2
Летом Марина с Максом ездили на дачу, где с энтузиазмом боролись с сорняками и друг с другом. Максим считал, что Марина бездарная огородница, а Марина – что тот никудышний садовод. Персики и черешня, ежегодно покупаемые и любовно высаженные супругом, замерзали зимою с такой регулярностью, с какой высаживались. Маринкины саженцы капусты с аппетитом жрала медведка, она же капустянка. Клубника чахла на тяжелом черноземе, требуя песочка и побольше воды. Ни того, ни другого поблизости не было. Водичку подавали три раза в неделю, и мои соседи тряслись в автобусе пятьдесят километров, чтобы спасти недоеденные всякими огородными вредителями овощи.
Макс, когда-то получивший в садоводстве этот клочок земли, все никак не мог с ним расстаться, обнаружив в себе неизвестно откуда-то взявшуюся в организме любовь к земле. Его предки были чистоплюями-интеллигентами в нескольких поколениях, жителями городскими. Землю они созерцать могли только в цветочных горшках на подоконниках.
Какой далекий пращур мог быть переносчиком этой заразы, я так и не выяснила. Но Марина уверяла, что Макс «не может жить» без своих помидоров и обреченных на смерть персиков с черешней. За соседним забором как раз росла чужая шикарная черешня и травмировала его тщеславие. Ведь он считал себя совершенством во всем! А тут какая-то подлая черешня словно насмехалась, заглядывая в их чахлый садик: «Что, слабо тебе – вырастить такое чудо? Да-а, нет в тебе таланта, дружок...»
Утешало одно: Макс оказался специалистом по выращиванию помидорной рассады. И таких помидоров у соседа не было.
Но этот факт был не только утешением, а и тормозом. Марина однажды сказала мне, вздыхая:
– Вот как разок у него помидоры заболеют да не получатся, он и свалит с дачи. Его поддерживает успех. А мне эта дача осточертела.
Я тоже мечтала о том времени, когда моя Марина перестанет выматывать себя на плантации из шести соток, где лучше всего удавался бурьян. Ведь профессия педагогов, не достигших пенсии, не сильно способствовала сельскохозяйственным успехам.
В пору весеннего цветения природы у моих соседей начинался на работе сезонный аврал в виде сессии, педсоветов, подведения итогов года и так далее. Вместо заслуженного отдыха с книжкой в руках и в удобном кресле, Марина сначала погибала от автобусной давки полтора часа, потом от усталости в бесплодной борьбе с сорняками, личинками майских жуков и прочей нечистью, от которой, кстати, и гибла клубника.
Возвращалась она хоть и загоревшая, но такая замученная, что я их дачу проклинала. Крошечный домик, который они соорудили в советские времена, четко придерживаясь инструкции не превышать размеров, предписанных коммунистическим законом о социальной справедливости (4х5), уже разваливался. А на новое строительство у них не хватало ни средств, ни желания.
Вокруг них вырастали мини-дворцы – с тенденцией тянуться к небу, чтобы не зацепить соседние стены. Так что в окружении таких амбициозных строений домик Марины и Макса выглядел курятником. Это тоже било по самолюбию Макса, потихоньку подталкивая его к мысли о неминуемом расставании со своей допотопной «фазендой».
Я с нетерпением ждала, когда мои соседи созреют до трезвого решения плюнуть на сельское хозяйство и лето проводить более цивилизованно. Тогда мы с Маринкой сможем умотать на юг, куда и ездили в первые годы после замужества – почти синхронного в смысле даты проведения этого замечательного мероприятия. Я расписалась с Юрой в апреле, Марина – в мае. Юра учился на пятом курсе, Максим на четвертом, но в разных вузах. Оба были технарями, но только это их и объединяло.
Дружбы между не получилось, так что на юг мы ездили врозь, но все время строили с Мариной планы когда-нибудь поехать в обожаемый Симеиз вдвоем. Наши попытки сдружить мужей во имя единой компании оказались напрасными. Темпераментному Максиму, остряку и балагуру, Юра казался занудой. Спокойный Юра переносил пижонство Максима снисходительно, считая его болезнью роста. Когда же он понял, что это не часть имиджа, а боковая ветвь нарциссизма, то во имя нашей с Мариной дружбы стал маскировать равнодушие под обычную воспитанность.
– Кажется, мальчик заигрался, – сказал мне однажды Юра после приступа застольного бахвальства у Максима. – Как странно, что Марина, умная женщина, могла на такого клюнуть.
– Но он же не так прост. Много знает, шутник, красив, напорист, – пыталась я защитить не так Макса, как Марину.– И это просто любовь, никуда не денешься. Кстати, он еще и эмоционален. В какой-то степени даже артистичен.
– Ну, актер из него никудышний.
– Ты его просто не любишь.
– Ты тоже.
– А он тебя не любит.
– Нас не любит, – поправил Юра. – Жаль только, что Марина так его усложняет в своем представлении, что слишком болезненно переносит его... хамство.
Такой обмен впечатлениями был невозможен между мной и Юрой в юности. У него хватало ума не выносить своих суждений, зная, насколько мы с Мариной близки. Занудой он не был, но всегда казался старше своего возраста. Марину он любил братской любовью, она отвечала ему тем же и со временем перестала скрывать от него свои неприятности.
– Как я рада за тебя, – говорила она мне не раз, – как тебе повезло!
Когда дом, где мы родились и выросли, снесли, нас расселили в разные районы.
И сколько же усилий приложил мой Юра, чтобы исполнить желание любимой своей жены, то есть мое, снова жить рядом с подругой! Целый год мы занимались обменом нашей квартиры. Пришлось доплатить немалые деньги, чтобы бывшие соседи Марины согласились на этот обмен. Думаю, что Максиму такое соседство ну о-о-чень не нравилось, зато мы с подругой были на седьмом небе от счастья. И все было бы хорошо, но совместные застолья никак не получались: наши мужья предпочитали в праздники видеть за столом старых друзей и родственников, только не друг друга.
Получался парадокс: я сидела за праздничным столом у Маринки без супруга, она за моим – тоже. И Маринкины дети нас с Юрой любили на нашей территории, а на своей – меня одну. Вскоре все знакомые и друзья привыкли к этой ситуации, и никто больше не спрашивал, ставя нас в тупик:
– Марина, а где Максим? Ты чего одна?
– Рена, а твой где?
Сейчас июль, стоит дикая жара. Я маюсь от нее в своей солнечной квартире, ожидая, когда Юра пойдет в обещанный отпуск (в августе), а Марина с Максом копаются на грядках, осваивая борьбу с новым вредителем – колорадским жуком. Новый он для Марины, которая наотрез отказалась сажать картошку именно из-за этой твари. Но посадила синие баклажаны, не зная, что колорадский жук синенькие обожает еще больше, чем надоевшую картошку. Наезжая домой раз в неделю, она рассказывала мне такие ужасы про свою борьбу, что меня так и подмывало написать юмористический рассказ на эту актуальную для дачников тему.
Маринка прибегала к разным хитростям, чтобы затащить меня в свое поместье из шести соток.
– Ренка, мне так одиноко там, так тошно, так трудно, приезжай, а? Поживешь денька два, мне поможешь, – пыталась разжалобить меня подруга и тут же добавляла, нарушая все законы логики, – у нас там так хорошо! Цветочки пахнут, птички поют – рай!
– Гусеницы ползают, комарики кусают, Максик тоже покусывает, – дополняла я картину рая.
– Иди ты! Он на даче не сильно лютует, его жара доконала. И потом – он на рыбалку ходит через день. Ты же рыбку любишь?
– Я люблю селедку, соленую. А еще лучше – скумбрию копченую. Вот как попадется такая на удочку – тут же и примчусь.
На даче у Марины я бывала не раз, но удовольствие получала сомнительное: мешал Максим. Он донимал похлеще комариков. Не меня, а Марину. Он давно меня не стеснялся и свои претензии к жене словесно оформлял без оглядки на ее обидчивость. Он был мастер черного юмора, к которому Марина, правда, давно приноровилась, но еще больше мастерства проявлял он в подборе язвительных характеристик и замечаний. Природный ум и начитанность у моего Юры выливались в гуманное отношение к людям, те же достоинства у Макса только усиливали его зловредность.
Какое-то время я была под впечатлением его слез, когда Макс оплакивал Марину перед операцией. Я была так потрясена, что простила ему многое. В душе еще теплилась надежда, что под личиной злого насмешника прячется сентиментальная душа, не очень в себе уверенная, тоже ранимая.
Так бывает с детьми: они грубят взрослым от страха, что их слабость раскусят и накажут за нее. Но чем старше становился Максим, тем яснее становилось мне, что это не скрытая форма инфантильности, а просто гнусный характер не очень доброго человека. И ум его, и богатство его лексикона, и разнообразие эмоций и даже увлечений не идут на пользу близким, увы... И хотя он переживал за книжных и киношных героев, и даже любил своих студентов, был хорошим куратором, не брал взяток, не льстил начальству, преклонялся перед гениями, давно ставшими достоянием истории, – все эти достоинства никак не влияли на его отношение к Марине. Если он ее любил (иначе бы давно сбежал), то это была своеобразная любовь, не приносящая радости. А любить абстрактных героев или чужих людей куда легче, чем своих, я это давно поняла...
ПРодолжение http://www.proza.ru/2015/02/23/1230 3