Тезисы трудного письма

Алексей Доронин 2
                Мы никогда не живём, а
         лишь надеемся, что будем жить.
                Ф.Вольтер





«Сколько событий, сколько событий, одно за другим, успевай только разворачиваться. Трудно, да трудно, но, зато жутко интересно, плохо, что поделиться не с кем…

Всё в себе, - субъектиный подход, односторонний анализ, нет обратной связи.  Может, я что-то делаю не так, может, я всё делаю не так?..

Написать что ли Анне, - подумал Павел Теплов, - ввести её в тему, вежливо, конечно, ненавязчиво, в порядке  этакого информирования…»

Мужчина возбуждённо заходил по комнате, решал: писать - не писать. Трудная задача, всё не так однозначно…

«Писать!»

Решительно сел за стол, сдвинул в сторону книги, прочитанные газеты, прочий хлам… Взял бумагу, долго искал ручку, наконец, нашёл и приступил.

«Здравствуй, Анна!

Что-то долгонько от тебя нет вестей, видно дел много, решил чиркнуть пару строк, напомнить, так сказать, о своём существовании.

Время летит, жизнь бурлит, даже не знаю с чего начать.

Одна из моих главных новостей - почти полгода хожу в хор. Сначала было дико, у них там с размахом, народу много, все незнакомые. Несколько раз готов был бросить, но, когда с мужиками поближе познакомился, пообтёрся - заинтересовало и даже увлекло.

А всё случай.

Как-то с ребятами после работы заскочили в столовую перекусить, немного приняли, я в полголоса спел: «Ямщик, не гони лошадей».

И тут к нам привязался какой-то шебутной тип, мы сначала подумали -  мент в гражданском, оказалось - дирижёр хора, пристал, как банный лист.

«Я, - говорит, - давно ищу бас, и вот, наконец, - удача!»

Вцепился бульдожьей хваткой, даже от выпивки отказался, - чудик!

Мужики советуют: «Сходи, Паля, голос у тебя зычный, попробуй, а не понравится - пошлёшь…»

Хор большой - больше ста человек, сколько точно, никто не знает, - сосчитать невозможно, - но таких голосов, как у меня, всего четыре, а надо пять, столько же сколько теноров.

«Басы - моя слабость, - вертится вокруг нас руководитель, - редко встречаются. И он, по-своему, прав, мы один раз, шутки ради, всех сбили, их больше ста, - а нас пятеро.

Почему я так подробно о хоре? Да, живу, можно сказать этим, главное это у меня сейчас…

У всех голосов партии разные, по отдельности поют кто в лес, кто по дрова, каждый гнёт свою линию, - уши вянут, некоторые партии такие некрасивые, даже несуразные, но… когда все вместе - обал-деть, особенно каноны.

Общество у нас, в некоторой степени, отсталое, если не тёмное, хоровое пение до сих пор не понимает, а в нём есть своя неповторимая красота и прелесть. Мы поём, а в зале каждое слово отчётливо слышно - вот какой уровень!

Фантастика, поёт сто человек, а воспринимается, словно поёт один человек.

Наш дирижёр награждён каким-то крутым дипломом, фанатик своего дела, если не с тараканами…

Я для себя теперь сделал вывод: люди настоящего, высокого искусства обязательно должны быть в высшей степени эмоциональными, тут нужен оголённый нерв, а иначе результат духовной деятельности не донести ни до зрителя, ни до слушателя.

Сейчас новая запара. Всем пошили концертные костюмы, обошлось в копеечку. Скоро начнутся смотры, потом гастроли по стране. Кто-то пустил слух, что хору, якобы, собираются присвоить звание не то академического, не то народного. Даже поговаривают, что не исключена поездка за рубеж, сначала, конечно, поближе - в дружественную Финляндию.

Представляешь, нам доверили такое почётное право! Всех освободили от работы, дерут по три шкуры, - терпим, потому что цель слишком высокая - престиж великой страны, ни в коем случае нельзя облажаться.

Костюмы светлые, рубашки из батиста и чёрные бабочки - смотрится. У женщин длинные платья из чёрного бархата с вырезом… - Павел на мгновение представил, как выглядела бы Анна в концертном наряде, даже просиял внутри себя. - Аннушка, пожалуй, вошла бы в десятку самых привлекательных женщин хора, - у него от этой мысли даже немного закружилась голова…

-  Но в любом хорошем деле обязательно найдётся поганка. У меня пиджак в плечах великоват, это ерунда, напротив, придаёт солидности, как-никак бас, тем более, стою крайним.  Брюки Цибиков сшил короче на восемь сантиметров, специально  скрупулёзно несколько раз измерял рулеткой и ученической линейкой.

Я уже потом нашёл объяснение этому безобразию. Цибиков хоть и вежливый, здоровается всегда с улыбкой, но хромой. Во время кроя он иной раз не дотягивается мелом до нужной точки, в результате, либо кому рукава укоротит, мне не повезло больше остальных – брюки, главная часть костюма.

Когда стоишь в общей массе, - это не имеет значения, там хоть в трусах стой, но ведь приходится перемещаться по сцене, вестибюлю - сразу бросается в глаза. Так и думаешь, что все только и смотрят на твои клоунские брюки, как будто, ты виноват, что так пришлось вырядиться.

Участники хора из разных организаций, в основном  бюджетники: учителя и медики. Некоторые из себя уже артисток корчат, выглядит это довольно неприлично и бестактно.

«Вы, - говорит одна Матвею Мотовилову, - наверняка Тургенева не читали», - стоит в позе Мерилин Монро и дымит как Народная артистка, да ещё зачем-то кольца вверх пускает и губами причмокивает.

Мы потом между собой удивлялись, - причём тут писатель Тургенев? Пятаков говорит, - «Да знаю я эту вертихвостку как облупленную, лежал в больнице с грыжей, так она уколов делать не умеет, иглы толстые, тупые, ржавые, тычет ими в задницу как штыком…»

Действительно, Тургенева знают все, - как же, в школе проходили, - хорошо помню про Герасима, он ещё одно время держал живность…

Но я, кажется, сильно увлёкся, отошёл от темы - эмоции, извини, выговориться хочется, накопилось…

Дни стали заметно короче, последние две недели идут сплошные дожди, резко похолодало, ничего не поделаешь - осень…»

Павел сделал остановку, заложил руки за голову, откинулся на спинку стула. Резкий переход от повествования о хоре, который стал основным содержанием его настоящей жизни, сбил его. Он не знал, как приступить к главному, ради чего вновь сел за послание. Может и в этот раз, взять, да и разорвать всё, к чёртовой матери, на мелкие кусочки и не приступать к письму больше  никогда. Или написать и отправить, а там уж, что будет, то и будет...

Тяжёлая борьба мотивов.

После мучительного взвешивания всех «за» и «против», твёрдо решил - на этот раз письмо написать, чего бы это ни стоило.

Продолжил.

«На прошлой неделе купил с получки торшер, - темнеет рано, два стула и эмалированную кастрюлю на шесть литров. Я теперь завёл моду, с каждой получки, а бывает и с аванса, что-нибудь прикупать в хозяйство, так сказать, для личного пользования, да и душу греет…

Так вот, наварил на выходные холодца, долго провозился у плиты, сама знаешь, готовить холодец - дело хлопотное. Соблюл всю технологию, положил все необходимые специи, - я же по шашлыкам и холодцам - ещё тот мастак!

Готовую продукцию разлил по тарелкам, вышло много, арома-а-ат… Холодец получился знатный, не хуже, чем в ресторане, помнишь, мы один раз в «Северном» не могли нахвалиться?.. Даже официантку тогда подозвали, чтобы передала повару наши благодарности…

На следующий день, как порядочный, налил хорошей водки  в  хрустальную стопку, выпил, холодец вилкой потыкал, поковырял, аппетита не было. Пробовал  с горчицей, с хреном - не хотелось ни есть, ни пить, а потом взял, да и вывалил всё в помойное ведро, даже настроение испортилось…

В самом деле, зачем, спрашивается, тратил деньги, время, суетился, хлопотал? Чего ради? Чтобы вот так, взять и всё вывалить. До сих пор не пойму, деятельность ради деятельности. Глупо, очень глупо.

В принципе, я человек волевой  и трудолюбивый, может даже в чём-то излишне настырный, но вся моя деятельность носит какой-то бестолковый, механический, необязательный характер.

Сварил я холодец - не сварил я холодец. Что изменилось? Главное - нет смысла, всё формально, по инерции, без отдачи, впустую…

Анна, если бы ты всё же приехала, пожалуй, многое могло бы измениться, скажу больше - изменилось бы всё, - немного подумал и добавил, - коренным образом.

На второй день я бы бросил этот распрекрасный хор, к которому, кажется, не на шутку прикипел, сдал бы концертный костюм, который зря занимает место в шкафу, даже раздражает, как только откроешь дверцу. Выводить там гаммы до посинения, как будто, мне заняться больше нечем…

Жизнь - это не только: «Белеет парус одинокий», даже если произведение исполнено потрясающе красиво и ему громко и долго аплодируют. 

Представляешь, однажды на юбилейном фестивале в областном центре, откуда мы только что вернулись, - хор обедал в ресторане «Белые ночи»; возили нас на автобусах, кормили за казённый счёт. Так вот, чтобы хористы не разбежались, кто курить, кто куда, дирижёр устроил распевку прямо за столами.

Это надо было слышать - каноны на четыре голоса! Работники кухни и подсобных помещений всё побросали и высыпали в зал, выстроились у стен, сложили ручки и стоят с открытыми ртами, как завороженные. Нам было приятно видеть их искреннее восхищение и мы ещё больше старались… - пауза затянулась.

«Чем закончить, столько нагородил, всё вокруг, да около, как кот вокруг горячей каши».

Павел перечитал отрывок со слов: «В принципе, я человек волевой…», который он начал на новом листе - ужасно не понравилось, даже взбесило.

«Что за дурь? Как это понимать? Волевой человек развесил нюни. Женщине нужна опора, к нытику никто никогда не приедет, и уехали, скорее всего, что нытик, да ещё настырный. Нашёл, дурак, чем хвастаться».   

И тут он вспомнил урок, который получил ещё весной от Елены Владимировны.

Невинные симпатии в их отношениях начинали плавно переходить в лёгкий флирт. Как-то они пошли в главный корпус. Он шёл рядом и млел, как пацан. Женщина говорит: «Коллега, вы бы хоть меня под руку взяли…» Взял, да так осторожно, с таким трепетом, что ей сразу стало противно.

Какой тут флирт, какой роман?

А от чего смутился? Да оттого, что они идут днём, по центру города, а самое главное, что Елена Владимировна, видите ли, замужем. Ей хоть бы что, а он комплексует как целомудренный подросток.

Теплов взял новый лист и задумался.

«В июне к соседям из Архангельска приезжала родственница, которая хорошо знает Анну. Рассказывала: «После работы сидит дома, никуда не ходит, палкой не выгонишь, - всё книжки читает, одно занятие…»

Павел  представил умные Анины глаза, спокойное лицо с ямочками на щеках. «А что если она однажды возьмёт, захлопнет решительно книжку и швырнет её куда подальше,  - под шкаф? Что тогда? А тогда она наденет любимое розовое платье в талию и всё…  Фррр-р-р… - полетел наш соловей в Финляндию чирикать, свободен бас рулады выводить…»

Такой жуткий финал стремительно подтолкнул мужчину.

«Аня, знаешь что, скажу тебе откровенно, приезжай в любое время, когда тебе удобно. Жизнь не стоит на месте, меняемся и мы... Ещё не вечер, не всё потеряно. Настало время, - оно настало ещё вчера, - проявить здравый смысл, отбросить всё надуманное, второстепенное, несущественное…

В наших проблемах разобраться сможем только мы сами - ты и я.  Твёрдо убеждён, что большая часть их создана искусственно, причём, - постарались  с обеих сторон.

А это означает, что шаги навстречу надо сделать одновременно, также с обеих сторон, ведь нельзя же пожать руку, если другая сторона руку не подаёт или прячет её за спину. 

Если мы по-настоящему захотим, счастье придёт и в наш дом, - мы с тобой ничуть не хуже других, за наше счастье мы оба в ответе. Нельзя всё время откладывать жизнь, потому что она неумолимо проходит.

До свидания, Аннушка, приезжай, - немного помедлив, набрался решимости и закончил, - я всегда ждал тебя, и буду ждать, верил и продолжаю верить, - про себя подумал,  - «ты же у меня единственная, только с тобой, я и был по-настоящему счастливым человеком…»  -  твой Павел».

Теплов встал, походил по комнате, вновь сел к столу, не спеша и сосредоточено перечитал всё, что написал, кое-что подправил, поставил несколько запятых, одну зачеркнул, - задумался…

«Получилось  длинно и несуразно, на письмо, в обычном смысле, не похоже».

А как  хочется написать ещё и ещё: про японский телевизор, именно японский, а не китайский или корейский, и как удалось его достать; про соседа Костю и все его выкрутасы; про работу…

В прошлую пятницу Понькин с загадочным видом отозвал его в коридоре к окну и намекнул на возможное повышение, у шефа обсуждали кандидатуры на курсы в Тулу, первая была - Теплов.

«Нет и ещё раз нет, такую галиматью посылать нельзя, бред какой-то, только всё испортишь. Не письмо, а рассказ о хоре, - сто лет ей это нужно, - но и рвать, как в прошлые разы, уже не буду. Всё, хватит рвать! Всё и так давно разорвано в клочья, дальше отступать некуда!

Завтра, на свежую голову, по готовым тезисам всё основательно переделаю, и судьбоносное письмо всей моей жизни будет, наконец-то,  отправлено!»

Павел Сергеевич решительно написал в верхнем левом углу первого листа: «23-го окончательно отредактировать и отправить». С нажимом расписался, как это делают руководители, визируя документы перед тем, как направить их на исполнение своим подчинённым…