Начало: http://www.proza.ru/2014/12/07/542
Глава сорок первая, в которой Мартин обретает надежду
В ближнем окне кто-то осторожно отодвинул штору, вглядываясь в темноту двора. Потом зажегся свет, и Мартин равнодушно посмотрел на тень в светлом четырехугольнике, возникшем на грязноватом снегу: эта вытянутая голова с необычайно длинными ушами не могла принадлежать ему.
Пес чувствовал, как его собственная кровь пульсирующими толчками покидает тело через многочисленные порезы, но, охваченный странным безразличием, даже не пытался слизывать соленую красную влагу. Ему не нравился Петроград. Ему не нравилось время, в котором они очутились. Ему не нравились Люди, заполонившие улицы чужого враждебного города. Он подвел команду и того, кто назвал его другом…
Скрипнула дверь подъезда, и рядом с искаженным силуэтом появился еще один, тоже диковинный, но все же узнаваемо человеческий.
- Ах, окаянство какое! – тихо запричитал старческий голос. – Никак, убили офицерика-то?
Удивляясь пустоте, поселившейся в его истерзанном теле, Мартин опять уставился на неподвижного штабс-капитана (наверное, все переживания отправились на Луну вместе с долгим протяжным воем).
- Ан нет! Глядико-сь, живой! Без сознания только! Вот аккурат чуток пониже - и висок, а тогда верная смерть! Каменюка вон какая здоровая!
Мартин постарался вслушаться в бормотание неизвестного деда.
- Да не печалься ты так, песик! Поправится твой хозяин!
Путешественник во времени осознал, что продолжает скулить, и еще понял что-то радостное про «Атоса».
Старик привел подмогу – здоровенного малого с улыбчивым лицом. Штабс-капитана подняли и затащили в подъезд, и дверь снова скрипнула, закрываясь.
«Вот и хорошо, - отрешенно подумал Мартин, укладываясь на мерзлую землю и смеживая веки, – устал я...»
...Федор Ильич возвращался после тяжелого дежурства в госпитале, оборудованном в Зимнем дворце еще осенью 1915 года, когда мест в лазаретах стало катастрофически не хватать для тех тысяч раненых, что санитарные поезда ежедневно доставляли с фронтов Первой мировой…
(Савельич и Брысь не смогли бы узнать величественные анфилады, через которые пролегала однажды их ночная «экскурсия», - в этом грозном времени их заполонили бесконечные ряды узких больничных коек, а в Фельдмаршальском зале, особенно памятном для бывшего Личного Кота, – расположилась перевязочная; Галерея 1812 года превратилась в рентгеновский кабинет и кладовую для хранения белья; Иорданский подъезд, откуда брала начало великолепная лестница Растрелли-Стасова, заняли ванные и душевые…)
Спеша домой, Федор Ильич прислушивался к гудящему городу. От мысли, что к раненым добавятся сотни покалеченных в бессмысленной давке и драках, неизбежных при таком скоплении людей, в душе нарастал неприятный горький осадок, как и от тягостного предчувствия грядущих бед.
Всего лет пять назад Федору Ильичу казалось, что любимая Отчизна наконец оправилась от кровавых потрясений начала века: русско-японской войны, закончившейся неожиданным поражением, и хаоса революции, охватившей страну после расстрела демонстрантов в холодный январский день 1905-го; что страна обрела путь и рванула по нему вперед, словно автомобиль, который застоялся в гараже и соскучился по движению.
Число «моторов» увеличивалось, до неузнаваемости меняя облик городов, уже несказанно преображенных электрическим освещением. Звонкое треньканье трамваев постепенно заглушало перестук конских копыт. В синематографы выстраивались веселые очереди. По рекам скользили ослепительно нарядные пароходы. Аэропланы отвоевывали у птиц бескрайнее небо. Железные дороги добрались до самых отдаленных окраин. На тучных полях тарахтели тракторы…
Идиллическую картину портило осознание того, что в Европе этих самых тракторов были тысячи, а в крестьянской России лишь сотни, но ведь и с ними кормили не только себя, но и половину мира… К тому же все больше фабричных труб устремлялось ввысь; все шире открывались двери школ и университетов, и совсем немного оставалось до исполнения давней мечты российской интеллигенции о поголовной народной грамотности – готовился закон об обязательном начальном образовании…
Но потом гигантский автомобиль налетел на кочку и, потеряв управление, покатился под уклон, ускоряясь и ускоряясь, а впереди замаячил обрыв… И Федор Ильич давно искал ответ, что послужило той злополучной «кочкой»…
Дома он сразу рухнул в постель, оставив нетронутым приготовленный для него ужин, только успел возблагодарить Господа, что, несмотря на пожары и стрельбу, усилившиеся к вечеру, добрался до квартиры благополучно. (В Бога он то верил, то не верил, в зависимости от того, как складывался день. Вот сегодня верил, потому что на его операционном столе никто не умер, а вчера был атеистом, потому что потерял двоих.)
Звонок в дверь заставил тут же вскочить. Глубокой ночью он мог означать лишь одно – неприятности. Евдокия, помощница в холостом хозяйстве, сонным голосом спросила, кто. Отозвался Семен, истопник (в их доме было печное отопление, хотя кое-где в городе уже появлялось водяное). Его квартирка, которую он делил со взрослым сыном, безобидным душевнобольным, располагалась в их подъезде, в полуподвале, со стороны черной лестницы.
- Федор Ильич, тут того, офицерик с пробитой головой!
Раненого штабс-капитана втащили и положили на диван.
- Там еще этот, песик его! Принесть? – смущаясь, проговорил Семен, не зная, удобно ли беспокоить доктора по такому поводу, как издыхающая псина.
- Он что, тоже ранен?
- Кровища вокруг!
- Несите! – распорядился Федор Ильич.
Животных он любил, все собирался завести собаку…
Комментарии в Главе для любознательных: http://www.proza.ru/2015/04/03/1726
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/02/14/653