра сломает, или мозг до поясницы сотрясёт. Его подхватил какой-то мощный жаркий ветер и аккуратно положил на землю. Что это?!

Прошка разинул рот. Мальчишка, который только что сидел на верхотуре «лазалки», сидел рядом с ним, уткнувшись в колени. Прошка подвигался. Вроде, ничего не сломано. И ушибов нет. Очень странно. Приснилось ему, что ли?!

– Слушай, ты видал, как я грохнулся?! Видал, а?!

– Видал, – не поднимая головы, согласился мальчишка.

– Слушай… а не болит ничего! Меня словно кто опустил на руках! – захлёбывался восторгом Прошка.

– Так оно и было, – ответил мальчик, не шевелясь.

– Чего? – не понял Прошка, но тот не ответил.

Тогда Прошка сел и тронул его за плечо.

– Эй, тебя как звать?

– … Глебка Автаев.

– Ого! Имя какое редкое. Меня мама тоже странно назвала: Прошкой. Прохор Данилыч Галушкин, представляешь? А ты – Глеб какой?

– Глеб Андреевич, – ответила мальчишка.

– Ништяк… А ты в какой школе учишься?

– … В обычной.

– Я тоже в обычной. В гимназии много денег надо, мать столько не зарабатывает.

Глеб вдруг резко отпрянул, и Прошку поразило его бледное, измождённое лицо – ну, ни кровиночки! Чего это он? Больной, что ли? Надо ему врача вызвать.

– Глебка, ты чего, болеешь, что ли?

И дождался очередного кивка. Как тут не испугаешься? Одно дело – на экране смотреть, как люди умирают или там, на соседней улице, у соседнего дома (это круто; круче – на видео снять и в Интернет выложить, и слава сама тебя найдёт), а другое дело – рядом с тобой. Чуть ли не на твоих руках.

– Я тебе «скорую» вызову, – поспешно обещал Прошка и вытащил из ветровки сотовый телефон, висящий на шее на верёвочке.

– Не нужно «скорой», – сказал Глеб. – Я не больной. С чего ты взял?

– Ну… бледный ты какой-то, – заявил Прошка. – Заморенный.

– А…

Глебка пожал плечами и слабо, грустно улыбнулся.

– Понятно. Не сомневайся, я вообще на роду здоровым был, – сказал он так, что Прошка тут же ему поверил.

Новый знакомый встал, поглядел на Прошку грустно-грустно, и вяло махнул рукой.

– Ладно, прощай, Прохор, – сказал он, поворачиваясь спиной к Прошке Галушкину.

И пока тот поднимался и тёр глаза, исчез – как ни бывало. Только аромат непонятный остался – не цветочный, не фруктовый, не парфюмерный. Откуда он взялся?

Пожал плечами Прошка, сунул руки в карманы, домой поплёлся. Уроки учить пора. Неохота, а против системы, как учительница говорит, не попрёшь голым пузом… Что делать, если даже дворнику надо уметь читать, писать, считать и знать законы, чтоб его не облапошили. А Прошка Галушкин вовсе не собирался дворником становиться. Он, может, геологом станет. Или нет. Археологом. В общем, чтобы по свету поездить. «В заграницы». А то чего он в городе не видел? Или в селе? А геологу… или археологу… даже биологу, возможно… им всем в любую страну открытая дорога. В Африку поехать? Легко! Хоть в Антарктиду! Легче лёгкого!

Мечтая о необыкновенных путешествиях и приключениях, Прошка не заметил, как добрался до дома. А дома путешествий и приключений нет. Только в книжках. Ску-учно. И завидно.

Прошка сделал уроки и с чувством удовлетворения от честно проделанной работы включил телевизор. Попал на попсовый концерт, который не особо жаловал, и вдруг задержался: на сцене пела очень красивая молодая женщина. Прошка почему-то засмотрелся на неё. Да-а… молодая. Красивая. Знаменитая. Богатая. Не то, что его мама. Старая. Некрасивая. Никому особо не известная, потому что статьи в газете «Розовые стены» под псевдонимом писала. Ещё бы псевдоним какой-нибудь яркий взяла, а то – Иванова Катя. Ну, какая она Иванова Катя? Ну, может, и правда, ничего особенного во внешности… Так тем более, надо шикарную кликуху заиметь!

Прошка смотрел на молодую красивую певицу и, любуясь ею, фантазировал: вот бы он родился не у журналистки-уборщицы, а вот у этой суперзвезды! Во кайф бы был! Не жизнь, а рай! Все краски радуги! И больше.

Вернулась из банка мама. Поцеловала, обняла Прошку, спросила, как дела, как уроки, а, главное, как настроение. Прошка промямлил что-то невразумительное, и мама поспешила на кухню готовить ужин и заготовки на завтрашние завтраки и обеды. А потом сядет за компьютер писать статью в «Розовые стены» или очередную книжку. Ой, да лучше бы распродала ту, что уже издала! Чего они тут пылятся в комнате, пройти мешают? Вон и отец от них ушёл. К молодой девчонке, кстати. Прошка её видел. Во какая деваха! Как в телевизоре! Вот бы и Прошке такую маму! Надо было на суде просить, чтоб с отцом остаться. А то все, кто Галушкиных не знают, при встрече Прошкину маму бабушкой называют А ему не хочется бабушку! Ему красивую маму хочется! Это разве преступление?!

Вон, глянешь вокруг – все дети с молодыми красивыми мамами ходят. А у него мама как бабушка. Смотреть тошно. И всё выспрашивает, всё обнимает, целует… А на Прошкину злость смотрит недоумённо, растерянно, словно стукнули её. И как только с ней люди разговаривают – те, о ком она статьи пишет? Наверное, смотрят на неё, как на маленькую. И в душе смеются над ней…

Да, отцу теперь хорошо: его жену бабушкой никто не называет.

Мама заглянула к Прошке и спросила:

– Ну, что – уроки-то сделал? Помочь тебе?

– Да чего ты поможешь? – недовольно огрызнулся Прошка. – Нам такое задают, что академик быстро не решит.

– По русскому языку могу, по истории… ты же знаешь, – тихо предложила мама.

– Без тебя справлюсь, – фыркнул Прошка. – И завтра истории нету. Ясно тебе?

– Ясно.

Лицо мамы омрачилось, но больше она ничего не сказала. Кое-как сделав уроки на завтра, съев очень вкусное рагу со свининой, выпив кефир, Прошка прошлёпал в «царство Мойдодыра», как до сих пор называла мама совмещённый санузел, а потом юркнул в постель. Мама заглянула в комнату, присела на кровать.

– Ты молился? – спросила она.

Прошка скривился.

– Не хочу. Чё пристала? Молиться тебе и молиться!.. Сколько можно молиться?!

– Бабушка перед смертью просила, помнишь? – сказала мама.

Прошка не ответил. Мама вздохнула, перекрестила его, поцеловала.

– Спокойной ночи, мой любимый.

– Ага, – промямлил Прошка и крепко зажмурился.

Мама вздохнула и ушла. Несколько минут мальчик лежал без сна, глядя в окошко, светлое от лунных лучей. В комнате пустынно. То есть, было пустынно мгновенье назад. Потому что вдруг на столе образовалась странная фигура. Почему-то Прошка явственно видел его тело, руки, положенные на коленки, лицо… Кажется, он спит. Иначе откуда здесь, в Прошкиной комнате, сидит пацан? К тому же, знакомый. Да, Прошка его знает: это же Глебка Автаев с карусели! Прошка подскочил, протирая глаза.

– Ты что?! Ты откуда здесь?!

– Тише, – попросил Глебка. – Тшшш… Не кричи так громко. Твоя мама проснётся, и тогда я не успею с тобой поговорить.

– Да я чё? Я всё, молчу, – поспешил заверить Прошка. – Только, правда, откуда ты взялся? И почему? Я воще ничего не понимаю. У меня, может, глюки?

Глебка вытаращил глаза:

– Глюки? Не, я тебе не снюсь. Я настоящий. Как ты. Просто я работаю.

– Ого, работаешь! – не поверил Прошки. – Разве в тринадцать лет можно работать? Это, между прочим, противозаконно.

Глебка снова удивился:

– Работать противозаконно?! Ничего себе!.. Умора! А что не противозаконно?

Прошка закатил глаза.

– Отдыхать, пить пиво, тусоваться и вообще: бери от жизни всё! Не мучай окружающих, и себя не мучай! Ты чего? Это теперь клёвая жизнь! А не работа какая-то.

Глебка хмыкнул.

– Жизнь… бедлам, а не жизнь. Отдыхать-то скучно, если всё время.

Прошка насупился.

– Откуда ты знаешь? – с вызовом спросил он. – Ты ж говоришь – «работаю». Ты и не отдыхал, поди, никогда.

– Почему это? Случалось иногда, – возразил Глебка. – Но просто валяться в кровати и тараканов с потолка сщёлкивать – это скукота. Вот на санках, на лыжах, на коньках, на охоту… Или по грибы и на рыбалку… Это тебе и отдых, и работа. Чувствуешь: не зря день прожит.

Прошка разинул рот: вот тебе загнул, а? Отдыхать так, чтоб тебе и полезно было! Издевательство, одно слово! Этот Глебка словно из другого времени пришёл. Давнишнего-давнишнего. О котором в учебниках по истории пишут. Он так Глебу и сказал. А Глеб подпёр щёку рукой и смерил Прошку с головы до ног непонятным взглядом.

– Да-а… – протянул он. – Трудно тебе приходится.

– Почему это? – полюбопытствовал Прошка с неприязнью.

– Ну… тебе пузыри пускать хочется, пирожные из золотой миски кушать, лень праздновать, а тебе приходится знания в голову вколачивать.. Трудно, конечно.

Прошка покосился на него с подозрением: смеётся он, что ли? Но нет. Кажется, не смеялся. Глеб помолчал и спросил, не глядя Прошке в глаза:

– У тебя есть заветное желание?

Прошка встрепенулся. Ещё бы у него не было заветного желания! Чтоб мама была молодой, красивой, богатой и успешной! Чтоб на перине спать, на золоте есть. Он знал, что не промолвил ни словечка, но Глеб ответил так, будто слова были сказаны:

– Значит, любящая, но старая, бедная мама не нужна больше. Что ж. До свиданья, Прохор.

Галушкин моргнул, и Глеб исчез – так же, как на карусели. Что он за существо такое?! То появляется, то исчезает… Может, это его глюки? Типа воображаемого друга, о котором Прошка видел как-то фильм. Пока мама работала, он включал телевизор и смотрел, что попало. Попало и вот это – психиатрическое… Ух, ты! Получается, Прошка психом стал?! Ого! Больше додумать ему не удалось, и он провалился в сон.

Глава 2.

Проснулся он оттого, что спать надоело. Потянулся, разлепил глаза… И оторопел. Где это он?! Опять во сне, что ли?! Потому что это не его квартира. Слишком просторно. Слишком чисто. Слишком светло. И мебель другая. На компьютерном столе – тонкий ноутбук, а не старая мамина громадина. Всё вокруг – и обои, и плиточный потолок, и люстра, и шторы, и ковёр на полу, и всё-всё-всё остальное – слишком роскошное, слишком ненастоящее…
Или его украли ночью? Зачем только? Не из-за выкупа же! Все знают, что у мамы денег нет… А-а-а!.. Наверное, она узнала опасный бандитский секрет, и те боятся, что она расскажет его в «Розовых стенах»… А то и в главной газете страны.
Бандиты – это вариант. Потому, что им нынче не обязательно прятаться в закоулках, в клубах и отстреливаться в гаражах. Они сейчас в кожаных креслах сидят, сами похожие на кресла в строгих костюмах, элегантных галстуках и с пишущей ручкой ценой в три тысячи рублей вместо пистолета. Ещё хуже тех, что в подворотнях с ножами и обрезами… Впрочем, все они из одной кормушки едят и одним хлыстом погоняют. Так что, вполне возможно, что Прошку похитила братва из кожаных кресел и в галстуке.
За дверью послышались шаги, и Прошка испуганно затаился под одеялом, набросив его на голову.

– Прохор! – позвал его мужской голос. – Вы уже не хотите встать и позавтракать? Уже одиннадцатый час.

Услыхав про время, Прошка взвился из кровати.

– Мне же в школу давно пора! – воскликнул он испуганно и замер, увидев на пороге здорового мужика в тёмно-сером костюме и при галстуке, понятное дело.

Мужик спокойно ответил:

– Вы в школу не ходите, Прохор Сергеевич. У вас домашнее образование. К вам учителя на дом ходят. Сегодня первый урок по математике. А до него прошу в ванную и позавтракать.

Прошка озадаченно огляделся вокруг. Что за вигвам?! Что за чукча в пиджаке и галстуке? Что вообще происходит?! Он в психбольницу попал, что ли?! Или в параллельный мир? И где, в таком случае, его мама? Об этом он и спросил чукчу в пиджаке. Чукча вежливо ответил:

– Ваша мама, Прохор Сергеевич, в будуаре.

– Где? – не поверил Прошка.

– В будуаре, – чуть поклонился чукча.

Не, Прошка точно попал в психбольницу. Куда ещё? Мама и будуар?! Ха! Он недоверчиво хихикнул и натянул на себя разложенную на кресле одежду… Не свою. Слишком красивую. Явно дорогую. Он вышел из комнаты и очутился в розовом фойе с цветами, креслами, парой стеллажей с безделушками и дисками и синтезатором. Прошка ничего не понимал. Да чего происходит, в конце концов?!

– Я хочу к маме! – заявил Прошка после посещения ванной и туалета.

Чукча беспрекословно послушался и повёл его по лестнице на третий этаж. Постучал в дверь согнутым пальцем.

– Алексия Юльевна? – спросил он.

Из комнаты раздался незнакомый молодой голос:

– Да! Что случилось, Костя?

– Ваш сын хочет повидаться с вами.

– Э-э… ну, ладно, впусти. Только ненадолго.

Дверь открылась, и Прошка зашёл в будуар. У зеркала за столиком сидела тоненькая девушка и красилась. Прошка разинул рот. Кто это? Девушка в последний раз провела по губам кисточкой, придирчиво оглядела себя и только, убедившись, что выглядит достойно, встала и повернулась к Прошке и его провожатому.

– Привет, Прохор, – сухо, деловито поздоровалась она.

– Здрасти, – сглотнул Прошка.

– Выспался? – продолжала красавица.

– Ага. В школу опоздал, – на автопилоте пожаловался Прошка.

Алексия Юльевна поморщилась и вопросительно уставилась на него.

– В школу? Что ещё за капризы? У тебя домашнее обучение. Скоро училка придёт.

Ничего не понимающий Прошка вконец испугался и запутался.

– Почему домашнее обучение? – пискнул он. – Я что, больной?

Алексия Юльевна с недоумением ответила:

– Какой больной? Ничего ты не больной. Ты сын суперзвезды и нечего тебе обычную школу пиарить. Да и элитную тоже. Хотя твой отец, конечно, настаивает, чтобы ты познал классовую борьбу. Не знаю… может, это и правильно… В наше время за место под солнцем приходится сражаться изо всех сил, сшибая тех, кто стоит на пути. Даже родственников и друзей. Ничего не поделаешь. Да. Со следующей четверти, похоже, надо  отправить тебя в элитную гимназию.

Она задумалась, просчитывая варианты, и Прошка успел втиснуть в паузу вопрос:

– А где моя мама?

И, пока на него изумлённо глядели, продолжил:

– И чего я тут оказался? Это психбольница?

Красавица выдохнула:

– Прохор! Ты спятил?! Как это – где мама?! Я твоя мама! А в этом особняке мы почти год живём, мог бы и привыкнуть для разнообразия. Всё, хватит капризничать. Иди завтракай. А у меня дела.

Красавица глянула на часы.

– Ого! – пробормотала она. – Скоро Мартэн Гева появится, а я не готова! Костя, в гостиной убрано?

– Убрано, – подтвердил чукча в пиджаке и в галстуке.

Чужая красавица рассеянно махнула ручкой.

– Отлично. Идите же.

И Костя повёл Прошку на кухню. Вот это была кухня! Спортзал, а не кухня! Чего там только не стояло, и ещё места хватало, чтоб в догонялки поиграть. А столов целых два: один обычный, хоть и красивый, а второй – как стойка бара. Прошке  накрыли обычный стол. А жаль. Завтракать за стойкой бара круто. Вот бы он о таком в классе рассказал! Хотя… в каком классе? Он же на домашнем обучении… Мысль об этом немного подпортила сказку. Потому что он, кажется, попал в сказку: красивая молодая мама-суперзвезда! Богатство! Шикарный дом!.. Интересно, а какие у него возможности насчёт того, чтобы выпросить самые улётные игрушки! Он вмиг представил себе «Детский мир» – те недоступные ему стеллажи, где красовались радиоуправляемая техника и транспорт, наборы «Лего» по саге «Звёздные войны», железные дороги, наножуки, трансформеры, бакуганы, супергерои… Эти полки Прошка пожирал глазами, усыхал в жажде обладания, горел в пламени зависти. Но теперь… вдруг его новая мама с чудесным именем Алексия Юльевна купит ему хоть что-то с этих полок?! Хоть вертолёт на дистанционном управлении!..

Завтрак, конечно, оказался непростой. Оформлен в виде рожицы, а ещё отдельно в тарелке лебеди из варёных яиц, крокодил из огурца… Фантастика!

Прошка мигом смёл завтрак. Добавки бы попросил, но постеснялся. Отругают обжору и больше не дадут... Чукча Костя привёл его в небольшую комнату, похожую на школьный миникласс: доска, парта, стол для учителя, полки с книгами, журналами, тетрадями, компьютер, настенные часы. На подоконнике царил незнакомый Пашке пышный цветок. Хм. Экзотика какая-то. Точно. В доме Галушкиных таких не водилось.

Старая мама вспомнилась мельком и забылась. Новая мама царила во всём Прошкином существе. О такой маме он и мечтал! Молодая, красивая, богатая, знаменитая. И в школу не ходить… Мечта!

В комнату вошла женщина с сумкой, в брючном костюме, с причёской, в макияже. Немолодая, но явно не старая. Прошка подумал: «Наверное, из школы вышибли. В нашей школе, кого хочешь, доведут. Самого стойкого оловянного солдатика… Прикольная».

Женщина медово улыбалась. Прошке даже неприятно стало: чего она улыбается так медово! Что он ей, принц венгерский? Даже липко стало. Прошка замотал головой. Женщина тут же всполошилась:

– Прохор, что случилось? Ты плохо себя чувствуешь? Я немедленно вызову врача, если надо.

Прошка энергичнее замотал головой. Учительница искусственно обрадовалась:

– Великолепно! Тогда начнём урок математики. Вот, пожалуйста, возьми учебник, тетрадь, ручку, карандаш, ластик…

Она говорила это и выкладывала на стол Прошки, доставая всё с одной из полок. Она вела урок, улыбаясь изо всех сил. Видно было, что приветливость даётся ей с трудом, потому что Прошка мямлил, зевал и тормозил. Кончики губ у математички дёргались, но она силой растягивала их кверху, чтобы показать свою к Прошке педагогическую любовь.

Математика Прошке не очень нравилась. Слишком точная наука, никуда не свернёшь, ни на чём не объедешь… И непонятная совсем. В прошлом году Прошка заболел гриппом и сильно отстал, несмотря на все усилия мамы. По точным наукам ударило особенно крепко. И Прошка скатился на слабые тройки. Так что математику он не любил и настороженно следил за «домашней учительницей». А она разливалась канарейкой, артистично играя с миром чисел, и всеми силами заманивая в него Прошку Галушкина. Прошка, наконец, сдался и вник. Правда, с неловкостью пришлось спросить, как обращаться к учительнице, и запомнить, что она Екатерина Фоновна Тютрюмова. Не русская, что ли?..

Почему-то, когда о математических переплетениях чисел повествовала эта незнакомая Екатерина Фоновна, Прошка всё понимал. Когда не понимал, спрашивал. И она не кричала, что он тупой, не хмурилась а спокойно, даже радостно разжёвывала материал до последней крошечки и серебряной ложечкой укладывала дорогому ученику в его недешёвую голову – судя по обстановке и зарплате, которую определила ей звезда поп-музыки Алексия Колонтай.

Прошка приободрился. Кажется, он ещё ничего себе, не тупой! Понимает кой-чего! Когда урок закончился, Прошка возгордился: хоть маленько, да поумнел. И довольно искренне сказал Екатерине Фоновне «спасибо».

Ушла «математичка», пришла по обучению грамоте. Помоложе гораздо. Длинные светлые волосы по плечам, серые глаза, полные губы, голубая кофточка, синяя юбка. Симпатичная. Тоже улыбается, хоть и не так широко, как Екатерина Фоновна, которая, выйдя из особняка звезды Алексии Колонтай, глубоко вздохнула и превратилась в серьёзную даму.

– Здравствуйте, Прохор, – звонко сказала молодая учительница. – Как у тебя дела?

– Ничего дела.

– Отлично! Приступим к чтению! Вот тебе учебник… – она вытащила его с полки слева от себя и подала Прошке Галушкину – … и открой на одиннадцатой странице.

Новенькую звали Нелли Михайловна Лавизина.

«Интересно, откуда берутся такие здоровские учителя, и почему их нет  моей девятьсот шестнадцатой школе?», – размышлял Прошка во время пересменки учителей.

Предметы были, как в школе, – те же самые. Даже скучно. Правда, уроки проходили совсем по-другому. Непривычно тихо и занимательно.

В конце последнего четвёртого урока по английскому языку в комнату стремительно вошла Алексия. Она была не одна. За ней манерно шёл тощий невысокий парень в вычурной одежде, пышной шевелюрой, подкрашенными глазами и очень пухлыми, как у куклы, губами явно хирургического производства. Прошка про себя ахнул: это ж знаменитый стилист и певец Мартэн Гева! Прошка не раз его видел по телеку и знал, что губы – это, на самом деле, операция. Смешно, конечно. Зато из-за губ он теперь знаменитый. Прошка твёрдо решил в двадцать лет обязательно записаться к пластическому хирургу, чтобы он сделал его лицо красивым… Тогда он станет моделью или певцом. Или актёром. Или стриптизёром типа Тарзана, мужа Наташи Королёвой. Только он, Прохор Галушкин, конечно, будет Тарзан, а… к примеру, Геркулес. Надо только мышцы накачать.

– Прошик, – жеманно позвала Алексия, – мы сегодня едем на тусовку в клуб – очень надо! И тебя нужно, потому что снимать будут – канал «Звёзды-ТВ». Мне обязательно-обязательно надо засветиться! И вместе с тобой! У них тема – «Звёзды страны и их дети». Так что нынче ты очень точно войдёшь в формат! А Мартэн превратит тебя в стильного мальчугана, чтоб все девчонки у экранов по тебе сохли!

– Зачем это? – не понял Прошка. – Вот ещё заявочки!

Алексия и Мартэн Гева рассмеялись, переглянувшись. Чего он такого смешного сказал? Прошка обиженно надулся и презрительно, независимо фыркнул, но его недовольства никто не заметил. Алексия Колонтай упорхнула одеваться, за ней ускакал Гева, а Константин Халяпин забрал подопечного и выдал ему в гардеробной то, во что ему нужно одеться «на выход». Ничего себе, вещички! Прикольные!

Новая мама одевалась гораздо дольше обретённого сына. Прошка сперва разглядывал безделушки, картинки на стенах, затем сами розовые стены с более тёмным орнаментом, потом бездумно уставился в окно. Смотрел, смотрел и досмотрелся до того, что увидел на толстой осине среди красных круглых листьев Глебку. Как он забрался через высокий каменный забор на охраняемую территорию, да ещё на осину смог залезть?! У неё же ствол гладкий!

Глеб играл с красными листьями, не обращая внимания на маячившую в окне физиономию Прошки. Лицо у него, как и прежде, оставалось грустным. И очень белым. Про такие говорят: ни кровинушки.

Позади Прошки раздался громкий голос Алексии:

– Ты готов? Поехали! Надо успеть привести в порядок наши головы.

– Непорядок в облике лишает нас преимущества, – назидательно произнёс Мартэн Гева.

– А там мой знакомый пацан! – сказал Прошка и показал на окно.

– Где? – нахмурилась мама Алексия.

– На осине! Вон же, среди листьев!

Прошка тыкал пальцем в Глебку, но взрослые, всматриваясь, пожимали плечами: ничего там нет! Алексия подозрительно оглядела сына и спросила повышенным тоном:

– У тебя что, воображаемый дружок появился типа Карлсона? За это, между прочим, в психушку недолго попасть. Ты про это забудь! Представляю скандальчик: тринадцатилетний сын знаменитой певицы СНГ Алексии Колонтай дружит с призраком Карлсона-на-крыше! Умора просто.

И красавица злобно скрежетнула ровными белыми зубами. Прошка хотел поспорить, да не смог: на осине уже никто не сидел. Снегирь слетел и всё, никаких тебе больше мальчишек на осине. И пришлось переться вслед за взрослыми. Машина, конечно, крутая: «мерседес». Прошка ни разу в жизни в такой не сиживал! Он вмиг забыл о Глебке и скрежетании белых ровных зубов и, затаив дыхание, рассматривал наикрутейший салон и разные «прибамбасы».

Когда машина притормозила, возле парикмахерской… в смысле, салона красоты – началось светопреставление. Прошка сидел в кресле, а Мартэн Гева и мама Алексия обсуждали его внешний вид во всех подробностях, будто его самого тут и не было. А потом Прошку мучили ножницами, краской, укладкой, маникюром, чего он ни разу в жизни не испытывал, и, наконец, схватили и повезли в другой салон – одежды. Гева набрал ему разных комплектов, его тут же переодели, мама Алексия расплатилась карточкой, и сверкающие  угодливостью и лизоблюдством продавцы проводили их за дверь. Алексия нервничала. Прошка не понял, то ли она считала, что он не такой красавчик, как она хотела, то ли просто опаздывала на съёмку и полагала, что они оба не готовы к ней, поскольку не полностью сногсшибательны…

Напомаженный, насурмлёный Прошка сидел в машине возле мамы Алексии и слушал её болтовню, пытаясь собрать остатки соображения. Почему-то сделать это никак не удавалось. Прошке казалось, что он глупеет с каждой минутой.

А потом они заехали в модный суши-бар, в который Прошке путь никогда не светил, и он ел роллы и суши руками, потому что палочки не удерживали непослушные округлые кусочки. А ещё пил зелёный чай с жасмином, который ему не понравился, но сказать об этом вслух он не посмел. Хотя, если бы рядом с ним сидела родная мама, капризного Прошкиного ворчания она бы точно не избежала…

Этим поворчишь… неизвестно, как глянут, что сделают… Бить не побьют, а вдруг не допустят к волшебной жизни? Прошку перспектива запрета устрашила, и он старался показать себя паинькой. Впрочем, новая мама и популярный стилист не особо следили за своим подопечным. Они вели такие разговоры что Прошка понял: ничего не сможет их отвлечь, потому что они рассуждали о пиаре, о ходах на вершину славы, о препятствиях, о врагах, которых «на каждый шаг по двести штук», о способах привлечения фанатов и телевидения к своей персоне, об организации концертов и гастролей… а о Прошке ни слова. Словно он выключенный робот. Или кукла из «Трёх толстяков».

Снова остановка. Не оглядываясь на Прошку, мама Алексия, и Мартэн Гева устремилась из машины в ближайшую дверь. Чукча Костя подождал, когда вылезет Прошка, и повёл его следом. А «мерседес» укатил. На стоянку, скорее всего.

Глава 3.

И вот, затаив дыхание, Прошка ступил на запретную прежде территорию. Ух, ты, чучухты! Клёво! Глаза разбегаются, а внутри холодеет смесь страха и восторга: он в закрытом клубе! Среди всяких знаменитостей!

Кто-то бесцеремонно схватил его за руку. Прошка чуть не вырвался, да вовремя разглядел, что это была мама Алексия, и покорился. Пусть ведёт куда хочет. В богатую крутую жизнь. В телевиденье!

Мама Алексия щебетала с ухоженной рыжей красавицей, державшей за руку девочку, ровесницей Прошки. Раньше подобных девочек Галушкин видел на фото в журнале и по телеку. Вид у неё классный! А на лице смертельная скука. Странно: как можно скучать в престижном крутом клубе?!

Собеседницей мамы Алексии оказалась известная телеведущая Евангелия Михотина, а девчонкой – её дочь со странным именем Миллианера. Позади них мельтешил невысокий коротко стриженый мужчина с быстрыми шныряющими глазками. Оказалось – глава семьи Михотиных, бизнесмен Вадим Викторович. Он успевал следить за своими дамами и отлавливать знакомых.

Евангелия спросила у подруги, где же её муж, Иосиф Колонтай, и Прошка услышал, что его новоприобретённый папочка погружён в дела в Испании, где у него филиал фирмы. Ого! Значит, у Прошки теперь есть не просто отец, а богатый отец! И богатая мать! Как раз то, что он ждал от своей удачи, от… как её… мама не любит это слово… а! Фортуны! Да, от неё самой.

– Миллианера, – сказала Евангелия дочери, – сходи с Прохором в бар, пожуйте там что-нибудь. Мы обсудим съёмки и придём к вам. Тётя Алексия будет сниматься с Прошей, так что следи, чтоб он не обляпался соусом или соком. Телефон держи при себе, чтоб я тебя не потеряла. Май будет рядом.

Она кивнула на невысокого накачанного парня. Тот моргнул: похоже, услышал. Девочка буркнула «Ладно», вырвала руку из маминой ладони и, не оглядываясь на кавалера, скользнула куда-то сквозь толпу ряженых «звёзд шоу-биза». Прошка поспешил за ней. Он догнал её у бара и сердито сказал:

– Ты чего удираешь? Подождать нельзя было?

Миллианера забралась на высокий стул и смерила его оттуда ледяным взглядом красивых синих глаз.

– Чего тебя ждать? – фыркнула она. – Не принц, не банкир. Сам добирайся, куда тебе надо, – и обратилась к бармену: – Рудольф сделай, как обычно, в двойном размере.

– Для юноши? – уточнил симпатичный парень, профессионально улыбаясь Прошке.

– Ага, для сосунка.

И она вообще отвернулась от Прошки, напрочь забыв о нём. Обиженный мальчишка залез на стул и старательно сделал вид, что ему всё равно. Он сразу нашёл себе занятие: разглядывал импортные винные бутылки, Рудольфа, занимательную «звёздную» толпу, прохлаждающуюся с бокалами в руках. У него захватывало дух, он наслаждался каждым мгновением. Толстоватый опрятный мальчишка умело взобрался на высокий стул рядом с Прошкой и сказал через его голову:

– Миллианерка, приветик! Что за пацан с тобой? Познакомишь?

Миллианерка, не оборачиваясь, лениво ответила:

– Прохор Колонтай.

– Привет, Прохор! – деловито сказал мальчишка. – А я Каспер Ненаглядный Сокол Сергеевич Сыроватченко, у меня папка в полиции главный начальник, а мамка в модельном бизнесе шурует – агентство у неё. Чё пьём, чё едим?

– Как-как тебя зовут? – не поверил Прошка.

Мальчишка лукаво прищурился и повторил:

– Каспер Ненаглядный Сокол Сергеевич Сыроватченко. Слыхал, какая дурь у родаков в мозгах зависла?! Привидение, индеец и хохол в одном лице! А Нерка – воще рупь в кармане.

– Чего? – не понял Прошка.

Каспер Ненаглядный Сокол хихикнул:

– Ей, видать, папочка и мамочка милльон в банк положили. А чтоб не забыть об этом, назвали Миллианерой. Типа, миллионо-носная деваха! Деньжищи, типа, притягивает!

– А ты чего притягиваешь? – презрительно бросила через плечо Миллианера. – Привидения?

– Вот ещё! – горделиво выпятил грудь Каспер Ненаглядный Сокол Сыроватченко. – Любовь к нечистой силе, разве что.

Прошка озадаченно моргал глазами на их зубастую перепалку.

– Вы чего друг на друга лаете? Смотреть тошно, – сказал он. – А сами богатые и знаменитые. И не поверишь сроду. У нас так пьянь лается перед опохмелкой, а вы просто так. Труба у вас в голове, вот что.

Миллианера удивилась:

– Это у Колонтай пьянь?! Очень интересно. Пойду прогуляюсь. Рудольф, счёт на мать запиши, она после съёмки оплатит.

– Конечно! – вежливо улыбаясь, кивнул бармен.

Девочка спрыгнула с табурета и быстрой независимой кометой скрылась среди больших «звёздных тел».

– Нерка – задавака манерная, – хмыкнул Каспер Ненаглядный Сокол и выпил из длинного бокала зелёную жидкость в пузырьках. – Не обращай внимания. Ты, кстати, чего перед ней про пьянь баешь?

– А что? – не понял Прошка.

– А то: теперь вся страна узнает, что твоя мать, знаменитая певица Алексия Колонтай, держит у себя дома родственников-алкашей и подтирает за ними всякую грязь! Умора! Клёво, да?!

– Какие алкаши?! Сбрендил, что ли?! – завопил Прошка.

Он хотел сказать, что просто во дворе своего старого дома видел сборища пьянчужек, но понял, что, если скажет, на него посмотрят с большим недоумением, чем до этого. И промолчал. А Каспер Ненаглядный Сокол только руками развёл.

– Не я сбрендил, а ты, раз Миллианерке такое ляпнул! Башка-то на шее есть? Эх, ты, шаляй-валяй-дед!..

Кто-то налетел на Прошку, схватил, обнял, закричал радостно: «Какие люди в Рулливуде! О, Сокол Ненаглядный и ты здесь! Как же без тебя! А Салат Латук явился? Каспер, познакомь с Аллой-Викторией, а?! До зарезу надо фотку в классе показать, а то зажучат! Рудольф! «Колу» и салатик из крабов! Класс, тусовка, да?! Все тут! Не заморачивайся, Прохор, всё путём!..».

Прошка лепетал что-то невразумительное. А чего он вразумительное скажет на невразумительное? Незнакомый тип старше Прошки года на два, лопал салат и прихлёбывал из бокала коричневый пузырящийся напиток, умудряясь болтать между делом.

У Прошки тоненько и противно зазвенела голова. Непривычка к тусовкам сказывается, не иначе. Когда мама Алексия подхватила Прошку на якобы спонтанную съёмку, у него в лоб уже долбилась ноющая, стреляющая боль, и крутая тусовка в крутом кафе не радовала, а мучила.

Томно прохаживающие по переполненному душному залу «звёзды шоу-биза» вызывали в Прошкиной душе не восторг, а только скучное узнавание: «О! Этот стоит… О! Вот этот стоит…». А прислушаешься – о чём говорят? О непонятном для Прошки: продюсерах, пиарах, гонорарах, конкурентах, взятках…

И ни слова о творчестве. Впрочем, к чему болтать о творчестве среди толпы? Творчество – оно и есть творчество: творение волшебства музыки, стихотворения, танца, картины, скульптуры, игрушки, строки… Целого мира творение! Понятное дело, оно в тишине рождается, в одиночестве. На тусовке ничего не сотворишь. Так что ясно, отчего тут о творчестве молчок.

Ой, нет! Кажется, не сосем молчок! Когда «звездуленцию» снимает кинокамера, изо рта сыплются не только восхваление себя, родного, но и близкие-далёкие творческие планы. А ещё про свои дорогие покупки говорят. О фанатах, которых по всем городам и посёлкам. О поклонниках с толстыми кошельками. О близком знакомстве с другими «звездуленциями», звездулентистее «звездуленций». О шикарном отдыхе за рубежом.

В общем, Прошка слушал излияние расфранчённой толпы, раскрыв рот, развесив уши. Одно дело, когда интервьюшки по телевизору показывают, а другое, когда сам всё видишь. Круто, честное слово! Увидали б теперь Прошку одноклассники из старой школы! Позеленели бы от зависти! В очереди бы за автографами бы мялись, глазели бы, в друзья набивались бы! О маме Алексии с придыханием говорили: во, мол, принцесса какая! И не скажешь, будто она мама. Скажешь, будто она старшая сестра!

Мечтал этак Прошка, и о настоящей маме не хотел думать. К нему репортёры тоже, кстати, приставали с вопросами. Краснеющий Прошка мямлил что-то явно невпопад, однако слова его скрупулёзно записывали, а после благодарили «от всего сердца», едва не кланялись. Здорово, когда тебе в рот заглядывают!

Глава 4.

Прошка захотел в туалет. Он долго мялся, а когда совсем невтерпёж стало, нашёл Каспера Ненаглядного Сокола и шепнул, куда ему надо. Каспер противно расхихикался и махнул рукой в нужном направлении:

– Отлить – это тебе туда.

От Касперовской откровенности Прошку до самых внутренностей прожарило. Вот идиот! Такое ляпнуть! Да так громко! Да при всех этих знаменитостях!

– Спятил, – убеждённо заявил багровый Прошка и убежал к тёмно-коричневой двери с тускло-золотой буквой «М».

Помещение его ошеломило. Разве это – туалет?! Да в нём жить-шиковать можно! Зеркала, роскошные светильники, мрамор, цветы, диванчик, столик круглый с пепельницей посередине и аккуратно разложенными глянцевыми журналами. В кабинках царствуют чёрные унитазы с тяжёлыми белоснежными сиденьями. Над чёрными раковинами «летают» золочёные краны. Из стен «растут» берёзовыми чагами чёрные писсуары…

Прибалдевший Прошка осторожно опробовал писсуар, посидел на унитазе, тщательно помыл руки благовонным жидким мылом, посидел на краешке диванчика. Разморило его от привалившего счастья, веки смежил, а когда глазоньки-то лениво приоткрыл, узрел… Глебку Автаева! Чего он тут забыл?! Или он тоже сын знаменитости? Ничего себе! Он обрадовался.
– Глебка! Привет! Во мы с тобой скантовались!

Глеб поморщился.

– Что мы с тобой сделали? – переспросил он.

– Скантовались, – повторил Прошка беспечно. – Вошли в контакт. Ты чего тут делаешь? Тоже с родаками тусуешься?

Глеб уставился на него непонимающе.

– С кем и что я делаю?!

Прошка нахмурился.

– Ты что, элементарных вещей не знаешь? Родаки – родители, тусовка – э-э… ну, тусовка, и всё тебе. Полно людей с бокалами, разрезами и брюликами.

– С чем?

– Вот пропасть! С бриллиантами!

– … И ты – с ними? – тихо и печально спросил Глеб.

– А чё? И я!

Прошка самодовольно вздёрнул голову и, хоть и снизу, но свысока глянул на бледного – почти белого – Глебку. Больной он вправду, что ли?

– Нравится тебе так жить? – сказал Глеб.

– А то! Воще ништяк!

Прошка расплылся в самой своей широкой улыбке.

– Доволен, значит? – настырно уточнил Глеб, и Прошка раздражённо фыркнул:

– Доволен, доволен! Чего тебе ещё?! Сказал же! Лучше не бывает!

– А маму… вспоминаешь? – не отставал Глеб.

Прошка раздул ноздри и застонал:

– Да сколько можно одно и то же?! Чего мне её вспоминать? У меня другая мама, баще прежней в сто миллионов раз!

– О-о? – вопросительно протянул Глеб.

Тут, наконец-то, в туалет открылась дверь. Обрадованный Прошка с признательностью глянул на входившего. Это оказался Каспер Ненаглядный Сокол. Лицо его странным образом морщилось, будто он унюхал мерзкую вонь.

– Ты чего? – сказал Прошка,  ничего подобного не ощущая.

– Ароматик ещё тот, – пробормотал Каспер и зажал ладонью рот. – Кто тут был, что дышать нечем?

– Да никого такого… Вон тут Глебка Автаев сидит, – ответил Прошка и показал рукой. – Слепой, что ли?

– Не слепой. Нет тут никого. Глюки у тебя. «Колёс» нажрался?

У Прошки сам собой разинулся рот. Точно: никого нет! Прошка есть. Каспер есть. А Глебки Автаева нету. Ну, дела! А вдруг у него взаправду психические глюки?! И что тогда делать, а?! Из дома не выходить, таблетки глотать? Не сдаст же его мама Алексия в детскую психушку! Знакомый пацан из хиреющего детского дома, который вместе с Прошкой ходил в секцию футбола, как-то порассказал про психушку. Никто не поверил. А вдруг всё правда? Прошка там на вторые сутки сгинет. Или на пятые. Очень скоро, в общем.

Каспер Ненаглядный Сокол, морщась, помахал рукой перед носом.

– Запашок у тебя тут, однако, – проворчал он. - … Э-э… ну-ка, скажи-ка, Прош, три раза подряд «Чёрт возьми». Не в службу, а в дружбу. Скажи, а?

Прошке какая разница? На здоровье. Сказал, сколько требовалось. Спросил, зачем. Каспер неспешно воспользовался чёрным писсуаром, смыл, застегнул штаны, пробормотал невнятно:

– Надо, Прохор, надо. Понимаешь: дышать мне легче стало. Отпустило. А тебе разве не легче?

Прошка пожал плечами: он лично не при Глебке, не при Каспере ничего особенного не унюхал. Ерунда какая-то. Каспер согласился, что ерунда, и вытащил сигареты.

– Подышим, малец? – заговорщицким тоном предложил он и привычным жестом тряханул пачку. – Почувствуй себя взрослым!

Прошка затаил дыхание. Первая в его жизни сигарета! Круто! Старая мама никогда бы этого не позволила: на её руках умер от гниения лёгких и рака пищевода брат её отца, который курил с шести лет. Насмотрелась. И, откинув свою обычную податливость, уступчивость, в этом вопросе проявляла постоянную твёрдость. Про новую маму ничего непонятно. Тоже завопит или рукой махнёт? Поди её, разбери, когда её совсем не знаешь. С другой стороны, попробовать очень хочется. Что Прошка, младенец в люльке или уже крутой пацан, в конце-то концов?!

Каспер Ненаглядный Сокол шикарным небрежным жестом сунул сигарету в рот и вытащил из другого кармана забавную зажигалку в виде золотого черепа с рогами, как у чёрта.

– Никто не узнает, – авторитетно подмигнул он Прошке. – Байк даю! Сами обкурятся, опьются, им не до нас будет. А унюхает, так всегда можно сказать, что в туалете было накурено. Или они тебя в машине задымили. Попробуй. Я всегда так делаю.

Рука Прошки потянулась к сигарете, пальцы аккуратно вытащили из пачки тонкую белую палочку. Подержал. Плотная. Но хрупкая. Тоненький бумажный листочек сдерживает сухую измельчённую траву, канцерогены и никотин. Во рту твёрдая трубочка тут же отдала рецепторам свой вкус. От предвкушения и страха по будущему курильщику пробежала щекочущая дрожь и скрылась в обдавшем его жаре. Прошка глянул в зеркало, чтобы полюбоваться на свой взрослый крутой вид, и едва не выронил сигарету изо рта: там, прислонившись спиной к двери кабинки, стоял бледный, напряжённый Глебка. И вид у него почему-то был совершенно страдающий. Прошка в испуге обернулся… Нет никого. И в зеркале уже нет… Он не заметил, как его совратитель Каспер Сыроватченко вслед за ним бросил быстрый взгляд в зеркало, потом на кабинку. Поморщился, досадливо дёрнул верхней губой, ехидно показал кабинке кончик языка. И снова обволок вниманием Прошку.

– Глянь, какой череп, а? – похвастался он зажигалкой. – Батя подарил. Из Лорей-де-Мара привёз, класс, да?

– Ага… А где это?

– В Испании. Курорт шикинский у моря. Бывал?

Прошка хмыкнул.

– Как бы я там побывал? У матери денег ни шиша.

Каспер Ненаглядный Сокол недоверчиво хмыкнул.

– Это у Колонтай-то?! У Алексии?! Она твоя маза?

– … Кто?

– Маза. Мать по-американски, – растолковал насмешливый Каспер. – Ты чё, в школе английский не учишь?

– Ну… учу, – согласился Прошка. – Просто ты как-то… ну… по-русски сказал.

Ненаглядный Сокол хихикнул и повторил:

– Так что – Алексия Колонтай – твоя маза?

– Ну, моя, – нерешительно пожал плечами Прошка Галушкин. – Кажется.

– Когда кажется, плеваться надо, – посоветовал Каспер и снова щёлкнул зажигалкой.

Из челюсти черепа вырвалось острое, будто кинжал, голубое гудящее пламя.

– Видал, какая штука? Пьезо. Потому и гудит. Ни один ветер не задует, такое мощное пламя! Как в аду. А твоя маза, между прочим, неплохие бабки тянет. И батя твой своего не упустит. Так что странно, что ты в Испанию не катался. Там сейчас модно появляться на публике.

– Кому модно? – пролепетал Прошка.

– Нам, «звёздам».

– Разве мы тоже «звёзды»? – с сомнением спросил Прошка и услышал высокомерное:

– А как же! И, раз мы «звёзды», нам всё дозволено!

– Почему это?

– Потому! Потому, что мы далеко от простого народа – свинопасов и кухарок. И это, братан, кайф, кайфовее которого не бывает ничего! Ну, закуривай, я для тебя уже третий раз огонь щёлкаю!

Прошка послушно приблизил лицо к миниатюрной газовой горелке. Кончик сигареты обжёгся, затлел.

– Вдыхай! – властно велел Каспер.

Прошка вдохнул. И обмер. Он, понятное дело, слышал, что первые сигареты совсем не кайфовые. У него закружилась голова, потемнело в глазах, затошнило, ноги задрожали. Сигарета влажным кончиком повисла на нижней губе и мягко, беззвучно шлёпнулась на пол. Каспер обидно захихикал.

– Ну, ты слабак, Прохор! А ещё «звезда»! Учись, пока я жив!

И он артистично пустил дым в Прошкино лицо.

– Ты чего?! – возмутился Прошка, слабый от первой ядовитой затяжки. – В «колёсах» застрял?! Мне и так фигово, а ты в меня дымишь! Скопытить меня хочешь?!

Каспер примирительно промурлыкал, убрав руку с сигаретой за спину:

– Да чего ты, я пошутил ваще! Я, наоборот, тебе помогаю, а ты рычишь. Сбрендил, что ли? Знаешь, как теперь модно курить? Ваще капец! А если не куришь, все смеются.

Прошку едва не затуманило его словами. Потом вспомнил двоюродного дела, мучительно скончавшегося полтора года назад. Какой он был старый и страшный! Иссохший, морщинистый, чёрный, облезлый какой-то… И всё стонал почти без перерыва. И часто кричал. А пахло от него как! Фу! Тошнотворно! Дед маялся, но не сразу помер. И как-то хриплым, едва слышным голосом проскрипел Прошке: «Не кури никогда… обман это…». Почему не курить – с одной стороны, понятно. На деда глянешь, нюхнёшь исходящий от него дух, и пятьсот раз откажешься от индейской заразы, которую Колумб в Европу приволок (об этом мама… старая мама – Прошке рассказывала). А почему – обман? Этого Прошка не понимал. Спросил у деда, а тот уж и говорить не может, даже хрипом. Только чёрные глаза слезами истекают…

В общем, пришёл Прошка в себя, кран открыл, умылся и напился холодной водой. Полегче ему стало.

– Ну, чё, малец? Пожертвуешь здоровьем ради этого… престижа? – настойчиво повторил Каспер Ненаглядный Сокол.

– Может, потом как-нибудь, – неловко пробормотал Прошка, зная наперёд, что ни в жизнь не курнёт; узнать бы вот, что за обман в сигарете – реклама, что ли?

Каспер хмыкнул, открыл рот, чтобы сказать что-то, и не успел. Дверь в туалет распахнулась, и пронзительный пьяноватый женский голос требовательно позвал:

– Каська, ты тут? Каська-а! Со-окол! Чего молчишь-то? Или ты не тут? Ты тут?

«Ну, и гримаса у этого парня! – подивился Галушкин. – Кто его может звать, что у него такая гримаса? Нянька, что ли? Не техничка же!».

Каспер презрительно молчал на призывы пронзительной женщины. Не выдержав «прессинга», Прошка выкрикнул:

– Вам кто нужен-то?

– Каська! – мгновенно откликнулся женский голос. – Каспер Ненаглядный Сокол. Он тут?

Прошка повернулся к Сыроватченко и мотнул головой в сторону двери: мол, чего не откликаешься, раз зовут? Каспер упрямо поджал губы.

– Эй, мальчик! Скажи, пожалуйста, Каська с тобой? – продолжал выпрашивать пронзительный женский голос.

Пожалев Каспера, Прошка хотел сказать, что никакого Каськи в пространствах туалета не имеется, но за дверью послышался мужской голос, спрашивающей, что тут за дамское сборище возле буквы «М», и Прошка увидел фигуру с животом.

– Это папан, – самодовольно объяснил Каспер.

«Папан» Сергей Сыроватченко увидел Каспера и крикнул:

– Здесь твой Ненаглядный Сокол!

Прищурился на сына:

– Курил?

– Ты что?! – возмутился Каспер. – Мне здоровье дороже! Мужики какие-то накурили, и я сразу тебе виноват! Разобрался бы сначала.

– Я и разбираюсь, – невозмутимо сообщил Сергей Денисович. – Мне по должности положено – обстоятельно разбираться, поскольку я начальник городской полиции. А как ты думаешь? Пара вопросиков, и ты мне сам всё расскажешь.

– Ну, па-ап! – испуганно закончил Каспер. – Я тут, правда, ваще не при пардоне. Это вот этот виноват! – и он указал на спокойного Прошку.

Прошка вздрогнул, захлопал глазами.

– Чего-о?! – обескуражено протянул он.

Каспер затараторил, будто он зашёл в туалет, вышел из кабинки, а этот пацан уже курил, а он сказал, что курить плохо, яд же, а этот смеялся, что Каспер лялька и слабак, и унижал Каспера, но Каспер не поддался, а вот – видишь, па-ап, сигарета на полу? Это он бросил, это его сигарета, а Каспер совершенно не при пардоне!

Сергей Денисович сверлил Прошку неприязненным взглядом, и все вопли праведного гнева сглотнулись комком и упали в живот.

– Ты чей? – повелительно спросил старший Сыроватченко.

– Мамин… в смысле, Галуш… то есть, Алексии Колонтай, – промямлил Прошка, путаясь в показаниях, будто обличаемый преступник.

– Я поговорю с твоей матерью, – пообещал начальник налоговой полиции и приказал: – А ты марш отсюда, и от нас ни на шаг. Усёк?

– Усёк, – покорно пролепетал Каспер и улизнул.

Ничего себе! Враль! Он улизнул, а Прошка виноватым остался! И накажут, чего доброго, за то, в чём он не виноват ни ногтем, ни чихом! А кто его знает, как наказывает мама Алексия? Старая мама его не особо наказывала. Ну, скажет нравоучительное. Укорит. Прослезится от огорчения. Подумаешь! В угол не ставит, по «пятой точке» не шлёпает, мокрой тряпкой не хлещет. А тут… Новая мама – новые порядки. Запросто наказания введёт – мало не покажется!

Глава 5.

Прошка вздохнул горько-горько. Мельком глянул на проклятую сигарету, испортившую ему всю жизнь. Смотрел, смотрел, ничего не высмотрел. Сколько можно смотреть? Не сидеть же в туалете, пока его чукча Костя не разыщет! Оправдывайся потом, что у тебя не понос…

Он вымыл напоследок лицо и вернулся в зал, к барной стойке. Там с презрительнейшим видом восседала Миллианера и через соломинку, подражая взрослым, тянула из высокого бокала пузырчатую газировку. Он хотел ей показать язык, но тут его схватила за плечо чья-то рука, и от неожиданности он его прикусил.

– Ой-ёй-ёй! – вскрикнул Прошка и услышал в ухе женское шипение:

– Ты чего вопишь?! Где ты вообще пропадал? У меня из-за тебя съёмка срывается! Если что пойдёт не так, я тебя вздую, понял? И почему от тебя сигаретами несёт? Куришь, что ли? Сдурел совсем курить в клубе! Курил бы себе дома, никто слова не скажет… Ну, всё, Евангелина с камерой! Улыбайся и выражайся культурно!

Мама Алексия преувеличенно ласково обняла Прошку и, поцеловав его в щёку, проворковала:

– Да ты мой сладенький малыш, мой умненький сыночек! Конфетка моя!..

Краем глаза Прошка заметил, как мрачно скривилась Миллианера, с силой сжав соломинку, торчащую из бокала. А потом Прошке стало некогда, потому что его тискали, вертели, приглаживали, спрашивали, снимали, а затем вручили чукче Косте, и уж тот больше не выпускал его из виду и не давал делать ничего лишнего и неприличного вроде того, чтобы показать заносчивой Миллианере язык и врезать Касперу между лопаток за подставу.

А тусовка набирала обороты. Выдворили ушлых папарацци, обожающих приколы, и разгулялись вовсю. Пели, пили, прыгали, висли друг на друге, целовались, разметали бутерброды с икрой, лососем, бужениной, креветками – в общем, со всем тем, что Прошке пробовать не доводилось. От бьющих по ушам барабанов в электронной музыке без слов (правда, старая мама вряд ли бы назвала бабахающий гам музыкой, она ценила гармонию, мелодичность, смысл, душевность, а в бабахе, кроме ритма, и нет ничего; бедный бабах…)... от грохотанья барабанов у Прошки заложило уши, разболелась голова.

Да… Конечно, тусоваться с королями эстрады, их королевами, принцами и принцессами круто… но болезненно как-то. Или, может, Прошка чего-то не понял? Всю крутизну этого, жеманного бедлама? Слушайте! А вдруг это не настоящая тусовка, а? Вдруг настоящая тусовка в другом месте, и собирает иных «звёзд», не похожих на этих?!

Костя ненавязчиво, но бдительно охранял Прошкину персону и не забывал следить за местонахождением хозяйки. Прошка развалился на диванчике, перед которым стоял столик с объедками и пустыми грязными стаканами, и часто зевал.

«Вот бы сейчас поспать! – мечтал Прошка. – И чтоб голова не болела: «звёзды» – это, конечно, круто… но без барабанов…» и уснул, как в дыру провалился. А в дыре – тусовка-массовка. Под утро, в самый сладкий сон, он увидел Глебку. Он совсем не изменился: такой же бледный и печальный.

– Ты опять откуда взялся? – со стоном спросил Прошка в своём сне. – И почему в туалете испарился? Мог бы хоть сигарету у меня отобрать!

Глеб во сне светился так, что синие глаза его казались окошечками в ясное летнее небо. Он немного отдалился от Прошки и удивился:

– У тебя, что ли у самого ума нету – курить? Или за тобою бегать надо, за ручки поддерживать, ножки одну за другой переставлять, учиться за тебя, одеваться, думать? Ну, и прочее всякое. Кажется, большой парень, в третьем классе, об Иисусе Христе знаешь, о заповедях Божиих тебе мама рассказывала, а ты будто забыл всё! Вытаскивай теперь тебя… А что я могу, если ты не хочешь, чтоб тебя вытаскивали?! Смешно даже…

Вообще Прошка считал, что, кто спит, тот и сон заказывает. А здесь выходило, что не Прошка, а Глеб хозяин его сна. Никак не хотел он исчезать, и всё стыдил и стыдил Прошку. А зачем стыдить? Между прочим, именно сейчас Прошке хорошо. А прежде было плохо. И всё тут. Он с вызовом сообщил Глебу, что теперь у него красивая, богатая, знаменитая мама. У него куча вещей и даже сверх кучи, однозначно. И вообще, кому повезло, тот и царь, и вообще на конце пирамиды… Каком-каком… на верхнем.

Глеб выслушал мысли Прошки (который спал) и вдруг хихикнул – правда, невесело. А когда Прошка пристал, чего это он хихикает, пусть и невесело, Глеб пробормотал, не глядя ему в глаза: мол, некоторые заветную синюю птицу, то есть, истинное счастье, перед носом заметить не могут. Всё им кажется, что оно, счастье настоящее, за краем земли ходит, и на его поиски всю жизнь потратить нужно. Ну, или украсть. У кого в какой степени совесть развита. Ищут они эдак, ищут. Всю жизнь ищут, по всей земле, под чужими небесами!.. А перед собой не видят ничего. Будто слепые! Даже и скажешь им, а всё равно не видят, не слышат, руками отмахиваются…

Прошка не принял слова Глеба на свой счёт. Ведь он свою синюю птицу близко отыскал, самым волшебным образом: уснул в старой «хрущёвке», а проснулся в розовом особняке! Был сыном старой мамы – корреспондентки в «Розовых стенах» и уборщицы в банке, – стал сыном попсовой «звезды»! Круто его жизнь изменилась, ничего не скажешь, не брякнешь, не хмыкнешь. Самая, что ни на есть, крутая «звёздная» жизнь! То ли ещё будет! За границу поедет! К иностранному морю! Так что синяя птица счастья у Прошки во где сидит! В золотой клетке с бриллиантовым замочком! Не откроешь – не упустишь.

Глеб, слушая Прошкины мысли, таял, таял, превратился, наконец, в кругляшок света, похожего на шаровую молнию, и улетел вверх. И, как только улетел, Прошка проснулся и облегчённо вздохнул: растворилась его совесть в утренней ясности. И вокруг – очаровашка роскошь, которая так нежит, так ублажает!..

Прошка по привычке, но очень лениво, не спеша умылся в огромной, богато обставленной ванной комнате. Да-а… умываться в таком королевском месте хочется медленно и долго… И часто. Ладно уж. И зубы почистить можно. Прошка машинально водил по зубам щёткой с вкусной пастой, когда его приятное уединение нарушил нежданный гость – мама Алексия Колонтай.

– Ты что тут делаешь? – резко спросила она.

Прошка струхнул и, забыв убрать изо рта щётку, промямлил невнятно:

– Умываюсь.

Алексия смерила его холодным взглядом.

– Давай скорей умывайся, – велела она. – Мне срочно нужно привести себя в порядок. И вообще, не подходи к ванной, пока я этого не сделаю первой. В конце концов, у тебя свой туалет есть. Чего ты вообще сюда припёрся?!

И новая мама выпроводила сыночка за дверь. Ошарашенный хамским поведением ближайшей родственницы, Прошка немедленно обиделся. Как?! Его, Прохора Галушкина-Колонтай, балованного любовью старой мамы, отфутболивают ни за что, ни про что! Ну, это уж, извините, вовсе несправедливо. Прошка к подобному обращению не привык и привыкать не собирался. Он кинулся в комнату, где жил второй день припеваючи, и в истерике разбросал одежду, постельное бельё и какие-то безделушки.

Тут в Прошкиных апартаментах возник чукча Костя. Он понаблюдал за буйством подопечного и спокойно, даже безразлично, поинтересовался:

– Горничную для уборки когда прислать?

– Никогда! – в запале крикнул Прошка и со слезами ярости бросился навзничь на кровать.

Он рассчитывал, что Костя расскажет маме Алексии о его обиде, и та, раскаявшись, прибежит, обнимет, пообещает всего. Тогда Прошка успокоится и милостиво её простит.

Действия Кости, казалось, оправдывали ожидания мальчика: охранник-камердинер молча вышел, и его шаги послышались как раз возле ванны мамы Алексии. На всякий случай Прошка ещё немножко артистически повыл, перевернувшись на живот и уткнувшись в матрац. Слёзы, правда, уже не выдавливались. Ну, и ладно.

Долго никто не появлялся. Забыли, что ли? Обида у Прошки куда-то делась, и он обеспокоенно слез с кровати и подкрался к полуоткрытой двери, прислушиваясь к происходящему в доме. Никакого волнения. Кажется, Прошка свалял дурака, взбрыкнув по привычке. Похоже, здесь такое не прокатит. А вдруг его выгонят отсюда на улицу?! Это чума. Ведь ему здесь нравится! И ему вовсе не хочется возвращаться в тесную «хрущёвку» к старой маме. Он был готов мчаться к Алексии, молить о прощении, когда на пороге возник бесшумный чукча Костя.

– Ваша мама попросила вас одеться на улицу, – без эмоций передал он приказ.

Прошка похолодел. Всё! Конец мечтам и сказке! Он понуро поплёлся одеваться. Старых шмоток нигде не оказалось. Оделся в новые. Хоть что-то забрать на память… Костя довёл его до вестибюля. Там их ждала принаряженная Алексия под руку с невысоким мужиком самой обыкновенной внешности, черноглазым, с мясистым носом. Встретишь где невзначай – не узнаешь. Единственное – по трубке: он как раз её закуривал. Алексия заметила сына и преувеличенно весело воскликнула:

– Прошенька! Смотри, кто из командировки только что приехал! Твой папочка! Иди скорей, обнимитесь, пока машина подъезжает.

Оторопев, оробев, Прошка на подгибающихся ногах побрёл к новому папе. Ему пришлось ждать, пока тот не раскурит трубку. Они обнялись: Прошка – обеими руками, а мужик одной.

– Хорошо учился? – бодро спросил он.

– Ага, – соврал Прошка.

– Что ж! По учёбе и награда! Едем выбирать тебе новую игрушку! Что хочешь: мобилу, пистолет, ноутбук, скейт, байк? Не стесняйся, сынок! Что хочешь?

Ошеломлённый поворотом судьбы, Прошка не мог выговорить ни слова. И, потом, он хотел всё, что перечислил сногсшибательный новый папаша, а выбирать ему казалось совершенно невозможным! Так что на вопрос новоприобретённого папаши у Прошки хватило сил только выдохнуть: «Хоть что-нибудь!!!».

Мужчина рассмеялся, не выпуская изо рта трубки.

– «Хоть что-нибудь…», – повторил он. – Ты смотри, не скажи где такое вслух! Лопух! Выбирай, говорю!

– Байк, – просипел Прошка.

– Ну, вот, молодец! – одобрил папаша. – Слышь, козуля, наш отпрыск умеет выбирать! Что ж! В честь этакого поступка я тебе и мобилу в подарок куплю. Хочешь?

– Хочу! – выдохнул Прошка, не смея верить своему счастью.

Да он всегда за матерью мобильники «донашивал»! И то самых простых моделей, потому что мама пользовалась телефоном лишь как аппаратом связи, пренебрегая множеством наворотов, благодаря которым эта компактная красивая коробочка становится человеку вместо друга и «натуральных» развлечений типа прогулок, бесед, ну, и прочего подобного. И теперь, наконец, у Прошки будет свой напичканный электроникой друг! И первое собственное «транспортное средство» – байк! Не считать же за него дребезжащий мамин велосипед «Спутник»! На него и сесть стыдно – засмеют тебе, и всё. А ездить – так попадают от хохота.

Осчастливленный Прошка получил в этот день и байк, и мобильный телефон. Он забыл о сомнениях и обидах и всем сердцем наслаждался и благодарил волшебный случай, изменивший его плачевную судьбу. Интересно, кто и как такое сотворил? Глебка Автаев? Если он, то почему появляется всегда бледный и унылый? Совсем непонятно это Прошке…

Пользоваться мобильником, ездить на байке Прошку Галушкина научили не новые родители, а камердинер Костя. Времени нет, оставь нас в покое, мы же курили тебе игрушки, чего тебе ещё? Мы тебе Костю на помощь пришлём», – наплели они сыночку и бросили его одного. Старая мама этого бы не сделала.

Глава 6.

– Смех смехом, подарки подарками, праздники праздниками, а жизнь у богатых совсем несладкая, – пробормотал грустный Прошка, наблюдая семейный скандал без рукоприкладства.

Настолько Прошка понял, маму Алексию пригласили фотографироваться в мужском журнале, и она хотела, а супруг совсем не хотел. Прошка не понимал, из-за чего солёный суп солят. Подумаешь, фотки в журнале! Чего такого?

На тусовке в клубе мама Алексия снималась на кино – и ничего, никаких претензий. А из-за фоток – скандал. Прошка пожал плечами и отправился к любимым игрушкам. Наездился по двору на байке, натыкался кнопками телефона и делать, вроде нечего… Хотя телек можно посмотреть. Здесь крутой телек. Не перечислить, чего он умеет помимо того, что фильмы показывать. Качество такое – будто не изображение, а по-настоящему всё. В обычный телек, который у старой мамы в гостиной стоит, теперь и глядеть влом.

Набаловавшись роскошью, Прошка однажды с изумлением понял, что ему всё равно чего-то не хватает. Праздник кончился, от сказочного фейерверка остались упаковочные коробки и шнурки. И на небе его следы не видны. Рассеялись. Прошка вызвал чукчу Костю и сказал, что хочет видеть маму и папу. Костя послушно исчез на несколько минут. А потом Прошка услышал, что папа спешит на важное совещание, а мама тоже занята: у неё переговоры об участии в корпоративной вечеринке, фотосессии в журнале «Дива» и о презентации в пятницу нового фитнес-клуба. Так что развлекаться придётся в одиночестве. Потому что Косте и остальному персоналу тоже некогда общаться с отпрыском хозяев. Да и не очень-то охота, если честно, потому что за это никто дополнительно не платит…

Выслушал Прошка Костю, проводил его унылым взглядом и впервые подумал о маме, которую оставил далеко, где-то в другом мире, ему уже недоступном. У неё получалось так, что и, когда она бывала сильно занята, он чувствовал её любовь. Как у неё так получалось?..
Немного поскучав в холодном одиночестве, Прошка отправился изучать дом. Ведь он излазил малую часть Колонтаевского особняка. Наверняка, тут полно интересных комнат и закоулков. И тысячи сувениров, которые мама Алексия привезла с гастролей и путешествий. Прошка тут же воплотил план в жизнь. Он совершил вояж по второму этажу, трогая, вертя в руках, рассматривая безделушки и не заботясь о том, чтобы вернуть их на точное место, и в третьей комнате «спалился»: когда он рассматривал статуэтку египетского божка, вплыла мама Алексия с телефонной трубкой в руках. Слова её капали маслом, смазывая бестолковый, по Прошкиному мнению, разговор о том, кому что и сколько дать, чтобы клип включили в музыкальную телепрограмму «Звёзды, песни и тайны».

Увидев Прошку со статуэткой в руках, мама Алексия застыла, скороговоркой закончила телефонный разговор и неприятно изменилась. Прошке померещилась молодая акула, устремившаяся к ныряльщику, у которого носом потекла кровь.

«Ой…» – растерянно подумал Прошка Галушкин и уронил египетского божка, не преминувшего отколоться от подставки.

– Ты что здесь делаешь, Прохор? – зловеще произнесла мама Алексия.

– А что? – пролепетал Прошка и отступил от её летящей руки.

Не увернулся. На щеке ожог от пощёчины. Он почти упал, но удержался, схватившись за край столика каслинского литья. Заболела почему-то шея.

– Никогда. Ничего. Не трогай. Из моих и папиных вещей, – раздельно приказала Алексия. – Нельзя. Понятно? А теперь марш в детскую. Пора тебя в гимназию отдать, чтобы глаза не мозолил…

Донельзя изумлённый, оскорблённый Прошка, тем ни менее, побоялся закатить истерику или даже состроить обиженную физиономию: вдруг его из особняка выгонят, отобрав мобилу и байк?! И он улизнул, куда велели. Костя запер его снаружи и остался сидеть на стуле у двери. От скуки Прошка почитал учебник по окружающему миру, полистал большую красочную книгу сказок. Всё равно скучно. Вот бы Глебка нарисовался! Они бы поиграли… построили космическую орбитальную станцию… Но нет Глебки. Никого нет. И мама Алексия… не та мама, к которой он привык. Эта, конечно, красивая, богатая и знаменитая, но…

Костя открыл дверь и сказал своим неизменно вежливым тоном:

– К вам гости: Миллианера Михотина и Каспер Ненаглядный Сокол Сыроватченко. Я спущусь на кухню, принесу фрукты, напитки и конфеты.

Возвестил и скрылся. А вместо него в Прошкины апартаменты вплыли официально сдержанные, с кукольно улыбчивыми лицами Каспер и Миллианера. Прошка обрадовался: скука опрокинулась на спинку и засучила лапками, сдаваясь.

– Классно, что вы пришли! Я жутко рад! Проходите скорей! – засуетился Прошка.

– Да идём мы, идём, – снисходительно обронила Миллианера. – Что за спешка вообще?

Она села в креслице и откинула на мягкую спинку голову.

– Устала, – снова обронила она и закрыла чуть подкрашенные глаза.

– Что – задали много? – посочувствовал Прошка. – А потом, поди, заставили пылесосить? У меня мать всегда требует, чтоб я сделал домашку и пропылесосил.

Миллианера вытаращила на него глаза.

– Пылесосить?! Это как? У вас что, прислуги нет, чтоб убираться?.. Ну и ну! Обязательно мамочке расскажу.

– Зачем? – не понял Прошка.

Каспер ответил вместо девочки:

– Маме расскажет – считай, на всю страну ославит. Ты и так прокололся с пьяными родственниками в доме. А теперь и прислуги нет! Во подмочил мамкину репутацию!

Прошка насупился. Этому Касперу лишь бы напакостить. Между прочим, Прошка вовсе не забыл, как Сокол Ненаглядный его в клубе подставил: сказал своему отцу, будто Прошка его курить научил! А, между прочим, сам…

Он мрачно воззрился на предателя.

– Замолкни, половник, – процедил он.

– Чего?! – выпучился на него Каспер.

Миллианера с интересом обратила на них царственное внимание, вытащила мобильник, чтобы запечатлеть ссору и выложить её в интернете. Каспер заметил и поддал накала. Прошка его обвинял, Каспер огрызался и плевался насмешками. Миллианера снимала с ядовитой улыбочкой. Наконец, сказала властно:

– Ладно, хватит бодаться. Надоело одно и то же.

Она выключила телефон, небрежно бросила его на Прошкину кровать. Мальчики остыли. Зато теперь заняться им, похоже, вообще нечем стало. Прошка смотрел на игрушки и спрашивал себя: как в них играть? Уж слишком они навороченные. «Вкл» – «Выкл» и всё. Иначе сломаешь. А наблюдать за механизмами не пацанское дело, а бабское.

Каспер оглядел «богатства» Прошкиной комнаты и спросил снисходительно, «водится ли в апартаментах программируемое лего»? Прошка захлопал глазами. Про лего, он, конечно, знал, и даже имел один набор, подаренный старой мамой на день рождения. Но программируемые?! Как это? Каспер хихикнул над невежеством сына Колонтай, рассказал, развалившись на мягком крутящемся стуле о новинке и о том, что сейчас проводятся даже семинары и конкурсы по изделиям из этого конструктора. А стоит один наборчик от десяти тысяч рублей. Прошка рот разинул: ничего себе! От старой мамы он такого никогда бы не получил. А от мамы Алексии… надо будет попробовать. Вдруг получится? Вдруг понравится?

Поразговаривали про лего. А потом снова стало нечего делать. Прошка несмело глянул на длинноволосую девочку. Что бы у неё такое спросить? Спросил, расхрабрившись, чем она любит заниматься. Миллианера закатила глаза и усталым тоном поведала – чем. Салоны, клубы, ипподром, верховая езда, разные курсы… И, когда пожелает «звёздная» мама, – сопровождение её на тусовки или на съёмки.

Прошка следил за выражением её лица и поражался: во камень! Ничего живого нет! Одни губы шевелятся и глаза моргают.
Паузу нечем было заполнить. Хорошо, что прибыл чукча Костя с фруктами, напитками и шоколадом. Целых двадцать минут было занято угощеньем! А потом… Жевать уже не хотелось. Телевизор посмотреть? Прошка не знал, как включать этот гладкий тонкий экран. Выручил Каспер. Он просто забрал с полки пульт и уверенно защёлкал по каналам, комментируя вполголоса: «Ерунда… отстой… лажа…». Наткнулся вдруг на эпизод старого фильма, где мальчик ищёт свою маму. Досмотрели до конца – как они нашли друг друга. Потом Каспер переключил на что-то другое. Прошка глянул на Миллианеру и удивился: глаза у неё повлажнели, и даже родили слезу. Прошка не выдержал и брякнул:

– Ты чё ревёшь?

Миллианера сердито нахмурилась и гордо вздёрнула подбородок.

– Ничего я тебе не реву! Дурак бзикнутый.

Прошка обиделся и пробормотал:

– Сама дура.

И вот они сидели и смотрели телевизор. Только теперь Каспер не останавливался на всяких душещипательных сценах. Миллианера то и дело поглядывала на часы. Прошка полюбопытствовал:

– Ждёшь чего?

Миллианера не ответила. Каспер, не оборачиваясь, хмыкнул:

– У её сестры щас мероприятие одно идёт. Вот и ждёт, когда закончится. И чем.

Миллианера ощетинилась:

– Замолкни, безмозглый.

Каспер пожал плечами:

– А чего такое?

Прошка спросил:

– А какое мероприятие? Э-э…кастинг, что ли?

Каспер хмыкнул и свысока ответил:

– У её сестры такой кастинг, после которого вешаться нашему брату положено.

– Как это? – не понял Прошка, а Миллианера рявкнула:

– Заткнёшься ты?!

Каспер самым вежливым тоном ответил:

– Нет. С чего мне затыкаться? Видишь, пацан не в курсе событий? А просвещение – залог успеха! Так мой «фаза» базлает.

Прошка подумал, что ничего не понимает, но промолчал, наткнувшись на злой горящий взгляд Миллианеры. Нет, он, в таком случае, предпочёл бы ничего не знать. Но Каспер не считался с чужими желаньями и выложил всю правду:

– У неё старшая сеструха в суде. Нахулиганила в школе, а мамашка откупиться вовремя не сумела. Во даёт, да?

– В суде?! – не поверил Прошка. – За что?!

Каспер выключил телевизор, повернулся к Прошке и с удовольствием рассказал жуткую историю. Оказывается, старшая сестра Миллианеры, Светка Михотина, атаманша ещё та! Мать распустила её до пупа, потому что, пока дочь росла, карьеру делала и деньги зашибала. Вот и упустила кровиночку. Денег на неё не жалела, а вот на любовь у неё ни минутки не было! Всё, что доченька вытворяла, она мздой покрывала. Стукнуло Светке пятнадцать лет, и она вообще учудила: взяла в школе заложницу – перепуганную девчонку первоклашку – и несколько часов грозила взрослым разными карами: и убийством, и самоубийством, и поджогом, и стрельбой, и взрывом. В девять вечера турнула крохотную заложницу прочь из оккупированного класса и равнодушно сдалась полиции. А мать равнодушно оглядела старшую дочь-оторву, выслушала пояснения полицейских, куда теперь направят малолетнюю террористку и с кем надо будет связаться насчёт её дальнейшей судьбы, и укатила прочь на дорогущей тачке. Светка, конечно, нисколько не в отрубе: мамочка опять за всё заплатит. А «маза» первоклашки бучу подняла: доченька лечится от невроза, психоза, депрессии, денег надо кучу, но главное – не деньги, а наказание, и рвётся засадить Светку в воспитательную колонию.

Прошка явственно представил себе зарёванную девчушку, которую несколько часов подряд пугала смертью великовозрастная пацанка. Этой странной Светке, похоже, вообще по барабану, что она творит! Ещё чуть-чуть – и до убийства бы дошла! Только зачем? Ну, порезвилась, ужаснула школу, задала работу полиции… а матери, похоже, всё равно ничего не доказала. Прошка вдруг понял, почему Светка Михотина дурит. Из-за того, что с мамой не поговорила вовремя. Не именно тогда. А вообще. Наверное, ей очень надо было, чтобы мама её любила… Прошка спросил:

– И теперь твою сеструху посадят?

Миллианера мрачно фыркнула:

– Мне какое дело? Пускай хоть все сядут. Мне и без них хорошо.

Каспер внезапно расхохотался:

– Точняк, Нерка! Нам зачем это всё – нежности всякие? Мы «звёздные детки-монетки», у нас жизнь за стеклом: кому не лень, подглядывают и тебя со всех сторон обсасывают. Так что – какое-такое нам сердце, да? Бетон! Жизнь напоказ, а внутри – дыра. Не заштопаешь её, не закопаешь.

– Можно мостик перекинуть, – задумчиво предложил Прошка, но ему никто не ответил.

Миллианера неторопливо развернула конфету и сунула её в рот. Каспер от нечего делать последовал её примеру. А Прошка не стал. Расхотелось. Он смотрел в окно, где разгулялась осень, и думал о Светке и первоклашке-заложнице. Первоклашка хоть и перепуганная, и у врачей лечится, всё равно счастливая: мама за неё горой! А от Светки мама откупилась и знать её не хочет. Да и Миллианера… не похоже, что в материнской любви купается. Разве что напоказ, перед камерами и коллегами… А, может, мадам Михотина любит дочерей по-своему, по-«звёздному»? Вдруг в шоу-бизнесе не такая любовь, как в обычных семьях? И Прошке, к примеру, её просто не понять?

Каспер снова защёлкал каналами. Нашёл отечественный музыкальный канал «Папарацци», который пестрел новостями, фотками да интервьюшками «звёзд», скандалами и рекламой, и принялся комментировать каждого героя телеэфира. От нечего делать его слушали. Прошка глянул на соседку и сглотнул: глаза на каменном кукольном лице Миллианеры плакали.

Когда чукча Костя, наконец, заглянул  комнату и сообщил, что визит окончен, и родители гостей ожидают их внизу, Прошка от радости попрощался с ними слишком оживлённо, суетливо, а положенные слова насчёт новых встреч вообще остались за бортом его памяти.
Хотя, конечно… Миллианеру жалко. Только что он может сделать? Он ей не брат и никакой не родственник, да и возрастом не вышел, чтоб к совести её матери взывать…

Мама Алексия и папа… как же его зовут, у кого спросить? – зашли к сыну после десяти вечера и пожелали спокойной ночи. Папа спросил, как действуют подарки – байк и мобила, и Прошка пробормотал, что кайфово. О программируемом лего не вспомнилось. А долгожданный сон долго не шёл. Из-за духоты, наверное.

Глава 7.

Кажется, роскошь даёт человеку не всё, что ему хочется. Светлану Михотину отправили-таки в воспитательную колонию, хотя её мать, телеведущая Евангелина, предлагала всем деньги, чтобы замять дело. Мама Алексия поссорилась с мужем: она поймала его на измене, и тот удрал за границу на неопределённое время. Теперь дни Алексии подчинялись бизнесу: она заколачивала деньги на корпоративах. Прошку она брала с собой, чтоб учился делу, чтоб не занимался дома всякой ерундой и не трогал её вещи, и чтобы показать на публике свою материнскую любовь.

Поначалу Прошке нравилось бывать с новой мамой. Огни, музон, суета, внимание совершенно незнакомых людей, ни с чем не сравнимый запах концертных прикидов. Здорово! Но кругом одни взрослые. Никому из сверстников, из бывших одноклассников и друзей не похвастаешься своей новой роскошной жизнью, потому что их нигде нет. Они «варятся в иных кругах», –  сказала как-то мама Алексия. И предполагалось, что их круг – лучший. Но скучный! С кем поделишься впечатлениями, событиями, мыслями?

Короче, вскоре Прошка начал грустить. Расшевелили его съёмки Новогодней программы. Это было сногсшибательно! Режиссёры придумали вариацию на темы индийских сказаний о богах, и даже Прошке нашлась в этом роскошном, но несколько странном для русского человека театральном действе, небольшая роль пажа с опахалом, который в эпилоге преобразился в наследника четы махараджей Алексии Колонтай и её мужа. Кстати, на съёмках Прошка случайно узнал имя своего нового папы. Им оказался финансовый директор ювелирной компании «Гаилина» Егор Викторович Чернобабин.

Между прочим, старая Прошкина мама брала у него когда-то интервью! Она рассказывала, что Чернобабин создал компанию, а потом решил заняться финансами, чтобы продвигаться на международный рынок. А директора у него – родной брат и троюродный дядя. Мама ещё сказала, что часто родственники, объединённые семейным бизнесом, не очень любят друг друга, потому что подозревают в воровстве. С другой стороны, чужому тоже не доверишься… Она радовалась, что она – никакой не магнат и не состоит ни в каком совете директоров. А Прошка слушал её и злился. Он-то был бы не против того, чтобы мама сидела в каком-нибудь совете директоров.

В общем, новогодние съёмки и декабрьские корпоративы сперва развлекали Прошку. А потом от суетливого однообразия и мельтешения он устал и скис.

Как-то на щедро оплаченной вечеринке с участием «звёзд» эстрады Колонтай, Рассветы, Курулай, Шеки, Хайтуны, Куколы и даже Мартэна Гевы, который, складывая в поцелуе пластически увеличенные губки,  тоже запел, Прошка, отчаянно зевая, слоняясь по закоулкам ресторана высокой кухни, заметил девчонку, сидящую на полу в углу. Девчонка плакала, но лицо её не кривилось, а просто грустило всем своим выражением. Печалились лоб, глаза, брови, нос, щёки, губы, подбородок, волосы, подвитые и распущенные по плечам. Из-за модного наряда и золотых серьгах с прозрачными камешками Прошка решил, что она из «богатых и знаменитых», дочка «звезды». Почему, интересно, она плачет? Заняться больше нечем?

Вдруг он понял. Её никто не любит! Лишь наряжают, как куклу, показывают всем и заваливают подарками. В принципе, подарки – это здорово, но…

Галушкин порылся в картоне брюк, нашёл носовой платок. То, что надо. Присел рядом с девчонкой, сунул ей платок в руки:

– Держи.

Взяла. Но не утёрлась. Просто сжала в кулаке. Неприкаянная. Как Нерка и Светка Михотины.

– Тебя как зовут? – спросил Прошка и долго ждал ответа.

Наконец, услышал:

– Тебе-то что?

Прошка подумал. Пожал плечами. Действительно, ему-то что? Он открыл рот, чтобы это казать, но отчего-то сказал другое:

– Хочется с человеком разговаривать, а не с кукляшкой.

Девчонка шмыгнула.

– Какая я тебе статуя? Видишь, реву.

– Вижу. Ревёшь. Чего ревёшь-то?

Девчонка уткнулась в колени, сжимая в кулаке его платок.

– Не знаю, почему реву. Ревётся. У тебя что, не бывает такого?

Прошка честно повспоминал. Не вспомнил. Хотя, кто знает? Может, и придётся когда плакать без причины…

– Если без причины – значит, признак дурачины, – сморозил он.

Девчонка почему-то не огрызнулась.  Утёрлась Прошкиным платком и уставилась в стену.

– Не могу уже, – сказала она спокойным, выплаканным голосом. – Скучно до невозможности. Сидишь, как игрушка. И всюду напоказ. Все тобой хвалятся: вон, мол, какая доченька у нас: умненькая, ловкенькая, красивенькая… И пятёрки у неё, и верховая езда, и скрипка, и английский-немецкий-французский… А на самом деле со мной няньки много занимаются, возят всюду на занятия. Только они меня тоже не любят. Зачем им чужую любить, если у них родные дети есть?

– А разве твои родители тебя не любят? – не поверил Прошка.

Девчонка вяло махнула кистью руки, лежащей на коленке.

– Некогда им любить. Тебя вот что – любят? Дела, салоны, шопы, бутики…Чего я тебе рассказываю? Сам в этом варишься.

– Разве богатство и известность – плохо? – спросил Прошка и у неё, и у себя. – Классно же! У тебя всё есть. Тебя все знают…

Девчонка фыркнула.

– Ну-ну… поварись ещё в известности и богатстве. Кроме этого, много чего нужно. А вот мы с тобой сидим сейчас, кукуем и никому не нужны. Только из-за денег и для престижа. Ладно, иди себе. А я тут посижу.

– Поревёшь?

– Тебе какое дело? Пока.

– Пока.

Прошка встал и побрёл обратно по коридору. Остановился, обернулся и сказал:

– Меня Прошкой зовут. А тебя?

Не глядя на него, девчонка ответила:

– Эллен Антоновна Канель.

– Ух, ты! – не сдержался Прошка. – Это, значит, Антуан Канель – твой папаша?! Такой высокий, глазастый?! Вау! А мама у тебя кто?

– Бывшая модель, – бесцветно ответила Эллен. – Не читал, что ли, нигде? Галия Главатская. Только они так и не расписались. И скоро, по слухам, разбегутся, а меня сдадут в психушку.

– Чего? Тебя – в психушку? – не поверил Прошка.

Эллен кивнула.

– Обалдел? – усмехнулась.

– Обалдел, – согласился Прошка. – На вид ты совершенно адекватная.

– А СМИшкам так не кажется. Наверное, они правы, – задумчиво проговорила Эллен.

– С чего это? – возразил Прошка с горячностью. – Балды они, и всё! Чё приснится, то и нафрякают в своей газетёнке или журнальчике.

– Или по Сети пустят, – дополнила, вздохнув, Эллен и посмотрела на Прошку. – Тебя что, правда, Прошкой зовут?

– Правда. А тебя, правда, – Эллен?

Та поморщилась, пожала плечами.

– Папкина идея. Совершенно уродская. Свихнулись все на иностранных именах. Будто клички. Странно, что тебя Прошкой назвали.

– Почему?

– Имя нормальное.

Она глянула на часики, в свете ламп поблёскивающие на запястье, поднялась.

– Ладно, пошли. Скоро нас искать начнут. Замонали истерики и нравоучения. Скорее бы вырасти и удрать отсюда!

Эллен обошла Прошку и поплелась куда-то, понурившись. Прошка увязался за ней: откуда он знал, где искать маму Алексию? Ему очень хотелось спросить, как потом найти новую знакомую, чтобы поболтать, но Эллен быстро скрылась в какой-то комнатке и захлопнула перед ним дверь.

«Ну, и пожалуйста!» – моментально обиделся Прошка Галушкин. Сперва просто обиделся, а потом окончательно пал духом: неужели он так ни с кем и не подружится в своей новой жизни, окружённой розовыми стенами?

Прошка вдруг с удивлением обнаружил, что, и вправду, вокруг него всё в розовом! Всякие оттенки, с разными узорами, но – розового! То ли он попал в розовую страну… Но тогда отчего так долго этого не замечал? То ли у него глазная болезнь, и он различает только этот цвет?
Прошка помотал головой. Хоть бы Глебка Автаев появился! Почему он не приходит? Куда попал? Совесть ходячая…

Петляние по ресторану привело его в крошечный закуток, заставленный аппаратурой и обвитый проводами. Командовал сей электронной мешаниной небритый парень с толстыми щеками, одетый в чёрное. На футболке скалился череп, окружённый непонятными символами. Парень ловко орудовал флэшками и ноутбуком, а также разными кнопками. На мониторе ноутбука прыгали звуковые дорожки. К одному уху парня прижимался блютус, в другое воткнута капля наушника. Парень взял сотовый, нажал, подождал, сказал:

– Костя, фанера Алексии готова. А сама она готова?.. Ну, лады.

Он отключил телефон и пробормотал с презрением:

– Хоть бы сегодня в такт словам попадала. Артисты жляповые… Научились бы петь сперва. Фуфло, а не певцы.

Случайно обернувшись, он заметил Прошку и беззлобно велел:

– А ты чего тут стреляешь? Катись отсюда, пока мамочка не потеряла.

– Она не потеряет, – осмелился ответить строгому парню «стрелок» Прошка. – Она щас петь будет.

Парень взметнул бровь.

– Колонтай, что ли?

– Ага.

Парень усмехнулся.

– Поня-атно… Любишь мамку?

Прошка честно подумал и честно пожал плечами:

– Не зна-аю.

Парень снова усмехнулся.

– Не зна-ает он… Как можно не любить гусыню, которая золотые яйца несёт? Читал сказку?

– Чита-ал…

– Ладно. Пили отсюда, правда. А то твоя мамка напортачит где-нибудь, или запись поплывёт, и придётся ей вживую петь. Осрамится – и перестанет золотые яйца таскать. Понятно?

– Не понятно. Она петь, что ли, не умеет?

Парень осмотрел его с любопытством и с весёлым удовлетворением отметил:

– Настырный пацан. Любознательный. Всё понимает, а? Вали, вали, говорю.

– Куда валить?

– Был бы я твой папашка – сказал бы, – рассмеялся парень. – А так просто в никуда от меня вали. Не мешай впаривать публике твою мамашку.

Он отвернулся и застучал по клавишам, наблюдая за частоколом звуковой дорожки. Прошка разочаровано понял, что мама Алексия вовсе не великая певица, а сплошной обман. Неужто все «звёзды» такие?! Тогда почему они так дико популярны? Они это чем заслужили? Как старая мама говорила – «шарм и наглость, помноженные на деньги, равняется популярности современности». И Алексия Колонтай тоже такая?.. Наморщив лоб, Прошка попятился и закрыл дверь.

Когда чукча Костя, безупречно вежливым тоном пожелав Прошке спокойной ночи, удалился бесшумным котом, стало совсем грустно. Почему-то вспоминалось не хорошее, а подозрительное: и одиночество, и брошенность, и равнодушие мамы Алексии и папы Егора Викторовича, который всё ещё заправлял делами за границей и никого к себе не звал. А Прошка бы хотел там побывать. Ведь со старой мамой ему это никак не светило…

Прошка уставился в темноту за окном. Интересно, что за Новый год у него будет? Наверняка где-нибудь в клубе или  ресторане… А вдруг мама Алексия поедет к Чернобабову? И возьмёт его с собой?!

– Тебе так хочется посмотреть чужие страны? – раздался озадаченный голос Глебки Автаева.

Прошка обернулся и увидел его самого. Глеб пристроился на спинку стула и рассматривал Прошку с непонятным сочувствием.

– По телеку не то, – буркнул Прошка, вздрогнув от неожиданности. – Потрогать хочу. Поглазеть. Классно же!

Глеб взмахнул бровью, как крылом, и с сомнением произнёс:

– Ну, может быть, чужие края симпатичны… Только что ты в них понимаешь и чего ждёшь от них? Ну, поглазеешь, ну, потрогаешь…

После заминки Прошка честно признался, что не знает. Просто хочется попутешествовать, море повидать. Глеб на это ответил, что ему лично Россия милее всякой экзотики.

– Ты ж её не видел! – рассмеялся Прошка. – Понятно, что Россия милее, раз ничего больше ты не видал!

Но Глеб возразил:

– Полно я видел. Тебе не пересмотреть. Но только в России душа жива.

Ну, на эти патриотические штучки-дрючки Прошка не поведётся. Старая мама об этом постоянно твердила: душа, Бог, Родина… А Прошке этого не надо ничего. На Земле один раз живём.

Глеб, будто все Прошкины мысли услыхал.

– Тебе, конечно, надоело всё такое слышать. Ты это за назидание считаешь.

– Нотации. Вот именно! Хоть чего говори, а мне по нулям, чему ты меня учить собрался! Без тебя знаю! Учёный уже. Просто мне всё равно.

– Понятно, – задумчиво проговорил Глеб.

Глава 8.

И вдруг, ни с того, ни с сего, оказался Прошка Галушкин на тропическом пляже. Яркое солнце, белый песок, чистая изумрудная вода до горизонта и, конечно же, пальмы. Они росли не в кадках или на клумбах, а просто так, словно заурядные берёзы и сосны. Пляж не дикий, а со всеми удобствами и обслугой. То один местный к Прошке подбежит, предложит что; то другой, то третий. А если ничего гостям не надо, аборигены покорно сидят на корточках и молчат, на море смотрят.

И мама Алексия, и Егор Викторович тоже тут. Но на сына много внимания не обращают. Главное, чтобы под присмотром, а «присмотр» чукча Костя всегда при исполнении служебных обязанностей. Прошку, конечно, замена совсем не устраивала, но, когда он об этом заикнулся, родители вместо ответа принялись пить из трубочек слабоалкогольные коктейли, а потом курить кальян.

Что ещё напрягло Прошку – так это розовость всего, что его окружало (кроме природы, естественно). Розовые плитки дорожек, розовые бордюры, розовые скамейки, розовые бассейны (и бортики, и стенки, и пол), и все дома, и редкий транспорт, и одежда – что у туземцев, что у гостей, что у родителей. И у самого Прошки всё розовое. Брр. Когда Прошка решил найти одежду иного цвета, у него ничего не вышло. К тому же, Костя «Присмотр» пресёк его попытки, доложил Чернобабову, и мальчишке попало. Прошка удрал на пляж обиженный, злой и долго машинально тёр то мягкое место, по которому шибко досталось. А потом искупался, радуясь, что море, небо, пальмы и песок другого цвета, не розового.

День так походил на следующий и на предыдущий, что однажды Прошка проснулся с ощущением, что время остановилось, что он застрял в нём, как букашка в янтаре. В противном розовом. И тогда в Прошке что-то взорвалось, и он зарыдал. На истерику никто не отозвался. Наверное, они и смерть его пропустят, потягивая коктейль и дым из кальяна.

– Чего ревёшь? – спросил кто-то удивлённо, и Прошка торопливо вытер слёзы.

– Я не реву, – всхлипнул он напоследок. – Я подрёвываю.

– Тебе разве плохо здесь?

Глебка Автаев! Как он тут очутился?! А, всё равно! Главное – он здесь!!! Настоящий!

– Ты же мечтал отдохнуть за границей, – продолжал Глеб, сидя на розовом подоконнике. – Вот и отдыхай.

Прошка судорожно вздохнул, а потом попросил Глеба не покидать его, потому что ему тут грустно. На вопрос Глеба, с чего вдруг его одолела грусть-печаль в таком чудном месте, Прошка ответить не смог. Задумался. А когда очнулся, Глеб с подоконника исчез.

Ну, вот! И не поговорили нисколько! Прошка вдруг осознал, что всю осень и почти весь первый месяц зимы он ни с кем по душам не разговаривал. С Глебкой, разве что… И то он всё время бледный и будто больной, ни о чём весёлом с ним не поразговариваешь…Потому что, когда грустно, очень надо, чтобы кто-нибудь развеселил. А когда весело – чтоб разделил твою радость, твой успех… вообще – твои переживания. А Прошке даже сказать о своей «звёздной» жизни некому. Ни похвастаться, ни поплакаться… Разве это жизнь, скажите, пожалуйста?

На пляже лучше, чем в отеле. Без желания и аппетита позавтракав вместе с родителями, Прошка улизнул к просыпающемуся морю. Песок не жгучий, чуть прохладный. Возле прибоя Прошка долго сооружал нечто из мокрого песка, похожее на крепость. Завершил, полюбовался… и с наслаждением всё разрушил, сравнял так, что стало немного похоже на крохотное футбольное поле. Прошке вдруг, ни с того, ни с сего припомнилась старая мама. Вот бы ей сюда, в эту радостную яркую теплынь! Уж она бы от Прошки никуда не делась – плескалась бы с ним в волнах, искала ракушки, строила бы города и замки из мокрого песка, рассказывала бы всякие истории, гуляла бы повсюду… Чего бы только ни делала вместе с ним! А эти…

Прошка покосился на розовый отель. С этими он сам по себе, они – сами по себе. Ну, и ладно! Зато в море так хорошо! Закрыв глаза и сев прямо на дно, можно представить, что не волны, а мамины руки обнимают его. А если зажмуриться на солнце, можно представить тёплый мамин взгляд…

– Шшш… тихо, ребятки, сторожко, в оглядку… садитесь в лодку – по краям, вперёдку.

Прошка повернул на голос голову, открыл глаза и прищурился от света яркого дня. Попривыкши, с удивлением обозрел лодку – не лодку даже, а лодчонку, в ней – трёх детей. Четвёртый садился, придерживаемый совершенно не загоревшей, белокожей женщиной, средних лет, с длинной светло-русой косой под лёгким платочком, с синими глазами, в платьице ниже колен и босиком. Прошка смотрел на странную компанию, собирающуюся прогуляться на лодке по мелководью, и вдруг понял, в чём странность того, что он видел: бока лодки выкрашены в бледно-голубой цвет, одежда русоволосой женщины виделась не розовой, а жёлтой, одуванчиковой – когда одуванчик ещё не пуховый шарик, а многолепестковая тарелочка, а ребята были в чём-то зелёном – как молодая трава.

Не в розовом!!!

Женщина подсадила четвёртого пассажира, забралась в лодку сама и вдруг глянула на Прошку. Несмотря на то, что во взгляде её вовсе не было резкости, вопроса или презрения, Прошка торопливо отвернулся…

«Лишь бы не позвала! – лихорадочно подумал он, чего-то боясь и стыдясь. – Если позовёт – придётся отвечать. А что отвечать-то?».

Никто его не окликнул. Прошка покосился в сторону светло-голубой лодки и увидел, что чудесным образом появившийся над ней оранжевый парус наполнился ветром и понёс лодку по глади тихого моря. Вдруг лодка блеснула и стала вся белая, и люди в ней – тоже. Они не оборачивались, но почему-то Прошка знал, что сердца их полны надеждой, которая Прошке недоступна…

Снова обидеться? Но тут уж Прошка сам виноват: его же позвали. Но он не знал, куда позвали, к кому, и струсил… И всё равно он вправе обидеться: не рассказали, куда зовут, не пригласили ясно… Вдруг он упустил свой шанс?.. Какой?.. На другую жизнь. На удачу. На спасение.

Прошка вскочил и напряжённо вгляделся в морские просторы. Лодка уже пропала за горизонтом.

– А следующая будет? – пробормотал Прошка. – И когда?

Ему ужасно захотелось оказаться в той необыкновенной лодке – сперва голубой, под оранжевым парусом, а затем – белоснежной. Как он всё профукал? Почему?

– Плачешь о Лодке Надежды? – спросил его голос Глеба, и Прошка, не оборачиваясь, кивнул.

Услышал вздох.

– В ней уплывают к светлым берегам родного дома те, кто понял, где его истинный дом, – тихо сказал Глеб.

У Прошки дрогнули губы.

– Ты прям, как по писаному талдычишь, – фыркнул Прошка.

Глеб отмахнулся от его обиды, как от назойливого комара.

– Просто пока ты растерялся, – мягко сказал он. – Ты пока не ведаешь, где твой настоящий дом. Потому ты и не понял ничего, и в лодку не бросился. Кабы созрел – ринулся бы, и не оттащить бы тебя от неё! А ты лежишь себе на песке, волнами обливаешься…

– Чё, нельзя? – огрызнулся Прошка, понимая, что Глебка прав, но не желая этого принимать.

Тот не ответил. Оглянулся Прошка – а Глебки нет. Пропал, как всегда. Выбрался Прошка из моря, на песок бухнулся. Нехорошо ему: будто упустил нечто очень важное для себя. Вдруг расслышал рядом разговор двух кумушек заморских… ну, типа мамы Алексии, только постарше. Они восхищались тем, что примадонна «звёздного» олимпа Анна Бердичёва, певица шестидесяти лет, царствовавшая на эстрадных подмостках больше трёх десятилетий, и из них два с лишним щеголяющая пышнотелостью, вдруг в течение всего двух месяцев скинула двадцать килограммов! Бегает по сцене и по тусовкам тоненькой девушкой и теперь прекрасной парой стала для своего молоденького тридцатичетырёхлетнего муженька Михаила Голубчикова. Кумушки мусолили тему лишнего веса, диет, неравных браков, и от их болтовни у Прошки заболела голова. Он поднялся с песка и пошёл прочь. В розовый отель его совсем не тянуло. Он нашёл какую-то тропинку и направился вглубь острова. Шёл, шёл – и наткнулся на маленький домик, совсем не похожий на те, которыми было утыкано туристическое побережье. Домик сплетён из коричневой лозы в два ряда, но всё равно в нём видно, что делается внутри.

Прошка без задней мысли пришлёпал к нему и заглянул сквозь прутья. Там явно сидели двое. Один кому-то звонил и раздражённо говорил:

– Ну, что, Мишка доволен?.. А публика подмены не заметила?.. И СМИ?.. Отлично! Я тебе говорил, что Галька – копия Бердичёвой в молодости, да и поприличней процентов на девяносто. А голос – ерунда! Под фанеру попоёт. Да так, что никто в уме не задержит, что это подстава! Ты мне скажи, что с настоящей Бердичёвой делать – утопить или пускай с голоду подыхает? Мне и то, и то несложно. Тем более, деньги одни… Перезвони, короче.

Мужик сунул телефон в карман розовых, с чёрным узором, шорт. Закурил.

– Ну, что, Анна-Ванна, – протянул насмешливо, надышавшись отравой. – Отстрелялась? Отпелась? Куда полезла молодому под бочок, бабуля? Была бы хоть красавица, а то грим один. Не мычи. Отмычалась. Щас вон Шпейзман звякнет, прояснит твоё недалёкое будущее, и гуляй себе по аду, для чертей спевай про свои розы, мимозы, занозы.

Женщина в ответ молчала.  Наверное, у неё во рту кляп. А то чего бы она молчала? Верно?

Мужик вышел из домика, постоял у входа, соображая чего-то. Пробормотал – сбегаю, окунусь, жара, никуда, де, не сбежит пленница от своей злосчастной судьбы. Убрался восвояси, и тогда Прошка заглянул внутрь. Ба! Точно – она! Примадонна! Только не похудевшая и помолодевшая, а старая и огрузлая, и при ней – все её килограммы и шестьдесят три года бурной звёздной жизни. Во рту её был кляп.

– Драсти, – несмело произнёс Прошка Галушкин.

Анна Бердичёва энергично кивнула тяжёлой головой с проседью у корней рыжих волос. Морщины… мешки под серыми слезящимися глазами. Старушечья шея… Глаза не накрашены. Но и не накрашенная примадонна Анна узнаваема.

– Анна Бруновна, – прошептал Прошка, подходя, – вы идти можете? Мне совсем не хочется, чтобы кого-то убивали. Я вам помогу. Но только, чтобы вы шли.

Та снова кивнула. Прошка развязал её, она вытащила кляп. Осторожненько выбрались из плетёного домика, и Прошка повёл Бердичёву к отелю по той же незаметной тропинке, по которой сюда прибрёл. Анна Бруновна шла тяжело, часто дышала, отпыхивалась, останавливалась, держась за ветки. Ни разу не подняла она глаз на Прошку. И не говорила. Ничего. Хотя Прошка, конечно, ждал, что она, к примеру, «спасибо» выдавит или «что бы я без тебя делала, Прошка Галушкин; убили бы меня». В общем, хотелось бы услышать слова благодарности. Старая мама никогда не уставала хвалить сыночка за любое крошечное доброе дело, за самую маленькую помощь ей по дому. А примадонна помалкивала. В шоке, видно, пребывала.

В розовом отеле Прошка отыскал маму Алексию и папу Чернобабова. Они обедали в ресторане. Прошка подсел к ним и тихо попросил их подняться в номер. Но Колонтай сперва велела сыну поесть. Голодный Прошка не отказался, проглотил что-то вычурное на тарелке. Ленивые родители посмеивались. Что за спешка? Времени – сто пивных бочек! Порог перешагнули – обмерли при виде ненакрашенной, не приодетой примадонны.

– Вы кто?! – вырвалось у Алексии.

Рыжая женщина горько усмехнулась.

– А то не узнаёшь.

– Анна Бруновна?! – уточнила Алексия.

– Конечно! Вот не думала, что меня когда-то не узнают!

Примадонна бодрилась, поправила рукой обвисшие волосы. Рука мелко дрожала, и все это заметили.

– А кто же сейчас в Москве? – изумился Чернобабов. – С Мишкой Голубчиковым? Там же столько фотографий с похудевшей, помолодевшей Бердичёвой! Подстава, что ли, Шпейзмановская? Анна! Ты же ему доверяла!

Бердичёва снова горько усмехнулась.

– Доверяй – но проверяй, знаешь? А я дура дурой, каждому лжецу в рот смотрю и киваю, киваю…

– А как случилось-то всё? – спросила, садясь возле примадонны, Алексия Колонтай.

– Шпейзман сказал, что нашёл для меня клинику, где мен приведут в порядок, – сверкая серо-синими глазищами – бледными без макияжа, – рассказала Анна Бруновна. – Жирок убрать, кожу подтянуть, мышцы подкачать. Я и согласилась. Дура доверчивая. Села к нему в машину…

– И что? – не выдержав длинной паузы, спросил Прошка.

И примадонна русской эстрады, узя слезившиеся глаза, чуть вызывающе, как только она умела, рассказала, что очнулась на острове, ничего не помнит, а только – похитителя, которого здесь и увидела, в домике из толстой лозы. Похитителя она, вроде бы, знает, но вприглядку: где-то видела, а больше ничего: ни имени-фамилии, ни род деятельности, ни вообще – что сие за такое явление – безымянный похититель. Доверчивая уж она слишком – Анна Бердичёва. А теперь на её место шмокодявку подсунули – из ранних. Что она умеет, эта Галька Ерикова? Рот разевать и ногами переступать? А Мишка-то Голубчиков! Предатель-то, а? Предатель! Что говорил! Что пел! Что обещал! А женитьба? Уговаривал-то, уговаривал! В ногах валялся! Глазами какими смотрел! Телячьими! Словно одна я ему и радость, и песня, и жизнь! И самое главное чудо на все времена и страны! А любовь-то вся – тю-тю. Давно он всё спланировал? И кто главный – он, или его Шпейзман надоумил? Ах, паразиты, ах, сволочи… Прошка слушал сумбурную речь примадонны, вздёрнув брови и приоткрыв рот. Ух, ты! Какая история! Как сказала бы Миллианера – «сенсация». Что теперь будет?..

Прошка вдруг устало зевнул. Розовые стены закружились перед ним, и он уснул. А взрослые, поахав и попричитав, составили план дальнейшего действия. Всё взял в свои умелые руки Егор Викторович Чернобабов. Сперва решил спрятать Анну Бруновну, чтобы похитители и убийцы нос расшибли, а её не нашли, а затем при стечении народа, на аншлаге лжепримадонны Галки Ериковой выставить её вперёд, как ход конём. И чтоб заранее пригласить репортёров и писак из разных газет, журналов, телевидения и блоггеров, конечно. Шум будет – ого-го! И обязательно позвать новую звезду страны Розовых Стен Варвару Игнатьевну Галушкину. Она такие рейтинговые передачи на первом готовит! Зашкаливает! Вот к ней бы попасть с героем дня – Прохором Колонтай-Чернобабовым! Дела всех членов семьи поправятся, не моргнёшь и глазом!

А Прошке в это время почему-то снилась его старая мама. Настоящая.

Глава 9

То ли Прошка Галушкин так долго спал, что проспал зиму, то ли он так жил, как спал, но проснулся он от того, что за окном вовсю чирикали воробьи и свистели синицы, а солнце светило ярко и поджаривало доступную ему с вышины Прошкину щёку.

Вдруг над ухом кто-то звонко хлопнул в ладоши, и Прошка испуганно открыл глаза, ожидая увидеть что-то страшное – убийцу наёмного, к примеру. Но никого не было в комнате, которую он сразу же узнал: его детская в особняке новых родителей в посёлке «Розовые Розы». Как он тут оказался? Снова Глебка его перенёс? Он, похоже, волшебник, раз такие вещи может!.. Только Прошка об этом подумал, как в окне появился объект его воспоминаний – Глеб Автаев собственной персоной. Появился и сказал – словно мысли прочитал:

– Никакой я не волшебник.

– Только учишься, что ли? – зевнул Прошка, вспомнив сказку «Золушка», которую сняли в прошлом веке на чёрно-белой плёнке, и которую любила смотреть старая мама.

В том фильме у феи-крёстной имелся ученик, постигающей мастерство чародея. И он любил повторять: «Я не волшебник, я только учусь». Но Глебка даже не хихикнул.

– И не учусь, – парировал он. – Я совсем иное, чем ты думаешь. Но главное ведь не это, понимаешь? Я здесь для того, чтобы научился ТЫ.

Прошка поразился.

– Я?! А чему мне учиться? Я и так, вроде, с учителями занимаюсь. Дома.

– Тебе бы сейчас не математику да письмо изучать, а законы твоей души… – тихо сказал Глебка.

Прошка при этих словах прыснул. Ну, и разговорчики! Будто Глебка не пацан, а взрослый дядька. Нотации читает, ха! Очень смешно! И очень прям надо слушать эти дурацкие нотации! Тут Глебка скептически прищурился и смерил его  ног до головы изучающим взглядом, будто микроба под микроскопом исследовал. Он что, Прошкины мысли читает? Прошка насупился, отвёл глаза. А когда глянул исподлобья на подоконник – там пусто!

За окном Глеба не оказалось: Прошка тщательно осмотрел заснеженный двор.  Кстати, странно: а куда делись разбудившие его синицы и воробьи? И жарившие щёку солнце? Такое впечатление, что их сперва принёс, а потом унёс Глебка. Зачем он это сделал? Если это он.

Стук в дверь. Голос «присмотра» чукчи Кости: встало ли чадо? Ежели встало, его ждут родители при полном параде. Но сначала – душ, завтрак, парикмахер (Мартэн Гева, разумеется), одежда в гардеробной перед большим зеркалом. Уроки на сегодня отменены; учителя придут завтра и отработают вдвое. Ну, и чадо, конечно, тоже…

Через два часа кукла по имени Прохор Колонтай-Чернобабов предстал перед публикой в парадной гостиной. Кроме съёмочной группы, её заполняли родители, примадонна Анна Бруновна Бердичёва и невысокая стройная женщина с косой до пояса в элегантном голубом платье, стоявшая к «чаду» спиной. Прошкино сердце почему-то ёкнуло. Костя подвёл его и представил церемонно. Родители и примадонна широко разулыбались, а женщина с косой обернулась. Прошка выдохнул:

– Мама…

Мама Алексия предельно вежливо предложила сыну сесть между ней и Анной Бердичёвой. Папа Чернобабов озадаченно хмыкнул. А старая мама… хотя, какая она старая?! Она родная! Она красивая! Она лучше всех! Но почему-то смотрела мама на Прошку удивлённо и непонимающе хлопала чудесными незабытыми ласковыми глазами. Прошка от страха вспотел: мама его не узнала? Мама его не узнала! Как такое может быть? Он с волнением сказал ей:

– Мам, ты узнаёшь меня?

Мама Алексия ткнула его локтем в бок и вполголоса прошипела:

– Ты как разговариваешь с незнакомым взрослым человеком?! Извинись сейчас же!

А старая… прежняя, родная мама Варвара улыбнулась и промолвила щемяще знакомым голосом:

– Да что вы! Зачем? Всё в порядке! Правда, я тебя не знаю… Может, мы виделись где-нибудь? Прости, что я тебя не запомнила.

У Прошки перехватило дыхание. Он не мог ничего из себя выдавить. А Варвара Игнатьевна кивнула операторам и начала интервью, которое для Прошки скрылось в  тумане шока: родная мама не узнала его?! Нехотя, с паузами, он всё же выдал на камеру подробности спасения примадонны из лап страшного похитителя, а потом отделывался короткими «да», «нет», «ну», «не знаю», «наверное», «хорошо». Когда закончились вопросы, иссякли восхваления героя дня и примадонны, Егор Викторович Чернобабов любезно пригласил звезду телеканала отобедать у них шашлыками, которые готовятся в данный момент в беседке во дворе. Все встали, чтобы проводить туда дорогую гостью, но та вдруг не менее любезно, но наотрез отказалась.

– Не обижайтесь, пожалуйста! – мягко извинилась она. – Некогда абсолютно:  сюжет монтировать надо. К тому же, не могу я сегодня есть мясное. Уж простите великодушно.

Прошка внезапно спросил:

– Потому что пост, да?

Варвара Игнатьева с интересом посмотрела на него и протянула:

– Да-а… действительно: потому, что пост. Откуда ты знаешь? Твои родители – воцерковлённые христиане?

Прошка покосился на новых родителей, и те энергично закивали. Прошка подивился и неуверенно кивнул. Варвара Игнатьевна оживилась.

– Как здорово! Я очень за вас рада! Сейчас редко встретишь верующего человека среди эстрадных «звёзд». Просто удивительно, что вы ходите в храм!

– Мы ходим, – с нажимом подтвердил Егор Викторович, – и вы сможете снять эпизод, как мы зажигаем у икон свечи. Как вы думаете, неплохой рекламный ход?

Что-то в лице старой Прошкиной мамы погасло. Она разочарованно промямлила:

– Ну, в общем, конечно, рекламный ход. Собственно… собственно, Егор Викторович, рекламные трюки – особенно, связанные с православной верой, – не мой тон. Просто мне на мгновенье показалось, что я повстречала близких мне по духу людей. Володя, Кристина, сворачивайтесь там!

Супруги скрипнули зубами. Анна Бруновна усмехнулась, потупившись, пряча озорную искорку в голубых глазах. Старая мама уходила. Прошкина душа заметалась. Он вскочил и устремился за ней. Догнал, перегнал и остановился перед ней. Варвара Игнатьевна оторопела.
– Э-э… что тебе, мальчик? Ты хочешь добавить что-нибудь к интервью?

Прошка заморгал.

– Не-ет, я не добавить… я…

– Да?

– Варя! – окликнул её оператор Володя. – Идём или шашлыки?

– Идём! – откликнулась старая Прошкина мама. – Забирай аппаратуру, спускайтесь с Кристиной, я сейчас!…Ну, говори, Прош.

Она случайно назвала мальчика тем именем, которым звала его прежде, до «розовых стен», и Прошка шмыгнул. Варвара Игнатьевна растерялась. Присела перед ним, спросила тихо:

– Что с тобой? Ты чего?

У Прошки перехватило дыхание, он сглотнул несколько раз и понял, что разревётся в голос, и никто его не удержит. А старая мама… нет, просто – мама… так близко! Прошка не выдержал и обхватил её руками, ткнулся в плечо, крепко зажмурившись в надежде, что слёзы через закрытые веки не прорвутся. Но они всё равно прорвались.

Его оттащили от мамы новые родители. Они громко извинялись и недобро поглядывали на Прошку, устроившего напоказ неприятный скандал. Варвара Игнатьевна молча постояла перед ними, не слушая. Вернулся Володя-оператор, окликнул нетерпеливо:

– Варюш, ты идёшь, в конце концов, или шашлыки?

И Прошкина мама отвернулась и зашагала прочь. У Прошки от отчаянья прорезался голос, и он крикнул изо всех сил:

– Мама? Ты что?! Я же твой сын!

Алексия Колонтай ахнула.

– Ничего себе, заявление на всю страну! – зарычал Егор Викторович. – Ты как за сыном смотришь, дура, что он за мать телеведущую считает? Костя! Отведи парня в детскую, живо! Вруби ему телек и закрой, пока мы тут разбираемся!

И взбешённый Чернобабов повернулся к жене. Костя «Присмотр» подхватил отбивавшегося мальчишку под мышку и уволок в тюрьму розовых стен. Вздулись занавески от захлопнувшейся двери. Щёлкнул замок.

Глава 10.

Отчего так сильно хотелось реветь, Прошка не знал. Но он ревел от непонятной горькой тоски, и ему хотелось отхлестать себя по щекам, чтобы знал, знал – отчего ему так сильно хочется реветь!

Наревевшись досыта, умылся и лёг на кровать лицом к розовой стене. Неразборчиво бубнил телевизор, включённый с утра. Оглоушенное рыданьями Прошкино ухо вдруг различило в какофонии звуков свою фамилию – Галушкин. Повернулся к телевизору. Как быстро управились! По первому каналу показывали интервью примадонны и Прошки с вставками клипов и документальных хроник из жизни «звезды» и её мужа в прошлом и в настоящем. Домыслы, ахи-охи, прогнозы, осуждение Михаила Голубчикова и Галины Ериковой, Шпейзмана и потерпевшего фиаско убийц. Хвалебные поглаживания по самолюбию малолетнего спасателя, восторги, предрекания новой волны фанатизма и вообще счастливой судьбы… А настоящая мама, спрашивая и слушая расфуфыренных «звёздочек», никакого восторга не проявляла. Просто спрашивала и слушала, кивала и слушала, чуть улыбаясь. Прошка искал на её лице память о нём, о Прошке, о его крике и рыданиях… но, похоже, мама о нём забыла… Забыла, что он у неё есть! Просто невероятно!

Передача закончилась. Прошка всхлипнул и выключил телевизор. Глебка! Глеб! Приди! Больно мне – хотя, вроде, радоваться надо: вон как прославился!

Он представил себе, что будет дальше. Новые родители поорут, накажут отпрыска рублём, простят (потому что им всё равно), чего-нибудь ему купят или сводят в дорогое место типа цирка, детского театра, аквапарка и пыр-пыр-пыр. Или гостей пригласят. Или снова за границу… Там, конечно, ничего, клёво… море или аттракционы… В  общем, чего пожелаешь. Хоть на Луну в космическом «шаттле». Ну, может, и не на Луну.. Короче, потом-то что? Что потом, раз его МАМА не узнала?!

Щёлканье ключа в замке испугало Прошку. Сейчас начнут песочить! Вытер поспешно глаза, приготовился к расправе. Но в комнату вошли не новые родители, и даже не Костя «Присмотр», а Каспер Ненаглядный Сокол Сергеевич Сыроватченко. Анекдот ходячий. Что он тут делает?!

Каспер обошёл апартаменты, мельком выглянул в окно, уселся на мягкий вертящийся стул с волчьими ушами, покрутился на нём, зачем-то изучая розовые стены.

– Ништяк тебя славой забубенило! – наконец, присвистнул он. – Далеко пошёл, честно. Поздравляю. Мои чудаки сразу к твоим прибежали ручки лизать от восторга. Скоро к тебе хлынут.

– Зачем? – бесцветно спросил Прошка.

– А тоже ручку лизать. Ты же наследник тех, кому сейчас ручки лижут. Но ничё! Я тебе точно баю: придёт и мой черёд, и тогда твои предки будут лизать руки мне. Увидишь вот.

Прошка неохотно буркнул:

– Не дождёшься.

Но Каспер Ненаглядный Сокол не обратил на его слова никакого внимания. Плечами пожал.

– Сейчас ты на коне, а завтра я буду! Это, как пить дать. Только чего ты такой… не в себе? Будто «колёс» наглотался? Настроение плёвое?

– Ничего настроение, – отрезал Прошка. – Тебе-то что?

– Да видно, что тебе кранты по жизни, – усмехнулся Каспер Ненаглядный Сокол. – Ревел, что ли? Ревел! Чего ревел? Жизнь-то ведь у тебя – мёд! Сколько чего захочешь – всё тебе дадут! Разве не шикински? Да о такой жизни, знаешь, сколько мечтают? Завидуют просто по-великански, а сами – козявки лилипутские. Ты – на вершине в лучах славы, а они все в болотной жижи бултыхаются. Классно ж, а?

– Чего ж классного, – неуверенно возразил Прошка.

– А я те грю – классно! Класснее не бывает! – рассмеялся Каспер Ненаглядный Сокол. – Пускай обзавидуется хоть весь мир! Мы с тобой – там, куда ни плевки, ни болотная жижа не достанут! Клёво, а? Бери от жизни всё, чувак!

– Возьму, возьму, тебя не спросил, – без вдохновения согласился Прошка.

Отчего-то слова Каспера его совсем не успокаивали и абсолютно не вдохновляли. Каспер помолчал, вглядываясь в опустошённое лицо Галушкина, подумал. Потом подсел к нему и прошептал:

– Слушай, Прошка… А если тебе так худо, есть во сколько способов, чтобы полегчало.

– Да ну? – без энтузиазма спросил Прошка.

– А то! – шептал Каспер. – В ванну с водой забраться, вены полоснуть ножиком – ваще не больно! Или, хочешь, таблеточки сладкие дам – уснёшь и не почуешь ничего. Кайфово станет – и всё! Ну, берёшь? На! Смотри, какие разноцветики!

Внезапно помрачнел день. На Прошку будто накинули толстую перину. Жарко под ней, душно. В голове тоже тёмная мешанина, мельтешение, и ничего не понятно, и даже, если повыть, ничего не исправится. Хуже станет, и всё. А Каспер надвигался на Прошку странной округлой толстотой, чёрным шаром с дымящимися краями.

– Мама! Мама, ты где?! Помоги мне! – закричал Прошка, а Каспер навалился на него и запечатал рот пухлой потной ладонью.

– Чего разорался? – прошептал он – как промурлыкал. – Ты же мамочку свою бросил. Ты же отказался от неё. Чего теперь зовёшь? Наслаждайся, чем тебе дали. Возврата у тебя нету. Был шанс на острове Розовых Стен, когда Лодка Надежды в море отплывала. Забрался бы в неё – и оказался бы в своём мире, под крылышком своей мамашки. А ты ж не захотел.

– Я не знал! – промычал под ладонью Прошка.

– Кто ж знал, что ты не знал! – промурлыкал Каспер. – Я не знал, ты не знал, он не знал, а в результате ты в розовых стенах остался, и фейерверк тебе в нос. Не готов ты был с приятной жизнью расстаться… Ну? Попробуешь моих разноцветиков?

Прошка из последних сил сказа «Нет», потом – «Отстань», а потом «Иди отсюда». Что, может быть, выглядело невежливо, но Прошке было всё равно. Кто-то второй появился в детской, и Прошка безразлично слушал спор двух мальчишек – Каспера и, похоже, Глеба. Вроде бы, спорили они из-за него, Прошки. Глеб хотел Прошку спасти, а Каспер Ненаглядный Сокол – убить; в крайнем случае, не выпускать его из розовых стен. И ещё он говорил, что Прошка ничего не понял и потому не достоин вернуться к маме… Прошка хотел сказать, что он всё понял, но отчего-то голос его не слушался. Так что он просто лежал на кровати и вяло слушал спор. Ему показалось, что Глебка вот-вот победит, и надежда полыхнула в его сердце. Угасла при деликатном стуке в дверь. В комнате смолкло. Скрип дверной ручки. Голос Кости «Присмотра»:

– Господин Каспер Ненаглядный Сокол, ваша мама ждёт вас внизу.

«А Глебку он, что ли, не замечает? – отстранённо подумал Прошка. – Совсем слепой. Очки нацепи!».

– Прохор! – позвал Костя «Присмотр». – Родители ждут вас в музыкальной комнате. Прошу, Каспер Ненаглядный Сокол.

– Ладно, Прошка, бывай! – медово пропел Ненаглядный Сокол. – Конфеты-разноцветики я тебе всё же оставил на всякий случай. Пиши, звони, не забывай дружка-товарища!

– Эге, – промямлил Прошка и уснул.

Сунулись было к нему вскоре его новые родители, но, увидев, что он спит, поворчали и отступили. Что с сонного возьмёшь? Всё равно, что с пьяного: ничего стоящего. Оставили его одного, решив разобраться с нахальным отпрыском завтра. Прошка ничего этого не слышал. Спал так, будто умер: ни одной картинки не пробегало  в его измученном мозгу. А под утро, около пяти часов утра, он проснулся. Встал, оделся, крадучись, покинул сперва дом, и с ним всё, что радовало его несколько месяцев – богатство, славу и молодость мамы, крутого папу и вообще – беззаботность жизни. Правда, Прошка намеревался вернуться. Он просто хотел найти старую маму и доказать ей, что он – её сын, и что ему живётся гораздо лучше, чем когда-то с ней… А что потом он скажет и сделает, Прошка не знал. Главное – чтобы она его вспомнила!

Он шагал по занесённым снегом дорогам элитного посёлка «Розовые розы», в котором стоял особняк Колонтай-Чернобабовых, разглядывал заборы без единой щёлочки, с хитрыми замками, будками охранников и собак бойцовских пород. Внутри – роскошь и планы, деликатесы и суета, одежда, техника, транспорт – и никогда не исчезающее беспокойство. Прошка шёл по дороге в город и ни о чём не думал. Когда совсем посветлело, – с удивлением понял, что проголодался. А ничего ведь с собой не взял… Ни еды из огромного холодильника, забитого продуктами и контейнерами с готовыми блюдами, ни денег. Во попал! По инерции Прошка отмерил ещё полкилометра и замедлил шаги. Может, вернуться? Он поглядел назад. Из посёлка показалась первая машина: кто-то спешил зарабатывать деньги. Прошка опустил голову в воротник тёплой куртки модного в этот сезон бренда и с независимым видом продолжал путь. Он, конечно, надеялся, что водитель его подберёт, но машина не остановилась. Подвозить пешего странника – не в правилах толстосумов. Прошка Галушкин вздохнул о скорости и комфорте и потопал дальше. Сперва бодро. Затем – понуро. Еле ноги передвигал, потому устал и оголодал вконец. Ладно, городские улицы начинались недалеко от посёлка «Розовые розы» – всего в четырёх километрах. Прошка плюхнулся в ближайшем дворе на зелёную скамейку, смахнув с неё снег, и съёжился замёрзшим ёжиком. Глаза смежил. Представил себе, бутерброд с маслом и вареньем, который делала ему на завтрак в привесок к овсяной или пшённой каше старая мама. Кашу бы тоже неплохо было бы сейчас навернуть… И чай с молоком без сахара. С мятой или мелиссой с огорода. Он сглотнул накопившиеся слюни, протяжно вздохнул.

– Есть хочешь? – услышал Прошка и вздрогнул.

Замотал головой: кто тут? И вот, пожалуйста, кто здесь. «Сморчок в ведре». Так обидно когда-то дразнили некоторые бывшие Прошкины одноклассники (и сам Прошка, чтобы не выделяться из толпы) мальчишку-инвалида, их ровесника, которого бабушка после обеда вывозила погулять на школьный стадион. Они его дразнили, бабушка ругалась, и было весело. Да, было весело, пока старушка не заплакала, а мальчик с самым решительным видом не покатил к ним в своей коляске, будто хотел подавить их всех своими колёсами. Одноклассники, визжа от счастья, прыснули в разные стороны. А Прошка остался, потому что споткнулся и растянулся на асфальте на всём бегу. Боль и обида захлестнула его. И тут инвалид подкатил к нему вплотную. Колёса остановилась возле глупой Прошкиной головы и замерли.

«Как щас переедет!» – с ужасом ждал Прошка. И вдруг услышал:

– Хватайся за меня и вставай. Нечего в луже плавать. И платок на – лицо обсушить. Если из-за всякого пустяка реветь, глаза вытекут.

Прошка встал, вытер мокрые щёки и покраснел. Ну, и жук этот «сморчок в ведре!» – невольно подумалось ему. Пробормотал: «Ничё не вытекут» и трусливо удрал. И долго мучился потом, встречая во дворе мальчишку в коляске и его бабушку. Но они на него никогда не смотрели.

Глава 11.

Прошка посмотрел на «сморчка в ведре», которому было не всё равно, голоден он или сыт, и сказал, что съёл бы ведро каши и палку колбасы. «Сморчок» деловито прищурился и бодро велел:

– Ладно. Пошли финансы зарабатывать. Заработаем, и я тебя накормлю. Не бойся, я тебя в котле не сварю и на органы не продам. Хотя наши с бабушкой пенсии очень маленькие. Меня Кларой Карлиной зовут.

– … А я Прошка Галушкин, – с запинкой назвался Прошка: ничего себе: «сморчок»  – девчонка!

– Ну, поехали, Прошка Галушкин! – ласково сказала Клара Карлина (не имя, а скороговорка сплошная!) и ловко покатилась по дорожке.

Что делать? Есть-то хочется, а девчонка, похоже, знает, как пищу добывать. И вот они добрались до небольшой площади, окружённой магазинами, учреждениями типа банка и почты и офисами. Клара Карлина остановилась слева от двери самого крупного магазина.

Он оказался круглосуточным, и в него торопились за покупками спешащие на работу или опохмелиться. Прошка с завистью смотрел на их сумки: они-то скоро зажуют чего-нибудь! Эх, зачем он удрал из особняка? Позавтракал бы плотненько и удрал бы. Дурак. Он вздохнул.

– Стой смирно, Прошка, – сказала Клара Карлина, и вдруг он с изумлением услышал, как этот «сморчок в ведре», вдавленный в коляску, похожий на сломанную деревянную куклу-марионетку, брошенную уставшим кукловодом, поёт!

Да как поёт! Мама Алексия и близко не стояла! И многие из тех, кто считается эстрадной «звездой»! Это что-то вообще беспредельное! Оперное! Прошка слушал, остолбенев и открыв рот. Прохожие заслушивались. Пьянчужки вытирали пальцами глаза. Работяги часто моргали и шмыгали, интеллигенты вздыхали и цокали, а все вместе доставали из карманов и кошельков деньги и подавали Кларе в раскрытый пакетик, лежащий у неё на коленках. Меньше десяти рублей не бросали. Кто-то и стольники клал. А когда Клара замолчала, ей громко аплодировали и хвалили изо всех сил: «Что за голос! Что за песни! Что за интонации! Кларочка, ты наша звёздочка! Ты наш голос! Примадонна!». У Прошки в голове что-то переключилось, и зажёгся свет. Примадонна! Точно! Пусть ему всего тринадцать лет, но он докажет себе, что сможет действовать, как взрослый.

Клара лучезарно всем улыбалась. Сперва Прошка подумал, что она, как мама Алексия, играет на публику, но, оказывается, ничего подобного! Улыбка Клары покоряла искренностью и добротой. Это заставило Прошку задуматься: вот ведь, «сморчок», а жизни радуется! И радует всех вокруг! А он, Прошка, здоровый лоб, а маму бросил ради дутой эстрадной «звезды», которая и петь толком не умеет – под исправленную фонограмму рот разевает. А знаменита и богата! Не то, что Клара, которая этого заслуживает не в пример больше!

– Айда завтракать, – пригласила Клара. – У них тут в магазине есть неплохая кафешка, совсем недорогая и не опасная.

И Прошка послушно потопал за старой инвалидной коляской. В магазине и в кафешке Клару знали и любили: с ней здоровались, расспрашивали о житье-бытье, о бабушке, об обновлении репертуара. Одна женщина лет за пятьдесят сказала, что она в интернете нашла качественные записи ранней Уитни Хьюстон и молодой Анны Бердичёвой и после работы обязательно принесёт её послушать Кларе на своём нетбуке. Клара захлопала в ладоши: «Уж, как я поработаю! Спасибо вам, Алиса Михайловна!».

Покушали в кафешке. Когда выпи компот из черешни, Прошка атаковал Клару вопросами «откуда ты», «сколько тебе лет», «где прежде пела и с кем», «откуда берёшь тексты», «долго ли разучиваешь» и прочее. Удивлённая напором, Клара, тем ни менее честно на всё ответила, а затем поинтересовалась, зачем ему это понадобилось. И тогда Прошка набрал в грудь воздуха и сообщил, что нельзя талант зарывать в землю, а надо, чтобы у людей, которые бы слушали пение Клары, душа бы тоже пела. А то сейчас настоящий голос на «звёздную» вершину не пускают. Кроме таланта, нужны и связи, и деньги. Так мама Алексия говорит. И, потом, в ярком свете солнца (типа Клары) гаснут самые мощные фонари (типа Алексии и Мартэна Гевы)!

Клара слушала его спокойно, с лёгкой улыбкой. А потом сказала, что слава её не волнует. Сегодня она в стерильной чистоте вершины, а завтра – в грязи помойной ямы. Зачем ей такое переживать? Да и не с ума ли ты сошёл, дружок, погляди на меня внимательно: я тебе «сморчка в ведре» не напоминаю? Её жизнь ей нравится. Петь – здорово! Даже если никто не слышит. Прошка на это сказал, что от прекрасной песни у людей душа теплеет и взлетает, а ты свой талант в землю зарываешь! Это грех, если б ты знала. Клара посмотрела на него с внезапно вспыхнувшим любопытством. Ну-ка, поподробнее, пожалуйста. И Прошка рассказал ей, что помнил из рассказов мамы. Что каждому человеку Бог дал талант, нужно только раскрыть его и подарить людям. А те, кто зарывает талант в землю, тот, значит, высокомерно отказывается от великого дара. И это, между прочим, вообще неблагородно.

Клара выслушала Прошку и скептически пожала плечами:

– Всё это для здоровых хорошо. А из меня-то какая певица? Или нет. Какая из меня эстрадная «звезда»?

– Самая настоящая звезда! – горячо заверил Прошка. – Я же слышал!

Но Клара махнула рукой:

– Забудь. Ты сыт?

– … Ну… да.

– Чудесно. Тогда можешь идти по своим делам. Навещай, когда захочешь. Пока-пока, Прошик!

И она покатила по тротуару, не оглядываясь на него, но постоянно приветливо с кем-то здороваясь. Прошка постоял, а потом бросился ей вслед и загородил дорогу.

– Клар… – сдавленно проговорил он. – Я ж не только из-за тебя… Хотя ты достойнее всех…

– Ну-у? – поддержала она его вынужденную исповедь. – Что там у тебя ещё в загашнике?
– Понимаешь…

И вдруг Прошка, как на духу, рассказал искалеченной девушке всю свою историю с начала до конца. Закончил, запинаясь:

– Ну, вот… теперь я хочу, чтоб мама меня вспомнила. Понимаешь? А как мне до неё добраться? Взрослые скажут: иди себе, пацан, домой. И всё. И пойду. Она же – «звезда». И с Колонтай уже долго не захочет встречаться. Она же серьёзная журналистка… А так мы бы к ней приехали с новым талантом. С тобой. Она бы тебя полюбила, и меня бы вспомнила.

– Полюбила, говоришь? – серьёзно переспросила Клара.

– Она… очень добрая. Очень… родная. Она за всех переживает, – сказал Прошка. – И всем старается помочь. Я хочу к ней вернуться. Пожалуйста, Клара, помоги. С тобой нас пропустят. Или хоть расскажут…

Он боялся, что заплачет, пока ждал её ответа. Клара вздохнула, и, наконец, произнесла:

– Ладно. Что с тобой поделать. Поехали на телевидение. Всё равно тебя одного оставлять опасно. Будешь меня катить?

– Ага, буду.

Он дрожащими от радости руками взялся за поручень инвалидной коляски и сдвинул её с места. Тяжела железная бандура. Вдруг за спиной он услышал Глебку:

– Подвинься, я тебе помогу.

И они покатили коляску вместе. По пути они молчали, а Клара по привычке напевала что-то мелодичное. Прошка налегал на инвалидный агрегат, осматривался, куда едет, а внутри, прямо в горле, ощущал бьющееся сердце. Удастся ли им попасть к старой… к настоящей маме? Он был благодарен Глебу, что он помогает молча, не требуя ответов на неудобные вопросы. Откуда он взялся? Откуда узнал, что нужен?

И вот они добрались до телецентра. Народ с озабоченными физиономиями проходил в серое здание с жёлто-мраморным крыльцом и окнами из чёрного тонированного стекла. На плоской крыше раздувались белые паруса тарелок мощных антенн. Троица стояла справа от входа и беспомощно наблюдала за столпотворением и слушала встревоженную говорильню.

Разговоры ходили странные. Об указе сверху не показывать тусовки, жильё, пристрастия и личную жизнь эстрадных звёзд, а переключиться исключительно на истинные таланты (опять-таки, без вникания и обмусоливание вышеперечисленного) и на людей настоящего труда: рабочих, служащих, учёных, медиков, учителей, крестьян и остальной части трудового народа, в кою эстрадные «звёздочки» не вписываются. Телевизионщики посмеивались между собой, что теперь гонорары «звёзд» будут неуклонно снижаться и достигнет нормального среднего уровня. Как у самых обыкновенных работников сферы культуры. А это – до двадцати пяти тысяч рублей в месяц. Максимум. Так что гонор и замашки элиты с них скоро слетят, как пыль с перьев, и начнут они бегать по стране с протянутой рукой, довольствуясь малым и бегая за каждым эфиром, за каждой строчкой в газетке и в Интернете…

Прошка с неожиданной жалостью подумал об Алексии Колонтай: вот уж ей вообще придётся расстаться с карьерой певицы! Чем она будет зарабатывать, если Чернобабов её бросит?..

И тут он увидел маму… истинную маму, родную. По которой он соскучился до нытья в сердце. Мама шла с Кристиной и отмахивалась от разговоров, с которыми к ней лезли коллеги.

«Хоть бы посмотрела!» – взмолился Прошка. Глеб покосился на него, на Варвару Игнатьевну, проходившую мимо, и улыбнулся. И, словно в ответ на его улыбку, словно почувствовав её, Варвара Игнатьевна повернула голову направо и увидела их. Она остановилась, махнула рукой:

– Проша? Что ты здесь делаешь? Ты один? Как тебя отпустили родители? – спросила она с тревогой.

– Мам…

Прошка поперхнулся.

– Мама отпустила, – поправился он. – Вот с ней.

Он кивнул на маячившую перед ним макушку.

– С ней?

Мама внимательно посмотрела на человеческий калачик с красивым искренним лицом.

– Да. Она не девочка. Она взрослая уже. Её Кларой зовут. Карлиной. Она поёт – во! Зашибись! А на жизнь не хватает, – тараторил Прошка, боясь, что маму кто-нибудь подхватит и уведёт в телецентр, а там же пропуска.

– Тихо, тихо, Прош.

Мама сморщила лоб.

– Давай поднимемся к нам, и там всё расскажете обстоятельно.

Прошка облегчённо вздохнул. Он хотел подмигнуть Глебу, но, сколько ни вертел головой, не мог его найти. Опять удрал. Пацан-невидимка… Откуда он берётся? Куда девается?

Глава 12.

Это странно: «сморчок» вовсе не чувствовал себя неловко, катясь по коридору в телецентра в своём громыхающем «ведре». Косые взгляды вовсе не ввергали Клару в трепет. Она ясно смотрела на людей и открыто улыбалась, будто и не выглядела в их глазах «сморчком». Прошка диву давался. А Варвара Игнатьевна после пары минут общения с девушкой-инвалидом прониклась ею и явно радовалась чудесному знакомству. Она сразу повернула не в свой кабинет, а в студию звукозаписи и попросила оператора немножко поработать. Клару завезли в звуконепроницаемую комнату, включили микрофон.

– А что петь? – спросила Клара.

– Самую любимую, – подсказала Варвара Игнатьевна. – И чтобы можно было понять диапазон твоего голоса. Только ты не бойся и не стесняйся, никто в тебя сырым яйцом не запульнёт.

– И помидором тухлым, – меланхолично добавил звукооператор.

А Прошка со всей убедительностью сказал:

– Здесь очень толстое стекло, не пробьёт ни яйцо, ни помидор.

И все рассмеялись. Оператор закрыл дверь, и Клара осталась одна, наедине с микрофоном. Она подумала, затем легонько вздохнула и запела сильную, прекрасную по мелодике песню американской темнокожей дивы Уитни Хьюстон из фильма «Телохранитель». И кто слушал Клару, забывал моргать. Даже Прошка оцепенел и не мог пошевелиться, и дрожь пробегала по его телу. Когда последняя пронзительная нота легла на сердца слушателей, Клара вновь легонько вздохнула и махнула рукой.

– Я всё, – произнесла она. – Можно выходить?

И внимательно посмотрела на Прошку: мол, как дела, тебя мама узнала? Прошка бросил взгляд на сидевшую возле оператора восхищённую маму.

– Ты слышал? – тихо спросила мама.

– Ага, – так же тихо ответил оператор.

– Вот это да.

– Мурашки по коже. Давно такого исполнения не слышал. Только от самой Хьюстон. А тут… и так… Варь. С ней надо что-то делать. Её отпускать нельзя.

– А лицо какое… – проговорила, любуясь, Варвара Игнатьевна. – Да… Ей надо петь. Много петь. Везде.

Она обратила тёплый взор на Прошку.

– Какой ты молодец! Где ты её нашёл, Проша? Не представляю даже, где! Ведь ты в «Розовых Розах» живёшь, а Клара, наверняка, в городе.

– В трущобах! – весело подсказала Клара. – Вам, правда, понравилось?

– Да. Очень, – кивнула Варвара Игнатьевна. – Клара, тебе надо учиться в консерватории на певицу, а потом выступать по всему миру, прокладывать дорогу тем, кто похож на тебя! Есть же Паралимпиада? И на сцену для людей с ограниченными возможностями должны быть пути! А ты сможешь пением зарабатывать на жизнь. И Богу услужишь своим талантом.

Клара подалась вперёд.

– Богу? Пением? Это я не понимаю, как.

Прошка не выдержал и вклинился во взрослый разговор:

– Ты можешь в церкви петь. И на концертах благотворительных.

Варвара Игнатьевна подтвердила:

– Абсолютно верно. Странно, что ты это знаешь. Твои родители, действительно, в Бога верят?

Прошка замялся.

– Вот если вы имеете в виду Алексию Колонтай и Егора Викторовича Чернобабова, то они совсем не верят в Бога.

Варвара Игнатьевна удивилась:

– А разве они тебе не родные папа и мама? Почему ты говоришь о них так странно?

– Потому что… потому что… а разве вы меня не помните?! – с отчаяньем спросил Прошка.

– Э-э… – озадаченно протянула Варвара Игнатьевна. – Мне кажется, следует предупредить твоих родителей, что ты у меня. Наверняка, она тебя по всем «Розовым Розам» ищут. Я позвоню.

– Не надо, пожалста! – взмолился Прошка, и Клара неожиданно поддержала его:

– Они знают, Варвара Игнатьевна, не волнуйтесь, я за ним присматриваю. Мне уже двадцать один год, вполне могу опекать кого-то помладше себя.

Прошка пробурчал, что он вовсе не маленький мальчик, а большой пацан, и сам с усам. Он с облегчением подумал, что за перепалкой его настоящая мама забыла о своём вопросе. Потом пошли разговоры о будущем Клары Карлиной и первых, вторых и третьих практических шагах. После обсуждения стратегии обсудили и ближайшую тактику. В частности, житья-бытья. Добираться до телецентра и до консерватории с окраины далеко, неудобно, а у Варвары Игнатьевны квартира пустует, так что она будет очень рада, если Клара с бабушкой переедет к ней. При этих словах у Прошки запрыгало сердце.

– А мне… мне можно? – робко спросил он у своей настоящей мамы.

Варвара Игнатьевна опять удивилась:

– Ты хочешь жить у меня?! А как же «Розовые Розы» и твои родители? Собственно, я не имею права тебя принять. Я тебе никто.

Все Прошкины силы кончились. Он повернулся и куда-то пошёл, не глядя, куда, не слыша никого. Кто-то возник с ним рядом и голосом Каспера медоточиво ворковал непонятно, о чём. Они очутились на улице, Каспер Ненаглядный Сокол втолкнул его в тёмную иномарку, где, кроме водителя, сидел невысокий крепыш, и сунул ему в руку пластмассовый стаканчик с питьём. Прошка, ни о чём не спрашивая, выпил.

В звенящей голове помутнело, и Прошка отключился. Очнулся он в полумраке сырого грязного подвала. Дёрнул руку, чтобы протереть глаза, но не получилось: её приковали наручниками к влажной, с ржавыми пятнами, трубе. Прошка лежал на старом дырявом матраце. А стены, едва видные в тусклом свете лампочки, свисающей на проводе с низкого потолка, выкрашены в насыщенный розовый цвет.

Напротив Прошки на походном кресле сидел Каспер Ненаглядный Сокол и с жадным любопытством рассматривал его. Прошка почему-то содрогнулся. Да нет! Ему наверняка это почудилось: мрачная тень животного с острыми прямыми рожками, которую отбрасывал розовощёкий пухленький Каспер. И следующее тоже почудилось: когда прямо на Каспера, слившись с ним, уселся невысокий крепыш с модной стрижкой – тот самый, который сторожил Прошку в иномарке.

– Твой батяня должен нам кучу бабла, – вежливым, будничным тоном проговорил крепыш. – Как только выплатит, мы тут же тебя вернём в «Розовые Розы». Почти невредимого. Ну, может, для усиления эффекта, вышлем бандеролькой кусочек твоей плоти – ушко, глазик, пальчик, носик и прочий ливер, годный лишь для украшения плоти… И на видео обязательно запишем…

– Делайте, что хотите, – равнодушно ответил Прошка.

А крепыш по инерции продолжил:

– … для усиления эффекта… Что? Тебе всё равно, если тебя искалечат?

Прошка добросовестно подумал, представил воочию боль и кровь и поёжился. Конечно, не всё равно. Кто ж не боится боли и крови? Значит, будем вопить. Но, вообще, это несправедливо. Прошка-то здесь причём? Он даже не Чернобабов сын. Но просветить невысокого крепыша он не успел: тот стремительно покинул подвал. Ну, и ладно. Интересно: спасут его или не успеют? И кто будет спасать? Новые родители или… истинная мама, Глеб и Клара? Хотя… зачем он им всем? Он же ничего доброго никому не сделал.

Вот так Прошка сидел на старом дырявом матраце, прикованный наручниками к трубе розового подвала и постигал самого себя. Хотя это очень трудно делать, когда тебе всего тринадцать лет.

Сколько прошло времени его заключения, Прошка не знал. Ему периодически приносили фастфутовскую еду и воду. Иногда появлялся невысокий крепыш с модной стрижкой и ругался, что ни маме Алексии, ни самому Чернобабову сынок, похоже, не нужен. В СМИ и в блогах они плачут и тоскуют о нём, а в личных переговорах с похитителями тянут резину, отделываются общими фразами и сетуют, что на носу корпоративная вечеринка, чужая свадьба, участие в сборном концерте, запись, командировка, совещание, а деньги на нуле, ведь жить – это так дорого… Крепыш обещал в скором времени отрубить у Прошки ухо и подкинуть к воротам особняка в посёлке «Розовые Розы»…

Появлялся ещё Каспер Ненаглядный Сокол Сергеевич Сыроватченко. Он усаживался в походное кресло, перетянутое плотной тканью защитного цвета, перекидывал ногу на ногу, складывал на груди руки и пристально, по-нечеловечьи почти не моргая, следил за каждым Прошкиным движением. И ещё он неизменно отбрасывал рогатую тень. Хотя, возможно, это просто блазнилось Прошке…

Глава 13.

К концу прихода Каспера Прошке надоедало чувствовать себя мышкой, ждущей в террариуме свою смерть в удаве, и он спрашивал, зачем к нему приходит сын начальника налоговой полиции, имеющего, в придачу к фуражке государственной службе, пару «кепок» собственного бизнеса. Но Каспер молчал. Сверлил его выпученными глазами и улыбался уголком рта. Однажды, правда, сказал:

– Немного уже осталось, и ты мой, Прохор Галушкин.

И поверг этими словами узника в непонятный трепет.

– В смысле? – продрожали Прошкины губы.

Но Каспер Ненаглядный Сокол улыбнулся уголком рта и ушёл, не оглядываясь. Прошка вдруг хлопнул себя по лбу. Чего он валяется?! Ведь мама учила его, что надо делать, когда тебе угрожает опасность! Слова молитв, которые он перед пленом в мире Розовых Стен, благодаря маме, знал наизусть, вспоминались с трудом. Лишь два слова удались ему сразу: «Господи, помоги!».

Всё-таки, настоящая мама была права: молитва чудесна. Она помогает, если ты этого хочешь всем своим существом. Прошку словно обнял кто-то, успокоил, пообещал, что всё уладится, подсказал слова «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся», а ещё Трисвятое и «Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу». Прошка сильно боялся боли, неизвестности, и потому ухватился за молитву, как за спасательный круг: ведь больше ухватиться было не за что…

Раз в день его отпускали походить по подвалу, и он с удивлением прислушивался к своим ощущениям: самая обычная ходьба доставляла ему удовольствия больше, чем что бы то ни было на воле, наверху. Ну, кроме родной мамы…

Прошка старался о ней не думать, чтобы не страдать от вопросов, на которые нет ответов. Один из них прорывался сквозь воздвигаемую стену: «Ищет ли она меня?!».

Однажды у него «в гостях» появился новый человек. Он пришёл после Каспера Ненаглядного Сокола, подобно ему уселся в походное кресло и долго разглядывал Прошку. А потом нехорошо усмехнулся и спросил у невысокого крепыша:

– Что – это вправду он? Такая малявка сорвала мою самую масштабную комбинацию?!

– Ага, – равнодушно ответил модностриженный крепыш.

– Ха! Ну, малец, далеко пойдёшь! Если не прибью. Следи за ним получше, Батура. Если что – я второй по его тело и душу.

Шагнул к Прошке, выставил ему в лицо два ухоженных пальца, пошевелил ими перед его глазами. Когда Батура, выведя усмехающегося гостя, вернулся к Прошке с ужином, он спросил:

– Это кто? Шпейзман?

Батура пробормотал неохотно:

– Шпейзман, Шпейзман. Спятил ты, мальчик, что его махинации с подменой Бердичёвой помешал. Если тебя мои хозяева выпустят после уплаты долгов, то он – ни за что. Найдёт способ тебя так упрятать, что никто в мире не найдёт. На сало тебя пустит. Или на органы. Или в секс-рабы. Или просто – в рабы. У него завсегда куча вариантов в башке крутится. Отдыхай, пока живой.

Мурашки пробежали по всему Прошкиному телу. Он зажмурился и поскорее принялся за молитвы. Кто теперь поможет? Один Бог. Так родная мама говорила.

– Чего там гулькаешь под нос, малявый? – нахмурился Батура.

Ответа не дождался, махнул, хлопнул дверью. Прошка судорожно вздохнул и начал сначала: «Богородице Дево, радуйся! Благодатная Марие, Господь с Тобою…». И забыл, что дальше. Зажмурился: вдруг легче вспомнится. Не вспомнилось. Но тут ему подсказали:

– «… Благословенна Ты в женах, и благословен плод Чрева Твоего, яко Спаса родила душ наших»…

– Глебка! – восторженно завопил Прошка.

Это был, действительно, Глеб Автаев. И снова непонятно, как он здесь оказался?! Дверь же заперта! Он спросил его об этом. Глеб сел рядом с ним, положил руку на его запястье, закованное в наручники.

– Я тебе скажу. Мне стены не препятствие. Для меня препятствие – плохие мысли и плохие поступки.

– А ты кто тогда? Привидение?.. Ну, в смысле… привидений же не бывает… Ангел, что ли?

Тот отрицательно покачал головой и рассказал. Оказывается, родился Глеб Автаев в 1932 году в семье сельского священника, чудом уцелевшего в годы репрессий против православного духовенства.  Служил он на одном из челябинских приходов, но перед войной его вместе с семьёй выслали на Брянщину, а в конце мая сорок первого ворвались в полусгнившую избу, спросили, отрекаются ли чужаки от Бога и присоединяются ли к обновленцам и советской власти. После решительного исповедания Христа всех их, от мала до велика, дочерей и сыновей, от годовалого до пятнадцатилетнего, и жену также, вывезли на телеге в лес, к болоту. Едва батюшка успел благословить семью и взмолиться: «Господи, прими грешные души наши!», как загремели выстрелы. После докалывали ножами и сапогами забивали. Проверили затем, все ли мертвы, и в болото тела сбросили. Глеб избежал казни: как раз в те дни с пастухом ходил коров и овец пасти, вернулся поздно. Вернулся, а дома пусто. Ждал ночь, ждал день, и ещё ночь. Соседи уж после осмелели и шепнули о судьбе его семьи. В девять лет пришлось двадцатилетним становиться по разумению и мужеству. Но ничего, обошлось. Ходил за стадом, получал поесть и обноски.  А в сорок втором во время оккупации бегал курьером у партизанивших мужиков. Страшно было. А что делать? Помолится, перекрестится и попетлял себе по лесу. Схватили его немцы. Пытать не пытали, только угрожали, били, крестик нательный отобрали. А как поняли, что парнишка партизан не выдаст, так и казнили. Вырыли ему перед церковью, которую советчина в сельский клуб обратила, узкую яму и опустили его туда ногами вперёд. Он молится, а на его голову лопаты земли сыплются. Так и засыпали живьём…

– Ничего себе! – выдохнул Прошка.

Перед ним в замедленном темпе повторялись и повторялись картины жестокого убийства.

– И тебя убили?! – не веря, спросил он. – Ты вправду помер?!

Глеб кивнул.

– А как же ты тут… живой? И не вырос нисколько? – не поверил Прошка. – Не привидение же ты! Их не бывает!

– Привидение! Скажешь тоже! – хмыкнул Глеб – Меня после смерти ангелы к Господу принесли. А Он меня за мученическую кончину святым венцом наградил.

– Ничего себе! – ахнул Прошка. – Так ты что, значит… святой?

Глеб не ответил. Прошка ругнул себя за тупость: и так понятно, чего спрашивать?

– И что ты делаешь там, в раю? – с трепетом спросил Прошка, немедленно поверивший в слова Глеба. – На диване лежишь или молишься день и ночь?

Глеб охотно ответил:

– Во-первых, ночи у нас нет. Там всегда светло. И диванов нет. Зачем он? Мы же не устаём, только радуемся.

– Просто летаете и радуетесь? – предположил Прошка.

Глеб его поправил:

– Летаем, радуемся, молимся, людей слушаем, к Престолу Божьему их просьбы носим.

– А разве ты на Земле оказался?

– Меня к тебе Бог послал. Как диавол – Каспера.

Прошка поёжился.

– Зачем это?

– Каспера – чтобы тебя погубить, меня – чтобы спасти. Если ты захочешь, – уточнил Глеб. – Потому что не все, погибая, хотят спастись.

– Как это? – не поверил Прошка. – Жить не хотят, что ли?

– Ну… жить-то хотят… а спастись – нет, – пояснил Глеб.

До Прошки достучалось очередное воспоминание: как родная мама растолковывала ему, что такое спасение души для вечной жизни. Не греши и иди за Христом – и спасён будешь.  Грешишь – значит, идёшь на поводке у диавола к своей погибели. Многие об этом не знают и, получается, вправду – «погибая, не хотят спастись». Не знают как. Сомневаются, зачем. Не верят: «Кому это нужно? Мир – мрак и пепел…». А мир вовсе не мрак и не пепел. Он – сокровище, подобного которому не было, нет и не будет во Вселенной.

Прошка случайно дёрнул рукой и поморщился от боли: забыл, что прикован наручниками к трубе. Глеб легонько прикоснулся к его запястью, и боль утихла.

– Спасибо, – проговорил Прошка, тоскливо разглядывая наручники.

Глеб немного помолчал и спросил:

– Ну, а что ты думаешь о маме?

Прошка Галушкин поднял на него открытый взгляд.

– Что она самая лучшая, – твёрдо сказал он. – А я идиот. Я самораспрыскиваюсь глупостью. Довольно тебе? Мама во мне, как… вода. Как тепло. Свет… Свет! Только я её потерял. Ты всё должен знать… Она меня не помнит. Новые родители меня бросили, а родная мама забыла. Кому я теперь нужен? Правильно, что я здесь. Правильно… А проплывала б тут мимо Лодка Надежды, я б со всех ног в неё бросился…

Он закрыл глаза, ярче представляя себе ту лодку, что собрала детей с острова и уплыла домой, туда, где лучше всего на свете… Но в подвале, как ни мечтай, а море не появится даже ручеёк не потечёт. Прошка в который раз вздохнул и поглядел на Глеба… которого не было. Как неожиданно умеет исчезать небесный помощник… И не удержать его ничем.

Дверь распахнулась, и Прошка вздрогнул. Неужто всё? Пришли бандиты у него ухо отрезать. Или Шпейзман – тоже с оружием.. Прошка с силой прижался к розовой стене и собрался с духом, чтобы не завопить во всё горло. И услышал:

– Прош, ты в порядке? Сейчас я сниму с тебя наручники.

– Клара?! – не поверил Прошка.

Девушка подкатила к нему близко-близко и потянула к трубе. Звяканье ключа о металл – и наручники бессильно раскрылись, освобождая Прошку из плена.

– Здорово! – воскликнул он, и Клара его заторопила:

– Вставай скорей и садись ко мне на коленки, если хочешь домой.

Прошка начал было отнекиваться, но тут перед ним предстало виденье лодки на море, в которую он испугался сесть, и беспрекословно опустился на тоненькие хрупкие девичьи коленки. Клара с силой крутанула колёса, и они поехали. Тёмный коридор. Повороты. Отвороты. Тупики. Залы. Запертые двери. Дверцы. Трубы. А вот комнаты охраны. Мама. Мама! Прошка рванулся к ней, но Клара прижала его к себе и не отпустила.

– Погоди, не дёргайся! Выберемся сперва!

Варвара Игнатьевна стояла перед Батурой с оружием в руках, целясь ему в грудь.

– Всё в порядке, можно бежать! – сказала ей Клара.

Варвара Игнатьевна кивнула и попятилась к выходу. А Прошка заметил в углу комнаты растрёпанного Каспера Ненаглядного Сокола. Он излучал такое зло, такую досаду, такую ярость, что Прошку бросило в жар от страха. Клара шепнула ему на ушко:

– Не  бойся, он ничего нам плохого не сделает. Уже не сможет. Кончается его власть, его время на Земле возле тебя.

Прошка в изумлении обернулся к ней:

– Ты его видишь?!

Она кивнула:

– Ага, вижу. И второго вижу. Они, когда могут, материализуются. Второй мне помогает коляску толкать.

Прошка глянул назад. Точно! Глеб! На коляску налегает! Они оставили комнату охранника и помчались во весь дух на волю. С трудом вытащили коляску с Кларой и побежали дальше. Теперь Прошка вместе с Глебом катил коляску. Их окружали розовые стены, розовые заборы, розовые дорожки, розовые бордюры и розовые столбы…

Вот и ворота. Они закрыты, и кто-то в сторожевой будке ехидно ухмыляется. Мама наставляет на него пистолет, и ухмылка теряется в складках испуга. Створки ворот медленно разъезжаются в разные стороны. Беглецы вываливаются наружу, и Прошка понимает, что здесь нет ничего розового! Обычные дома, обычные дороги! Он попал домой!

– Мамочка! – кричит Прошка Галушкин. – Мамочка, прости меня!

Варвара Игнатьевна оборачивается к нему и… узнаёт.

– Проша... Сынок… Господи… Слава Тебе…

Они бросаются друг к другу, не слыша коварного выстрела, тихого из-за глушителя, и объятия мамы слабеют, и она падает на серый асфальт, а Прошка в ужасе смотрит на свои окровавленные ладони.

– Мама…

Глава 14.

По зелёному парку медленно идёт пара: женщина лет сорока и мальчик лет четырнадцати. Они идут так медленно, что их легко обгоняют муравьи, которым оказалось по пути. Женщина держит мальчика за руку. Они разговаривают. Улыбаются друг другу.

За ними так же неспешно вышагивает другой мальчик. Он тоже улыбается. А потом исчезает, и никто не понимает, куда он подевался.

А по другой аллее в новой инвалидной коляске с автоматическим приводом едет красивая девушка и разучивает песню. Она напевает её старушке, которая идёт рядом с ней, и та её ласково хвалит. Слова у песни такие:

Дежурный ангел форточку открыл,
И брызнуло сиянье голубое
Из-под его больших пушистых крыл.
И в небе разлилось: над головою,
Над островками мокрых медуниц,
Над морем фиолетовой герани
И жёлтых лютиков и хищных птиц,
Парящих высоко. В оконной раме
Поникший силуэт чуть-чуть белел…
Задумавшись, до самого заката
Сквозь слёзы ангел в форточку глядел
На землю, где мальчишкой был когда-то…

На берегу озера стоит пара. Молодая женщина плаксиво требует у мужчины денег, а тот бубнит одно: «На твои пикульки ничего не дам. Петь, если у тебя вместо таланта одни амбиции, – дурость. А я дур не терплю. Разведусь – и будешь туалеты на вокзале мыть. Кстати, ты Клару Карлину слыхала?? Талантище!!! В неё бы денег я вбухал, не пожалел бы и миллиона евро! Какое лицо! Какое мужество! К её бы верхней половине тела – твою бы нижнюю пришить, чтоб ей ходить и бегать везде можно было!». «Ну, пожалуйста, ну, котик! Ну, зайка!..». «Разведусь!!!»… И молодая женщина кусает накрашенные губы.

А поодаль прогуливаются родители с двумя дочерьми. Сёстры грызутся меж собой. Младшая высокомерна, старшая хулиганиста. Под их ссору родители закатывают глаза и разговаривают о своём.

Симпатичная тридцатилетняя женщина сидит на скамейке с дочерью-подростком и жалуется ей, как мало стали платить ей, как телеведущей. И теперь придётся продавать крутую «тачку», огромный пентхаус в два этажа, загородный дом здесь, виллу там, шмотки и драгоценности, чтобы купить двухкомнатную квартирку и хоть как-то выживать. Дочка морщится и не верит, что так могло с ними случиться: у шоу-бизнеса выбили из-под ног опору и лишили баснословных гонораров! Теперь какие-то учителя, медики, рабочие и библиотекари получают в десять-двадцать раз больше, чем они, «звёзды» экрана!

А по тропинке плетётся унылого вида парень с модной когда-то причёской и, потерянным взглядом озирая окрестности, бормочет: «Как же это так?! Чтоб услуги профессионального стилиста ценили так задёшево?! И не пускали в клубы?! И не снимали на телевидении?! И не давали выступать на концертах?! Куда катится мир, что МОЙ ТРУД оценивают ниже трепыхания какого-то грязного сантехника или электрика?! Я буду жаловаться в ООН!».

А женщина с мальчиком всё шли, держась за руки, и радость была в них и с ними, потому что розовые стены рухнули.

Смирнова Надежда Васильевна. Чем жива душа… : Стихотворения, проза / Сост Ю. В. Казарин. – Екатеринбург: Изд-во «мАрАфон», 2006. – С. 19.

20 ноября 2012 – 18 апреля 2013