Глава из книги "Уходцы" в документах, воспоминаниях и рассуждениях.
Ключевые слова: Уральское Казачье Войско - УКВ, Новое Военное Положение - НВП, колонизация Туркестана, Аму-Дарьинская область, Сыр-Дарьинская область, уральцы, уходцы, старообрядцы, Аральское море, рыбная ловля, ледники, Перовск, Петро-Александровск, Казалинск, Джамбул/Аулиеата.
-------------
Итак, уральцы жили в Туркестане уже несколько десятилетий!
Их бесконечные прошения о пересмотре их дела и об оправдании их доброго имени так и не были рассмотрены. Без их ведома и желания их приписали в мещанское сословие. На том основании, что их “простили”, государство “умыло руки” и, в буквальном смысле, забыло о существовании этой большой группы русско-язычного населения в Туркестане. Им перестали выплачивать пособия, и те, кто не вымер с голоду, начали приспосабливаться к жизни в новом качестве Туркестанских мещан. Первые шаги в этом направлении были сделаны казаками ещё в 1880-е годы, до формального признания уральских казаков полноправными гражданами Российской Империи. В 1890-х годах, практически сразу после их легализации, уральцы стали заметным элементом в региональной экономике.
Нужно отметить, что как только уральцы включились в экономику региона на равных правах с другими этническими группами, их дела быстро пошли в гору. Помимо трудолюбия, выносливости и поголовной трезвости, которые послужили основой для создания добротных хозяйств, было и ещё одно качество, сослужившее уральцам добрую службу. Уральские казаки испокон веку поддерживали знакомство с азиатами, в частности с киргизами (как тогда называли казахов), ещё задолго до того как Россия оккупировала Туркестан. Регулярное общение с киргизами при-вело к тому, что почти все уральцы владели и киргизским и русским языком одинаково хорошо. Валериан Правдухин начинает свой роман “Яик уходит в море” со сцены разговора казачки со своей киргизской работницей - и конечно же, на киргизском языке.
Как отмечали некоторые писатели, “казаки никогда не играли видной роли в деле проведения русской культуры в киргизскую среду; напротив, они сами в значительной степени подчинились влиянию киргизской степной культуры: усвоили киргизский язык, полюбили кумыс...” (Головачёв, стр. 345).
Живя по соседству с азиатскими народами, уральские казаки позаимствовали у них много полезных вещей и навыков. Так ещё с 18 века казаки позаимствовали у хивинцев “бакчи”, огромные поливные огороды в степи, а также и “чихири” - способ механического полива при системе искусственных водных каналов (Бородин, стр. 475). А с ними и бахчевые культуры, в том числе и дыни, которыми так славилось УКВ. Оттуда же, из Хивы, были позаимствованы и огурцы, самый древний вид земледелия в УКВ (Бородин, стр. 575).
Знание киргизского языка и способность к адаптации в местных условиях способствовали широким деловым связям с местным населением. А учитывая то, что государство вело шовинистическую политику в отношении местного населения и предоставляло русско-язычному населению привилегированные условия в торговле, промышленности и землевладении (и эти привилегии распространялись на сосланных казаков!), то уральцы оказались в самом выигрышном положении в Туркестане. Разумеется, как и всё русско-язычное население, они не преминули воспользоваться льготами, которые давало им государство. Например, торговый устав обязывал мусульманских торговцев платить 2% налог с торгового капитала, тогда как русские купцы были от этого избавлены (Материалы по Туркестану, стр. 82). Другой пример: русские купцы не платили таможенных сборов ни одному из ханств, по которым проходили торговые пути, не платили они никаких сборов и на Туркестанских территориях, подчинённых России, тогда как популярные на Среднеазиатском рынке английские товары, набирали такое большое количество таможенных сборов на пути к потребителю, что становились совершенно неконкурентоспособными. Несправедливым было и земельное налогообложение для киргизов на русских территориях и для коренного населения в Туркестане (Внутренняя киргизская орда, стр. 16). Однако к заявлениям о “беззастенчивой эксплуатации коренного населения” уральцами (Судаков, стр. 11) следует относиться с большой долей осторожности. Если бы уральцы были такими “беззастенчивыми” эксплуататорами, то вряд ли бы они имели столь обширные дружественные связи среди казахов и кара-калпаков.
Главным промыслом уральцев была рыбная ловля. Рыболовецкий труд был тяжким и опасным. Рыбная ловля была упомянута в обзоре смертности жителей г. Казалинска как одна из причин необычайно высокой смертности среди мужчин, большей частью в результате травматических повреждений и несчастных случаев, особенно в осеннее время. Описания районов расселения уральцев часто включают истории о погибших рыбаках, авариях на Аральском море, истории выживания на необитаемых островах таких как остров Св. Николая, на котором погибло несколько людей в разное время, и остров Барса-Кельмес, чьё название переводится как “пойдёшь - не вершёшься” (Берг и Никольский, стр. 302-305, 307, Шишов, Смертность…, стр. 266 - 267, 269).
Рыбной ловлей занимались не только уральцы, но и всё местное население. “Летом, во время лова красной рыбы сюда наезжают кара-калпаки, узбеки, киргизы, русские, даже армяне и евреи”, - как свидетельствовал А. Никольский (стр. 299). Однако, мало кто мог соперничать с уральцами, обладающими многовековым опытом промышленного лова, и довольно быстро уральцы стали монополистами широкомасштабной рыбной ловли, да и вообще любой деятельности на реке и Аральском море. Даже учёные, планирующие экспедиции на реках или на Аральском море (а экспедиций было немало: уже в конце 19 века учёные били тревогу по поводу резко падающего уровня воды в Аральском море, и русское правительство вело подготовку стратегических направлений для будущей войны в Средней Азии), нанимали для своих целей у уральцев “кусовые” лодки: “Крайне неуклюжие самодельные судна, совершенно не способные идти против ветра”, - по описанию Л. Берга и А. Никольского (стр. 300), и “приспособленные для перевозки солёной рыбы, а никак не научных изысканий” ; но учёным ничего другого не оставалось, потому что никаких других средств передвижения по Аральскому морю не было. Название “кусовая” происходит от вида ловли “на кус”, то есть на куски рыбы, на приманку. В середине лодки был садок для живой рыбы, что делало лодку не очень мобильной, но резко повышало способность сохранять продукт свежим.
Промысел вёлся на разнообразную рыбу. В Аму-Дарье из красной рыбы, употребляемой на продажу, водился только шип, для домашнего употребления ловили сазана; в Сыр-Дарье водились сиги, форель, осётр. Рыбу, пойманную летом, иногда держали в садках до глубокой осени, когда её резали и свежую отправляли по первому морозу на большие ярмарки. Разумеется, рыбу также вялили, коптили и солили, заготавливали икру.
Вплоть до революции юридический аспект рыбного промысла был противоречив. Уральцы привыкли к правилам общинного рыбного лова в УКВ, где каждый казак имел право на рыбную ловлю, если следовал определённым правилам. В то же время казаки были в УКВ на привилегированном положении людей, имевших эксклюзивное право пользоваться природными ресурсами области. Точно так же каждый казак имел право на порубку лесов, покос сена - всё в пределах войсковых правил. Оказавшись в Туркестане, казаки продолжали жить в соответствии с войсковыми правилами, не смотря на то что Туркестанские земли были не войсковыми.
На практике это выливалось в поголовное браконьерство: казаки отказывались брать патенты на ловлю рыбы. С одной стороны, платить казне было грехом, с другой стороны, казаки считали себя обворованными (что было, в принципе, верно) и потому никому ничем не обязанными. Их ловили на браконьерстве, но редко когда могли доказать вину нарушителей: они просто отказывались назвать имена, не имели при себе никаких документов (некоторые из казаков обзавелись именными документами только в 1950-х годах!), и написание протоколов было затруднительно. Даже если удавалось узнать, кто был браконьер, с них редко удавалось выбить штраф.
Впрочем, власти не очень преследовали браконьерствующих уральцев. Вполне возможно, что местная администрация закрывала глаза на браконьерство поселенцев, понимая, что это их единственная возможность выжить, а позднее стало ясно, что это - возможность заработка для большого количества людей в регионе. С 1888 года, когда уральцы отправили первый караван верблюдов с рыбой на Оренбургский рынок, экономика края во многом полагалась на рыбную ловлю и как на источник доходов и как на одного из самых больших работодателей в области.
Надо полагать, главным условием для процветания уральского рыболовства было то, что уральцы обладали опытом и знаниями, накопленными за несколько столетий в УКВ, которых не было у коренного населения, потому что уральцы начали развивать именно те виды занятий, которые были им хорошо знакомы со времён жизни на Урале. Естественно, что уральцы оказались организаторами дела, а местное население оказалось в роли подручных в этих видах деятельности.
Другой значительной статьёй доходов для уральской общины был извоз (Судаков, стр.17). Если в УКВ многие казаки занимались извозом наземным, то в Средней Азии они принялись за уже знакомое дело, только на воде, и быстро стали монополистами и в этом виде деятельности. Уральцам помогло то, что они были опытными навигаторами, а также и то, что водный путь от Казалинска до Аральского моря, или из Перовска в Казалинск занимал всего 4 дня, самое большее - 6, и обратный путь из Перовска в Казалинск мог занять от 12 до 20 дней, в зависимости от сезона и погоды, тогда как наземный путь из Перовска в Казалинск или обратно занимал не менее полутора недель в любое время года.
Ещё одним делом, знакомым со времён жизни в УКВ, было скотоводство. Единственным дополнением к предыдущему опыту были верблюды. Многие уральцы разводили не только лошадей, овец и коров, но и верблюдов.
Все уральцы были вовлечены в покосы в “былой” жизни, до ссылки, поэтому они стали наниматься в косари в тех районах, где были заливные луга и большие покосы. Г. Ячник в своём обзоре русско-говорящих жителей Аулиеаты и чем они добывают себе пропитание, уделяет довольно много внимания покосам и роли уральцев в покосах (Ячник, стр. 32). Русские поселенцы, чувствуя себя привилегированным населением, не утруждали себя на самых тяжёлых работах (Гейер, стр. 170-172), к которым можно отнести и сенокос. Для косьбы нанимали самую дешёвую рабочую силу: киргизов (то есть, местное население) и уральцев. Уральцы получали за свою работу 16 копеек за копну, тогда как киргизы получали 12; разница в цене объяснялась не дискриминацией против киргизов, а тем, что уральцы умели сметывать копны в стоги, тогда как “киргизы, не успевшие ещё ознакомиться с кладкою сена в стоги, нанимаются без последняго обязательства”. По той же причине - лучшее знание косьбы - уральцы косили быстрее, чем киргизы: если уралец накашивал по 20 десятин в день, то казахи едва накашивали по 10 десятин.
Тот факт, что в шовинистической атмосфере Туркестанской губернии уральцев нанимали наравне с коренным населением, является косвенным свидетельством того, что в иерархии классов и сословий в Туркестане они стояли на низшей ступени, наравне с местным населением.
Другим косвенным свидетельством этого можно считать и тот факт, что доходы уральцев по сравнению с доходами русских в одинаковых профессиях были чуть ли не вполовину ниже. Тот же Г. Ячник составил список мещан города Аулиеата за 1890 год, в котором поимённо упомянуты представители разнообразных профессий. Из 36 зарегистрированных уральских казаков 2 упомянуты в том списке с именами, профессиями и месячным доходом (стр. 56). Так, Евстигней Феоктистович Крюков, работавший табунщиком, получал 15 рублей в месяц, а Кузьма Кар. Круглов из Каршенского форпоста работал в Аулиеате плотником и зарабатывал в среднем 12 рублей в месяц, в то время как русские плотники и табунщики зарабатывали от 25 до 36 рублей в месяц (стр. 46 и 54). Из той же таблицы ясно, что 30 рублей в месяц было довольно типичным жалованием. Например, и полицейский, и конторщик, и управляющий, и кузнец - все получали приблизительно 25-35 рублей в месяц. Почему же уральцы стоили так дёшево на рынке труда?
Семьи уральцев помогали себе огородами, в которых росли дыни, арбузы, тыквы, огурцы, лук. У всех были сады с плодовыми деревьями: вишнёвыми, абрикосовыми, яблочными, грушевыми, персиковыми, грецким орехом. У всех рос виноград. Практически у всех были огромные бакчи. Собирали джиду, которая росла в большом количестве в низовьях Аму-Дарьи и вдоль Сыр-Дарьи, для сладких пирогов собирали паслён. Единственная агрономическая культура, не произраставшая на бакчах, - это зерновые. Все уральцы закупали муку. Всё остальное выращивали сами.
Подрабатывали уральцы и охотой. У них была отличная репутация как “прекрасных охотников, выносливых, быстро применяющихся к местности: в камышах ныряют как утки, выслеживая зверя, ступают бесшумно. Заслышав лай собак, уралец всегда первый прибежит к месту, опередив любого русского охотника, украинца и каракалпака” (Судаков, стр. 75-76). По воспоминаниям моего отца вплоть до 1960-х, или даже до 1970-х годов, на рынке в Джусалах было много не только дешёвой рыбы, но и мяса диких кабанов и сайгаков, на которых уральцы охотились систематически. Охота хоть и не была регулярным источником мяса, всё-таки была намного дешевле и легче, чем разведение скота, и быстро стала одним из главных подспорьев в хозяйстве. Охотились: в степи - на сайгаков, в прибрежных камышах - на диких кабанов и фазанов.
В охоте на дичь людям приходилось соперничать с властелином реки, камышовым тигром. Уральцы на тигров охотились вплоть до 1930-х годов; охотились не то чтобы специально, с целью истребить, а больше с целью обезопасить себя (есть зарегистрированные случаи неспровоцированных нападений тигра на человека). Семейные легенды сохранили рассказы о том, что Семён Петрович Ходин (внук сосланного Исакия Ходина и племянник Степана Ходина, упомянутых в главе “Жизнь после бунта”) убил последнего тигра на Сыр-Дарье. Охота не всегда заканчивалась хорошо. А. Никольский упоминает в своём очерке казака, “года два тому назад на охоте имевшаго столкновение с царственным зверем” (стр. 296), оставившее глубокие следы на лице охотника. Бывали, конечно, и смертные случаи на охоте, и не только из-за тигров.
Впрочем, тигр был малым неудобством по сравнению с самим процессом охоты. “Охотничий промысел на кабана опасный и тяжёлый, приходится поздней осенью лазить по пояс в воде по болотам, озерам и т.д., недаром говорят охотники уральцы - “охотник-невольник”, -писал С.А. Судаков (стр. 81).
Жизнь в Туркестане была полна опасностей не только на охоте и рыбалке. В первые годы ссылки, в 1880-е годы, часто случались набеги разбойников из-за границы, также как и нападения военных Хивинских отрядов, что превращало жизнь в приграничных районах, а также и любое передвижение на большие расстояния, в очень опасное занятие. Купцы и мирные переселенцы не отваживались выходить за пределы фортов малыми караванами и без сопровождения военных. Уральские ссыльные, хоть и слыли государственными преступниками, были профессиональными военными, умевшими пользоваться оружием и имевшими походные навыки, поэтому купцы и путешественники (особенно русские) довольно быстро начали нанимать уральцев в качестве дополнительной охраны.
Помимо бедности и специфических профессиональных трудностей, таких как опасности рыбалки и охоты или риск хивинского нападения, были и другие трудности, вполне объективные, и игравшие большую роль в ежедневных делах. Самая первая практическая трудность проживания в Туркестане был сам климат: жара летом, ледяные ветра зимой, регулярные засухи, “всесветные кровопийцы комары”, - по свидетельству Никольского (стр. 296). “Жары доходят до 45;, а морозы бывают до 25;” (Внутренняя киргизская орда, стр. 2), - а по моим наблюдениям, температура в Кызыл-Ординской области в летнее время может доходить и до 60;; “атмосферных осадков выпадает в течение года ничтожное количество”. Смерть от солнечных ударов занимала заметное место в списке причин смертности жителей города Казалинска. (Шишов, Смертность..., стр. 269).
При таких климатических условиях невозможно переоценить роль воды, и одним из главных компонентов многих проблем ссыльных казаков было именно отсутствие или недостаток воды, причём не только для агрономических нужд, а на самом бытовом уровне. Было три источника воды: реки, арыки и колодцы. “Недостаток в степи пресной воды вынуждает киргиз для водопоя копать колодцы (худуки). Колодцы иногда роются на значительную глубину” (Внутренняя киргизская орда, стр. 7). Вода в колодцах была неприятная на вкус, и набиралась она в колодцы медленно, поэтому невозможно было полагаться на колодцы как на удовлетворительный источник воды для всех хозяйственных нужд. Тот факт, что многие населённые пункты стояли на берегах рек, ещё не был гарантом того, что речной водой можно было пользоваться, или пользоваться вволю. Мелкие речки часто пересыхали, а большие реки зачастую были опасны: то течение сильное, которое может снести неосторожного пользователя, то подходы трудные...
До сегодняшнего дня жители некоторых мест ещё ходят к реке за водой. Я с детства помню крутые берега Сыр-Дарьи в Джусалах, по которым впору гулять только горным козам. Подняться по такому склону с коромыслом воды трудно; построить деревянный спуск к воде было не из чего из-за полного отсутствия индустриальной древесины; вода была настолько мутной, что отстаивать её приходилось чуть ли не сутками (это относится к обеим большим рекам - Аму-Дарье и Сыр-Дарье); носить воду по одному ведру воды, чтобы обеспечить все домашние нужды: варить, пить, поливать огород, стирать, мыть посуду, мыться самим - можно было целый день...
А арыков, какой бы плохой не была в них вода, не было, особенно в первые лет десять. Колодцев тоже было очень мало. Впрочем, многие из уральцев не имели колодцев и водопровода до конца 20 века. В 1987 году я навещала старшую сестру моей бабушки, Федосью Иосифовну Петровскую, проживавшую в поселке Джусалы в пол-километре от Сыр-Дарьи. Престарелая пенсионерка, 82 лет от роду, с большим огородом и коровой, продолжала каждый день носить воду вёдрами из реки, потому что у неё не было водопровода, и нигде поблизости не было колодца или колонки. Достаточно было одного моего письма в Кармакчинскую администрацию, чтобы ей провели водопровод, но ни самой бабе Фене, и никому из Уральской общины даже в голову не пришло написать заявку в местный совет, хотя между собой они жаловались на отсутствие водопровода десятилетиями. Ну уж таковы были уральцы: не умели просить...
Отсутствие или недостаток воды для бытовых нужд вёл к высокому уровню заболеваний и смертности среди уральского населения. Роль антисанитарии довольно подробно была рассмотрена в обзоре А. Шишова “Смертность и причины смертности жителей г. Казалинска”, написанного в 1891 году. Смертность русских жителей, к которым были отнесены и уральцы, была тесно связана с “климато-бытовыми условиями, а также влиянием санитарнаго состояния местности”, которые обуславливали почти 84% смертей (Шишов, Смертность..., стр. 253, 270). Отсутствие воды было не единственной причиной высокой смертности. К причинам смерти среди жителей Казалинска относились также “малая обеспеченность населения, промыслы его и скученность по отдельным домам”, составлявшая в среднем по 9-10 человек на каждый дом (Шишов, Смертность, стр. 255), но несомненно, что “чудовищная” детская смертность, характерная для Казалинска, была результатом не только постоянного недоедания, но и не менее чудовищной антисанитарии. По показателям смертности Казалинск был чуть ли не самым худшим городом в Российской империи: в нём умирало две трети всех детей, в первую очередь из-за инфекционных заболеваний, которые, в свою очередь, были результатом климата и всё тех же бытовых условий. Район Казалинска имел повышенную малярийность, в летнее время (особенно в июле) начинались эпидемические болезни, приводившие к смертоносным поносам, осенью добавлялись простудные заболевания, с которыми невозможно было бороться в сырых, тесных, продуваемых и плохо отапливаемых помещениях. К этому списку нужно добавить ежегодные эпидемии оспы и скарлатины.
“Отсутствие-же мер санитарной предосторожности и скученность населения по домам не мало способствуют прочной оседлости заразы” (Шишов, Смертность…, стр. 262). В таблицах причин смертности, приведённых в обзоре А. Шишова, поражает доминирующее количество инфекционных болезней и болезней органов пищеварения среди всех возрастных групп, а также довольно высоким был и процент чахотки. По статистике, собранной за пять лет, во всём Казалинском уезде только 4 человека из 1000 умирали естественной смертью от старости. Что-то подсказывает мне, что среди тех 4 спокойно доживших до старости русско-говорящих казалинцев не было уральских ссыльных.
Ответственность за столь удручающее положение населения г. Казалинска должна лежать на администрации города и губернии. Лишь 6% городского бюджета тратилось на народное образование и народное здравоохранение. Водоснабжению города тоже не выделяли достаточно средств.
В конце 19 века арыки использовались исключительно для агрономических целей, и первоначально, в 1870-4 годы, они обеспечивали поля исключительно коренного населения. Только в начале 20 века арыки стали строить с целью обеспечения населения водой, озеленения и облагораживания населённых пунктов. Для того, чтобы обеспечить арычной водой прибывающее русское население, администрация должна была выделить суммы из государственного бюджета на столь трудоёмкий и географически масштабный проект.
В 1879 году администрация г. Казалинска выделила первые 1500 рублей на систему чигирей , чтобы наладить централизованное снабжение водой, однако проект не был завершён; обеспечить бесперебойное снабжение водой сумели только к началу 20 века. В результате, вплоть до 20 века в Казалинске и Перовске не было зелёных насаждений, которые могли бы давать хоть какую-то тень.
Впрочем, не было в них и других признаков государственной заботы: не было мощённых улиц, фонарей, пожарной службы. Первая попытка замостить хоть одну улицу была предпринята в Казалинске в конце 19 века, но работ по поддержанию мостовой в хорошем состоянии не велось, и довольно быстро улица приобрела свой первоначальный вид. Первые тротуары стали появляться в 1905 году - их выкладывали из жжёного кирпича. Там, где не было тротуаров, глинобитные мазанки теснились вдоль знойных пыльных улиц.
В местах расселения уральцев очень чувствовалась культурная и информационная изоляция. В Петро-Александровске, по свидетельству А.Л. Гуляева, “не было телеграфа, а письма и газеты по почте получаются месяца через три после их отправки” (Гуляев, стр. 32). До Казалинска новости доходили быстрее, но и туда газеты и журналы добирались не менее 4-6 недель, в зависимости от сезона. В 1885 году Казалинск был соединён с Ташкентом, Перовским и Оренбургом телеграфом, но это средство сообщения было роскошью, доступной начальству, но никак не средне-статистическому обывателю.
Лишь в 1904 году в Казалинске было открыто городское собрание, в котором были и биллиард, и буфет, и газеты, и библиотека, ставились любительские спектакли, и было хоть какое-то подобие культурной жизни. Городское собрание было частным предприятием, видимо, довольно хорошим, потому что было довольно доходным, но совершенно недоступным для уральцев, избегавшим мест, в которых курили и распивали алкоголь.
Со своей стороны, городская администрация не приложила усилий к развитию школ, библиотек и культуры в целом до 20 века. Одна русская школа в городе была, так называемое двух-классное ремесленное училище, состоявшее всего из одной комнаты, оно содержалось на местные пожертвования. Дети уральских поселенцев не могли ходить в эту школу по двум причинам: во-первых, потому что она была православной, а во-вторых, потому что уральцы не могли себе позволить платить учителю. В теории, школа считалась публичной, то есть бесплатной, но учителям в Казалинске (хоть в русской школе, хоть в татарской, хоть в киргизской) платили так мало, что родители поддерживали учителей регулярными подарками и денежными взносами. В 1900 году открылась и публичная библиотека - очень маленькая.
Власти были более всего озабочены ситуацией с правопорядком. До 70% городского бюджета уходило на содержание полиции и управления уездного начальника. То, как много денег уходило на содержание городской полиции, является индикатором того, насколько неблагополучной была обстановка в городе. Наверное, этому не стоит удивляться, ведь в Казалинск насильно согнали большое количество людей, не только уральцев. Наверное, нищета и бескультурье создавали подходящую атмосферу для преступности.
В первые два десятилетия ссылки, когда нищета среди сосланных была поголовной, начали появляться слухи, что уральцы, от голода и нищеты, занялись воровством и мародёрством по соседству. Слухи, записанные С.А. Судаковым в 1930-х годах, были отголоском тех сплетен. Время от времени подобные обвинения появлялись в Туркестанских газетах, во всевозможных местных статьях. Однако, при близком рассмотрении таких заявлений, нельзя найти ни одного подтверждения подобным историям (я не нашла ни одного подтверждения!).
Большая часть таких сплетен исходила не от уральцев и тех кто их знал близко, а от местных мещан, которые с уральцами дел не имели. У казахов и каракалпаков, с которыми уральцы чаще всего имели дела: и по рыбной ловле, и по торговым делам, и по охоте, - “урал;” пользовалась большим уважением, в первую очередь, за свою честность, а также за трудолюбие, за знание местного языка, за уважительное отношение к традициям местного населения. Я слышала тому многочисленные свидетельства от современных уральцев и казахов, несколько десятилетий проживших бок о бок друг с другом.
В 2012 году мне посчастливилось расспросить об этом специалиста, А. Адельгужина, заместителя директора Центрального архива Республики Казахстан, который как раз в то время писал историческое исследование по криминальной статистике дореволюционного Казахстана. В его собрании не было ни одного примера зарегистрированного преступления уральца; во всех случаях, когда упоминались уральцы, они были жертвами, а не преступниками.
Из рассказов своих родственников, и на основе моих собственных наблюдений над старообрядцами, и на основании косвенных свидетельств из печатных материалов, я не могу поверить в возможность массовой преступности в старообрядческой среде. Я полагаю, что слухи о воровстве уральцев были выдуманы самими преступниками для отвода глаз, или же надуманы теми, кому уральцы не нравились, а они не нравились почти всем русским!
Учитывая очень нестабильную ситуацию в регионе в 1870-е и 1880-е годы в связи с близостью недружественной Хивы, слабой охраны границ, большому количеству туркменских банд, плохому состоянию местной экономики, уровень преступности был велик, однако нет ни одного доказательства, что уральцы были причастны к воровству, не смотря на их отчаянное положение. Зато время от времени встречаются примеры того, как люди, поставленные в начальники к уральцам, были пойманы уральцами во время совершения противоправных действий. Например, они заловили председателя Ревкома в Заире (в Кара-Калпакии), который оказался конокрадом (Судаков, стр. 31). Эта книга полна примеров открытого воровства Казалинских чиновников, обиравших сосланных уральцев.
С конца 1880-х и начала 1890-х годов финансовое положение уральцев начало медленно улучшаться, а с середины 1890-х годов, когда они получили равные права с остальным населением Туркестана, оно стало улучшаться стремительно.
Одним из главных прогрессивных экономических изобретений уральцев, позволивших им занять столь заметное место в региональной экономике, были их ледники, которые обеспечили важное экономическое преимущество по сравнению с местным и русским населением, и были одним из самых главных условий выживания в знойном климате. Ледники обеспечивали почти неограниченный запас воды, что было неоценимым преимуществом в условиях пустыни и плохого водоснабжения, а также позволяли хранить продукты свежими продолжительное время. В эпоху, когда никто ещё и не мечтал о холодильниках, уральцы уже их имели.
Ямы для ледников заготавливались летом, а льдом они забивались в конце зимы, в феврале, когда лёд намерзал на реке до метра толщиной. Специалисты, группа из 5-6 мужчин, используя пешни для колки льда, пробивали борозды во льду сантиметров 30 шириной. Делали лунки, и долбили их пока льдина не отваливалась. Выбивали на реке большой квадрат метров по 15-20. Получалась свободно плавающая льдина, которую потом разбивали/пилили на квадраты (гири), приблизительно метр на метр. Эти гигантские кубы потом вылавливали верёвкой с петлёй и грузили: в 19 веке на подводы, в 20-ом веке - на машины. Кубы льда, упакованные в солому и накрытые земляной крышей, не таяли до следующей зимы.
Последние ледники были в использовании вплоть до середины 1980-х годов. У всех уральцев были частные ледники для семьи: довольно большие, ведь запасались водой на всё лето, а также у уральцев-промышленников и торговцев были ледники совершенно гигантские, в которых хранились большие запасы рыбы и икры.
Получив относительную свободу передвижения по Туркестану, уральцы начали выбирать места жительства поближе к предполагаемым промыслам и подальше от властей. Многие уральцы выехали из Казалинска и Кармакчей. Семья моего прадеда Иосифа Федотовича Гузикова была из тех, кто подался поближе к Аральскому морю. Летом они жили на острове Сарбасат, абсолютно безводном, где семья жила за счёт ледника, и занималась заготовкой рыбы. Зимой семья перебиралась в посёлок в окрестностях Казалинска, откуда было легче вести торговлю и откуда мужчины уходили с обозами на дальние рынки.
В это время началось и расслоение в среде уральцев. Начали формироваться первые предприятия, состояния, первая закупка земель, постройка домов. Всё это доказывает необыкновенную выносливость уральцев; многие из них были способны к возрождению после всего перенесённого за 20 лет ссылки.
Некоторые из быстро сколоченных состояний были довольно большими. Семья моих дальних родственников Павлычевых тому пример. Эраст (Евстратий) Павлычев был сослан в Казалинск с семьёй, включавшей и маленького сына Ивана (приблизительно 1870 года рождения). К началу революции Иван Эрастович сумел, начав с нуля, выстроить настолько преуспевающее дело, что мог позволить себе отстроить большой каменный дом, в котором после революции расположилась больница. Ивана Эрастовича расстреляли как “врага народа” и “культового пропагандиста” в 1930 году, а дом его служил городу Казалинску в качестве больницы до 1996 года, когда здание вернули его сыну Никифору Ивановичу, к тому времени уже весьма престарелому.
В семье моих родственников Ягановых из Рубеженского форпоста благосостояние тоже выросло стремительно, как только уральцы получили относительную свободу действий. 80-летний Феофан Васильевич Яганов был сослан как злостный начётчик в Оренбургский край вместе с женой его, 80-летней Татьяной Петровной, где они оба и умерли в нищете и одиночестве, надо полагать. Их сыновья: 60-летний Афонасий Феофанович и 50-летний Пётр Феофанович и один из внуков, Игнатий Афонасьевич, которому на момент ссылки было около 30, были сосланы в Казалинск вместе с их семействами. Среди членов семейства Ягановых был Парфентий Игнатьевич, который был подростком на момент ссылки, Даниил Игнатьевич, который проделал весь этап из УКВ в Казалинск в 2-х или 3-х летнем возрасте, Афанасий Игнатьевич, родившийся в первые пару лет поселения в Казалинске, Фёдор Игнатьевич, родившийся уже в конце 1880-х… Может быть, семье помогло то, что в ней было много мужчин, и они составляли дружную артель? Как бы то ни было, за 20 лет (к началу 20 века) семья купила уже не менее двух больших домов в Казалинске и вела широкую торговлю от Аралького моря до Перовска. Стремительное обогащение Ягановых было остановлено революцией: в 1928 году, в эпоху НЭПа, мужчин Ягановых лишили избирательных прав (материалы из Кызыл-Ординского областного архива, ф. 2, о. 1, д.15), а позднее (1931 -1951 годы) - кого расстреляли, кого сослали по лагерям.
Казалинск, расположенный вдалеке от государственных границ, имел более благоприятную обстановку для развития торговли и промышленности. Аму-Дарьинский отдел, находясь в опасной близости к враждебному Хивинскому ханству, с его застойной экономикой и феодальным строем, часто подвергался бандитским набегам вплоть до революции. Особенно опасным такое соседство стало в 1910-х годах, когда внутренние Хивинские проблемы вылились в массовое анти-правительственное восстание, также перекинувшееся и на территорию русского Туркестана, но быстро подавленное. Нестабильная обстановка в Хиве продолжалась вплоть до вторжения на её территорию Красной армии в 1918 году.
С самого начала русской оккупации предполагалось, что нестабильность в Туркестане может вспыхнуть в любой момент. Туркестану не хватало армейских соединений, чтобы поддержать порядок в регионе. В этой обстановке в административных кругах, в который раз, возродились планы о создании казачьего войска в Туркестане, в Аму-Дарьинском отделе, которым - как и всем предыдущим маниловским планам аналогичного характера - так и не удалось осуществиться.
В конфликтной и неустойчивой атмосфере пред-революционных лет казаки показали себя фундаментальными сторонниками монархии. Не смотря на все тяготы, обрушившиеся на уральцев, не смотря на все беззакония по отношению к ним, не смотря на все прошения к самым высокопоставленным лицам в Российской Империи, включая членов царской семьи и самого царя, все - оставшиеся без ответа) - не смотря ни на что, уральцы так никогда и не поверили в причастность царя к событиям 1874 года. “Неприличные” анти-монархические настроения начала 20 века встретили единодушный отпор со стороны казачьих общин в Туркестане. “Доживем ли мы, старики, когда без душевных тревог и с спокойными сердцами могли бы посвятить остаток наших дней молитве за благоденствие нашего отечества, и увидим ли наше молодое поколение в своем родном казачьем звании, под сенью старых прославленных знамен, где оно могло бы оправдать доверие Царя и отечества в бою против врагов”, - написал Ферапонт Илларионович Толстов в 1911 году.
Революция смешала установившийся порядок и в очередной раз поставила уральцев на грани выживания: отняла у многих уже нажитое и не дала взамен особого достатка, отняла звания мещан и дала новый классовый статус, заменила старые законы новыми и тиранию царской администрации на тиранию советской номенклатуры.
Смена порядков начала происходить в водовороте страшных событий и обстоятельств. Особенно страшным, по воспоминаниям уральцев, был 1920 год, когда Tуркестанские уральцы приняли в свою среду большое количество беженцев с Урала.
Тогда на Урале, да и по всей стране (а значит, и в Казахстане) свирепствовал голод и большевисткий террор, и в Сыр-Дарьинскую и Аму-Дарьинскую области потянулись политические и экономические беглецы с Урала. Кто-то прятался от власти среди сосланной в Туркестан родни, а кто-то просто выживал... По невнятным слухам, на Урале голод довёл людей до людоедства... Среди “уходцев” живут рассказы о том, что на Урале “ели сусликов”. А.Комаров описал этот период в Кожехаровской станице коротко, но страшно: “Начался голод. Старшие братья, так и не начав службу, умерли от тифа. (...) Началось людоедство”.
Уральцы, как и вся страна, начинали новый раунд борьбы за выживание.