Весна 1946 года пришла внезапно, с горячими, солнечными днями. Снег начал быстро таять, и к апрелю уже с Верхней улицы, где жил Заморыш, понеслись целые реки воды. Затопило все огороды у домов. Пробилась местами травка и яркими зелёными плешинками выступала из воды. Начали выгонять скот из зимних хлевов. Коровы по колено в воде, перебирались от лужайки к лужайке, уплетая сочную молодую травку.
Реку переполняла мутная вода, грозившая выйти из берегов. С шумом неслись последние льдины. На берегу Вишеры громоздились штабеля леса, заготовленные поселенцами. Скоро начнётся сплав леса по реке. Ему предстоит долгая дорога.
Началась посевная. Народу хватало, и Фёдор Иванович был очень доволен, что всё шло по плану, без задержек. Глядя на разномастных немцев - чёрноволосых, рыжих, русоголовых - он тихо и лукаво улыбался в свои тараканьи усы. «И послал же Бог мне работничков! Што бы я без них?...»
Лес сплавили. Отсеялись. И у домов, в своих хозяйствах, тоже было всё посажено. Немцы, жившие на постое, помогали и своим хозяюшкам. Бабы от такого внимания просто порхали. Сыграли ещё три свадьбы - Рудик Штоллер, Клим Беккер и Карл Винтерголлер взяли за себя молоденьких девчат. Сужался круг неженатых друзей Заморыша, но и на них уже поглядывали девчата и молодые вдовы.
Вечером, как всегда, вечеряли с бабой Акулиной. Прибежал Илья, сын Фёдора Ивановича, и позвал Заморыша на берег - посидеть с пацанами, поиграть в лапту. Там всегда собиралась молодёжь. Но как только появлялась Клавка, немцы расходились по домам. Она была очень красивая: стройная, чернявая, кареглазая… и острая на язык. Немцев ненавидела лютой ненавистью, плевала им вслед, кидала камни. На войне у неё погиб отец, а мать вышла замуж за Гришку-Смолу. Клавка ушла жить к деду, Ивану Андреичу. Парней своих не было, гулять не с кем, одни подростки. Поселенцев она за людей не считала. Уплывала в лодке на Стрелку, за десять вёрст вверх по реке, на тамошние гулянки. Очень бойкая была, но строптивая и гордая. Одевалась по последней моде. Многие ей завидовали. Работала Клавка на коммутаторе. Приходилась она двоюродной сестрой Зое, и гибель Зои лишь добавляла ненависти к этим, ни в чём неповинным молодым парням.
В этот вечер на берегу было людно, весело.
Парни принялись играть в лапту. Девчата сидели на перевёрнутых лодках, лузгая семечки и лукаво поглядывая на игроков. У самой воды сидел Клавкин дедушка- Иван Андреич, перевозчик, и плёл сети.
Вдруг, с другого берега раздался крик. Иван Андреич ловко спустил лодку на воду, взмахнул вёслами. На том берегу опять прокричали. Голос показался дедку знакомым, он перекрестился, стал грести медленнее: что-то настораживало. Все с берега следили за дедом.
- Ты кто таков будешь?- спросил Иван Андреич.
- Что ж ты, Андреич, своих не узнаёшь? - раздалось с того берега.
- А ты назовися, кому говорю, а то ить назад возвернуся!
- Да Зоя это, Акулины Ванихи внучка. Ты чё, опешил? Давай, греби быстрее. Я уже охрипла орать-то… чёрт старый, - отозвалось вместе с эхом.
Дед ещё раз перекрестился. Подплывая ближе к берегу, затрясся в таком ознобе, что чуть из лодки не выпал. Но девушка уже прыгнула в воду и дёрнула лодку на себя. Тут только дед понял, что она настоящая… но всё же не вдруг осмелился дотронуться до неё, чтобы убедиться основательно.
- Да ить ты, Зоя, убиенная… похоронка ужо была на тибя… дядя твой, Фёдор-от Иваныч, получал и всем читал…
И всё же - стройная, в военной форме, в хромовых сапожках, с вещмешком, будто вчера только с войны (а ведь год прошёл уже после Победы-то!) – перед ним стояла живая Зоя. Она ловко запрыгнула в лодку, села напротив деда, уверенно взялась за вёсла и стала грести.
- Не забыли руки, помнят вёсла. А бабушка, значит, не знает о моей гибели? Это хорошо. Не испугается, как ты. А то туда ж - креститься…
Подплыв к берегу, они молча вышли из лодки, и Зоя взбежала на крутояр, где собралась толпа зевак с открытыми ртами. Поздоровалась. Быстрым шагом, почти бегом, направилась к дому. Её сразу же обогнали несколько мальчишек – «гонцы во все концы», побежали сообщать о приезде воскресшей Зои.
Зоя вихрем влетела в избу, сбросила вещмешок и кликнула бабушку. Тишина стояла в избе. Она ещё раз кликнула - и где-то на печи послышалось оханье. Отдёрнув занавеску, Зоя наконец увидела бабушку: та сидела на печи, свесив ноги в валенках, уставившись белыми глазами мимо вошедшей. Зоя медленно приблизилась, обняла её и заплакала. Бабушка признала её сразу, ни о чём не спросила, только стала плакать вместе с ней, целовать ненаглядную, приговаривая:
-Я ить, Зоюшка, голубушка моя, сразу не поверила в твою погибель… не кольнуло серче-то, не заныло… знать, оно всё знало и молчало, не печалило меня… хоть Федюня и не сказывал мне, что похоронку получил, да люди донесли… но напрасно ждали, что я буду выть… не получался вой-то, нетути слёз… Ну, вот, миленька моя, и свиделись… теперяча и помирать можно, дождалась я тибя. А пошто поздно так-ту пришла? Где водило ишшо тибя?
Зоя утёрла слёзы, спустила бабушку на пол, подвела к столу, усадила.
- Бабушка! Дорогая моя! Я ведь с дороги… надо бы баньку истопить, ужин приготовить. Вот тогда-то всё и расскажу. – И ушла топить баню.
Вскоре пришёл и Заморыш. Он сразу всё понял. «Наконец-то бабушка дождалась свою внучку. Как она чувствовала, что Зоя жива? Что ей говорило об этом? Какое чутьё? Вещая, знать, бабуля. Вот и счастье твоё вернулось... Только теперь вышибет меня отсюда твоя Зоя с треском… Вон какая боевая да военная… Надо, пока не узнала, кто у бабки квартирует, собирать вещи и шагать снова в амбар…» А бабушке сказал только:
-Я, наверное, переберусь куда-нибудь, не буду вам мешать. Акулина успокоила:
-Да кудый-но ты собрался? Места у нас, чё ли, мало? Ить две избы занимам, всем хватит. Зои не боись, она девка умная, не то что Клавка-дура. Она всё понимат, да и Федюня ей обскажет про тибя… сиди ужо, за печью присмотри, Зоя затопила баню, надо-де с дороги ей помыться, десять дён добиралась. Вот придёт, сядем кружком, чаю попьём - и она всё нам поведат о походах своих.
Зоя вошла разрумяненная, вся уже какая-то домашняя, хоть и в солдатской юбке и белой казённой рубахе - гимнастёрку она повесила на вешалку. Принялась накрывать на стол. Развязала вещмешок, достала две банки тушёнки, буханку хлеба,розовые пряники, конфеты, ароматные яблоки и фляжку. В большую миску выложила картошку, в другую вытряхнула содержимое банок, нарезала хлеб. В другую миску уложила пряники и конфеты.Увидев сидящего на лавке паренька, без церемоний попросила его сбегать в огород - принести зелёного луку. Сандер принёс лук и снова притих на своей лавке; не отрываясь, смотрел на Зою своими голубыми глазищами.
Зоя усадила бабушку, приглашающим жестом указала Заморышу на табурет и только тогда, когда все разместились, села сама. Открыла фляжку, налила по стопке всем троим. Произнесла и тост:
-За моё счастливое воскресение!
Заморыш от страха и неуверенности трепетал как осиновый лист. Ох как не хотелось ему скандала в такой чудесный вечер…
Но торжество прервал шум в сенях. Повалил в избу народ, да с такими криками, шутками… Фёдор Иваныч с семьёй пришёл. Как навалились все на Зою, обнимают, целуют, спрашивает кто что … Только бабушка в этом гаме не растерялась, всех угомонила:
-Садитеся-ко все за стол и опосля токо спрашивайте, ироды… Ишь ведь какие, чуть девку мне не замяли!
Потихоньку все уселись, успокоились и дали слово Фёдору Иванычу. Он встал, налил всем самогон из принесённой с собой бутыли, велел поднять стопки и сказал:
-Ну, Зоенька, с прибытием тебя на родину. Слава Богу, что живая и всё обошлось. За тебя!
Все встали. Молча выпили. Как по моновению руки, наступила тишина. Сели молча, благоговейно, словно теперь только осознав происшедшее.
Бабушка попросила Зою:
-Ну, давай, голубушка, расскажи, где воевала, пошто на год задержалась… Ить языки есть всякие, будут перемывать-то косточки…