Душа вещей

 
                Памяти друга, душа которого
                воплотилась в банкноте.

Тот, кого мучает бессонница, знает, что испытывает человек, всю ночь не сомкнувший глаз и только под утро забывшийся тревожным зыбким сном. Что испытывает этот несчастный, когда его вдруг будят нечеловеческие вопли, несущиеся с улицы и проникающие сквозь двойные рамы так интенсивно, словно над ухом включили телевизор. Что испытывает этот мученик, когда нервы мгновенно скручиваются в пружину и подбрасывают на кровати его истощенное тело, страстно ищущее покоя. Да, вы правы... Он испытывает муки рождения. На свет рождается человеконенавистник, потенциальный убийца. кровожадный монстр, готовый на все. Готовый на любые преступления...
Я открываю воспаленные глаза. Слезы ярости размывают окружающий мир. Но страшная какофония не умолкает, а, наоборот, становится пронзительнее. Я смотрю в окно, пытаясь определить причину своего счастливого пробуждения.
Насыщенно синий рассвет отступает перед моим взором, обнажая серое небо, будто вымазанное сажей. Нет, не так. Уже рассвело. Синий рассвет я видел перед засыпанием. А сейчас уже вполне приличное зимнее утро. Вдалеке раздается вой милицейских и пожарных машин. И еще какой-то неприятный воющий захлебывающийся звук. Скорая? Что-то происходит в нашем богом забытом городке, где дома, по традиции, не превышают высоты собора. Этот собор Предтечи давным давно построенный на некоем возвышении виден отовсюду. Особенно летом. Зимой его грязно белые стены почти сливаются со снегом, щедро усыпавшим и склоны, и город, и души жителей. Зимой у нас совсем другой ритм жизни. Горожане, мирно напившись водки, ложатся спать чуть не в девять часов вечера. Ну, и поднимаются соответственно. Хотя многим совершенно нечем заняться в такую рань. Единственное предприятие - бумажный комбинат давно закрыт, и никто не собирается его реанимировать. Люди перебиваются кто чем может, а многие уехали в поисках лучшей доли. Наверное, что-то нашли, раз не вернулись обратно.
И вдруг такой сюрприз... Я отрываю листок календаря и заканчиваю мысленную фразу - и вдруг такой сюрприз, точнехонько,( что у нас там?) точнехонько 25 декабря. Надо узнать, что там...
Я сползаю с обледенелого крыльца и по свежему снегу бодро топаю к калитке, намереваясь без колебаний распахнуть ее в мир.
Но калитке так и не суждено открыться. На улице галдят бабы. Их резкие голоса убивают во мне всякое желание выходить на улицу. Вот ведь, есть силы так вопить с утра.
- Убили-и-и! - выводит одна, запросто миновав две октавы и заканчивая арию верхним "си".
- Ой, горюшко-о-о! - вторит ей грудное меццо. - Теперича всего бояться надо-о-о. Покою нету-у-у...
Я стою, выслушивая эту арию "Полины и Лизы" . Почему-то представляю сопрано в виде грудастой бабы с льняными волосами, а ту - вторую тощей цыганкой. Мне не удается убедиться в собственной проницательности, потому что со стороны собачей будки я слышу не то вздох, не то стон. Ленивый кобель Кирюша дрыхнет в доме. Он трус и мерзляк, в будку въезжает летом, как на дачу. Пять минут назад я видел его спящим непробудным сном на диване. Да, и какое животное способно издавать такие звуки? Разве обезьяна. Но обезьяны у нас не водятся - холодно очень.
За будкой спрятался человек. Он в куртке из искусственного меха. На голове капюшон. Человек похож на странного носатого медведя.
- Ты кто? - интересуюсь я осипишим голосом.
Но человек лишь сопит и клацает зубами. 25 декабря, знаете ли. И еще испуганно тычет синим распухшим пальцем в сторону калитки, где ни на минуту не замолкают бабы. Стоять на морозе до выяснения личности мне невмоготу, поэтому я обхватываю обеими руками это неизвестное тело и втаскиваю его в дом. Тело не сопротивляется. Лучше быть поколоченным, чем замерзнуть до смерти.
Я усаживаю незнакомца на стул и наливаю стопку. Откуда-то появляется Кирюша и отвратительно зевает. Защитник!
Человек поднимает глаза. Его лицо кажется мне смутно знакомым.
- Не узнаете? - вежливо спрашивает он. - Гайсинский Марк Абрамович. Улица Ромашковая, 6.
- Это тот здоровый домище за голубым забором? Внизу мастерская...
- Декоративные ручки для дверей - "Мы откроем любую дверь".
- Так вы тот самый новый русский? - радуюсь я. - Никак не мог вспомнить.
- Нет, - грустно качает головой Марк Абрамович. - Не русский. А новых евреев не бывает. Еврей может быть только старым.
Капюшон сползает на плечи. Несколько забытых волосков топорщатся на абсолютно лысом черепе.
Он, действительно, старый. Или смертельно устал?
- Там, - он машет рукой в сторону окна. - Это из-за меня... Я ночью сжег склады.
- Угу, - отвечаю я. - Склады, конечно. Что? Какие склады?
- Заброшенные. Пустые. Те, что от бумажного комбината остались.
- Но, зачем?
- А что, нельзя? - отвечает он вопросом на вопрос. Это интонация пятнадцатилетнего хулигана. Мне становится смешно.
- Что вы, можно, конечно, можно. - успокаиваю я его. - Только зачем?
- Сионистский заговор. - Усмехается он. - Вот ведь. Сегодня католическое Рождество.
- И где это вы здесь католиков видели?
- Да, нет. Шучу.
В его глазах нет даже намека на смех. Оригинальная манера шутить, однако. И я решаю продолжить логический ряд:
- Жертвы есть?
- Откуда? Там никого не было.
- А скорая?
- Полгода никаких происшествий. Милиция, скорая, пожарные - ждут своего звездного часа. И вдруг такая возможность выйти из стойла.
- Погодите, не далее как десять минут назад, одна дама вопила "Убили!"
- Повторяю, людей там не было.... Но, кое-кто все-таки был....
- И кто же?
Он промокает лысину моей футболкой, (спасибо, что не трусами), решительно стаскивает куртку, под которой обнаруживается синий свитер с надписью "Микки" и возмущенно заявляет:
- Человек едва не замерз насмерть. Он есть хочет. Он пить хочет. Приветьте сначала, а потом вопросы задавайте. Вы же не прокурор....
Он съедает яичницу, приготовленную моими заботливыми руками. Миску тертой редьки с маслом. Запивает половиной графинчика водки. И благодушно откинувшись на спинку стула, требует кофе.
- Хорошо.... - говорит он. - Вот бывало моя Бэллочка. - И вдруг спохватывается:
- Вы не знали Бэллочку? Странно.... Кто же мог ее не знать.
Предчувствуя пристут разговорчивости у своего гостя, я только отрицательно мотаю головой. Что ж, пусть поговорит. И хотя меня душат совершенно конкретные вопросы, я не хочу опять услышать неприятное слово "прокурор". И, кроме того, я правда не знал Бэллочку...
- Год уже исполнился, как Бэллочка оставила этот мир. Если кто не знает - это моя возлюбленная супруга.-
Он окидывает меня взглядом оценщика. Мое открытое и честное лицо излучает заинтресованность. и готовность ловить каждое слово. Марк Абрамович доволен. Он устраивается на стуле, как наседека на яйцах и заводит бесконечный рассказ.
- Так вот... Когда я еще только собирался жениться, она была таким кротким эфирным созданием, что даже убийца-рецидивист прослезился бы от умиления. И куда девались все эфиры? Уже разродившись первенцем, дай бог ему здоровья, Бэллочка приобрела формы внушительные... - он вдруг замолкает и косится в темный угол.
- Да-да, - подбадриваю я.
- Я хотел сказать, что она стала внушать уважение, - поправляется он. И добавляет почему-то шепотом, - И характер у нее оказался не сахар, совсем не сахар. Измучила просто, всю кровь выпила, не про вас будь сказано. Сыновья у нее в туалет строем маршировали. Не выдержали - один в Америку уехал, другой - где-то на Востоке, на Ближнем Востоке.
Остался я со своей Бэллочкой один на один. Она и заскучала. Какая от меня польза? Разъезжал много, а что вы хотите? Процветало наше семейное дело. А Беллочка берегла дом, украшала его собой, как могла. Только в недобрый час забрела на наш двор эта собака. Что значит какая? Рыжая в белых пятнах - одним словом, дворняга. А жена моя люто не любила диких животных. Увидела собачку, ну и рявкнула на нее. А чем бессловесное животное может ответить? Что делать бессловесному животному, я вас спрашиваю, если идут на него вопящие сто двадцать килограммов? Собака ее и покусала. Думаю, что Бэллочка в тот день неважно себя чувствовала, иначе сама бы искусала эту дворняжку. Но, что случилось - то случилось. От покусанной ноги пошло заражение, от которого и скончалась моя возлюбленная супруга, прямо на этих руках.
Марк Абрамович тычет мне в лицо заскорузлые и не очень чистые ладони. Я отворачиваюсь, стараясь избежать столкновения с данными частями тела. И советую быть ближе к делу.
- К чему эти хореографические отступления? - спрашиваю я. - Что там дальше-то?
- Так я же к этому и веду, - с готовностью отвечает Марк Абрамович. - Была у Бэллочки любимая вещица - так ерунда - стеклянный шар с розовым цветком внутри. Грошовая вещь. Но Бэллочка с ней не расставалась. Телевизор смотрит - шарик в руках, спать ляжет - вот он, рядом на тумбочке. А как померла... Знаете какие были похороны. Раввин приехал аж из самого Таганрога. Закопали, похоронили... А шар так и лежал на тумбочке. А потом пропал. Сначала я и не хватился. А потом думаю, куда же это он запропастился? Память, все-таки.... Может быть кошка куда-нибудь закатила. Только кошек в доме не бывало. А может, это была бродячая кошка, знаете, влезла в окно и... А может и не кошка вовсе... - Он спотыкается о мой взгляд. - Все. Молчу, молчу... Я и не утверждаю, что кошка, действительно, была. Тем более, что она вообще не при чем.
Марк Абрамович останавливается чтобы перевести дух. И тут замечает, что я кручу в руке брелок для ключей. Есть у меня такая привычка. И этот брелочек, изображающий зеленую грушу, вечно таскаю в кармане.
- О, Боже! - восклицает Гайсинский и выхватывает брелок. Со словами "Никогда больше так не делайте. Никогда!", он швыряет грушу в угол.
- Чего не делать? - осторожно спрашиваю я.
- Не крутите вещи в руках. Это очень опасно!
Странный какой. Совершенно неуравновешенный тип. Только сумасшедших сегодня не хватало. А он будто не видит моего настороженного взгляда (наверное я хорошо скрываю свои чувства) и как ни в чем не бывало, продолжает:
- Не приучайте вещи к себе. Это - чревато. Вот вы говорите - душа, душа.... А где она эта душа? В каком вещественном состоянии пребывает? Как перемещается?
Я молчу. Что я могу ответить на этот вопрос? Замолкает и он. За окном тишина. Значит все успокоилось.
- Так о чем я? - Вдруг просыпается Марк Абрамович. - Да-да-да... Все началось еще год назад, когда я похоронил Бэллочку. Помню, холод был жуткий. Навалило снегу - вот как сейчас. И тут моему соседу Мееровичу приспичило идти охотиться на зайцев. Что вы так на меня смотрите? Не знаете Натана? Ах, да, теперь он Анатолий, а вот фамилия прежняя - Меерович. Ну, тот, у которого ресторан. Тьфу, ресторан - забегаловка грязная. Там даже мухи от грязи дохнут. Только что название приличное и есть - "Зеленая миля" *. Знаем мы куда эта миля ведет. Ресторан свой он держит вместе с этим нехристем Ибрагимом. Татарином-алкоголиком. Вместе и пьют. Лучше бы посуду помыли.
- А почему такое название странное.
- А... - радуется Марк Абрамович, - название это я им подарил. Только никому не говорите. Прицепились они ко мне как-то в городе. Ты, говорят, Марк Абрамович, человек образованный. Придумай имя предприятию. Только чтобы цвет какой-нибудь присутствовал. Чтобы, значит, все по старой русской традиции. Знаете, "Синяя ворона" или "Черная яичница". Не шла у них фантазия дальше этой "Черной яичницы". Я и сказал в шутку. Но они телевизоров не смотрят, книг не читают. Обрадовались. "Как стильно! Как круто!". Еще и приписали слово "салун" Так и звучит - салун "Зеленая миля". Чисто, дикий запад. - Он заливается беззвучным смехом. - А Натан отрастил волосы до плеч. Ковбой. Да, знаете вы его, Вечно пьяный и с ружьем.
В тот день я был в мастерской и слышал, что он ругается с женой. Для этой пары ругань - это что-то вроде утренней молитвы. И жену его не знаете? Тощая Серафима. Еще пристает, чтобы ее Симоной называли. Симона... Только вчера лапти за семафором сбросила. А орать горазда. Ровно в девять утра, каждый день я вынужден слушать неприличные слова. А что делать? Соседей, как и родственников не выбирают. Человек вообще сам ничего не выбирает - ни друзей, ни детей, ни жен. Такие ограничения в нашей с вами жизни. Услышал я голоса и сверил часы - было ровно девять. А еще услышал, что Меерович идет в лес охотиться на зайцев. Тут Серафима как заорет: " Да хоть бы ты вообще не возвращался!" Он и не вернулся.
- Не вернулся? - Удивляюсь я. - Что-то не слышал, что бы в нашем городе кто-то пропал.
- А разве я сказал, что он совсем не вернулся? Не приходил дней пять. А потом появился на пороге собственного дома как огурчик - с ружьем и пьяный. Мы тогда решили, что он у кого-то из собутыльников приятно проводил время. А зайцев в ту зиму в лесу совсем не было. Заяц ведь животное дикое, он бежит от всякой цивилизации. Вот вы на месте зайца разве не убежали бы?
Прошло еще немного времени. И вот однажды ночью, я проснулся от чьего-то присутствия в комнате. Открываю глаза и что же вижу? Сидит моя Бэллочка собственной персоной в любимом своем кресле и на меня смотрит. Глазищи горят, брови насуплены, в руке поварешка. Словом, готова к бою.
- Так вы же ее похоронили, - не выдерживаю я.
- Похоронили. Само собой. А какие похороны были. Раввин из Таганрога приезжал.
- Так как же она могла сидеть в кресле?
- Разве я сказал, что могла? Конечно, не могла. Поэтому я подумал, что сплю и вижу кошмар. Решил проснуться. Только ничего не вышло. Как же можно проснуться, если не спишь? А я - не спал. И Бэллочка ко мне реально заявилась, так сказать, во плоти. Глянула на меня своими глазищами и изрекла: "Ты, Марк, человек слабый и оставить тебя одного я не могу. Поэтому буду навещать тебя по мере возможности. То есть, время от времени. Но времени у меня теперь навалом и других интересов кроме твоего благополучия нет". "Ну и пакость, - подумал я, - Каким таким хорошим поведением она заслужила отпуск с того света? Или ее золотой характер там тоже не в силах терпеть. И за какие грехи мне такое наказание?".
Но, сколько не вспоминал, грехов такого калибра за собой не нашел. Сами подумайте, что нужно такого плохого совершить, чтобы получить обратно свою Бэллочку, да еще в роли божественного куратора? Да, я - человек слабый, это она подметила верно. Но так наказывать за слабость... Кощунство, знаете ли. Садизм. Что тут впустую рассуждать. Слабость и есть мое самое большое наказание. Потому что я не накричал на нее и назад не отправил. А всего лишь кротко ответил:"Да, Бэллочка, только ты понимаешь, как мне необходима забота близкого человека.".
Так она и повадилась. Днем прибирает в доме. Готовит обед. Стирает. Ну, всякие мелочи, конечно. Там зашить что-нибудь. Однажды даже свитер мне связала. Но в постель - ни-ни. Не допускал. Мало ли что. Призрак не призрак, а может - вампир. Она и не рвалась. Каждый вечер, платком повяжется и за дверь. Может у нее в аду какие-нибудь дела в это время находились. Я не обижался. Надо - значит надо.
Может быть я и н стал бы долго терпеть такое положение вещей, уехал бы и все. Но все хотелось до сути добраться. Как она вылезла из могилы и что там такое приключилось.
- Сходили б на кладбище или в церковь, - советую я то, что обычно советуют в таких случаях. Конечно, рассказ Марка Абрамовича выглядит полным бредом, но а) как еще коротать зимний день и в) какая-то доля истины мне в этом померещилась.
- На кладбище был.
- И?
- Могила не тронута. А вот ваш батюшка даже говорить не захотел. "Мои полномочия на евреев не распространяются". Бюрократ.
- А вы ему все рассказали?
- Ничего я не говорил. Он замахал руками сразу, как только увидел мой нос. Говорит - или принимай святое крещение, или - иди отсюда. А раввин, сами понимаете, в Таганроге. Так-то...
Дальше - хуже. Вдруг я узнаю, что Бэллочка мне изменяет. Да, еще с кем... - Гайсинский грустно вздыхает, а я изо всех сил изображаю сочуствие.
- С кем изменяет?
- С этим Мееровичем. Представьте себе. Всегда утверждал, что в таком маленьком городе должен жить только один еврей. Двоим будет тесно, и они сразу начнут друг другу делать гадости. Подумать только, влез в хорошую еврейскую семью, совратил верную жену ближнего. Он-то ладно, он давно потерян для своего народа. Но, Бэллочка? Как она могла?
Марк Абрамович заламывает руки и рыдает во весь голос, не боясь разбудить Кирюшу, который спит, пристроив голову на его башмаках.
Вы же ее похоронили,- успокаиваю я не в меру разошедшегося вдовца. - Она же мертвая. А мертвые могут изменить только с богом. А это не страшно и не обидно. Даже почетно - быть соперником бога.
- Да-да, верно, - всхлипывает Марк Абрамович. - Я забыл. А какие похороны были... Но, чтобы еврет так поступил с евреем... Мир перевернулся.
- Любое зло бывает наказано, - говорю я. - А в этом случае еще надо разобраться - зло это или благо. Может вы его еще благодарить будете.
- Я же их выследил, - гудит Марк Абрамович. - Она за дверь, а я - к окну. И что видят мои глаза? Лучше бы я ослеп. Нет, лучше умереть... Они видят, что к ней подбегает Меерович. Пьяный и с ружьем. И они обнявшись, уходят неизвестно куда. И как только его Серафима выпустила?
- Может это не он был? - Спрашиваю я.
- А кто? Ружье... Волосы... Нет, все сходится. Я думал, что у меня лопнет сердце. Такой позор на старости лет. Но, бог есть... Есть бог...
Весной в лесу обнаружили неизвестное тело. Не было никакой возможности его опознать. Но при теле нашелся паспорт на имя Натана Мееровича. Я-то сразу смекнул, что труп - и есть настоящий Меерович. А этот - тьфу - нежить, не про нас будь сказано. Этот даже на опознание бегал и труп свой собственный не опознал. И как у него только после этого глаза не повылазили. Сообщил, что паспорт потерял еще зимой, когда на зайцев ходил.
Марк Абрамович задумчиво чешет лысину, и подпихивает ногой Кирюшу, блаженно пускающего слюни на его башмаки.
- И я решил их выследить. Уже наступила осень. Рано темнело. Сами знаете, что творится с освещением улиц. Фонари горят через один. В тот день Бэллочка припозднилась. То ли почувствовала что-то, не знаю. Но, собиралась она долго. Наконец, решила уходить. Все в порядке, я - у телевизора в домашних тапках. Она всегда смотрела на мои ноги. Наверное, опасалась, что я вместе с ней выйду из дома. А так - на ногах тапки, значит надеть что-то другое просто не успею. А тапки хорошие были. Теплые и с задниками, что немаловажно. Поэтому я решил, просто накинуть куртку и не переобуваться, чтобы не терять время и не упустить зверя. Так и пошел в тапочках по мокрой земле. Это ж просто наказание какое-то! Подхватил такую простуду. Спасибо, не воспаление легких. Но, обошлось. Как только представлю, что мог смертельно заболеть... А..., - он машет рукой. - Вот, так себя не пожалев, и отправился. Шел я так за ними, шел... Миновали город, а они все в обнимку, что б им пусто было.... Гляжу, направляются к кладбищу. "Так, - подумал я, - порядок. Что и требовалось доказать."
Но, на кладбище они не задержались. Постояли возле Бэллочкиной могилы, пальцами потыкали в памятник. Веселились, смеялись. Особенно Бэллочка. Как можно быть такой циничной, ума не приложу? Потом двинулись дальше.
- Они шли на склады бумажного комбината! - догадываюсь я.
- Вы, молодой человек, меня не перебивайте, - сурово отвечает Марк Абрамович. - Тут серьезное дело. Не портите эффект.
Он так и произносит "эффект" с двумя "Ф".
- Шмыгнули они на склад. Темень. Холод. Тапочки промокли. Ужас, что такое. Да и опасно, сами понимаете. Хорошо хоть показалась луна. Было полнолуние. С великими предосторожностями проник я внутрь. Скорее догадался, чем увидел, что подошли они к полкам. Света мало, окошки узкие под потолком, и луна.... При таком освещении можно только предполагать, а не видеть. Услышал - вздохнули с какими-то всхлипами. А тут раздался хриплый голос. Мол, опоздали, безобразие. Только две секунды и осталось. Еще раз такое и будете лишены права выхода. Кто-то из них вскрикнул и оба исчезли, как не было. Я взглянул на часы. Стрелки там светятся в темноте. Знаете такие часы, в которых стрелки фосфором намазаны. Очень они мне пригодились. Ровно - двенадцать. Оглянулся, а склад пустой. Только какие-то вещи разложены по полкам. Я подобрался поближе и зажег спичку. Как вы думаете, что там лежало? Брелки, игрушки. какие-то дрянные статуэтки. Еще ружье заметил. А потом что-то блеснуло знакомое. Ба, да это же любимый Бэллочкин шарик!
-А вот теперь уже я ничего не понимаю. - говорю я. - Это здесь причем?
- И я думал, что это значит. Думал, когда возвращался. Думал дома. И потом еще много времени. Это же какую голову нужно иметь, чтобы так думать. Но выдержал, и много чего смог объяснить.
Он пристально смотрит мне в глаза. Смотрит и как-то нехорошо усмехается. Я - молчу.
- Я скажу, что понял, - свистящим шепотом говорит он. - Вещи... Предметы... Те предметы, что не имеют собственной души, но имеют форму, а форму нужно заполнять. А вы - глупые наивные люди, дарите эти предметы своей любовью, которую лучше было бы подарить живому существу. Вы - носитесь с какой-то дрянью и не видите того, кто находится рядом с вами. А дрянь что? Она и есть дрянь. Капля за каплей она забирает вашу душу. Человек разумный воплощается в холодной болванке, а ей только того и надо. Бэллочка, моя несравненная, авторитет непререкаемый - стеклянный шар. Какая гадость!
Ты слышал, что баба орала "Убили!" Еще бы. Полгорода исчезло сегодня ночью. И ведь подлый народ. Знали с кем живут, а виду не подавали. Но, теперь - все. Я свой долг выполнил. Давайте ужинать.
И мы едим, пьем и обмениваемся краткими репликами, которые больше похожи на междометия, потому что рты забиты жареной картошкой. К тому же все сказано. По телевизору журчит ток-шоу на радость Кирюше, за окном идет снег. Потом Марк Абрамович, пробормотав что-то, про неизбывное, непроходящее и неумирающее зло, укладывается на диван и засыпает. Хорошо спится человеку с чистой совестью.
Я же тихо выскальзываю в коридор и бесшумно одеваюсь. Беру большой фонарь на батарейках, и устремляюсь в неизвестность, а именно - к пепелищу.
На улицах - ни души. Только светятся окна, за которыми, по предположению Марка Абрамовича, жители города оплакивают свои утраты.
Но мне не хочется об этом думать. Тем более, что я не совсем верю его рассказу. Мало ли что может померещиться полоумному старику. И все-таки, иду... Зачем? Хочу взглянуть на место происшествия. Почему не днем? Не стоит привлекать внимание к моей скромной персоне. Зачем сейчас вру ? Да, не хочу я выглядить идиотом.
Вот и кладбище. Разнокалиберные кресты клонятся в разные стороны. Кто во что горазд. Администрация города совершенно не следит здесь за порядком. Конечно, у мертвецов нет денег. О чем я думаю? О ерунде, батенька, о ерунде. Но через кладбище идти не хочу. Лучше обойти. Ну его, в самом деле!
Поэтому я только нежно сжимаю пальцами пластмассовый брелочек, и огибаю кладбище. В самом деле, да, ну его! Не желаю видеть свою могилу, ну не доставляет мне радости подобное зрелище.Ведь сколько раз говорил им - держите свои вещи в своем доме... Так нет, "на складе лучше, на складе безопаснее"...
Место пожара я нахожу по запаху. Этот липкий запах гари не перебивается ничем. Даже снег не может задушить его тревожность. Кстати, снег уже не идет. Небо очистилось. И выползла огромная круглая луна.
Я медленно бреду по пепелищу, освещая фонарем черный снег. Всюду валяются обломки - обгоревшие бревна, куски кровельного железа. "Не споткнись, - говорю я себе, - не споткнись, не споткнись..." Луч фонаря выхватывает какой-то смутно знакомый предмет. Я по инерции прохожу еще несколько шагов, но этот предмет уже накрепко засел в сознании. Возвращаюсь. Вот оно... Двустволка со сгоревшим прикладом. Я нагибаюсь, чтобы поднять его, чтобы рассмотреть. И тут получаю сильный удар по голове. Резкий свет вспыхивает перед глазами, я шлепаюсь на грязный снег, и сквозь пелену слез вижу перед собой высокую черную фигуру. Человек стоит, широко расставив ноги и прижимая к груди остатки ружья. Глаза, как две красных звезды светятся недобрым блеском. Длинные волосы развевает ветер. Высоко над ним сияет луна, создавая светящийся абрис. Я слышу что-то похожее на карканье ворона - он смеется. Ему весело. Поворачивается и идет прочь. И уносит с собой проклятье вечной жизни. Меерович.