XXXVIII
Гапон стоял в свете факелов, точно так же, как и два вечера тому назад, когда он выступал перед рабочими на Путиловском заводе. Но, в тот раз он выглядел как защитник интересов простых рабочих, снисходительно отзывающийся о царской власти, и дающий ей последний шанс. Весь переполненный ничем не прикрытой гордыней, стоял он, служитель церкви, и слуга Божий.
В этот раз перед рабочими предстал безжалостный мститель, готовый идти до конца, и объявивший войну Царю. Он больше не был ни служителем Церкви, ни слугой Богу. Он был теперь непримиримым врагом и тому и другому. Он был демоном мщения, карающей рукой и мстителем за народные обиды. Свет, падающий от факелов, придавал его лицу демонический вид, и выражение на его лице отнюдь не было ангельским или смиренным. Маска, которую он с таким трудом удерживал на своем лице последнее время, спала в мгновение ока, открыв собравшимся его настоящее лицо, его личину, в которой уже не было ничего христианского.
Дождавшись внимания и полной тишины, Гапон обратился к народу, чьи лица тоже были искажены ненавистью и возмущением по поводу нанесенной им незаслуженной обиды.
- Братья и сестры! Дорогие товарищи рабочие! – воскликнул расстрига, призвав себе на помощь все свое красноречие и самообладание, а также все свои ораторские способности. Он ощутил, как какой-то неведомый дух словно бы вселился в его нутро и теперь управлял им.
- События сегодняшнего дня показали, что у нас нет больше Царя! Между ним и народом пролегла кровь ни в чем не повинных людей. И эта кровь – кровь народная! Нам не остается ничего другого, как воскликнуть: «Да здравствует начало народной борьбы за свободу!» Тем, кто убивал своих невинных братьев, простых людей, их жен и детей, одним словом, солдатам и офицерам, я посылаю свое пастырское проклятье!
Произнося эту фразу, Гапон, наверное, совершенно забыл, что он уже отнюдь не пастырь, что он сам собственноручно и добровольно отрекся не только от священнического сана, но и от Бога. Да и когда носил духовный сан, он был, не более, не менее, как волк в овечьей шкуре. Потому особенно кощунственно звучали эти слова, которыми он прикрывал свои злодеяния, и толкал людей на новые жертвы, на преступления против Бога и Царя.
Однако народ, ослепленный ненавистью, которую разожгли в нем революционеры-провокаторы, похоже, не замечал этого обстоятельства. Для него слова расстриги были словами справедливости, выражающими праведный гнев.
- А Гапон, все больше входя в раж, продолжал свои яростные и вызывающие речи:
- Всем, поднявшим руку на народ и пролившим его кровь, вечное проклятье. Да будут прокляты они, палачи народа.
Крики одобрения были ему ответом. Народ был готов собственноручно растерзать тех, кто несколько часов назад открыл по ним огонь, но тех, кто спровоцировал эту трагедию, готов был носить на руках. За теми народ готов был следовать до конца, и отдать за них свою жизнь.
- Тех же из солдат, кто перейдет на сторону народа, я благословлю. Пора им сделать выбор, с кем они, с народом или же с Царем. Будут с народом, тогда им мое благословение. Будут с Царем, им мое проклятье. Клятву, которую они приносили Царю-изменнику, я им разрешаю, они смело могут отречься от нее, переступить через нее. Никакого преступления в этом нет. Наоборот, оставаться верными ей – есть преступление. Царь пролил неповинную народную кровь, за это он должен умереть. Братья мои и товарищи, благословляю вас на террор против Царя и его режима. Разрешаю все, бомбы, револьверы. Да здравствует революция! Для борьбы с Царем все средства хороши! Благословляю вас на все.
Это была вдвойне кощунственная речь. Во-первых, потому что свое благословление раздавал расстрига, добровольно снявший с себя сан. Во-вторых, он благословлял народ на клятвопреступление, на убийство Царя, а также на пролитие такой же неповинной крови, в которой он только что обвинял Императора. Иначе говоря, Гапон давал благословление сатаны, и призывал служить князю тьмы, творить дела бесовские, дела сатанинские. Слушать то, как грозит Божьей карой тот, кто отрекся от Бога, было, по меньшей мере, странно.
А Гапон, похоже, настолько впал в гордыню, что и сам поверил в то, что он является «Перстом Божьим», и что в его лице Бог и пошлет кару на Царя, да и вообще на самодержавие. Вдохновение и чувство собственной силы переполняло Гапона. Он взирал на толпу свысока, словно видел в ней не людей, а безмозглое стадо, готовое пойти за своим пастухом, куда бы тот не пошел.
- Помните, мои дорогие товарищи, я всегда буду с вами, я всегда буду среди вас. Действуйте любыми средствами, я благословляю вас на террор. На кровавый и беспощадный! Царь пролил народную кровь, пусть теперь прольется кровь царская.
После некоторого колебания, он добавил:
- А сейчас я должен заняться революционным делом. Не бойтесь ничего, справедливость на нашей стороне.
Ораторских способностей Гапону было не занимать. И каким же подлым и коварным он оказался на деле. «Революционное дело», о котором он говорил, было ничем иным, как попыткой побега за границу. Гапон прекрасно понимал, что власти не простят ему кровопролития, которое произошло по его вине. Он знал, что его теперь будут преследовать по всей России, а в случае поимки ему грозит уже даже не каторга, а самая настоящая смертная казнь. Он вошел в историю, как провокатор, из-за которого пролилась кровь, и началась первая русская революция.
Оставаться в России Гапону было больше нельзя. Да он, откровенно говоря, не видел в этом надобности. Революционный процесс начался, и теперь уже будет продолжаться и без его участия. Цепная реакция началась, и его дальнейшее присутствие здесь уже было совсем не обязательно. Единственное, чего по-прежнему желал Гапон, это быть вождем революционного движения, так сказать, его духовным лидером, совестью революции.
Очевидно, чего-то подобного желали истинные лидеры и организаторы революции, в том числе и сам Александр Парвус, руководивший всем революционным процессом из-за границы. Война с Японией была в самом разгаре и, неуверенная в своей победе, страна восходящего солнца заплатила Парвусу большие деньги для развития революционных настроений в стране. Подобная провокация как нельзя лучше подходила для этого, и была Японии весьма на руку. Парвус честно отработал свои деньги. Что же касается Гапона, то и он был еще нужен до поры, до времени но, разумеется, не как вождь и лидер, а как фигура, которую можно и нужно будет сделать крайней и ответственной за все случившееся. Как известно, истинные вожди всегда остаются в тени.
Удивительное дело, но даже после всего, что произошло девятого января, Гапон все еще продолжал верить в то, что он действительно руководит всем революционным процессом.
Бесконечное и страшное девятое января, наконец-то, закончилось, и через несколько дней соратники Гапона благополучно помогли ему пересечь границу, и укрыться в Финляндии.
До сих пор вызывает удивление тот факт, что Гапону удалось с такой легкостью пересечь границу. Можно ли это объяснить простой халатностью таможни или же этому есть другая причина? По этому поводу существует несколько версий, но как бы там ни было, Гапон беспрепятственно пересек границу, хотя и испытал страшное волнение при пересечении. Он очень боялся ареста, прекрасно понимая, что его лицо известно теперь почти каждому офицеру. И такая известность грозила ему большой бедой. Лишь оказавшись в Финляндии, далеко за пределами России, он, наконец-то, смог вздохнуть свободно. Опасность миновала, и в Финляндии он мог чувствовать себя спокойно.
Через несколько дней после трагических событий, немного пообжившись и, находясь в кругу своих единомышленников, Гапон вновь почувствовал себя вождем русской революции. К нему вновь вернулась его былая самоуверенность и, что весьма странно, вера в то, что он олицетворяет собой правосудие и возмездие Божье.
А его единомышленники с каким-то высокомерием и насмешкой в глазах смотрели на бывшего священника так легкомысленно уверенного в собственном лидерстве.
- Скажите, отец Георгий, - обратились к нему однажды. – Поделитесь с нами.
Обращение «отец Георгий» было произнесено с сарказмом, но Гапон не обратил на это никакого внимания.
- Теперь мы находимся с вами наедине. Нас никто не подслушивает, и вы можете быть с нами абсолютно откровенны.
Гапон устремил свой взгляд на вопрошающего, и в его глазах промелькнуло легкое недоумение. Ему было непонятно, куда клонит собеседник.
- Что вы имеете в виду, говоря «откровенно»? – медленно проговорил он.
Собеседник слегка развел руками.
- Сейчас во всем мире все разговоры только и ведутся, что о России. Все говорят о событиях девятого января. Многие полагают, что если бы в тот день Государь вышел к народу, и принял петицию, то события развивались бы совсем по другому сценарию. А как вы сами полагаете, отец Георгий, что было бы, если бы Государь вышел к народу?
Взгляд вопрошающего был все время устремлен на Гапона, и он видел перед собой человека весьма непохожего на священника. И если же предположить, что тот действительно является духовным лицом, то можно было поклясться, что он служит совсем другому богу, нежели тот, чьим именем прикрывается.
- Ну, так что же вы скажете? – повторил спрашивающий. – Что было бы, если бы Николай вышел к народу?
Гапон посмотрел на своего собеседника каким-то высокомерным и, одновременно, насмешливым взглядом. Так обычно взрослый человек смотрит на ребенка, сморозившего какую-нибудь детскую глупость. И внезапно он ответил:
- Убили бы в полминуты, в полсекунды!
Такого откровенного признания никто не ожидал. Все присутствующие смотрели на Гапона так, словно полагали, что сказанное было шуткой.
Но лицо Гапона было абсолютно серьезным. Лишь легкое снисхождение светилось в его глазах.
Выходило, что тот прекрасно понимал, чем могло закончиться это шествие, окажись Государь в тот день в столице, и выйди он к народу. Выходило, что и пресловутая петиция была ничем иным, как маской, созданной лишь для отвода глаз. Расчет строился именно на убийстве Царя, ни о каком мирном прошении тут не могло быть и речи. Возможны были лишь два варианта, либо расстрел революционно настроенной толпы, либо убийство самого Царя. Никакого мирного исхода быть не могло.
Напрасно убивался и сокрушался Государь Николай, уверенный в том, что знай он об этом шествии заранее и, выйди к народу, все обошлось бы без кровопролития. Случись такое, тогда все оказалось бы гораздо страшнее. Пролилась бы его, царская кровь, и русский народ тогда стал бы цареубийцей.
Получалось, что безответственный поступок Витте и Святополк-Мирского, пожелавших утаить реальное положение вещей от Государя, в действительности спас ему жизнь, и уберег русский народ от цареубийства.