Некоторые проблемы медобеспечения в годы Гражданской войны.
Интересные (и малоизвестные) примеры проблем организации медицинской помощи и обеспечения колчаковской армии содержатся в «Дневнике Белогвардейца» А.П. Будберга.
Давайте рассмотрим некоторые из них.
Как известно, медицинское обеспечение русской армии в годы Первой мировой войны, особенно в ее начале, было организовано неудовлетворительно.
К примеру, П.Н. Милюков так вспоминал об этом:
«Санитарное дело на фронте было возглавлено «верховным» начальником принцем Ольденбургским, человеком капризным, упрямым и крайне ограниченным. Оно находилось в плачевном состоянии. Докторский персонал был недостаточен; самых необходимых медикаментов не было; раненых сваливали на полу товарных вагонов, без медицинского присмотра, и они сотнями умирали в поездах».
Замечательно звучало прозвище, данное в войсках принцу Ольденбургскому: «Сумбур-паша»!
Оно точно отображало стиль его деятельности и манеру поведения.
Уже в начале ПМВ положение с ранеными в царской армии иногда бывало просто катастрофическим.
Известный русский историк-эмигрант генерал Н.Н. Головин подчеркивал: «В области санитарной помощи первые же сражения показали, что расчеты мирного времени совершенно превзойдены действительностью. В первые месяцы приходилось наблюдать скопление раненых, остающихся в течение нескольких дней без действительной помощи. Мне лично пришлось в декабре 1914 г. быть свидетелем очень тяжелого случая, когда командующий IX армией генерал Лечицкий зашел в местечке Островец в брошенное здание кинематографа и нашел там несколько сотен тяжелораненых, оставленных ушедшими вперед войсками. При этих умирающих было всего две сестры милосердия, совершенно обессиленных бессменной работой в течение трех суток...».
И ведь это безобразие произошло в относительно благополучное время: конец 1914 года, русские армии наступали и никаких объективных причин для того, чтобы бросать своих раненых без присмотра не было.
Еще хуже становилась обстановка в случае отступлений, или ожесточенных встречных сражений, которых на Восточном фронте в 1914-15 годах было немало.
Вот что вспоминал об этом генерал А.П. Будберг;
«…мы знаем, что такое массовая эвакуация раненых по опыту осенних варшавских боев 1914 года, когда десятки тысяч раненых лежали на улицах, и только помощь жителей и общая очень благоприятная обстановка (и по транспорту, и по наличию личного состава и всех средств помощи) предотвратили катастрофу».
Тут надо отметить интересный факт: в начале войны польское население еще верило в победу России, и очень благожелательно относилось и к русским войскам, и к нашим раненым. Поэтому помощь жителей Варшавы и сыграла тогда такую благоприятную роль в спасении раненых, которые тогда тысячами лежали на улицах города.
Другим начальником над санитарными делом в царской армии в годы ПМВ был известный думский политик А.И. Гучков, являвшийся Главноуполномоченным Красного Креста.
Во многом благодаря его «бурной деятельности» не успел выйти из германского окружения наш ХХ армейский корпус, входивший в состав Х армии генерала Сиверса.
В ходе второго вторжения русских войск в Восточную Пруссию, Х Армия оказалась в крайне тяжёлом положении.
Под ударами германских войск часть её соединений была разбита, часть оказалась в окружении, остальным войскам было необходимо срочно отступить, чтобы вся армия не попала в «мешок»:
Бывший тогда начальником штаба русской Х армии генерал А.П. Будберг вспоминал:
«Совершенно неожиданно в штабе армии появился Главноуполномоченный Красного Креста А. И. Гучков и заявил Командовавшему армией очень резкий протест по поводу отданного мной приказания оставить в Лыке всех тяжело раненых и тифозных больных и сосредоточить их в одном из тамошних госпиталей для передачи немцам порядком, установленным Женевской Конвенцией.
Такое приказание было отдано мною только потому, что с отходом армии к Маргррабову прекращалось железнодорожное сообщение между Лыком и Сувалками, а вместе с тем кончалась и возможность полной эвакуации Лыкских госпиталей при помощи санитарных поездов, задержанных снежными заносами на перегоне Рачки-Сувалки. В силу этого приходилось переключить направление Лыкской эвакуации на шоссе из Лыка на Райгрод и выполнить ее колесными транспортами т.е. таким способом, который не допускал перевозки очень тяжело раненных и тифозных, каковых о самым тяжелым сердцем приходилось оставить на месте, воспользовавшись для этого правилами, специально для таких случаев установленными.
Такое решение было уже утверждено Командовавшим армией и приводилось в исполнение.
Причины, побуждавшие нас к принятию столь тяжелой для нас меры, были сообщены А. И. Гучкову, но он продолжал изливаться в громких фразах на тему о недопустимости для Русской Армии бросать своих раненных и оставлять их неприятелю и, наконец в очень резкой и императивной форме заявил генералу Сиверсу, что если бы последний задержал отход армии настолько, чтобы выиграть одни сутки, то он, Гучков, брался подать вЛык необходимое количество санитарных поездов, на которых и могла быть произведена полная эвакуация всех Лыкских госпиталей.
К глубокому моему удивлению генерал Сиверс стал на сторону Гучкова; мой протест об опасности для нас такой отсрочки остался безрезультатным; не помог и доклад о фактической невозможности подать в Лык необходимое число поездов, так как все железнодорожные пути, а в особенности многочисленные выемки, были завалены глубоким снегом. Первоначальная редакция приказа об отходе была изменена и первый переход был растянут на двое суток.
Выполнить своего обещания Гучков не мог и, конечно, не выполнил; в действительности в Лык с очень большими затруднениями был подан только один санитарный теплушечный поезд, на котором и вывезли около 300 раненных и больных, причем часть их была помещена на крышах вагонов.
Таким образом, задача полной эвакуации Лыкских госпиталей не была осуществлена, но суточная задержка в исполнении нашего отступления отразилась самым невыгодным образом на общем положении всей армии, а в особенности XX корпуса, более других вклинившегося неприятельское расположение и отходившего по наиболее длинному пути.
Вся система отхода походными колоннами под прикрытием арръергарда была разрушена, и корпуса были осуждены на отход длинными боевыми фронтами и по ночам, со всеми тяготами и лишениями, связанными с ночными маршами».
В результате этой бездумной попытки Гучкова «отличиться» и «пропиариться, говоря современным слэнгом, наш ХХ корпус не смог оторваться от противника, был окружён и, после нескольких ожесточённых схваток, его остатки были захвачены немцами в плен.
Были в России, в годы ПМВ, и другие организации, самостоятельно занимавшиеся помощью раненым: свои госпитали и лазареты имели Союз городов, земства и т.д.
Некоторые санитарные учреждения действительно можно было считать образцовыми, другие же «отличались» безответственностью персонала и безразличием к раненым. Такого, увы, тоже хватало с избытком.
А в целом к медобеспечению русских войск в годы ПВМ хорошо подходила поговорка «У семи нянек дитя без глазу». Все зависело от личности руководителей медицинских учреждений: там где ими были порядочные и требовательные люди, державшие свой персонал под строгим контролем, и дела обстояли неплохо. Там же где во главе находились ленивые, равнодушные или слабовольные руководители, обстановка была из рук вон плохая.
В годы Гражданской войны ситуация с медицинским обеспечением и по объективным, и по субъективным причинам только ухудшилась.
И вместо того, чтобы требовать с соответствующих руководителей, помогать им, и заставлять их предметно заниматься делом и руководить подчиненным медперсоналом, по старой традиции стали искать спасение в создании различных бюрократический управленческих надстроек и организаций.
Вот что вспоминал военный министр правительства Колчака генерал-лейтенант А.П. Будберг об этом:
« В сфере адмиральского антуража родилась совершенно нелепая мысль создать верховного санитарного начальника по типу знаменитого Сумбур-паши принца Ольденбургского, причем на эту должность выдвигают только что приехавшего из Америки контр-адмирала Рихтера. По-видимому, здесь не без участия разных благотворительных и милосердных дам, занявшихся помощью раненым и недовольных существующими у нас санитарными порядками.
Действительно, санитарная часть поставлена у нас очень плохо, а кое-где и кое в чем даже ниже всякой критики; ее недостатки и вопиющие прорехи бросаются всем в глаза, вызывают массу разговоров, негодований…
Но зло стали искать не там, где следовало, стали все валить на систему и забыли об ее исполнителях — людях. Это коренная ошибка омских верхов: их неопытность, неумение разбираться в фактах, событиях, причинах и следствиях вовремя заставляет их искать объяснения разных неудач в недостатках систем и организаций и совершенно упускать из виду людей, их незнание, их неопытность, лень, небрежность, недобросовестность, потерю служебной работоспособности, ослабление контроля и пр. и пр. Все время повторяется крыловская басня о мартышке и очках.
Надо, прежде всего, подтянуть людей и решительными мерами поднять уровень добросовестности в исполнении обязанностей, а вместо этого ищут исцеления в надстройке еще одного этажа к громоздкой, скрипящей и плохо работающей системе».
Нередко проблема была даже не в отсутствии лекарств, или перевязочных средств, а в неимоверном бардаке и бесхозяйственности, так свойственных российской действительности. В результате одни соединения и части буквально голодали, а другие таскали за собой сотни вагонов продовольствия, лекарств и другого имущества, которое лежало «мертвым грузом» и не использовалось:
«28 июня 1919г.
По полученным мной от контроля сведениям, в Сибирской армии были части, имевшие всегда при себе не менее 2 1/2 — месячного запаса продовольствия всех видов. Пепеляев слал с фронта угрожающие телеграммы о недостатке довольствия, а при проверке на его базе оказалось свыше 300 вагонов, груженных всеми видами довольствия.
Та же Сибирская армия вопила о недостатке медикаментов и перевязки и обвиняла тыл в гибели раненых, а при проверке оказалось, что рядом с полевой аптекой армии стояло шестнадцать вагонов с нужными медикаментами и перевязочными материалами и что штаб армии был своевременно об этом извещен.
Все посылаемое на фронт в скромных, но все же достаточных при разумном использовании количествах тонет в море хаоса, своеволия и безудержной атаманщины...»
Интересно, что многие наблюдения А.Б. Будберга о недостатках в тогдашнем медицинском обеспечении, путях их устранения, удивительно точны и сохраняют актуальность даже в наши дни:
«Дело помощи больным и раненым было всегда трудно, и мы это видели в прошлую войну, при напряжении всех средств страны и при весьма благоприятной обстановке. Что же можно требовать теперь, при нашем нищенстве и общей разрухе? Достаточно посмотреть десяток разных госпиталей и несколько санитарных поездов, для того чтобы убедиться, что очень многое зависит от людей, а не от системы: где во главе санитарного учреждения стоят дельные, энергичные и добросовестные лица, там и чистота, и порядок, и рваное, но чистое белье, и приличная пища, и хороший уход; там же, где врачи заняты частной практикой, больны ленью и недобросовестностью или, как в некоторых санитарных поездах, увлечены торговлей, провозом контрабанды и спекуляцией, там грязь, беспорядок и мерзость.
Наши медицинские средства очень бедны; мы не в состоянии дать госпиталям некоторых медикаментов и приборов, но мы всегда в состоянии дать больным и раненым то, что зависит от людей, то есть работу, хороший уход, чистоту помещений, приличную пищу; для этого нужно, чтобы старшее начальство думало об этом и «беспокоилось», а подчиненные честно и добросовестно несли свои обязанности, как бы ни тяжела была обстановка.
Несомненно, что все это безумно трудно, так как никто не хочет идти на тяжелую и грязную работу санитаров и госпитальной прислуги; много дам болтают языком и любят наряжаться в эффектные костюмы сестер милосердия, а в госпиталях 3/4 вакансий сестер не заняты, и двум приходится работать за десятерых. Вопиют о недостатке белья, а когда объявили сбор белья, то вся Сибирь дала несколько десятков тысяч комплектов, преимущественно рванья, рассыпавшегося при первой мойке.
Нужно устранить эти существенные мелкие недочеты, а не искать какой-то панацеи в лице нового санитарного диктатора, который выпустит несколько приказов, которых никто не исполнит, и разведет новую отчетность и переписку. Ведь никакой диктатор не родит недостающих докторов и фельдшеров, не создаст добросовестных санитаров и не уговорит критикующих дам поступить санитарками, прибирать комнаты, мыть полы, чинить белье и исполнять всю мелкую, но существенно важную для больных работу».
Не правда ли, злободневно звучит и сегодня, без малого через 100 лет после написания этих строк?!
И сегодня у нас в стране полно равнодушных и ленивых руководителей, «увлеченных торговлей и спекуляцией», а состояние и «порядки» во многих наших медицинских учреждениях напоминают времена разрухи и Гражданской войны…
Во главе здравоохранения за последние десятилетия нередко оказывались люди способные заниматься чем угодно, кроме повседневной, практической, «черновой» организационной работы, отсюда и плачевные результаты всех «реформ» в этой отрасли.
О значении пресловутого «человеческого фактора» при подборе руководства, хорошо написано в дневниках А.П. Будберга:
«Все валят на систему, закрывая глаза на то, что сами возглавили санитарно-эвакуационное управление полковником Дурново, бывшим предводителем дворянства, очень благовоспитанным и порядочным человеком, но полным профаном в этом специальном деле, чуждым всякой практической деятельности. Он очень добросовестно ведет все делопроизводство, сообщает статистику, отдает распоряжения, но бессилен встряхнуть санитарный отряд, провести мелкие организационные реформы и устранить разъедающие санитарное устройство и службу дефекты.
Нам не под силу тягаться с больницами американского Красного Креста и с санитарными поездами чехословаков, но мы можем и обязаны добиться, чтобы в лечебных заведениях было чисто, чтобы у больных были койки и чистое белье, чтобы больных кормили и чтобы за ними был надлежащий санитарный и медицинский уход...
Абсурдность проекта усугубляется предназначением на должность нового санитарного диктатора моряка, ничего не понимающего в санитарном деле и не знающего ни наших условий, ни наших сухопутных законов. Говорят, что он когда-то очень отличился тем, что, не считаясь с решением адмиралтейств-совета, заказал для своего отряда какие-то каски и за это приобрел репутацию очень решительного человека; на мелком горизонте нашего морского ведомства нужно очень немного, чтобы и без драки попасть в большие забияки».
Понятно, что «тягаться» с больницами американского Красного Креста колчаковским медучреждениям было не под силу, по объективным обстоятельствам, но почему они проигрывали даже санитарным поездам своих бывших пленных – чехословаков, понять сложно…
Скорее всего, и здесь проблема была в добросовестности персонала и организации ухода за ранеными и больными.
В конце августа 1919 года А.В. Колчак взял А.П. Будберга в инспекционную поездку по 3-й армии, которой командовал генерал Сахаров. И вот какую «организацию» медицинского дела в госпителе при штабе армии они увидели:
«20 августа 1919 года
…Недалеко от штаба армии расположен полевой госпиталь, находящийся в самом ужасном состоянии; больные и раненые валяются в пакгаузах, стоящих среди луж зеленой жижи, которая все время пополняется производимыми тут же естественными надобностями больных, половина которых тифозны.
Раненые валяются на грязных и колючих досках без всякой подстилки; единственный на весь госпиталь доктор и две сестры сбились с ног от непосильной работы; вместо чая дают какую-то жидкую грязь, хлеб черствый.
Зато рядом в Штабе помещается Санитарный Инспектор армии с порядочным штатом докторов и фельдшеров, пишущих на машинках.
Сообщил эти печальные замечания начальнику Штаба армии, добавив, что для меня неудивительны нападки на санитарное положение фронта, раз под боком штаба армии возможно так держать госпиталь; достаточно было хоть немного осмотреться и тогда увидали бы, что недалеко чистое помещение элеватора; что на станции масса соломы и сена; что в штарме сидят доктора, которые могли бы помочь своему ошалевшему от непосильной работы коллеге; что в штабных вагонах имеется некоторое число сестер милосердия, жен разного начальства, которые могли бы помочь в уходе за ранеными и хоть этим оправдать то звание, которым они пользуются, чтобы избежать действия приказа Дитерихса, воспретившего иметь при себе семьи.
Армейское начальство сугубо надулось и послало кого-то проверять сообщенные мною сведения (до госпиталя всего 100—150 шагов)…
Связь войск с их довольствующим тылом налажена очень слабо, несмотря на благоприятные условия отхода на свой тыл; при таких условиях и при должной заботливости можно было отлично наладить довольствие и не обижать населения, но этого, и сожалению, не сделано.
Войска убеждены, что в тылу ничего нет и что бесполезно даже надеяться что либо оттуда получить; поэтому все базируется на собственный промысел и добывание.
Даже штаб армии не знает своих армейских средств; офицеры жаловались мне, что их заедают вши, а в отделении полевой аптеки штарма столько дезинсекционных средств, что ими можно вымазать несколько раз всю армию».
Вот видите, как просто можно было бы, при желании и минимальной добросовестности соответствующих руководителей, избавить от вшей хотя бы господ офицеров штаба третьей колчаковской армии…
Свое вИденье ситуации с медициной в армии Колчака и способов ее исправления, А.П. Будберг изложил на Совещании в Ставке 27 августа 1919года:
«В своем докладе Совещанию я обрисовал все положение нашего санитарного дела и все его устранимые и неустранимые недостатки; указал на причины наличных беспорядков и на способы их устранения, подчеркнув, что главная беда в нашей слабости по части медицинского, фельдшерского и санитарного персонала и в отсутствии должного хозяйственного, санитарного и медицинского порядка в наших врачебных заведениях.
Надо всем подтянуться; надо преследовать лень и недобросовестность; надо привлечь к черной работе в больницах тех, кто кейфует в тылу.
Если это возможно, то большинство главных бед пройдут сами собой; если же нравственное и служебное оздоровление невозможно, то нам не помогут никакие реформы в системе управления…
Много кричат о плохом уходе, но никто не идет в санитары и сиделки, хотя тыл переполнен здоровыми балбесами и безработными женщинами; еще больше говорят о грязном и рваном белье, но я не слышал, чтобы где-нибудь образовался добровольный кружок, который взял бы на себя мойку и починку белья.
Я как-то указал начальнику санитарно-эвакуационной части на недопустимость возить раненых на двуколках без подстилки и узнал при этом, что все затруднение в том, что кто-то не может купить соломы по предельной цене для нее установленной; сего контрольного буквоедства оказалось достаточным, чтобы сложить ручки и таскать искалеченных раненых по Омским ухабам.
Я видел, как ночью везли раненых, не выслав для них ни одеял, ни шинелей, и они тряслись от холода; при расследовании оказалось, что эшелоны прибыли ночью и не хотели беспокоить то лицо, кое обязано было выдать и послать одеяла и шинели.
Будь это в моем подчинении, я сумел бы со всем этим справиться, ибо все сие зависит от недостатков исполнителей, а не самой системы.
Мы обязаны и можем дать нашим раненым и больным помещение, койки, белье, пищу и хороший уход; конкурировать по внешности с американцами и чехами мы не в состоянии, но этого и не надо».
Очень ярко и точно А.П. Будберг охарактеризовал моральный климат в тылу войск Верховного правителя России:
- никто не идет в санитары и сиделки, хотя тыл переполнен здоровыми балбесами и безработными женщинами;
- тыловики развлекаются, «кейфуют», много болтают о помощи фронту, но как только доходит до реальных дел (сбор денег, теплых вещей, починка белья и обмундирования для армии) все этой болтовней и заканчивается;
- перевозка раненых была организована самым безобразным образом и никого из многочисленных начальников околачивавшихся в тылу, и говоривших красивые речи о «Великой России» эти «мелочи не интересовали.
Стоило ли удивляться тому, что дезертирство и деморализация в колчаковской армии нарастали и в конце-концов основная масса ее войск попросту разбежалась по деревням?!
Закончить главу о медицинских и санитарных проблемах России начала ХХ века, я хочу небольшой цитатой из воспоминаний бывшего военфельдшера Петра Гончаренко (в предыдущих главах речь о нем уже шла).
После окончания Гражданской войны он стал работать фельдшером в амбулатории, в своей деревне.
«В январе месяце 1930г. в амбулаторию явился председатель Меловатского сельсовета Купченко Прок. Парамон. и стал меня уговаривать переехать к нему в Меловатку во вновь организуемый фельдшерский пункт...
Прибыв в Меловатку, Купченко показал нам поповский дом, предназначенный для амбулатории и квартиры, сарай с погребом и конюшню…
В то время в Меловатке во многих семьях царил бытовой сифилис, который переходил из поколения в поколение по наследству и бытовым путем, через посуду (чашку, ложку) и калечил, уродовал людей. Поэтому в первую очередь пришлось делать поголовное обследование населения, при чем было выявлено больше 200 человек, одержимых этой социальной болезнью, которая требовала упорного продолжительного лечения.
Больные были в возрасте от 1 года до 70 лет, из них были с активной формой сифилиса, которым нужно было немедленно проводить лечение, и со скрытым сифилисом, эти были под наблюдением.
Было начато спецлечение, через два дня уколы и один раз в неделю внутривенное вливание. Курс продолжался 1,5 месяца, потом на 2 месяца перерыв и второй курс.
После 3-4 курсов лечения обычно человек считался здоровым.
Встречались взрослые люди с третичным гуммозным сифилисом, у которых были сифилитические язвы, не заживающие в течение 10-15 лет. После проведения одного курса лечения у таких больных язвы исчезали. Эти люди, освободившись от такой длительной болезни в течение одного месяца, считали меня «исцелителем», чудотворцем, создали мне всеобщий авторитет и уважение».
Меловатка при царе считалась большим, богатым селом. Цены на невест в ней были самыми высокими среди других деревень всей волости. Имелась в ней и церковь и поповский дом, а вот фельдшерского пункта – никогда не было.
Зато обычным (и широко распространенным) явлением был там сифилис, во всех его формах, который ни знахари, ни «бабки», ни попы лечить не умели, и он передавался у местных жителей из поколения в поколение.
Фельдшерский пункт стали создавать только в 1930 году, на базе поповского дома. И обычный советский фельдшер начал лечить эту страшную болезнь, да так успешно, что на него стали смотреть, как на чудотворца…
Когда мы порой восторгаемся тем, как счастливо и богато жили крестьяне «при царе», стоит вспомнить и о том, что такие опасные болезни, как туберкулез, малярия, сифилис, оспа, холера (которыми тогда болели миллионы людей, и от которых ежегодно умирали сотни тысяч россиян) начали эффективно и массово лечить только после революции, когда вместо поповских домов в деревнях и поселках стали появляться медицинские амбулатории и фельдшерские пункты.
Слишком быстро мы все это забыли…
И еще несколько слов о том, как жилось народу до революции. Сейчас стало принято рассказывать про то, что Россия-де «кормила своим хлебом» всю Европу. Действительно, Россия экспортировала тогда зерно. Только ведь зерно это, в основном, производили крупные помещичьи хозяйства. А широкие слои крестьянства жили очень бедно.
Для тех, кто вспоминает про своего зажиточного дедушку, имевшего самовар, железную кровать и швейную машинку, надо сказать, что такие дедушки были ДАЛЕКО не у всех.
Огромное большинство крестьян жило бедно, а нередко и просто голодало.
Вспомним, что об этом рассказал великий русский писатель Лев Николаевич Толстой. Давайте вспомним его статью «О голоде», он ее написал, посетив черноземные уезды Тульской области во время голода 1891 года: «Употребляемый почти всеми хлеб с лебедой — с 1/3 и у некоторых с 1/2 лебеды — хлеб черный, чернильной черноты, тяжелый и горький; хлеб этот едят все, — и дети, и беременные, и кормящие женщины, и больные… Чем дальше в глубь Богородицкого уезда и ближе к Ефремовскому, тем положение хуже и хуже… Хлеб почти у всех с лебедой. Лебеда здесь невызревшая, зеленая. Того белого ядрышка, которое обыкновенно бывает в ней, нет совсем, и потому она несъедобна. Хлеб с лебедой нельзя есть один. Если наесться натощак одного хлеба, то вырвет. От кваса же, сделанного на муке с лебедой, люди шалеют.
Здесь бедные дворы, опустившиеся в прежние годы, доедали уже последнее в сентябре.
Но и это не худшие деревни. Худшие — в Ефремовском и Епифанском уездах. Вот большая деревня Ефремовского уезда. Из 70-ти дворов есть 10, которые кормятся еще своим. Остальные сейчас, через двор, уехали на лошадях побираться. Те, которые остались, едят хлеб с лебедой и с отрубями, который им продают из склада земства по 60 копеек с пуда…
Баба рассказывала, как девочка наелась хлеба из лебеды и ее несло сверху и снизу, и она бросила печь с лебедой. Угол избы полон котяшьями лошадиными и сучками, и бабы ходят собирать по выгонам котяшья и по лесам обломки сучков в палец толщиной и длиной.
Грязь жилья, оборванность одежд в этой деревне очень большая, но видно, что это обычно, потому что такая же и в достаточных дворах. В этой же деревне слободка солдатских детей безземельных. Их дворов десять. У крайнего домика этой слободки, у которого мы остановились, вышла к нам оборванная, худая женщина и стала рассказывать свое положение.
У нее пять человек детей. Старшей девочке десять лет. Двое больны,— должно быть, инфлуенцей. Один трехлетний ребенок больной, в жару, вынесен наружу и лежит прямо на земле, на выгоне, шагах в восьми от избушки, покрытый разорванным остатком зипуна. Ему и сыро, и холодно будет, когда пройдет жар, но все-таки лучше, чем в четырехаршинной избушке с развалившейся печкой, с грязью, пылью и другими четырьмя детьми. Муж этой женщины ушел куда-то и пропал. Она кормится и кормит своих больных детей побираясь. Но побираться ей затруднительно, потому что вблизи подают мало. Надо ходить вдаль, за 20-30 верст, и надо бросать детей.».
Вспомним его же слова:
«Народ голоден оттого, что мы слишком сыты.
Разве может не быть голоден народ, который в тех условиях, в которых он живет, то есть при тех податях, при том малоземелье, при той заброшенности и одичании, в котором его держат, должен производить всю ту страшную работу, результаты которой поглощают столицы, города и деревенские центры жизни богатых людей?
Все эти дворцы, театры, музеи, вся эта утварь, все эти богатства,— все это выработано этим самым голодающим народом, который делает все эти ненужные для него дела только потому, что он этим кормится, т. е. всегда этой вынужденной работой спасает себя от постоянно висящей над ним голодной смерти. Таково его положение всегда».
Надо бы такие произведения в школах изучать, чтобы люди понимали, что если бы народ жил тогда хорошо, то никакие агитаторы не смогли бы его «подбить» на революцию.
На фото: плакат времен ПМВ.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/02/15/750