Глава третья. Приживание

Эмма Рейтер
Остальных немцев до осени поселили в амбаре. В правом углу амбара стояла железная печь, с выходящей в окно трубой. На ней они готовили пищу. Самого молодого - худенького Сандера поставили поварничать. Это у него неплохо получалось. Мог приготовить обед из ничего. Да и русский знал сносно: до войны жил в Сталинграде, учился в русской школе, мог у сельчан что-то выпросить.

 Трудармейцы были распределены на работу в колхоз по звеньям.
 Одни на лошадях пахали поля и неудобицы, которые засевали клевером — на силос. На  полях сеяли рожь.
Другое звено заготавливало сено: косили, сушили, сгребали в копны, стоговали. Часть сена свозили сразу к фермам и складывали на сеновалах, чтобы до снега было чем кормить скот, прочее вывозили уже по зимнику на деревянных санях, скирдовали на пустых выгонах возле ферм.
Третье звено занималось заготовкой дров на зиму. Зима здесь тянулась долго, по шесть месяцев, дров требовалось много. Да ещё надо было обеспечить ими всех стариков и вдов, клуб, магазин, школу и ферму.

Работы хватило на всё лето до глубокой осени. Мужские руки нужны были везде. Работали подростки, старики и даже инвалиды - все, кто ещё был в силе.
Сандера поставили вывозить сено и обслуживать конюшню. В деревне его прозвали Заморышем. Прозвища здесь давали всем; приклеивались они накрепко, не на одно поколение. Немцы не обижались: это означало, что они становились для местных своими. Но были ещё среди крестьян такие, которые затаили злобу, при встрече бросали косые взгляды, плевали вслед.
Многие недопонимали: как так - есть немцы-фашисты и немцы-русские? Никто даже не слыхал про Республику немцев Поволжья. Знали одно: все немцы – фашисты. Для вдов, лишившихся кормильцев, они были врагами. Раны заживали долго.
Но и у немцев были свои раны: почти все они потеряли своих родных, свои семьи, детей, а главное - родное Поволжье. Многие смирились с судьбой и решили пустить корни на новом месте. Да и какая разница, где? Ведь повсюду, некогда в своей стране, они стали ненужными, врагами.

А работали «враги» на удивление всем отлично. Председатель не мог нарадоваться на таких молодцов, благодарил Бога, за то, что послал ему таких помощников – исполнительных, безропотных и безответных.
За лето колхоз наготовил и дров, и сена, и овощей.
Наступила осень. Амбар наполнился запасами. Зимовать немцам, которых не взяли на постой, стало негде. А зима обещала быть долгой и холодной.
Фёдор Иванович не раз собирал сход, просил народ проявить уважение и жалость к работягам: разве не заслужили они своим трудом уважительного отношения? Но народ молчал.

Перед Покровом председатель вновь собрал сход, надеясь на то, что люди вспомнят про заслуги немцев перед деревней. Но колхозники сидели молча, опустив головы. Ждали, кто же осмелеет достаточно, чтобы взять этих горемык. Терпеть дружное неодобрение, ловить на себе косые взгляды не хотелось никому. Молчание затягивалось.
Вдруг, вскочила Дунька-телятница, - зачинщица майского побоища и  громким командирским голосом заявила:
- А чё, бабы! Они - парни ничё. Всего наготовили. Дров на зиму,  картошку помогли убрать, ямы просушили. Это... сараи, хлева починили, крыши подлатали, изгородь поправили. Чё не так-то? Ну-тко, гните пальцы, кому они чё не сделали? Зима ить на дворе, ить они ж тожа люди. А вы кто посля них? Неча шибко раздумывать: брать надо мужиков! Я возьму троих. Пусть сами решат, кто ко мне пойдёт. Ить вот же, боятся что ль меня до сих пор, дуру этакую?

Народ, слушая Дуньку-Бандершу (такое уж ей дали прозвище), замер. Тишину нарушил Фёдор Иванович, захлопав в ладоши. Все повскакивали, окружили Дуньку, стали обнимать, хвалить. Желающие ринулись к столу, где сидел председатель, и стали брать на постой остальных. Разобрали всех кроме Сандера-Заморыша.
Он сидел на скамье в углу, теребя в руках кепку. Ему-то куда податься? В амбаре холодно и в ларе, в котором он проспал всё лето, теперь насыпано зерно.
Огромными голубыми глазами «впился» Сандер в председателя, а тот смотрел на него. Да... вопрос.

Заморыш работал вместе со всеми в поле и на сенокосе, помогал в деревне, да ещё готовил еду своим товарищам. Он был  шустрый, быстрый на подъём, весёлый, всегда шутил и пел. Все его в деревне уважали, а он уважительно относился к местным. Несли ему картошку, сало, капусту, молоко. Но взять на постой побоялись из-за худобы: не жилец. Мол, вдруг чего с ним приключится, отвечай потом. И напрасно: даром что тонок – был Сандр сильный, жилистый.

Председатель встал, молча собрал со стола бумаги в папку и тут только произнёс то, что, видимо, решил с самого начала:
- Ну, что, парень? Пошли к моей матери, бабке Акулине, ей тоже нужен помощник. Она нынче совсем ослепла. Уже восемьдесят стукнуло.
Вместе вышли из клуба и направились на Верхнюю улицу.
Бабка Акулина встретила сына приветливо, знать, любила его, но вдруг насторожилась:
- Ты, Федюня, ковой-то привёл?
- Я, маманя, привёл тебе на постой парнишку из привезённых мужиков (что немцы – не посмел сказать).
- А, энтих, которых баржа притаранила? Бабы сказывали, тожно (будто) одни кости привезли. Верно, Федюня?
- Да ничего, маманя, уже выправились за лето, на людей похожи стали. А как, маманя, работают, как работают! Молодцы! Орлы! А наши-то горе-герои до сих пор квасят, всё никак отдохнуть не могут. Уже зима на дворе, а у них  - конь не валялся: дров нет, сено не поставили. Опять колхоз им помогать будет, на него надеются, окаянные. Ну, да ладно. Маманя, ты тут не обижай паренька. Он тебе и за девку будет, всё сделает. А теперь – бывайте.
И Фёдор Иванович ушёл.

Бабка Акулина подошла к Заморышу, потрогала его плечи кончиками пальцев, прикоснулась к лицу, улыбнулась.
- Ну, чо ж, горемыка, будем как-то жить. Изба у меня тёплая, печка русская, полати. Ничё, перезимуем, а там, Бог даст, и выправишься. Давай вечерять будем. Неси из печи щи, сноха наварила, и хлеб нарежь.
Она села за стол, положив перед собой большие жилистые руки.
«Видно, что этим рукам досталось за долгую жизнь, наработались», - подумал Сандер.
Он ловко нарезал хлеб, разлил в деревянные миски варево, положил деревянные ложки и сел. Бабка Акулина перекрестилась и принялась за еду. Заморыш тоже взял ложку и начал уплетать горячие щи. Он и не заметил, как съел их, запахом своим напомнившем о родном доме. Акулина похвалила его, предложила взять добавки.
И вдруг ему показалось, будто это его бабушка, его дом! Так стало легко и хорошо на душе!
Акулина взобралась на печь - спать. Заморыш вымыл посуду, убрал в корзину хлеб и спросил, куда ему ложиться. Акулина указала, где взять постель, и велела лезть на полати:
- Там тяпляе (теплее), чем внизу. Тебе хворать не положено.
Он залез на полати, укрылся одеялом и сразу уснул. Снился ему - впервые за эти жуткие годы - светлый, весёлый сон. Тепло и блаженство окунули его в детство. Давно ему не было так хорошо.