Некоторые вещи трудно вспомнить. Сейчас я думаю о том моменте, когда Стрэдлейтер вернулся со своего свидания с Джейн. Я имею в виду, что не помню точно, что я делал, когда услышал его чертовы шаги в коридоре. Возможно, я все еще смотрел в окно…. Клянусь, не помню. Не помню потому, что был ужасно обеспокоен. А когда я действительно чем-то обеспокоен, то не обращаю внимания на то, что делаю. Даже если чувствую, что мне нужно сходить в туалет, когда я беспокоюсь, я не иду туда, потому что я слишком обеспокоен, чтобы идти. Я не хочу прерывать свое беспокойство походом в туалет. Если бы вы знали Стрэдлейтера, вы бы тоже беспокоились. Я ходил пару раз на свидание вместе с ним, так что я знаю, о чем говорю. Он не был щепетилен. На самом деле.
Короче, в коридоре лежал линолеум и поэтому я слышал его проклятые шаги, подходящие к комнате. Я даже не помню где сидел: на подоконнике, в своем кресле или в его…. Клянусь, не помню. Он зашел, ворча на то, что на улице холодно. Потом спросил:
- Где все, черт возьми? Здесь тихо, как в морге.
Я даже не стал утруждать себя ответом. Если он был настолько туп, чтобы понять, что была ночь субботы, и что все либо гуляют, либо спят, либо поехали домой на выходные, я не собирался втолковывать ему это. Он стал раздеваться, даже не сказав ни одного словечка о Джейн. Ни одного. Я тоже. Я просто наблюдал за ним. Он только поблагодарил меня за то, что я одолжил ему куртку. Он повесил ее на вешалку в шкаф.
Потом, развязывая галстук, он спросил, написал ли я ему сочинение. Я ответил, что оно лежит на его чертовой кровати. Он подошел, чтобы прочитать его, расстегивая рубашку. Он стоял там, читая и поглаживая свою голую грудь и живот с ужасно глупым выражением лица. Он всегда поглаживал свою грудь или живот. Он сходил от себя с ума. Вдруг он сказал:
- Господи, Холден, оно же о какой-то бейсбольной перчатке.
- Ну и что? – спросил я так холодно, как это только можно.
- Черт подери! – он был ужасно расстроен. Нет, он был просто взбешен. – Ты все всегда делаешь наоборот, - он посмотрел на меня. – Не удивительно, что тебя вышвырнули отсюда. Ты ничего не можешь сделать, как надо. Слышишь? Ничего.
- Ладно, отдай его сюда, - ответил я. Я подошел, вырвал сочинение у него из рук и разорвал его.
- Зачем ты это сделал? – спросил он.
Я не ответил. Просто выбросил кусочки в корзину для мусора. Затем я лег на кровать, и мы оба долгое время не проронили ни слова. Он разделся до трусов, а я закурил сигарету. В общежитии запрещалось курить, но это можно было делать, когда все спят и не могут учуять запах. Вообще же, я закурил только, чтобы подразнить Стрэдлейтера. Он сходил с ума, когда кто-нибудь нарушал правила. Он никогда не курил в общежитии. Только я.
Он все еще ничего не сказал о Джейн. Поэтому я, в конце концов, подал голос:
- Ты вернулся довольно поздно, если учесть, что она гуляет только до полдесятого. Ты заставил-таки ее остаться подольше?
Он сидел на краю кровати и стриг долбанные ногти на долбанных ногах, когда я спросил его об этом.
- На пару минут, - ответил он. – Кто же гуляет до полдесятого субботним вечером?
Боже, как же я его ненавидел.
- Вы ездили в Нью-Йорк? – спросил я.
- С ума сошел? Как мы могли поехать в Нью-Йорк, если она гуляет до полдесятого?
- Не повезло тебе.
Он посмотрел на меня и сказал:
- Послушай, если ты собираешься курить, иди в ванную и кури там. Может быть, ты и сваливаешь отсюда, но мне придется задержаться здесь до выпуска.
Я проигнорировал это высказывание. На самом деле. Я продолжал курить, как ни в чем не бывало. Я только слегка повернулся и смотрел как он стрижет свои ногти. Что за школа! Вечно приходилось наблюдать как кто-то стрижет ногти или ковыряет прыщи.
- Ты передал ей привет от меня?
- Ага.
Десять раз он его передал. Ублюдок.
- Что она сказала? Ты спросил ее, держит ли она еще своих дамок в заднем ряду?
- Нет, я ее не спросил об этом. Чем, ты думаешь, мы занимались весь вечер? Играли в шашки?
Я даже не ответил. Боже, я на самом деле ненавидел его.
- Если вы не ездили в Нью-Йорк, то где же вы были? – спросил я, после недолгого молчания. Я еле сдержал свой голос, чтобы тот не дрожал. Боже, как же я нервничал. К тому же, я чувствовал всю комичность ситуации.
Он закончил стричь свои вонючие ногти. Теперь он встал с постели в одних трусах и начал вести себя неимоверно игриво: он подошел ко мне и начал играючи ко мне нагибаться и бить по плечам.
- Прекрати, - сказал я. – Куда ты ездил с ней, если не в Нью-Йорк?
- Никуда. Мы просто сидели в этой чертовой машине.
Он еще раз игриво ударил меня по плечу.
- Прекрати, - повторил я. – Чьей машине?
- Эдда Бэнки.
Эд Бэнки был тренером по баскетболу в Пенси. Старик Стрэдлейтер был одним из его любимчиков, потому что был центральным игроком, и Эд Бэнки одалживал ему свою машину, когда она ему была нужна. Студентам не разрешалось брать машины работников школы, но все ублюдки атлеты держались вместе. В каждой школе, где бы я ни учился, эти ублюдки атлеты заодно.
Стрэдлейтер продолжал тыкать в мое плечо. Он держал в руках зубную щетку, которую потом запихнул в рот.
- Что ты сделал? – спросил я. – Трахнул ее в чертовой машине Эдда Бэнки? – мой голос ужасно дрожал.
- Что ты говоришь? Хочешь, чтобы я промыл тебе рот мылом?
- Ты сделал это?
- Это профессиональный секрет, старик.
Что случилось дальше, я точно не помню. Все, что я помню, это то, что я встал с кровати, как будто собирался идти в ванную или еще куда-нибудь, а потом попытался ударить его со всей силы. Хотел впихнуть зубную щетку ему в глотку. Только промахнулся. Не попал в щетку. Я ударил его в скулу или куда-то еще. Скорее всего, ему было слегка больно, но не так сильно, как мне хотелось бы. Ему, возможно, было бы больнее, но я бил правой рукой, а на левой руке кулак у меня слабый. Ну, из-за того случая, что я рассказывал. Короче, следующее, что я помню, это то, что я лежу на полу, а он с красным лицом сидит у меня на груди. Он уперся своими чертовыми коленями мне в грудь, а весит он около тонны. Он держал мои запястья, поэтому я не мог снова ударить его. Я бы с удовольствием его убил.
- Да что, черт возьми, с тобой такое? – спрашивал он, а его тупое лицо становилось все краснее и краснее.
- Убери свои вонючие колени с моей груди, - сказал я. Я почти рычал. На самом деле. – Давай, слезь с меня, ублюдок паршивый.
Впрочем, он не слез. Он продолжал сжимать мои запястья, а я продолжал называть его сукиным сыном, и все это длилось около десяти часов. Я даже толком не помню, что я там ему наговорил. Спрашивал, неужели он на самом деле считает, что может трахать кого захочет. Говорил, что его совсем не интересует, держит ли девушка всех своих дамок на заднем ряду, а все потому, что он грязный тупой извращенец. Он ненавидел, когда его называли извращенцем.
- Холден, заткнись, - говорил он своим огромным красным лицом. – Просто заткнись.
- Ты даже не знаешь как ее зовут: Джейн или Джин, проклятый извращенец!
- Холден, Господи, заткнись…. Я предупреждаю тебя, - проговорил он…. Я его очень сильно разозлил. – Если ты не заткнешься, я тебе врежу.
- Убери свои вонючие извращенские колени с моей груди.
- Если я сделаю это, ты заткнешься?
- Да.
Он слез с меня и я поднялся. У меня ужасно болела грудь от его ужасных коленей.
- Ты – грязный, тупой сукин сын-извращенец, - сказал я.
Это по-настоящему его взбесило. Он погрозил мне своим идиотским пальцем:
- Холден, черт возьми. Я предупреждаю тебя в последний раз: если ты не закроешь свою пасть, я…
- А с чего ради я должен ее затыкать? – спросил я…. Я почти орал. – В этом проблема всех извращенцев: вы никогда ничего не хотите обсуждать. Извращенца всегда очень легко распознать: он никогда…
Тут он действительно меня ударил, и следующее, что я помню – это то, что я опять лежу на этом чертовом полу. Не помню, вырубил он меня или нет, но скорее всего, нет. Человека не так легко вырубить, как это показано в фильмах. Вот только из носа хлестала кровь. Я посмотрел вверх: Стрэдлейтер практически сидел на мне верхом. Подмышкой он держал полотенце.
- Почему ты не заткнулся, когда я попросил тебя? – спросил он. Он довольно сильно нервничал. Скорее всего, он ужасно перепугался, что я проломил себе череп, когда стукнулся об пол. Жаль, что я не проломил. – Ты сам напросился, черт возьми, - продолжал он. Боже, он выглядел очень озабоченным.
Я даже не стал утруждать себя попытками подняться. Я просто лежал на полу и называл его сукиным сыном-извращенцем. Я был так взбешен, что почти рычал.
- Послушай, иди умойся, - сказал Стрэдлейтер. – Ты слышишь меня?
Я ответил, чтобы он сам шел и умыл свое извращенское лицо, что было довольно по-детски, но я был взбешен. Я посоветовал ему, по пути в ванную, трахнуть миссис Шмидт. Миссис Шмидт была женой сторожа. Ей было где-то шестьдесят пять.
Я сидел на полу, пока не услышал, как старик Стрэдлейтер закрыл дверь и пошел вниз. Потом я встал. Я нигде не мог найти свою чертову шапку. В конце концов, я нашел ее. Она была под кроватью. Я надел ее, повернул козырек назад, как мне нравилось, и пошел посмотреть в зеркало на свое тупое лицо. Вы в жизни не видели столько запекшейся крови. Кровь была везде: под носом, на подбородке, даже на пижаме и халате. Мой вид напугал меня, но в то же время и восхитил. Вся эта кровь делала меня, ну, типа, крутым. В своей жизни я дрался только два раза, и оба раза проигрывал. Я не такой уж крутой. Я – пацифист, если хотите знать правду.
У меня было такое чувство, что старик Экли, скорее всего, слышал нашу разборку и проснулся. Поэтому я пошел в душ, а оттуда в его комнату, чтобы посмотреть, что он там делает. Я очень редко заходил к нему. У него довольно странно воняло, потому что он был ужасный грязнуля.