ЧАСТЬ 2
РУССКАЯ ГОЛГОФА
XXXIX
Святотатственный и кощунственный поступок Гапона вызвал негодование в среде Русской-Православной Церкви. С резким осуждением его действий выступил святейший синод. По этому поводу он высказался следующим образом:
«Вот уже скоро год, как Россия ведет с язычниками кровопролитную войну за своё историческое призвание насадительницы христианского просвещения на Дальнем Востоке. Но вот, новое испытание Божие, горе — горшее первого посетило наше возлюбленное отечество. В столице и других городах России начались стачки рабочих и уличные беспорядки… Преступные подстрекатели простых рабочих людей, имея в своей среде недостойного священнослужителя, дерзновенно поправшего святые обеты и ныне подлежащего суду Церкви, не устыдились дать в руки обманутым ими рабочим насильственно взятые из часовни честный крест, святые иконы и хоругви, дабы, под охраною чтимых верующими святынь, вернее вести их к беспорядку, а иных и на погибель. Труженики земли Русской, люди рабочие! Трудитесь по заповеди Господней в поте лица своего, памятуя, что нетрудящийся недостоин и пропитания. Берегитесь ваших ложных советников, они суть пособники или наёмники злого врага, ищущего разорения земли Русской».
Сам же Гапон был официально лишен священничества, и объявлен отъявленнейшим преступником православной церкви. В обвинительной речи было сказано, что, будучи призванный вдохновлять православных словами истины и Евангелия, и обязанный отвлекать их от ложных направлений, он, с крестом на груди, в одежде духовного отца, предал свой сан, и вступил в преступное сообщество еретиков и халдеев, выполняющих в России предательскую роль.
Однако Гапон не слишком-то переживал по этому поводу, и продолжал проживать в Финляндии, где познакомился с другими революционерами, с которыми он старался держаться высокомерно. Однако практически все революционеры, познакомившись с ним поближе, испытывали в нем разочарование, и получали весьма нелестное впечатление об этом «лидере». О нем сложилось мнение, как о весьма недалеком и невежественном в вопросах политики человеке. Без сомнения, он был человеком очень решительным, хитрым и самоуверенным. Но вот как раз эта самоуверенность и делала его в глазах единомышленников фигурой весьма неблагонадежной.
Бытуют слухи, будто бы Гапон выказал желание вступить в партию эсеров, но в чем ему было отказано, как личности, не имеющей никакого понятия о целях партии, да и просто как не благонадежному попутчику. Более того, партии эсеров Гапон был нужен только в роли пешки, тем более что стало предельно ясно, что тот годится только на роль провокатора, и ни на что больше.
В том же январе месяце с Гапоном встретился и Владимир Ульянов-Ленин. Ему было интересно самому лично увидеть и познакомиться с этим человеком. Но, так же, как и все остальные, Ленин разочаровался в «вожде» рабочих. К тому же Гапон становился все более, и более одержим манией террора. Все его речи постоянно сводились к тому, что необходимо насильственное свержение и даже убийство Царя.
Несколько месяцев спустя с Гапоном встретился литератор В. А. Поссе. Как и все, кто не был знаком с Гапоном лично, Поссе испытывал сильный интерес к этой неодиозной личности. Гапон же, видимо, тоже был не прочь побеседовать, и пооткровенничать с людьми, принадлежащими к литературному кругу. Это могло послужить ему хорошей рекламой, и повысить его авторитет, как среди простого народа, так и в среде революционеров. Продолжая пребывать в самообмане, и будучи непоколебим в уверенности по поводу своего лидерства, он и понятия не имел о том, что реальные вожди, в числе коих был и Александр Парвус, давно уже поставили на нем крест.
Гапон встретил охваченного любопытством Поссе вполне дружелюбно. Литератора давно уже мучил вопрос о том, что же в действительности произошло в тот трагический день в Петербурге. Он абсолютно не понимал, чего же именно хотел добиться Гапон, когда вел народ к Зимнему дворцу. И вот теперь ему предоставлялась возможность выяснить этот вопрос, так сказать, из первых уст.
- Отец Георгий, - обратился он к Гапону, несмотря на то, что тот уже давно не носил духовного сана. – На что же вы в действительности надеялись, когда вели рабочих к Зимнему Дворцу? Вы в самом деле полагали, что Царь выйдет к народу?
Гапон снисходительно улыбнулся.
- На что я надеялся? – переспросил он, и взгляд его затуманился. – Хорошо, я скажу вам, на что я надеялся. Было только два возможных варианта развития событий. Первое – это если бы Царь принял делегацию рабочих. Если бы это произошло, я бы упал перед ним на колени. Да, да, я говорю вам это абсолютно серьезно.
Гапон заметил удивление и недоверие на лице Поссе. Тот явно сомневался в искренности слов бывшего священника.
- Я упал бы на колени, и буквально умолил бы Царя о том, чтобы он издал указ о помиловании всех заключенных по политическим вопросам. Я полагаю, что сумел бы убедить его сделать это. Тогда мы бы вышли с Царем на балкон, и я бы обратился к народу, прочитав ему этот указ. О, как бы возликовал тогда народ.
Гапон прикрыл глаза, предаваясь сладким мечтаниям. На его лице появилось выражение тщеславия и, одновременно, надменность. Поссе смотрел на него, пытаясь понять, к чему же тот клонит.
- Если бы это произошло, то я стал бы первым советником Царя, а это означало бы, что я фактически стал бы правителем России.
Поссе едва не ахнул, в изумлении воззрившись на расстригу. Так вот куда он клонит. Но неужели же он и сам верит в возможность такого поворота событий? В своем ли он уме, если говорит такое? О каком правителе России он мечтает? Что же это за человек, сидящий перед ним, уж не безумец ли?
А Гапон, глядевший куда-то вдаль, мимо своего собеседника, принялся произносить речи, которые можно ожидать только от бездельника-мечтателя, либо от совершенного глупца, наделенного непомерными амбициями.
- Да, - говорил Гапон. – И тогда бы началась новая эра в истории России. Я бы начал строить Царствие Божье на земле.
Изумление Поссе возрастало с каждой услышанной фразой, произносимой бывшим священником. Что за бред! Большей чуши ему еще не доводилось слышать в жизни. О каком Царствие Божьем он говорит? О чем он толкует, что имеет в виду? Человек, во всеуслышание проклинавший Царя, призывающий к террору, к тому, чтобы пролить как можно больше крови, говорит о каком-то Царствие Божьем на земле. Тем более что он собственноручно, по словам Рутенберга, снял с себя рясу, отрекся от священнического сана. Как может такой человек говорить об этом, когда всем известно, что революция и Божьи заповеди несовместимы. Но возразить Поссе не решался, уж больно чересчур чудовищные вещи произносил этот человек. Он только спросил:
- А если бы Царь не согласился?
Гапон усмехнулся, и в этой усмешке было что-то нехорошее, что-то пугающее, заставляющее похолодеть.
- О, он согласился бы, - произнес расстрига. – Вам следовало бы знать, что я умею передавать людям свои желания. Умею заставлять их подчиняться моей воле.
Неслыханная самоуверенность. Разум Поссе отказывался воспринимать услышанное. Это что же получается, все, что случилось в тот страшный день, происходило по воле и желанию Гапона? Из его слов можно сделать именно такой вывод. Неужели же он сам верит в то, что способен навязать свою волю и свои желания любому?
- Вы даже не допускаете мысли о том, что Царь вам смог бы отказать? – осторожно спросил Поссе. – Ну, а все-таки, если бы отказал?
Гапон сдвинул брови.
- Что ж, тогда, думаю, было бы то же самое, что и произошло. Я бы поднял восстание, и был бы во главе него. Ни у кого в России больше нет такого авторитета, как у меня. Я – единственный вождь и лидер, за которым пойдет народ.
Поссе на мгновение стало страшно. Представить себе этого человека во главе обезумевшей толпы, это было нечто из ряда вон исходящее. Тем более что даже он, простой литератор, понимал, что Гапон никакой не вождь, а лишь подставная фигура, которую используют в большой игре. Но даже подумать о том, что станет с Россией с таким сумасбродным и самодовольным лидером, было ужасно. Было несомненно, что революция, во главе с ним, просто бы захлебнулась. Произошла бы бессмысленная бойня, которая, так или иначе, затухла бы, подавленная царскими войсками.
- А чего бы вы этим добились? – спросил Поссе, с опаской и настороженностью наблюдая за Гапоном.
- Чего бы я добился? – Гапон посмотрел в глаза Поссе, и хитро улыбнулся.
- Да. Если бы народ пошел за вами?
Бывший священник пожал плечами.
- Ну, а чем, собственно, династия Гапона хуже династии Романовых?
- Простите, я вас не понял. – Поссе слегка склонил голову на бок, и недоумевающе посмотрел на Гапона. – Что вы хотите этим сказать?
- Романовы – династия Гольштинская, а мы, Гапоны, династия хохлацкая.
- Не понимаю, куда вы клоните, - признался литератор.
- Туда и клоню, - совершенно серьезно и дерзко сказал Гапон. – Пора в России быть новому Царю, Царю из мужиков. А во мне кровь течет мужицкая, причем настоящая хохлацкая.
Поссе почувствовал, что у него закружилась голова. Неужто этот необразованный мужик, этот поп-расстрига, говорит все это всерьез? Неужто он, в самом деле, метит в Цари? Эх, куда хватил! Решил основать новую царскую династию.
Литератор никак не мог поверить в то, что все это не шутка. Всерьез ли говорит Гапон, или же просто разыгрывает его? Если всерьез, то что же творится в его голове? Вот так священник, вот так революционер. Это какой же степени гордыня должна обуять человека, чтобы он возомнил себя будущим самодержцем.
Поссе смотрел на сидящего напротив него Гапона, и больше уже ничего не мог произнести. Он просто лишился дара речи. Литератор видел перед собой опасного безумца, который представлял угрозу абсолютно всем, и Царю, и народу, и революции. В этот момент миф, созданный слухами, окончательно разрушился в глаза Поссе.
А Россия перестала быть прежней. Провокация 9-го января сделала свое дело, и в, казалось бы, прочном фундаменте самодержавия, образовалась невосстановимая трещина. Наверное, можно сказать, что именно с этого дня и началось разрушение российского государства.
В России началась революция.
По стране прокатилась гигантская волна насилий, грабежей, убийств и террора. Революция требовала крови, и ей уже было все равно, чья это будет кровь, но особую ненависть она питала к военным, полицейским и чиновникам. Грабили и громили магазины, убивали отдельных полицейских и солдат.
Эсеры действовали уже более слажено и целенаправленно. Было совершенно множество покушений на высокопоставленных лиц. Среди убитых был и великий князь Сергей Александрович. Восстания охватили всю Россию, проникли даже и во флот. Произошли мятежи на броненосце «Князь Потемкин-Таврический» и крейсере «Очаков».
Поводом для мятежа на броненосце послужило гнилое мясо, в котором были обнаружены черви. Но это уж никак не могло послужить оправданием тому, что поднявшие бунт матросы перебили офицеров и, подняв красный флаг, направили броненосец в Одессу, с явным намерением обстрелять город.
Кончилось дело тем, что мятежники причалили в румынский порт, где сдались властям. Возвратиться на родину они уже не могли, так как их ждал бы суд, и мятежники были вынуждены остаться в Европе.
Террористы устраивали взрывы в церквях, синагогах, бросали бомбы в пассажирские поезда, в результате чего было множество человеческих жертв, в том числе и среди женщин и детей.
Митинги и забастовки почти всегда перерастали в открытые столкновения с представителями власти. Под видом революции происходил разгул откровенной уголовщины, в числе которой особенно выделялся один из «героев революции» Григорий Котовский. Воспользовавшись смутой, он сколотил банду, которая занималась грабежами и убийствами. Цинизм революционеров доходил до такой степени, что нередки были случаи ограбления кассиров, когда у них отнимали деньги, предназначенные для выплаты заработной платы рабочим.