В связи с моей болезнью мне порой приходилось бывать в госпитале флота. Однажды, после сеанса физиотерапии, я заглянул по какой-то надобности в госпитальный клуб. На сцене стояло пианино, на которое я прежние годы не обращал никакого внимания. А тут воспользовался случаем и решил поиграть – благо, в зале никого не было. Инструмент оказался на редкость мелодичным, очень похожим по звучанию на наше курсантское пианино. Играть на нём было настоящее удовольствие.
Сыграв всю свою «классическую» программу, решил вспомнить несколько старинных романсов, которые некогда знал наизусть. Сыграл «Белой акации гроздья душистые» Пуаро, затем «Утро туманное» Абазы. Начал играть «Не пробуждай воспоминаний» Булахова и вдруг услышал мощный и удивительно красивый баритон, так хорошо знакомый мне с академии, который неожиданно подключился ко мне и зазвучал в полную силу в пустом зале, наполнив его очарованием и восторгом.
Боже мой! Как это было красиво! Почему мы раньше не встречались? Почему я не занимался музыкой? Почему при наших с Евгением Андреевичем довольно частых встречах по службе не возникло желания поработать вместе? Ведь он бывал на всех концертах моего сына, когда тот выступал с оркестром радио и телевидения в Матросском клубе и в Доме офицеров флота. Был в восторге от его игры и с уважением относился к Жене. Он мне рассказывал, что периодически и во Владивостоке ему удаётся заниматься музыкой, но нет постоянного концертмейстера.
Евгений Андреевич спел ещё парочку романсов, которые я знал наизусть, и мы оба поняли, что объединение наше на музыкальном фронте вполне возможно и что, по крайней мере, надо попробовать. И с этого момента, с ноября 1986 года, Евгений Андреевич Абаскалов начал работать со мной, погружая меня в удивительный мир вокального творчества, с которым я до этого момента не был знаком и даже не представлял себе, насколько он может быть прекрасен.
Первый этап работы давался мне с трудом. Я не мог играть с листа. Приходилось долго разучивать незнакомые мне «аккомпанементы» (фортепианные партии). Да и встречаться на совместных репетициях нам удавалось не часто. Евгений Андреевич ещё продолжал службу в должности главного радиолога флота. Я, хотя уже был на пенсии по болезни, но активно трудился в городской СЭС, где организовал группу физиологии труда и пытался внедрить в систему городского здравоохранения нашу флотскую методологию контроля за здоровьем трудящихся с системой первичной и вторичной профилактики и реабилитации.
Несмотря на объективные трудности, работа наша продвигалась, и через полгода мы уже имели неплохую программу из старинных романсов и русских народных песен, которые «Маэстро» исполнял превосходно. Звание «Маэстро» появилось как бы само собой. Вначале Евгений Андреевич стал в шутку именовать меня подобным образом (хотя я, естественно, не заслуживал оного). Затем оно перешло и к нему – уже вполне заслуженно и объективно.
В нашем дуэте ведущую партию вёл, безусловно, Евгений Андреевич. В прежние времена он много работал над этой программой, и ему оставалось только вспомнить давно забытое старое. Он рассказал мне, что занимается вокалом с юношеских лет. Пел солистом в ансамбле Балтийского флота, затем в ансамбле Северного флота, где проходил службу уже в послевоенные годы. И пел в основном теноровые партии. Во время учёбы в медицинской академии он с первого курса стал ходить в Дом офицеров флота, где занимался с прекрасными педагогами по вокалу и имел личного концертмейстера (с консерваторским образованием). Вот тогда и поразил он нас своими бесподобными выступлениями на курсовых вечерах, исполнением знакомых романсов и совсем незнакомых оперных арий.
Уровень его исполнительского мастерства через шесть лет занятий был настолько высок, а репертуар столь многообразным, что ему предлагали даже должность солиста в Мариинском театре, без каких-либо дополнительных конкурсных испытаний. Евгений Андреевич благоразумно отказался тогда от профессиональной вокальной карьеры. Диплом военно-морского врача и звание капитана медицинской службы давали ему куда больше перспектив в содержании растущей семьи (у него было уже два малых сына), а также в продвижении по службе. Единственно, от чего он не отказался, так это от участия в концерте выпускников военных училищ в Кремлевском Дворце Съездов, где был отмечен особым Дипломом.
После окончания академии судьба забросила его в Комсомольск-на-Амуре, на какую должность – не знаю. И там он продолжал активно заниматься музыкальным творчеством, организовав целый любительский музыкальный театр, с постановкой серьёзных произведений. Неоднократно бывал с театром на Всесоюзных художественных конкурсах, завоёвывая каждый раз самые высокие творческие награды.
Как дальше проходила его служба и творческая судьба, – точно не знаю. Знаю только, что одно время он командовал ОМОСН-ом (Отдельным медицинским отрядом специального назначения). И докладывал о своей работе на одном из совещаний у Начальника медицинской службы флота. А в 1975 году, в момент моего перехода в отдел медицинской службы, он был уже там, на должности главного радиолога флота. Квартиру ему дали во вновь построенном микрорайоне на Бухте Тихой, где жили и мы, на улице Беляева. И мы вместе с ним каждый день мучились, с огромным трудом добираясь до места службы – либо на трамвае, либо в битком набитом 31-ом автобусе, проклиная и Б. Тихую, и автобус, и ужасную неорганизованность всей нашей городской транспортной службы.
Евгений Андреевич полностью отдавался работе. Досконально знал своё дело. Часто бывал в командировках. Участвовал в спасении аварийных подводных лодок. Собрал ценнейший научный материал, обобщающий работу медицинской службы по спасению аварийных АПЛ. Но опять-таки отказался от защиты практически уже готовой диссертационной работы. Он по-прежнему мечтал о вокале и периодически занимался то с одним, то с другим концертмейстером в Доме офицеров флота, в Институте Искусств, в клубе при Доме Учителя. Во время нашей совместной службы в отделе он много помогал мне, не сведущему в организационных делах, своими мудрыми советами, личной поддержкой перед начальством при моих непроизвольных ляпсусах, своей твёрдостью духа и верой в будущее. Он был старше меня на десять лет (родился в 1926 году) и обращался ко мне «на ты», как к младшему товарищу, а потом уже и другу. Я же никогда не позволял себе фамильярности в обращении к нему, несмотря на наши дружеские отношения.
Подготовив романсовую программу, мы решили показать её людям на ближайшем концерте. Тем более что случайные слушатели принимали её с восторгом. Способствовал нашему выступлению начальник клуба, потребовавший от нас нескольких номеров на праздничном концерте. Кажется, это было на 7 ноября, но уже 1987 года. Оба мы страшно волновались. У меня это было вообще первое выступление с вокалистом, а у Маэстро – после многолетнего перерыва. Всё было вполне объяснимо. И чуть было не провалили номер. Маэстро, видимо, забыл слова хорошо известного ему романса («Не пробуждай воспоминаний») и вовремя не вступил после моего проигрыша. А я, играя без нот, сразу не сориентировался и продолжал играть уже его партию. Мы кое-как вышли из положения и получили такие овации, что еле выдержал потолок ветхого клубного сооружения. Это был для меня урок на будущее, и я приучился так слушать и «ловить» Маэстро, что знатоки говорили о «прекрасно сложенном» вокально-инструментальном дуэте.
С этого момента и начались наши выступления в городе: в больницах, санэпидстанциях, трудовых коллективах, учебных заведениях, в детских клубах; в последующем, когда я перешёл работать в академию наук, – в институтах ДВО РАН, в Доме Учёных, в Доме Учителя…
Наша программа постепенно расширялась и обогащалась. В репертуаре появилась классика – Алябьев, Варламов, Гурилёв, Даргомыжский, Глинка. Затем стали работать над романсами Чайковского. Это был упорный труд! Мне казалось, что Евгений Андреевич знает их почти все, и предлагает их мне один за другим. В конце концов я одолел и «Дон Жуана», и «День ли царит», и «Благословляю вас, леса», и «Отчего» и многие другие. А потом была ария Онегина, Ариозо Мазепы и др. оперные арии. Составили даже целую итальянскую баритональную программу.
Все программы воспринимались слушателями на «бис!» Принимались всеми без исключения: школьниками, учёными, рабочими фабрик и заводов, медицинскими работниками, отдыхающими, …больными. Да иначе и быть не могло! Исполнение Маэстро было настолько прекрасно, а голос столь божественно великолепен, что его приняли бы на любой оперной сцене. Кстати, так и случилось потом, когда его попросили выступить на сцене Владивостокского Института Искусств и в Городском театре (естественно, с профессиональными концертмейстерами). Мне казалось, что в его исполнении и романсы, и высокая классика звучат не хуже, чем у ведущих баритонов того времени. То же самое сказали мне и педагоги Института Искусств. Они, кстати, с удовольствием брали наш дуэт в свою творческую труппу, где Маэстро выглядел отнюдь не хуже ведущих местных профессионалов.
Иногда мы встречались и работали дома: то у нас, то у Евгения Андреевича. Все стены квартиры Маэстро были завешаны его творениями. Оказывается, он прекрасно писал маслом! И здесь, с помощью красок, он передавал душу нашей среднерусской природы. Были и великолепные морские пейзажи, виды бухты Тихой, нежные розовато-голубоватые краски восходов, бухта в тумане, бушующие волны тайфуна. Помимо картин, были ещё и поделки из дерева – статуэтки, карандашницы, вазочки, подставки. Я удивлялся и восхищался: сколько разнообразных талантов у этого человека! И когда только он успевает всем этим заниматься?! Ведь главное и основное для него – это семья и служба. Свободного времени практически не остаётся. Но и этого, как видно, хватает для творчества и вдохновений.
Удивительно собранный, целеустремлённый человек. Влюблённый в свою профессию, в нашу Армию, Военно-морской флот, в воинскую службу. Никогда не стремившийся продвигаться вперёд за счёт других. Человек, гордившийся нашей флотской жизнью. На все торжественные, праздничные мероприятия приходивший в «полном параде», при орденах и регалиях. Выглядел всегда подтянутым, бодрым, жизнерадостным. Женщины были от него без ума! После концертов долго расспрашивали меня об этом удивительном, «обворожительном» человеке, и просили всегда приглашать их на все его выступления… Он был влюблён в свою профессию и безгранично верил в надёжность и великое будущее ядерных технологий. И даже страшная катастрофа Чернобыля не изменила его взглядов на их приоритет в энергетике.
Евгений Андреевич проработал в медотделе флота до 1989 года и ушёл в отставку в возрасте 63 лет. Два раза ему продлевали срок службы особым постановлением командования, учитывая его знания и заслуги. После увольнения из рядов Вооружённых Сил он возглавил радиологическую лабораторию при госпитале флота, где работал с той же самоотдачей и энергией. Здесь он проявил себя ещё и как прекрасный организатор, создав удивительно сплочённый, творческий коллектив, деловую, рабочую атмосферу и вместе с тем добрые, открытые человеческие отношения. Я с радостью приходил к ним в гости – иногда в ожидании Маэстро, чтобы пойти на репетицию; иногда приносил букеты живых, только что собранных луговых и лесных цветов с любимого Патрокла, чтобы поздравить женский коллектив с очередным праздником. А одно время начальник позволил мне даже временно работать в его подразделении, когда наш научный отдел профессора Брехмана при Институте Океанологии был лишён рабочих мест (в связи с перестройкой) и мыкался в поисках от одного института к другому.
Иногда в госпитале на репетиции к нам приходил ещё один прекрасный вокалист-тенор Юрий Васильевич Доронин – начальник неврологического отделения. Репетировал он в основном со своей супругой-музыкантом с консерваторским образованием и имел широкую программу, в основном итальянских песен и оперных арий. За неимением в данный момент своего концертмейстера он исполнял отдельные вещи под мой аккомпанемент в баритональной тональности и даже хвалил меня за те пассажи в «Дон Жуане» или в «День ли царит», которые я выделывал на клавиатуре. Говорил, что и профессионалам эти вещи даются непросто: приходится долго «ставить пальцы», обрабатывая сложные места многократными повторениями.
Со мной Юра пел немного – не его репертуар. Но вот несколько дуэтов, исполненных им с Евгением Андреевичем, просто потрясли меня. Красота лирического тенора и бархатного баритона, великолепное слияние голосов, плюс ещё партия фортепьяно с мелодическим сопровождением вызывали поразительное воздействие на мою душу, до сих пор не знакомую с подобной красотой. «Не пробуждай воспоминаний» и «Однозвучно гремит колокольчик»! Звучание этих романсов в их исполнении осталось в моём сердце навсегда.
Работали и выступали мы с Маэстро около семи лет. Постепенно голос его менялся. Ему становилось всё труднее брать высокие ноты. И он старался уходить от них в более низкие регистры. Я со своей бездарностью не мог транспонировать фортепианные партии, и Евгений Андреевич делал это сам. В последние годы он переписал от руки для меня много аккомпанементов. И я поражался ещё и этой его поразительной способности: писать сразу на чистовик, транспонируя на тон – полтора вниз, не зная теории образования музыкальных гармоний, а только чувствуя их интуитивно, – это даётся далеко не каждому профессиональному музыканту. А как он писал! Удивительно чётким, «каллиграфическим» почерком, который можно было читать не хуже, чем «по нотам». Некоторые его записи и сейчас хранятся у меня как память о прошлом.
Я хотел, чтобы нас с Маэстро послушали люди, не только любящие, но и понимающие и знающие музыку. Чтобы они увидели, какие таланты скрываются в народе, и не только среди профессионалов. Чтобы они искренне удивились и обрадовались этому и, может быть, дали нам кое-какие советы. Иногда это удавалось, и знатоки-ценители восторженно слушали и высокую классику, и русские народные песни, и старинные романсы. И сравнивали его с лучшими баритонами страны, и даже в его пользу. Но вот чего мне так и не удалось сделать, так это показать Маэстро педагогам моего сына по музыкальной школе – Надежде Евгеньевне Головня и Александру Ивановичу Шинкаренко. Сын после окончания музыкальной школы оставался с ними в очень близких отношениях, ходил к ним домой в гости, играя фрагменты своей бывшей программы. Они радовались и гордились учеником.
Однако на мои настойчивые предложения встретиться и послушать наше чудо они отвечали как-то уклончиво, встреча постоянно откладывалась и так и не состоялась. Хотя о Маэстро рассказывал им и мой Женя, неоднократно слушавший нас в домашних концертах. Я не понимал психологии профессионалов и сожалел, что они лишили себя возможности услышать редкую красоту, - какую, возможно, до Маэстро ещё не создавали вокалисты здесь, во Владивостоке.
У Маэстро было огромное количество нот, в основном вокальные партии. Оказывается, он их приобрёл у нас, в ВММА (Военно-морской медицинской академии), в её библиотеке. Когда, в 1956 году, началось её расформирование в связи с объединением с академией им. Кирова, тогда наша библиотека закрывалась и раздавала весь свой фонд желающим. Я ничего об этом не знал, не знал даже, что здесь существовал нотный отдел, и мыкался в поисках нот по нотным магазинам. Так и остались они в 1994 году не у дел после его преждевременного ухода…
Евгений Андреевич до последнего года жизни не щадил себя в работе. Помню, как он прибежал в лабораторию на второй день после экстренно сделанной ему аппендэктомии. Терпя боль, высидел у приборов более часа, чтобы не нарушать ход исследовательского процесса. Точно так же он отнёсся к себе, когда неожиданно заболел гриппом, осенью 1993 года. Приходил на работу с температурой за 39 градусов!? Приходил несколько дней подряд, надеясь на свою волю и силу своего организма. И никто из терапевтов госпиталя, к которым он обращался за консультацией, не принял немедленных мер, не предупредил его о необходимости постельного режима и приёма антибиотиков!..
Обо всём я узнал позднее – на третий или четвертый день болезни, когда Маэстро позвонил мне домой (кажется, в выходной день), сказав, что температура не снижается и, по-видимому, стали отказывать почки… Последующее стационарное лечение в госпитале уже не могло изменить ситуацию. Оставалось только надеяться на эффективность диализов, которые проводились в госпитале, и на их своевременное выполнение.
Диализы на самом деле давали положительный результат. После них Маэстро на время проходил в себя, и мы могли с ним проводить кратковременные репетиции: то в Доме офицеров флота, то в Матросском клубе. И надеялись, что он сможет петь ещё какое-то время.
Однако получилось всё по-другому. 17 ноября 1994 года Евгению Андреевичу неожиданно стало хуже. Вызвал такси, приехал в госпиталь. Там в диализе ему отказали – не нашли срочных показаний! А вечером он впал в кому, выйти из которой ему было уже не суждено, даже в стенах госпиталя…
Так порой завершают жизнь преданные стране и Вооружённым силам люди, целиком отдавшие себя их интересам, их будущему, не щадившие себя в труде и службе и не думавшие о негативных последствиях этой безудержной гонки. Так они были воспитаны. Такими и уходили из жизни, до конца выполнив свой воинский и патриотический долг.
Такие люди остаются в памяти надолго – своей мудростью, своей преданностью идее, своей духовной красотой, своим творчеством. Для меня лично Маэстро остаётся примером жизнелюбия, трудовой и творческой активности, постоянного самосовершенствования, веры в будущее. Он учил меня жить, верить в себя, не бояться трудностей, учил творить. И ещё очень важно: он во многом вернул меня в мир музыки, познакомил с вокальным творчеством, показал мне всё величие оперного жанра и высокого, классического романса. Я надеюсь, что портрет Евгения Андреевича Абаскалова нашёл своё место в комнате боевой славы медицинских работников Тихоокеанского флота. Светлая память о нём и о его заслугах перед Военно-морским флотом сохранилась и в сердцах его однокашников-выпускников Военно-морского факультета ВМА им. Кирова 1960-го года.