Ну кто будет отрицать, что по деревьям я лазаю лучше мальчишек? Во втором-то классе! По канатам – хуже. Но канат – не дерево. Он гладкий, скользкий и руки об него обжигаешь, пуще чем о крапиву. Поднялся по канату – пятёрка. Залез на дерево – ух ты!
Природоведение я не люблю. Не потому что глупая. А потому что теория никак не сходится с практикой. Нас учат ориентироваться на местности. Ну вы знаете: мхи и лишайники буйно расцветают лишь с южной стороны валунов. С северной стороны стволы деревьев темней, кора быстрее разрушается от сырости. И тому подобное. Перечислять нет смысла. Особенно если в сумке валяется новенький, купленный дедом компас – это раз. Если идёшь, не сворачивая, обязательно вернёшься туда, откуда ушёл – это два. И наконец, если не планируешь потеряться, тупо бредя среди одноклассников, тебе и вправду ничего не грозит – это три.
– Итак, что мы должны делать в первую очередь, если заблудились в лесу? – обернувшись к нам, вопрошает Валентина Ивановна. Улыбается. Уже готова радостно промяукать: «Правильно, дети!..»
– Залезть на дерево! – весело выкрикиваю я вызубренный намертво закон тайги. Улыбка сползает с чуть подвяленного солнцем лица Валентины Ивановны, руки застывают в воздухе, так и не закончив дирижёрского взмаха.
– Зачем тебе на дерево, скажи на милость?
– Чтобы лучше видеть! – удивляюсь нелепости вопроса.
В два счёта забираюсь на ближайшую берёзу. Кое-как зацепившись за хрупкие ветки, яростно жестикулирую:
– Вон город! Вон «Орбита». Вон там – Лыска. Прямо – ТЭЦ.
– Ника, слезай немедленно! – визжит Валентина Ивановна. Красные пятна расползаются по лицу и шее. – Ника, я кому сказала!
«Ладно, ладно! – бурчу про себя, сползая вниз. – Только без истерик!» Внезапно ветки заканчиваются. Бум!.. «Бум!» у меня получается лучше всего.
На Лыску в сентябре ходить одно удовольствие. На подступах полно оврагов, кое-где выглядывают остовы укрепрайонов. Овраги немедленно превращаются в окопы вражеской обороны, укрепрайоны штурмуются под крики «Ура!», и вместо гранаты в лицо Саньки Воронова, японского шпиона, летит высохший кусок глины. «Ма-ма!» – кричит японский шпион и, заливаясь слезами, сдаёт амбразуру.
Уже через десять минут партизанский отряд превращается в советский десант. Четыре обезьянки раскачиваются на ветках… Это мы. Прячемся в стане врага. Идёт разведывательная операция, в самый разгар которой Васька Макаров не выдерживает и орёт во все горло:
– Пацаны, у Ники трусы видно! Ха-ха-ха!
– Дурак! – досадую я. – Провалил операцию.
Пытаюсь спуститься, но наступаю ногой на Васькин кумпол.
– Э! Совсем офигевшая!? – мечет Васька громы и молнии.
– Получи фашист гранату: за трусы – двойную плату! Нефиг подглядывать! – выпаливаю скороговоркой, продолжая топтаться по Васькиному темечку. В отместку он намертво перегородил спуск. «Ах так!» Включаю полный вперёд и расцепляю пальцы. С ветки на ветку, как Винни Пух, делаю бесконечные «бум!». Форма в лоскуты, руки-ноги исполосованы летящими навстречу сучками и зазубринами. И долгожданное приземление – аккурат в серёдку репейника. Конец разведке – бабушка приехала!
Выбрав колючки из платья, достала платок и принялась зализывать нанесённые противником раны. А Васька опять орёт как резаный:
– Валентина Ивановна! Петрова с дерева спрыгнула! Она бе-ше-на-я-а!
И тишина. Только дерево поскрипывает. Да листва шумит. Из-за пригорка показалась побелевшая Валентина Ивановна. Ребята облепили со всех сторон – голова к голове, как горошины.
– Петрова! – тяжело дыша, выносит вердикт Валентина Ивановна. – Категорически! Больше… ни в какие походы… не допускается!
…Прыгать мне понравилось. Отовсюду: с парапета, с танка, что на Победе (ну не совсем с танка, с постамента. С нижнего яруса…), с боярки, когда ещё сосед грозился собакой, если мы немедленно не слезем. Драгоценные ягоды падали в траву. А я в очередной раз приземлялась в крапиву. Боярка на самом деле наша была, а крапива – соседская. Забор развалился, и все запутались.
Прыгала с сарая. Того, что ещё дед поставил. Забраться на него по приваленным к стене доскам – раз плюнуть. А вот спуститься – страшно. Задом наперёд у меня не очень получалось. Проще зажмуриться и сигануть в малину. Наберёшь полный рот переспелой сочной мякоти – м-м-м, благодать!
И с крыши прыгала. Когда деду срочно понадобилась лестница, а Васька (кот бесстыжий!) слинял на соседский гараж! Тут поневоле прыгнешь. Приземлишься в гудрон. Ломоть на бегу оторвешь пожирнее. Потому что жвачки только у Юльки Переломовой. У неё папа – моряк. Очень дальнего плаванья. А гудрон хоть целый день жуй, не раскрошится. Пузыри только не надуваются.
Стройки, гаражи, заборы, трубы и теплотрассы вообще во внимание не принимаются. Разминка для начинающих. Кому слабо, тот в царь-горы не играет. И в казаки-разбойники того не берут. А уж в чапая – подавно. Слабакам в Красной армии не место.
Постепенно смысл моих прыжков приобрел стихийно-протестный оттенок. Нас заперли! Меня, Юльку Ряшенцеву и Илюху Трубачёва. Чтоб на улицу – ни ногой, пока родители в магазин ходят. Игорь мальчик хороший. У него один глаз свой, а второй – искусственный. Он девчонок во дворе на «Школьнике» по очереди катает. Когда у него время есть. Только за это просит с ним в «письки-жопки» играть. И совсем это не интересно. Снял трусы, надел... А Илюха рассматривает всё внимательно, а потом смеётся. Короче, пока они с Юлькой играли, я решила с балкона на козырёк подъездный перебраться. Чуть-чуть не дотянулась. Нога соскользнула, я повисела-повисела и спрыгнула. Внизу палисадник как раз перекопали, только земля всё равно твердая. Не то, что у нас в огороде – мягкая, тёплая…
Не успела оглянуться, как располнела, утратила гибкость и ловкость. Деревья подо мной гнулись и ломались. Пришлось переключиться на железяки – трапеции, кольца, перекладины, канаты – на худой случай. В спортзале совсем туго пришлось. Сергей Саныч дунет в свисток, мол, давай, Петрова, забирайся наверх. А я не могу. Канат не дерево – пружинь, подтягивайся, а он, зараза, так и норовит выскользнуть. Нет, Сергей Саныч, уж лучше двойку. Не с руки мне. Пока однажды резиновый не повесили. Как забралась!
– Достаточно! – кричит физрук, рисуя плюсик в тетрадку. – Следующий!
Следующий – Васька Макаров. Стоит, не шелохнется.
– Ну чего замер? Давай, Василий, полный вперёд! – подбадривает его Сергей Саныч.
– Не, – качает головой Василий, – пока Петрова не слезет, я туда ни ногой!
– Петрова? – удивляется Сергей Саныч, запрокидывая лоснящуюся лысину.
Глаза наши встретились – его, голубые, как первомайское небо, и мои, безупречного чайного цвета.
– Ты чего там делаешь?
– Висю!
– Давай слазь!
«Легко сказать, слазь», – и ещё пуще к этому шлангу вонючему приклеиваюсь. С резины просто так не скатишься. Не скользит.
– Слазь! – рявкает Сергей Саныч.
Судорожно выискиваю место для посадки.
– Кому говорю! – лысина багровеет, урок срывается. – Слазь, так твою перетак!
Всё, разжимаю пальцы…
– Ни-ка-а! – ахает зал.
Потирая ушибленное бедро, молча поднимаюсь с мата и ковыляю в раздевалку… На следующий год меня от физкультуры совсем освободили.
Прыгать – суть и соль жизни, средство самозащиты и противостояния. Конечно, для того чтобы прыгнуть, надо сначала куда-нибудь залезть. А чтобы куда-нибудь залезть, надо во что-нибудь вляпаться или заблудиться. Вот тогда и пригодится школа юного сурка – забраться как можно выше и сориентироваться на местности. Оглядеться и проложить маршрут сначала во-он до той горочки.
Меня привели на телевидение. Очень уж хотелось походить на отца. Воображение старательно рисовало покорителя чуть ли не Северного полюса. Фотографии дополняли сложившийся образ. Вот он – во весь рост (очень высокий, очень!) среди снегов, ухмыляясь, отщипывает кусочки от свежей буханки. Он же – на судах рыболовного и военного флота. Он же – за огромным редакционным столом уминает фасоль в томате. И снова он – крепко сжимает меня, двухлетнюю... Только смотрим мы в разные стороны. Папа заученно в объектив, а я – в свою ясную даль. Может, показалось, и журналист из меня липовый?.. Вот и тётенька телевизионная того же мнения: «… безусловно, талантлива, но…»
И отправили меня в газету. Посадили за древний стол, дали стопку бумаги и сказали серьёзно: «Пиши!» Только как же «пиши»? За спиной побрякивают кружками и чашками, ставят чайник, проверяют холодильник, сплетничают и хохочут. И только редактор перепечатывает на машинке чью-то сильно потрёпанную рукопись. «Та-та-та-та-та-та…» – без перерыва. Она не курит. Хоть и редактор. А я уже курю. Но стесняюсь. В конце концов решаюсь подойти и уточнить, чего от меня требуется.
– Пиши о чём хочешь. Лишь бы интересно было. Мы тебя по трудовому оформим, как внештатника. И сидеть тут совершенно не обязательно. Журналиста ноги кормят. Осилишь полторы тысячи строк в неделю?
– Конечно, – ни тени сомнения на лице. Потом разберёмся. Потом, потом, потом. Всё потом, а сейчас поскорей на волю. Решила начать с главного: выяснить, какая дорога ведет к храму? Вдруг им значительные вещи нужны. «Про коммуналку любой сможет», – решила я.
Во внештатниках проходила два года. Училась днем на филфаке, а по ночам писала. Мозолищу на пальце набила, будь здоров. Компьютеров ещё и в помине не было.
Потом меня в пресс-службу взяли, как «опытную». Формировать позитивный имидж учебного заведения. Мы его с товарищами в стенгазете формировать начали. Потом в областной печати закрепили. Люди читали, обсуждали, ссылались. Приятно.
После продолжительных переговоров я перепрыгнула из дома родного в свою маленькую квартирку. Тяжело. Но протягивать руку очень не хотелось. В холодильнике мышь повесилась. На душе кошки скребли.
– В партии затевают газетку делать. Редактор нужен. Подыщи кого-нибудь, – попросил один очень важный знакомый.
– Сколько денег?
– Три тысячи.
Для несведущих – рублей, не долларов. «Не густо, – прикидываю про себя, – но мышь накормить хватит».
– Может, я смогу?
Отрекомендованная, еду в автобусе покорять партийное руководство. Денёк ласковый, я же репетирую партзачёт, чтобы не получить вычет. Солнцу всё равно. Гладит по голове тёплой ладошкой, и я засыпаю.
Просыпаюсь на нужной остановке. Взлетаю на второй этаж: «Здравствуйте!» Мне рады. Принимают, угощают чаем и рисуют перспективы. Ободряют и восхищаются.
– А можно ближе к делу? – не выдерживаю я.
Ближе так ближе. Начинается инструктаж. И тут до меня наконец-то доходит. В штате газеты – одна единица. Зато какая пузатая! Я и жнец, и на дуде игрец. Сама пиши, составляй, всюду ходи, кругом высиживай, прославляй, пропагандируй. Рисуй капитализм с демократическим лицом. Из Москвы непременно материалом помогут. Вырезай, выбирай, озвучивай. Освоишься – пресс-секретарем сделаем, на учебу в ВПШ отправим.
– Спасибо, я уже отучилась.
– Тогда мы тебя в резерв зачислим. Нам молодые перспективные нужны.
– За три тысячи? – язык мой враг мой.
– Это пока три. – Оратор набирает обороты, уста его источают мёд, глаза же внимательно изучают особенности конституции. Моей конституции, а не Российской Федерации. Федерацию не обнимешь, а во мне всего шестьдесят три кг. «Ну и ладно, не подыхать же», – решаюсь я.
У меня чуточная нагрузка в колледже, читаю старшекурсникам историю отечественной литературы ХХ века. Учусь в аспирантуре. Подменяю то одного, то другого члена кафедры, вычитывая их очные и заочные курсы. Стихийно постигаю азы партийной дисциплины, журналистской и социальной этики. Карабкаюсь, цепляюсь, мышь кормлю. Пафоса – ноль, щёки впали, джинса истончилась, просвечивая на солнце.
В разгар мая засылают меня на внеплановый Съезд. В Москву! В бригаде ещё трое. И вид такой же – рабоче-крестьянский, доверчиво-великодушный. «Споёмся!» – подвожу черту и бегу за билетом. Семь лет сижу дома безвылазно. Без отрыва от производства. Хочу на воздух. Как выяснилось, в подмосковный пансионат, неподалёку от Звенигорода. Хочу-у-у!
И мы летим. Читаю Тоболяка и Улицкую. Коллеги мирно дремлют. Устали.
Москва встречает, широко улыбаясь навстречу. Женская часть бригады упакована по первому разряду: туфли, босоножки, кофточки: одна-вторая-третья, на все случаи жизни, гардероб утренний, гардероб вечерний, и ещё – промежуточный – для прогулок и если вдруг ветрено. Сумки оттягивают руки, но посрамить честь и достоинство, ни Боже мой! Берём такси. Нам далеко, аж на проспект Мира.
– Только поживей, пожалуйста, а то мы опаздываем! – предупреждаем водилу.
– Сделаем в лучшем виде! – Захлопывает дверцу, и машина срывается с места. Обдуваемые ветерком, наслаждаемся солнцем и сменяющими друг друга столичными пейзажами. Задрёмываем. Но мгновенно просыпаемся, когда водила протягивает карточку с расценками за км.
– А ну стой! – судорожно соображаю, сколько ж км мы уже накрутили. Да если за каждый по полтиннику!.. – На сколько мы уже накатали?
Не сбавляя скорости, водила снимает показатели, умножает на пропечатанный тариф, получается что-то внушительное.
– Слушай, мы тут на три дня, денег в обрез. За всех – тыщу, не больше…
На наши головы обрушивается поток всевозможных угроз и ругательств, вплоть до того, что нас немедленно возвращают в аэропорт, сдают в милицию (брат или сват там работает), командировка наша заканчивается, до острова нас доставляют в цинковом ящике.
– Тыща за всех, – не сдаюсь я, – или катай до посиненья. Мы давно в Москве не были.
– Полторы, – сдаётся молодчик. – Полторы и высаживаю.
– Идёт. У метро где-нибудь тормозни.
«Жигуль» лавирует в вечернем скоплении машин и притормаживает аккурат у буковки «М». Выходим по одному. Чтобы не сбежали, не расплатившись. Чтобы не рванул с вещичками.
Ну, здравствуй, столица!
Пансионат – пять сталинских железобетонных монстров (столовая, конференц-зал, кинозал, ещё что-то невразумительное) посреди разорённого дворянского гнезда. За деревьями спряталась полуразрушенная часовня, напротив – пруд, по нему барышень на лодках туда-сюда катают. Корпуса для отдыхающих – бывшие летние домики для гостей, архитектура не менее, чем века восемнадцатого. Нежный жёлтый цвет стен, круглые окна с паутиной перекладин, мансарды и печные трубы. Всё на месте.
Во всю стену конференц-зала растянут баннер с партийными метками. Щёлк! – фото на память.
Итак. Программа: День 1. Пленарное заседание, обед, продолжение заседания. Ужин. Праздничная музыкальная программа. День 2. Возврат денег за проезд, обед, «Весёлые старты». Участники: команда партийцев и команда гостей (желающие принять участие, запишитесь у секретаря). Ужин. Регата. Фейерверк. День 3. Отбытие.
Всё ясно. Дайте уже ключ, пожалуйста, спать очень хочется. От избытка впечатлений располагаюсь на собственной сумке прямо посреди холла. Секретарь куда-то отлучился. Табличка с надписью «Дальний Восток» сиротливо покачивается от снующего сквозняка. Видимо, нас снова мало. Всех не высидишь.
Не помню, как уснула. Зато утром, ещё до завтрака, мы с соседкой успели обежать парк, побродить по росной травке и обследовать все развалины. Выбрались в ближайшее сельцо, пропылив до нарядного храма. Открыт. Ни платка, ни соответствующего наряда... Кто же знал... Посокрушались, но всё-таки вошли. Только что справили утренние часы и службу. Батюшка благословил свой старушечий приход и воззрился на нас.
– Странствуете? Издалёка будете?
– С Сахалина, – проясняем ситуацию. Покупаем свечи, улыбаемся батюшке.
– Далеко.
Батюшке интересно. Спрашивает, отвечаем. Милый человек, не отругал даже за внешнее наше непотребство. Тепло в храме. С восемнадцатого века стоит. Стало быть, и село с той поры к нему прилепилось. Раскланялись. Благословились. Щёлк-щёлк! – фото на память. Утро красит нежным светом… Благодать.
К нашему возвращению завозилось-засуетилось имение N-х. Накануне, как водится, за встречу, за знакомство народ пил-гулял. Теперь потихоньку стекался отрабатывать харч. Дородные мэм, поблескивая на солнце килограммами золота, инструктировали своих юных пасынков, как сподручней подвязаться у г. Такого-то или поднырнуть под г. Такую-то. Быстро перехватить первого зама, инструктнуться на предмет повышения или лучше всего перевода. Да, и заодно уж – по личному делу. Наверняка у Такого-то неплохая девочка в запасниках имеется…
Зал уж полон, ложи блещут… Господа к концу дня растирают затекшие поясницы. Вопросы заданы, реверансы сделаны. Партия готова занять лидирующие позиции. Копытом бьёт и похрапывает.
Оттанцевав праздничную музыкальную программу, утречком гости выстроились затылок в затылок в кассу. Возврат. Билеты, пожалуйста, шлёп-шлёп – печати на бумажках, тр-р-р – машинка отсчитывает купюры. Спасибо – до свиданья. Следующий!
– Слушай, вы откуда? – изумляется большой добродушный человек.
– С Сахалина, – весело подмигиваю.
– Ребята! – всколыхнулся здоровяк. – Дальний Восток не пускать! Всю кассу снимут, до Тулы пешком пойдём.
Я радуюсь его шутке. И долгожданной свободе. На улице разминаются команды «Весёлых стартов» – учатся бегать на лыжах по высунувшейся майской травке. Со стороны пруда доносится недовольный утиный кряк – готовят регату.
Одурманенная двухдневной говорильней выискиваю примелькавшийся стенд. План-схема. Имения и его окрестностей. Неподалёку от сельца и нашего капища стоит Звенигород. А подле него – Саввино-Сторожевский монастырь. Вроде бы неподалёку. Если сейчас выйти – к вечеру обернёмся? Краткое совещание с коллегами. Резолюция – выдвигаться, не теряя ни секунды.
«Неподалёку» оказалось далековато. Кое-как добрели до остановки, дождались автобуса, после пересели ещё на один. Миновали новые микрорайоны, въехали в кукольный одноэтажный городок. На каждой крыше – по коньку, кошке и лоснящемуся на солнце хозяину. Все при делах. Конёк вдаль глядит, кошка гостей намывает, хозяин кровлю поправляет. Хозяйки внизу перебрасываются словечками, намывая до скрипа окна, обновляя краску на наличниках. Дворы тонут в разливах сирени и грушево-яблоневого цвета.
Уткнувшись носом в автобусное стекло, любуюсь звенигородской деловитостью и неспешностью. «Чего-то не то я в этой жизни делаю…» Верчусь-кручусь, скребусь-царапаюсь. Газетки шлёпаю, бумажку трачу…
Вдоль монастырской стены холодком веет – день за полдень перевалил, состарился. У ворот юбёхи повязали, в платки припрятались. «Посты» и ограды миновали, под башенной аркой прошли, тут-то на ровном месте я и хлопнулась. «Поделом тебе, курица! – внутренний голос ругается. – Не в свои сани не садись!»
Насельники-молчальники будто из-под земли выпрыгнули, за руки тянут, поднимают, головами покачивают – беда-беда, больно, поди? «Стыдно, батюшки!» Вслух только спасибо раздаю. Со всеми раскланялись, внутрь собора зашли. Тут уж я по собственной воле на колени рухнула. Не видала до поры живой красоты такой! Стены плотно расписаны, ни пятнышка тебе, ни проплешины. Краски тёмные, спокойные. Как сама земля. И золотые нити ту землю прошивают насквозь. У алтаря рака серебрится, завешенная лампадками. Ладаном пахнет, углем и ладаном…
Позади меня бабушка внучку поучает: «Коли в воротах храма, как она, ни с того ни с сего наземь брякнешься, так и знай – это гордыня тебя перевесила». Внучка кивает, меня стыд разбирает.
Вышли, погуляли, пристроились к экскурсии, послушали. И отправились восвояси. На углу деревяшки разноцветные поперебирали. Купила другу чётки дубовые, а себе – безделушки можжевеловые.
С тех пор я снова запрыгала. Перво-наперво соскочила с партийной поденщины. Потом из пресс-службы сиганула. Не успели студенты картошку на полях собрать, я заявление директору несу:
– Увольте меня, пожалуйста, по собственному желанию. Мне завтра уже в другое место надо…
И уволили, спасибо большое. Даже две недели отрабатывать не пришлось.
Последний мой прыжок сопровождался шумом и треском. Со стороны всех заинтересованных сторон. Я ухожу из аспирантуры.
Пишу ещё одну заяву под перекрёстным допросом: «Хорошо подумала?» «Хорошо». «Ты понимаешь..?» «Понимаю». «Сознаешь..?» «Сознаю». «Что никогда…» «Никогда». «И никто...» «Ни Боже мой! Ни под каким предлогом…» Число, роспись, приговор.
Такая она, жизнь: с дерева надо спрыгивать.
С горы – скатываться.
С небес – падать.
Там, наверху, взгляд становится поверхностным. Я уж лучше по мхам и лишайникам... Где север, где юг… До самого скончания пути.