Женщина, круглая и прозрачная, как буква «О», прибирала вещи, разбросанные по углам со вчерашнего вечера. Очень уж она любила порядок. И отлично знала ему цену.
Буква «О» летала по квартире, напевая соло из модной оперетки. Удивительно, в какой восторг приводит женщину восстановление поруганного быта! С грацией балерины она взмахивала тряпкой, и уже скоро квартира сияла. Муж её оробел, пробрался на цыпочках к креслу и предпочёл в нём замереть. Кощунство – наступить на непросохший пол, выпить из чистой чашки чаю и уж совершеннейшее злодейство – ностальгировать в ЕЁ присутствии о вчерашнем вечере. Буква «О» вернулась в свои пенаты и желает жить «по-человечески». Будто до неё жили единственно по-свински.
Женщина любовно оглядела воцарившийся порядок и, вытерев руки, пристроилась на бывшем когда-то мягким диване. Взяла со столика журнальчик и с любопытством принялась за светскую хронику. Новости её мало интересовали, а вот подробности частной жизни госпожи П. или господина С. (с супругой или без неё) очень даже. Азарт, разгоравшийся в глазах, достигал пика, когда сплетни перебирались на государственный уровень. Заметно снижался, когда в поле зрения попадал объект пожиже (она могла его попросту не знать, но – какая разница?!). Изучив, где и в обществе кого Марьфилипповна провела минувший уикенд, а Марьивановна – почистила зубы, буква «О» мечтательно закатывала глазки. Она-то уж точно знала, в какой фракции надо заводить знакомства и с каким «портфелем» томно переглядываться на фуршете в честь госпожи П. Но… к её услугам были лишь плотные ужины в компании с господином мужем, который, к несчастью, был не столько талантлив, сколь многообещающ. Ещё эти тунеядцы (типа художники и типа писатели), вызывающие у неё, круглой и прозрачной, непомерную тоску, портят ему весь имидж. Что они все понимают в её эфемерной душе, чистой, как небесный поток, и прозрачной, как слеза младенца? Эти пиявки, пьющие её кровь и тянущие жилы из её растяпы-мужа. Певцы свободы, оруженосцы чести, жрецы культуры и науки…
Буква «О» брезгливо пожала плечиками, глянув на законсервировавшегося в кресле мужа-творца. На кухне закипал поставленный борщ, и она торжественно отплыла проинспектировать ситуацию.
Мешая половником капусту, она вглядывалась в необозримые просторы, мечтала, как через пару десятилетий (не меньше) её многообещающий муж будет стоять в чёрном смокинге, в лакированных туфлях и, конечно же, при бабочке перед почтенной публикой, внимающей новому нобелевскому лауреату в области литературы. Проливая слёзы радости, он будет все пять минут, отведённые на торжественный спич, благодарить её, соратницу и сподвижницу, за терпение и труд, положенные на алтарь его творческой натуры. А она… О! Она будет вне себя от счастья и восторга. И вот когда оркестр грянет туш, а они кинутся в объятья друг друга, она простит ему всё. От чистой души. Премию придётся потратить и на благотворительные цели: так и быть, купят свекрови шубу, а свёкру – зимнюю резину, хотя он, старый пень, так ни разу и не отвёз их на дачу.
Борщ закипел и призывно булькал. Муж потихоньку прокрался в спальню, служащую одновременно и кабинетом. Сел за стол: достал чистый лист, и ручка побежала по нему, оставляя невозможные каракули – чересчур торопливый почерк. Что-то чёркал, расставляя восклицательные, но чаще – вопросительные знаки. Творцу было обидно за вчера. За то, что оно так бесследно кануло в Лету. За то, что буква «О» вечно является без предупреждения, доставляя массу неприятностей. Ибо когда она вкатывается вовремя, она – почти что муза, почти богиня, ради которой хочется и жить, и петь, и дышать. И когда она только успела так округлиться? Нет, не внешне. В содержании! В голове – сплошной замкнутый круг. Мысль циркулирует по заданной траектории, не находя развития ни в одном из направлений. Пространство сузилось, мечты поблекли, страсть угасла. Может быть, это старость? Вчера ведь только бодрились, расписывали, как мы молоды, полны энергии и планов… Творец вздохнул. Потянулся за томиком Пушкина: «Пора, пора мне быть мудрей…»
Буква «О» по-прежнему грезила о блестящих статьях в колонке светской хроники. Она уже давно мысленно переехала в Москву на постоянное место жительства, заводила новые, весьма полезные знакомства, раздавала гонорары и авансы начинающим художникам. Творец бунтовал против пошлости и жестокости человеческой натуры, против лжи, вдалбливаемой со школьной скамьи – о прелести и разнообразии жизни. Чушь! Её немыслимые богатства он сполна вкусил. У него было всё и ничего одновременно. Он грустил, страдал, разрывался на части. Буква «О» старательно перевязывала раны, утирала слёзы батистовым платочком, кормила жирным питательным борщом. Они засыпали вместе, но просыпались всегда в одиночестве. Творцу хотелось оттянуть миг пробужденья. Буква «О», напротив, с радостью бросалась навстречу новому дню. Врывалась в пучину дел, а по вечерам всё так же мечтала, напевая соло из модной оперетки.
Глянув на часы, творец вышел на балкон. Он точно знал, что около пяти мимо пройдёт женщина с ребёнком. Чудесной девчушкой, с огромным колыхающимся бантом на макушке. Она помашет ему ручкой, улыбнётся и крикнет: «Пливет!» И он помашет ей: «Пливет!» И всё будет хорошо, как в кино. Никакой лжи, одна радостная правда этого солнечного, беззубого «ПЛИВЕТ» с тремя восклицательными знаками.