из книги "Максимка, Толик и каляки-маляки"
Заходящее солнце осветило тёплым светом раздевалку младшей группы "Колокольчик" детского сада, и было в ней непривычно тихо: никто не капризничал, не желая одеваться, раздеваться, никто не искал завалившийся куда-то ботинок, носок или варежку, никто не торопил "побыстрее, я на работу опаздываю", никто не просил
"оставь мне машинку поиграть", никто не пыхтел, пытаясь застегнуть непослушную молнию на куртке, и никто не пел "ля-ля-ля, ля-ля-ля", прыгая на одной ножке.
Было тихо-тихо.
Мальчики и девочки, воспитательницы и нянечки ушли по домам.
На окне раздевалки, в горшке стоял цветок с белыми, ещё не распустившимися бутонами, рядом расположилась маленькая лейка, а вдоль стен тянулись небольшие, выкрашенные в голубой цвет, шкафчики, и на каждом была нарисована своя картинка - какая-нибудь ягода или фрукт, в эти шкафчики дети вешали свою одежду.
Луч солнца упал на яркую, красную вишенку, висящую на длинном стебельке с двумя зелёными листиками. Вишенка качнулась и сказала:
- Моя Настя сегодня ходила по лужам, а потом бегала по земле и когда пришла, поставила грязные ботинки прямо в шкаф.
- А мой Саша, играя на улице, упал и испачкался, - сказала редиска, - потом пришёл и сразу повесил комбинезон в шкаф. Я тоже стала грязная.
- Я хочу помыться, - сказала вишенка.
- И я, - ответила редиска.
- Мой Миша, - сказал красный помидор, - принёс из дома конфету, которая растаяла, и моя верхняя полка стала вся такая сладкая и липкая, что даже неприятно.
- А мой Коля нашёл на улице камушек, - рассказывал синий баклажан, - принёс этот камушек в раздевалку и, когда все ушли, стал рисовать им на моей стенке. Он рисовал и все приговаривал: "Каляки-маляки, каляки-маляки!" И смеялся при этом. А мне было так больно!
- Да, да, именно больно, - включился в разговор зелёный огурчик. - Денис вчера сломал машинку и стал колесом от неё царапать мою дверцу. А колесо-то железное! Я терпел... ранка осталась, - дверца с огурчиком приоткрылась и скрипнула, словно заплакала.
- Сегодня моя Света карандашом подрисовывала мне лучи, как будто я солнце, - сказал жёлтый персик. - А на соседнем шкафчике с арбузом она нарисовала листики. Ну ладно, лучи солнца могут быть красными, но у арбуза ведь не бывает красных листьев, правда?
- Мне кажется, не бывает, - вздохнул синий баклажан и вспомнил о Коле.
Так, жалуясь на своих хозяев, они охали и ахали: вишенка и слива, яблоко и груша, огурчик, помидор, редиска, персик. Некоторые из них были испачканы, другие поцарапаны, а кто-то разрисован цветными карандашами.
Фрукты и овощи на картинках поникли, сморщились, съёжились, и такие они были грязные и несчастные, что хоть плачь. А потом они уснули.
Им снился один и тот же сон: будто пришёл добрый волшебник с мылом, щёткой и с влажной тряпкой и всех помыл, почистил и стёр всё лишнее, все эти каляки-маляки.
На следующий день в группу пришла новая девочка. Она разделась и, когда её мама ушла, вынула из кармашка платья маленький пакетик с влажными салфетками. Затем девочка посмотрела на репку на своем шкафчике, около которой синим карандашом было нарисовано непонятно что, то ли жук какой-то, то ли самолёт сломанный.
Она потёрла жук-самолёт салфеткой, которая быстро стала грязной, потом взяла новую, снова потёрла, и вскоре на голубом шкафчике красовалась нарядная, жёлтая репка, чистая и аккуратная.
Девочку звали Оля.
- Возьмите, - она протянула салфетки Насте и Саше.
Настя оттирала вишенку, а Саша редиску, и через несколько минут вишенка и редиска стали такими яркими, словно их нарисовали сейчас.
Миша тоже взял салфетку. Он долго оттирал растаявшую конфету и несколько раз менял салфетку, но всё-таки добился своего - полка в шкафчике стала гладкой, приятной на ощупь и совсем не липкой.
Потом Коля, Денис, Света и другие ребята тоже стали мыть и чистить свои шкафчики. И вскоре, сияя чистотой, улыбались вишенка, редиска, помидор, огурчик, персик и другие фрукты и овощи.
А у Тёмы на шкафчике, как оказалось, рядом с арбузом была нарисована отрезанная долька, которую никто не видел из-за прилипшей жвачки, и эта долька, когда проявилась на свет, была как самая настоящая, такая настоящая, что её даже съесть хотелось.
Теперь по вечерам, когда дети уходили домой, и в раздевалке становилось тихо, тихо, картинки на шкафчиках снова начинали разговаривать между собой, но уже радостно и весело.
А каляки-маляки стали жить только в альбомах для рисования.