Продираться сквозь мороз и смог домой, по скользким горбатым улицам, где не то что ни души, света и то почти нет – дело нешуточное.
– Ты дойдёшь? – волнуется знакомый голос в ледяной трубке.
– Дойду!..
Вечер был слишком бурным. В музее собрался весь цвет островной культуры и исторической науки. Важные чиновники любезничали с очень умными учёными. Молодые журналисты и младшие научные сотрудники (-цы) чирикали о своём. Конечно, критиковали, конечно, начальство. Хорохорились друг перед другом, а пуще – перед теми, кто стоял напротив, по другую сторону стола. «Отцы» и «дети» по-прежнему жутко недолюбливают друг друга, и вовсе не из идейных соображений, а только потому, что платят мало, работы много, а история как наука по большому счёту обременяет и тех, и других.
Знакомый презентовал книгу о маяках. В его историю я верю – вот она, живая, как на ладони, вся. Как-то даже брал нас с мужем «в поля», к месту гибели отряда штабс-капитана Гротто-Слепиковского. Ему – изучить местность, представить в администрацию проект нового мемориального комплекса. Нам – развеяться, подышать воздухом. Всем хорошо.
История отряда Гротто-Слепиковского – последняя драма Русско-японской войны. Пробрались через лес по ещё крепкому, несмотря на апрель, снегу, побродили вокруг массивного деревянного креста и нескольких могилок. Взгляд задержался на яркой сини Тунайчи. Оттуда к лагерю партизан японцы по воде подошли. Мирный плеск. Ничего не предвещающий. Пыталась отгадать в осевших холмиках партизанские землянки, щуря глаза от разыгравшегося солнца. Где-то здесь… Вон, за теми деревьями… Перейдя дорогу, расселись на тёплых оттаявших проплешинах. Прошлогодняя трава в руках золотится. Сухой острый запах. Запах жизни?..
Выжили тогда девять женщин, однако об их судьбе и поныне ничего неизвестно. Ниточки их жизней обрываются где-то на японских островах. А тогда – в августе 1905 года – никто не знал ни про мирный договор, ни про то, что война закончилась. Всё, ребята, баста, пушки врозь!
Затеяли небольшой пикничок в память об убиенных. И, преодолевая распутицу, молча отправились домой.
И что-то тогда перевернулось в душе. Что-то не заладилось, сошло с привычных рельсов. Как в песне: «Нет, ребята, всё не так, всё не так, ребята!..» На бумаге всё гладко и прочно. А здесь… Здесь остро чувствуешь – всё не так!
Весёлая команда «маячников» возвышалась над фуршетным изобилием. Большие, крепкие, как сивучи, парни. Я таких никогда и не видела. Весёлые, простые. На Сахалине маяки до сих пор работают под присмотром человека. В Японии всё давным-давно автоматизировано. Рядом с маяками исторические памятники. В туалете вода, всё работает, описаний исторических пруд пруди, и – ни души вокруг.
Слово за слово, и вот уже до стихов добрались. Самый старший читал что-то складное из Асадова или ещё из кого.
Тут – дёрг, дёрг – студент мой бывший, Игорёк:
– Что вы думаете об этих стихах?
– Товарищ незнаком с настоящей поэзией!
– Ну, может, в таком случае просветите?..
Заподозрив провокацию, всё-таки зашептала тёпло-ласковое из Перелешина, а после с силой из Несмелова, потом уж совсем в голос из Тефтольц, а потом…
Отец мой в музее работал. Старое японское здание. Вокруг – тисы и сакура, кусты кедрового стланика. У подъезда – грозные львы-собаки. Собаки-то до сих пор сидят. А вот куда подевалась огромная черепаха? Помню, как посадил он меня на её прохладный панцирь, оглянулась в тяжёлом полумраке, и поплыли мы в Африку, к Айболиту... И вдруг увидела её вновь, через двадцать три года. Так обрадовалась, что попросила позволения рядом посидеть. Потому что и зверь вдруг уменьшился, и отца моего давным-давно в живых нет.
…потом свои стихи попросили почитать.
Отмотала ниточку стихотворную. Дело такое – чуть дёрнешь, клубок и покатился. Уже и люди расходиться стали, уже и в подвалы музейные спустились. А в голове всё звенит и звенит:
Звонко яблоко покатилось,
Брызнув мякотью на свету.
Зарумянились, заискрились
Капли сладкие на лету…
Чувствую, как сужается пространство, и слух ослабевает, и речь становится труднее. А только нет сил остановиться, ну, нет – и всё.
– Давай такси вызовем? – слышу сквозь туман.
Машу рукой – я сама. А в голове:
Ах, как жаль, что любовь закончилась
В этом мире добра и зла…
И вот иду. Одна в целом городе. Беспокойная, злая. И колотится в голове давно известное: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?..»
Такой соблазн вдруг обуял вытянуться на грязном заплёванном снегу и смотреть во вселенскую чёрную бездну, где плещутся голубые звёзды. Ну вот. Поскользнулась… Лежу, простившись со всем живым на земле… И вдруг знакомый голос из мобильника:
– Ты дойдёшь? – (Боже, откуда!? Из Москвы…)
– Дойду. Дойду непременно! – кричу, барахтаясь на льду. Неловко всё-таки. Лишь смутно бьётся в сердце:
Земную жизнь пройдя до половины
Я очутился в сумрачном лесу…