(из сборника «Отдохните, сударыня!»)
Очень плохо, сударыня, что современные дети не знают, что такое п р и н ц и п ы. Простите, как? И Вы?
Ну, знаете…
Попробую объяснить.
П р и н ц и п ы - это, в сущности, простые правила, по которым людям удобно было бы жить.
Так они договорились когда-то, не одну тыщу лет назад, что будут когда-нибудь жить по п р и н ц и п а м.
Но никак не могут решить, кому п е р в о м у начинать.
Есть главные п р и н ц и п ы, есть помельче.
Сначала идут главные: ну, там, - не убий, не укради, чти отца своего… Потом помельче – не сори, не чавкай за столом, потом еще помельче - не груби, не бей женщину - и так далее, порядок не важен.
Между прочим, сударыня, если записать п р и н ц и п ы один за другим, хвост-в-хвост, сначала главные, потом мелкие, то получается как раз то, что общество называет м о р а л ь ю.
Если пропустить хоть один п р и н ц и п, то весь оставшийся список становится а м о р а л ь н ы м.
Увы, пока люди все ведут себя по такому ущемленному списку. Нет, ну есть, конечно, несколько. Их имена записаны на скрижалях истории.
А жить людям трудно по п р и н ц и п а м потому, что Бог, этот великий затейник, додумался дать людям еще чувства.
Это когда чувствуешь, что в п р и н ц и п е так делать нельзя, но уж очень х о ч е т с я.
Представьте себе, сударыня, эта теория была выстроена мною еще в дошкольном возрасте!
Но сначала я, конечно, путался.
А когда перестал путаться, то твердо решил жить строго по п р и н ц и п а м и попасть на скрижали.
Когда я в детстве работал над теорией, то, оказывается, применил самые научные методы.
То есть, переработал много фактического материала, отбросил факты, не укладывающиеся в рамки, изучил первоисточники и сделал правильные научные выводы.
Вот примеры фактов, накопленных мною тогда для переработки.
«Я не буду шить ей это платье и з п р и н ц и п а!» (гневно, моя тетя бабушке – ага, п р и н ц и п)
«В п р и н ц и п е, он добрый человек, но сволочь. Как он к Тамарке относится…» (бабушка маме о её подруге – ч у в с т в о или п р и н ц и п?).
«Тамарка без него жить не может, вот дура…» (мама бабушке – ч у в с т в о?)
«А ты пойди на п р и н ц и п. Никому не давай списывать. Ленин никому не давал, а оставался после уроков и объяснял» (мама мне – п р и н ц и п? Точно, п р и н ц и п!).
Из этого ералаша п р и н ц и п о в и ч у в с т в мне, тогда еще, в сущности, ребенку надо было понять, как же все-таки правильно жить?
***
Вот Вы, сударыня, когда росли, то совершенно точно знали, на кого Вы будете похожи, когда вырастете. Скорее всего, на маму (мама у Вас красивая) или на папу (у папы глаза добрые).
А вот мы в наше время, все дети, твердо знали, что когда вырастем, то будем похожи на вождя всего мира дедушку Ленина. Ну а те, кто не справится быть похожим, или девочки - на других вождей, помельче, а девчонки - на вождих.
И поэтому когда я совсем запутался, как жить, я решил, по примеру взрослых, обратиться к первоисточникам: а как жил маленький Володя Ульянов, то есть, теперь, по-вашему, Ленин?
Читать я научился в четырехлетнем возрасте, то есть, гораздо раньше, чем понимать прочитанное.
Мама работала в библиотеке. Я быстро нашел книгу «Рассказы о Ленине».
Итак, вот что я прочел в доступных дошкольнику литературных источниках.
Ленин был великим революционером, за что нередко сидел в тюрьме.
Ленин жил по твердым п р и н ц и п а м. Когда был маленьким, учился отлично, не дергал девочек за косы (они учились отдельно), тем более, не бил (женская гимназия была далеко). Уроки делал быстро, списывать не давал.
И главное - был жутко совестливым! Разбил чужой графин, два месяца не спал, мучился, переживал. Потом сознался и, наконец, заснул.
Если бы все люди жили, как Ленин, то на земле были бы одновременно рай и коммунизм. Ленина записали на скрижали истории и положили в мавзолей.
Пока в мавзолей я не хотел, но целился на скрижали. Поэтому твердо решил жить, как наш великий вождь Ленин.
Кстати, сударыня, плохо, что в ваше время Вам со всех сторон предлагают быть похожей черт-те на кого. На певца или артиста. А то боксера. Вместо того, чтоб на кого-нибудь, похожего на человека.
Слава Богу, Вы, моя сударыня, не поддаетесь ну никак, остаетесь сама собой.
С другой стороны, и Вас можно понять: где Вам взять подходящих вождей?
Как-то однажды я случайно услышал (заметьте, сударыня, я не подслушивал из принципа, а услышал), как бабушка говорила маме: из нашего Юрки выйдет толк, умный, как Ленин. Академиком будет или, не дай бог, революционером.
Я уже знал, что революционером – это хорошо. Академиком – не знал, но чувствовал. А что такое «как Ленин» - знал. Осталось подтвердить бабушкины слова. В принципе подтвердить.
Графина в доме не было. Поэтому для начала хотел было разбить любимую мамину вазу. А через два месяца признаться. Мне хотелось знать, смогу ли я два месяца не спать по ночам.
Однако вазу самому стало жалко, она и у меня была любимая. Ограничился папиным стаканом для бритья.
Вечером был выдан бабушкой. Долго не сознавался из п р и н ц и п а: хотел выждать два месяца. Как не признавший вину был выпорот (также из п р и н ц и п а, только маминого) и как стойкий революционер брошен в застенок, в смысле - поставлен в угол. Заодно в соседнем углу был размещен и младший мой брат как возможный пособник.
Брат, правда, и слыхом не слыхивал, за что там оказался. Что ж, всякая революция втягивала в себя и нейтральные слои населения. Причем, каких бы п р и н ц и п о в эти слои не придерживались.
Пока томился в углу, я много передумал. Решил для себя, что маленький Володя Ульянов мудро сделал, когда оттянул признание так надолго, аж на два месяца.
***
Первого сентября в первом классе Тамара Митрофановна опрашивала нас, кем бы кто хотел стать. Мальчики поголовно хотели - лётчиками (космонавты тогда еще только должны были вот-вот появиться), а девочки – ткачихами.
Странно, ведь жили мы все в деревне - точнее, в селе Куськино Белгородской области - а доярками и трактористами никто не хотел. Видимо, я интуитивно почувствовал надвигающийся перекос в демографической политике страны. Когда дошла очередь до меня, я из п р и н ц и п а сказал, что хочу стать, как Ленин, революционером.
Все засмеялись, а Тамара Митрофановна похвалила меня и сказала, что обязательно стану революционером, если буду, "как Ленин".
В этот же день распределялись клички среди пацанов. Клички назначал вечный второгодник Виталька Шманёв, ШмАня, из третьего класса. Он пришел в наш класс на большой перемене и всех опрашивал, как зовут. Когда спросил меня, все дружно закричали, что я буду, как Ленин. «Сойдет, - сказал Шманя, - Какленин так Какленин».
Года два я верил, что это два слова и даже не обижался.
Через два года, в третьем классе мы догнали Шманю, вместе с ним вошли в четвертый, из которого он потом ушел работать в колхоз, став совсем взрослым. Таким образом, на каждый класс у него уходило примерно по полтора года – раньше так можно было.
В четвертом же классе я впервые влюбился.
Нет, наверное, все-таки не влюбился. Просто не мог н а л ю б о в а т ь с я Ею.
Её звали самым красивым именем в мире - Люська. В первом классе это имя легко высвистывалось из моего щербатого рта. А в четвертом вдруг я заметил и саму Люську.
Она оказалась, естественно, самая красивая девочка в классе, а может, и в школе. И хорошо это знала.
Люська сидела справа от меня, на другом ряду, и мне было хорошо видно ее левое розовое ухо под рыжим завитком. Ни разу я не видел, чтоб это ухо было невымытым, не розовым. У Шмани, что сидел рядом с ней, ухо ни разу не было розовым, вымытым, а у нее - наоборот. Из этого прямо выходило, что девочки – существа явно противоположного пола.
У Люськи не было отца, а у Шмани матери. Наверное, поэтому Шманя никогда и никому не давал Люську в обиду.
Впрочем, мало кому и приходило в голову ее обидеть, настолько рыжая Люська была хороша.
Со временем любования левым ухом мне стало недостаточно, и захотелось чего-то большего. Например, почаще бы видеть её лицо или хотя бы правое ухо.
Но посмотреть на её лицо можно было только с одного ракурса - со стороны доски.
Ну что ж, для любви нет никаких преград.
И я стал совершать подвиги. Большого общественного значения. То есть, я добровольно поднимал руку, и меня вызывали к доске. Я как бы вызывал каждый день огонь на себя. Весь класс удивлялся и ждал, когда кончатся мои знания. Но они были такими же бесконечными, как моя любовь в четвёртом классе.
Ведь от доски я ненароком любовался нужной мне красотой. Как дополнительным бонусом было то, что красота в это время любовалась мной. Обычно я при этом краснел, что, как потом выяснилось, полностью демаскировало меня в её глазах.
Были, конечно, в этой тактике неприятные моменты. В частности, приходилось учить уроки. Это было обидно делать, в то время как другие учили их от случая к случаю. То есть, какой дурак будет учить арифметику, если его вчера вызывали?
А вот был в классе такой дурак.
Для Шмани четвертый класс был выпускной, надо было только написать все контрольные, что он задолжал за все годы. Я категорически не соглашался давать списывать – всё п р и н ц и п ы.
- Может, дать пару раз в лоб этому Ленину? – задумчиво спрашивал Шманя у других пацанов.
Однако меня били не часто: защищал административный ресурс. Мой отец был председателем нашего колхоза, да ещё и очень популярным. Колхозники его любили. Но вот завелась в семье такого хорошего человека гнида, что не дает списывать…
Однажды после уроков Люська, которая до этого слова доброго мне не говорила, вдруг подозвала меня и приказала нести её портфель.
- А ты мой, что ли понесешь? – глупо спросил я.
- Я буду выступать впереди. Женщины идут впереди, я читала в одной книге.
«Видимо, девчонки читают другие книги», - подумал я. В тех книгах, какими зачитывался я, ничего не было про портфели. Там было про шпаги и мушкеты.
Портфель был легкий, раза в два легче моего. Ничего удивительного в этом не было, так как мне в этот день принесли немецкий противогаз, из которого получались лучшие рогатки.
Немцы, как мы знаем, хорошо готовились к войне и, конечно, предвидели, что их противогазы через пятнадцать лет после войны должны будут годиться ещё и на рогатки.
Так мы дошли до колхозной кузницы, за которой начинались кусты бузины. Люська полезла прямо в кусты. Больше всего мне хотелось бросить её портфель и бежать, но Люська позвала из кустов меня к себе. Тогда я бросил оба портфеля и полез за ней.
- Здесь ты должен меня целовать, - сказала Люська и закрыла глаза.
- А чего это я? – насупился я.
- Ты же всегда краснеешь, когда смотришь на меня. Вот и сейчас покраснел. Значит, ты в меня влюблён. Поэтому давай, целуй.
- А ты что? – опять же глупо спросил я, начиная сомневаться, так ли ведут себя девочки мужской мечты.
- А я буду… Так, что я буду? Я буду мягко уклоняться, вот.
Видимо, так было написано в ихней женской книге.
Ну что ж, я ткнулся губами Люське в голову. Она мягко уклонилась, подставив мне хорошо знакомое левое ухо. Чтобы не оглушить Люську громким чмоком, я решил это ухо лизнуть. Ухо смиренно прислушалось, что это я с ним делаю. В подробностях оно было гораздо красивее, чем в классе. Да и пахло восхитительно! Это был душистый запах земляничного мыла. Прямо как сельмаг в нашей деревне и в нем тётя Тоня, Люськина мама.
Так повторилось несколько раз.
Наконец, мне стало казаться, что я слизал уже примерно полкуска этого розового мыла. Не думаю, что люськино ухо стало чище от этой процедуры, но сама процедура начала мне казаться увлекательной и приятной.
Вдруг Люська сказала:
- Слушай, а почему ты не куришь? Шманя курит.
Я не нашелся, что ответить.
Во-первых, мне не понравилось, что здесь в бузине возник вдруг бестелесный Шманя и как будто даже встал между нами. Тут я некстати вдруг вспомнил, что телесный Шманя на переменах часто подсаживал Люську на турник, покачаться. И ей это нравилось, даже сама просила…
А во-вторых, я твердо решил сегодня же начать курить отцовские папиросы. Ленин же начинал курить. Правда, позже, чем я, в семнадцать лет. Начал и тут же бросил: не выдали карманных денег.
- Я уже бросил. – небрежно соврал я. – Но если хочешь, Люсь, я заново начну.
- Лучше начни, - серьезно сказала Люська, - мне нравится, когда мужчины курят.
Опять какая-то заноза шевельнулась в животе: «Это Шманя. Шманя. При чем тут Шманя? Я завтра застрелю его. Возьму у папы ружьё и застрелю. Ах, нет, убивать нельзя в п р и н ц и п е. Я выбью ему зуб из рогатки».
Сейчас-то, сударыня, нам с Вами понятно, что над моей рожицей стало пробиваться некое н а д р о ж и е. Но тогда все подобные чувства для меня были внове.
- Эй, ты куда, Люсь?
Люська уже полезла из бузины. Её ухо из розового стало яркокрасным, чуть ли не бурым.
- Я не знаю, что дальше, поэтому я пошла домой. Где мой портфель?
Мы вылезли из кустов, я донёс портфель до её дома, хотя не совсем понимал, зачем я это делаю: казалось бы, на сегодня всё уже кончилось, можно и по домам.
Наверное, одновременно с мужчиной я становился еще и джентльменом.
Дома я спросил у мамы:
- Ма, а когда я могу жениться?
- Да хоть завтра, глаза б мои вас всех не видели, - ответила вечно занятая бесконечными кухонными хлопотами мама.
Итак, разрешение на женитьбу было получено. Проходя мимо умывальника, я лизнул наш кусок земляничного мыла. Оно было розовым, как Люська, и запах тот же, да и вкус почти совпадал.
На следующий день я летел в школу, как на крыльях, но Люська, как назло, опоздала на первый урок. Не было и Шмани, он уже по средам не приходил в школу, готовился ко взрослой жизни.
Наконец, Она пришла. Тамара Митрофановна позволила ей сесть на место.
Всё в Люське было сумасшедше красивым: и лицо, и одежда, и косы, и ухо. Я ничего не слышал вокруг.
Поговорить удалось только на перемене.
Теперь уже я подошел к ней.
Тронул её за руку, почему-то очень робко. Она оглянулась и повернулась ко мне вся сразу, как избушка на курьих ножках.
Сегодня она была прямо-таки сказочной красавицей неземной красоты.
Только сейчас я понял, что Люська – это, наверно, и есть любовь, о которой так много пишут в книгах про мушкетеров.
Но, как же начать о главном?
- Слышь, Люська, - сказал я и не узнал своего голоса. О, он, этот голос, предательски дрожал от переживаний: - Слышь, Люська! Я вчера об твоё дурацкое ухо свой язык натёр. Поэтому как честный человек ты должна на мне жениться.
Я сразу увидел, что Люське понравилось моё предложение. Но мне она сказала:
- Мне мама запретила жениться. Я уже спрашивала. Ещё когда Шманя предлагал. Мама говорит, может зародиться ребёночек.
- Ты? Ты хотела жениться на Шмане?
- Еще чего! Я за него из п р и н ц и п а не пойду, вот.
Я не на шутку встревожился, по опыту зная, как непрочны в этом мире п р и н ц и п ы.
- Люська, зачем нам ребёночек и зачем нам Шманя? Зароди лучше мне щенка, овчарку. Она будет нас стеречь, когда мы в бузине опять будем целоваться.
- Женатые не целуются, - сказала Люська.
Чувствовалось, она многое уже знала про взрослую жизнь.
- Ну, хорошо, тогда давай просто так - поженимся и всё. А целоваться и не будем. Что я, уха не видел, что ли? Правое, правда, еще мало видел…
- А ты дашь ему списать по арифметике? – вдруг перебила Люська.
- Кому ему?
- Ну, ему... Шмане.
Внутри у меня что-то щёлкнуло.
- Так ты что! Т-ты вчера специально?!. Ты ради Шмани!.. Да ты знаешь, ты кто?..
- И ничего не специально… И я не «кто»… - врала мне в глаза моя любовь…
Вот тут, сударыня, я остановлю своё повествование. Как мемуарист я имею право сказать, что не помню, чем там тогда кончилось.
Волосы вскочили на моей голове от прилившей к лицу крови!.. Это помню.
А Вы, сударыня, когда впервые узнали, что такое измена и коварство? До этого мы проходили в школе только изменников Родины. Их расстреливали, и мы точно знали, что справедливо.
Впрочем, наверняка Вы тоже уже должны представлять, как тяжело первое прозрение.
Я потом всю жизнь боялся женской измены и этого своего чувства глупой жалости к любимому, но мелкому, недостойному существу. Но, слава Богу, слава Богу…
***
Что-то не хочется мне продолжать, заканчивать этот очередной мемуар.
Да впрочем, Вы, сударыня, сами можете сказать, чем эта история кончилась.
Вы наверняка сейчас вовремя вспомнили о п р и н ц и п а х! Вы скажете, что великолепные п р и н ц и п ы не дали вырасти на моей голове развесистым рогам. А заодно не погубили Шманю: «Не убий» - и Шманя остался жив!
Тем более, что из предыдущих записей Вам уже известно, что жену мою зовут совсем не Люська.
То есть, Вы вполне можете сказать, что:
1. Я тогда отказался дать списать;
2. Мы с Люськой поссорились навсегда;
3. Поэтому никогда больше не поженились.
Как просто!..
Ах, сударыня, сударыня…
Напоминаю Вам (выше я писал)!
Кроме п р и н ц и п о в – помните, я говорил? - в наше время были ещё ч у в с т в а!
С грохотом и скрежетом туманные, но ясно осязаемые ч у в с т в а ломали самые твёрдые п р и н ц и п ы и посылали их ко всем чертям!
Необъяснимые безумства захватывали самых тихих и скромных людей и заставляли делать противное их природе: лезть в гору по крутым скалам, нырять на рекордную глубину, спускаться по тонкой батистовой простыне с балконов. И даже прощать измены любимым женщинам (ну не стрелять же их, дур, из рогатки!).
Хорошо, сударыня, будем считать - я вспомнил, как было дальше на самом деле!
Едва проявилось коварство Люськи, как на меня навалились, меня обуяли бурные, противоречивые ч у в с т в а!
И даже коренной в нашей семье п р и н ц и п – не бить девочек, подрубленный жизнью на корню, чуть было не стал во мне жертвой роковых обстоятельств.
Однако - нет, рука сама не поднялась. Выручил п р и н ц и п «чти отца своего». Отец мой никогда не ударил женщину.
Кстати, и я прожил всю жизнь, так и не ударив.
Люська всё прочла в моих глазах, заплакала и отошла.
Её было так жалко, что я пошел бы на всё, чтоб ее утешить. Сгоряча даже хотел подарить мой немецкий противогаз, но противогаз тоже было жалко…
В голове моей тяжело ворочались камни.
И так примерно с неделю.
Наконец, события выстроились и пошли своим чередом.
Пустив свои п р и н ц и п ы ко всем чертям, я решил Шмане все контрольные, и он получил-таки свидетельство об окончании начальной школы (так оно тогда называлось).
Люська была счастлива, думала, что это её интрига помогла. Ходила за Шманей, как собачка, и всё просила подсадить её на турник.
Что интересно, и я был счастлив её счастьем! Вернее, разрывался между ч у в с т в а м и и п р и н ц и п а м и. И радовался её счастью, как дурень, сам не понимая, кстати, чему я, собственно, радуюсь. И негодовал в душе, и мысленно плевался.
Хотел подарить им со Шманей что-нибудь полезное на счастье, а на подарке написать: «Жених и невеста – дураки». Но кроме противогаза, ничего не приходило в голову мало-мальски ценного. А противогаза, как я уже говорил, было жалко.
Я вызвал Шманю на дуэль. На деревянных мечах. К месту дуэли, к той же бузине, я прибыл с любимым мечом. На его рукоятке был девиз: «Ни дня без битвы, ни дня без победы!».
Воспоминания о бузине должны были придать мне силы. Перед тем, как поверженного по всем правилам врага заколоть насмерть, я ему скажу: Шманя, не тронь Люську! А то будет хуже! Шманя заплачет и уйдет. И больше за всю жизнь никого, никого не будет подсаживать на турник.
Шманя пришел с какой-то немыслимой дубиной, похожей на оглоблю, без труда сломал мой меч и сказал мне, удручённому:
- Слушай, Какленин, не подходи к Люське, тебе же лучше будет: она же ненормальная. Ну пойми - дура. И мать у них ненормальная, к отцу моему пристаёт, уже даже кормить два раза приносила, макароны в кастрюле. А он за мамку беспокоится, как там она на небе. Я - не буду. И ты плюнь.
И, размахнувшись, он забросил свою дубину как можно дальше.
Согласитесь, сударыня, такое условие можно было считать моим выдающимся дипломатическим успехом в мирных переговорах. Это при проигранном-то сражении!
На плечах успеха мы ещё договорились, что Шманя не будет больше звать меня «Каклениным».
Через много лет я, кстати, узнал, что оказывается, разжелав в тот момент быть, «как Ленин», я еще более укрепился в п р и н ц и п а х, добавив к ним упразднение кумиров.
Узнав о дуэли, Люська сначала ужаснулась, а потом огорчилась, что никто не был ранен, а лучше, убит. Тогда бы она точно знала, за кем ухаживать.
***
В тот же год Люська с матерью уехали далеко. В город Харьков. И я даже получил от неё письмо, где она писала, что поселились они на улице Данилевского, и не мог бы я узнать, почему Шманя ей не пишет, что с ним?
Я пошел на конюшню, где Шманя работал, и рассказал ему, что Люська беспокоится: мол, чего не пишешь, здоров ли.
- Кто, я? – изумился Шманя. – Знаешь, что, Какленин, то есть, тьфу, как там тебя… Я в одном слове меньше трёх ошибок не делаю. А чтоб я ещё и письма писал? У нас вон Воронок правое копыто сбил, а я-то здоров, так и напиши ей, если хочется.
Какие-то неясные п р и н ц и п ы помешали мне предложить ему свои услуги по проверке грамматики в его переписке с Люськой.
Я отписал ей от своего имени очень вежливое письмо, и про Воронка, и про Шманю. Два раза проверил на ошибки, опустил в почтовый ящик.
Но ответа уже не дождался.
Видимо, пока шла переписка, в Харькове придерживались уже других п р и н ц и п о в. А может, ч у в с т в.