Конец ноября, промозглый вечер, поля и перелески, чуть припорошенные снегом, бегут вдоль железнодорожного полотна и тонут в темноте. Наш эшелон въезжает в Германию. И вот поплыли уже плотно сбитые городки и деревушки, островерхие с черепичными крышами, слегка размытые в наступающей ночи.
Улочки освещены редким неоновым светом, а воздух насыщен запахом, чем-то отдаленно напоминающий жженую резину. Сначала и не разобрать, чем и откуда пахнет, но потом мы начинаем понимать, что это запах дыма из труб. Так пахнет, сгорая бурый угль, которым здесь топят почти все.
Угольную пыль прессуют в брикеты, ими и загружают все печи в домах и котельных, и зимой вся Германия пропитывается этим запахом.
Нас везут без остановок, поезд лишь замедляет свой бег, проезжая через городки и поселения и мы с жадностью вглядываемся в чужую жизнь. Но её нет, улицы пусты, а на перронах редкие пассажиры настороженно смотрят в нашу сторону и чаще всего тут же отворачиваются. У них нет к нам интереса, и они это демонстрируют. Мы начинаем понимать, что не нужны им здесь, и легкая досада закрадывается в наши души.
Мы не спим всю ночь, а ранним утром останавливаемся на товарной станции города Магдебурга и выгружаемся. Нас быстренько рассаживают в крытые брезентом машины и везут в часть.
Красноватые дома со шпилями и башенками украшены разноцветным неоном, и он ярко горит в холодном, предутреннем тумане. Редкие белые трамваи светятся изнутри белым светом. Позванивая, они пробегают мимо и исчезают в серой пелене.
Мы проезжаем через мост – узкий, низкий, точно четырехгранная железная труба, склепанная из металлических балок. Под нами серая вода Эльбы. Но вот и наша часть. Потом завтрак и еще одна сортировка. Нас, человек двадцать, снова сажают в машину, и отправляют километров за тридцать, в городок Хандельслебен в танковую дивизию, а там определяют в отдельный танковый батальон особого назначения.
В ленкомнате тепло. Полсотни солдатиков, разместившись за столами, с интересом смотрят на девятерых новобранцев, стоящих перед ними.
Нас представляет командир роты капитан Яковлев, здоровенный мужик с крупным мягким лицом и чуть припухшими розоватыми щеками. Когда очередь доходит до меня, кто-то из задних рядов, где по традиции сидят «старики», громко сказал:
-А это блатняга!
Все мы были в одинаковой солдатской форме и стриженные под нулевку, но как определили, что я на гражданке старался носить модные и яркие вещи, для меня и по сей день загадка.
Нас распределяют по экипажам, и начинается полноценная служба.
Я попал в экипаж, где командиром танка был татарин, прапорщик Хайрулин – высокий, стройный симпатяга, но какой-то незаметный. Он появлялся и исчезал как привидение, негромко давал задания и снова исчезал.
Водителем танка был Каушан – хохол, служил последний год и при всяком удобном случае спал. Умудрялся подремать даже под машиной во время профилактики или ремонта. Устраивался по удобнее, просовывал руки в лючок, или за какую-нибудь деталь, сцеплял их там и в таком положении дремал.
Третий человек в экипаже – наводчик узбек Мустафа. Худой, поджарый, как гончая, ходил с каким-то вызывающим подскоком, и всегда подхихикивал. При этом его узкие глазки превращались в щелочки, а весь он дергался и приплясывал от удовольствия.
Ну а я заряжающий - «саляга», как говорил Мустафа, а он «старик».
И вот, после вождения мы приводили в порядок танк. Каушан копался в моторе, Хайрулин, покрутившись, исчез, а я выбивал грязь из траков. Мустафа же, примостившись на банке из под масла, бросает в меня щебенкой, а когда попадает, то хохочет и дергается.
Мне это надоело, и я сказал:
-Мустафа, кончай дурью маяться, не работаешь, так хоть не мешай!
Но, похоже, что моё замечание только раззадорило Мустафу
-Разговорчики, салапет, на танька любишь кататься, вот и чисть её, а мне работать не положено – я старик. – И он снова стал прицеливаться в меня.
Я был в бушлате и броски, что мухи, но раздражали. Но вот он попал мне прямо в ухо - это и стало последней каплей. Не помня себя, я схватил лом и рванул к Мустафе.
Сощурившись, он хохотал, но, увидев меня, в миг глаза его округлились, и с воплем Мустафа так гребанул руками и ногами, что щебенка полетела из-под сапог.
Отбежав метров на пятнадцать, он опомнился, оглянулся по сторонам, не видел ли кто его позора и, погрозив кулаком, крикнул;
-Ну, салапет, не приходи в казарма!
Вечером я сидел в библиотеке и листал журналы, но на душе было муторно. Пришел дневальный по роте и сказал, что меня вызывают в каптерку. Она была на третьем этаже, и я медленно побрел наверх.
В каптерке, кроме Мустафы были еще «старики»: двое разгадывали кроссворд, а один - листал свой дембельский альбом. В углу в куче белья копался еще и каптерщик.
Я доложил по форме, что прибыл.
Мустафа подскочил ко мне, рожа у него была перекошена, я думал, что он ударит, но попрыгав и помахав руками, он толкнул меня и отбежал в сторону.
-Ну, рассказывай, салага, как ты на Мустафу руку поднял, а точнее лом, - сказал один из «стариков».
Я рассказал, как было, уточнив при этом, что не поднимал лом: «Он у меня в руках был, я им грязь выковыривал».
-Брешет, собака! – возмутился Мустафа и снова подскочил ко мне.
Я молчал, Мустафа, подергался и отошел. Наступила тягостная тишина. Я слышал, что «старики», разгадывающие кроссворд уперлись в «точку небесной сферы» из пяти букв, и сказал:
-Может «Зенит»?
-Что, «Зенит» переспросил один.
-Слово из пяти букв, - пояснил я.
-Подходит! А рыба со змеевидным телом из пяти букв?
-Угорь?
-Точно!
«Старики» с интересом посмотрели на меня. В это время в каптерку стремительно вошел старшина Всяченко: худой, жилистый и быстрый на расправу.
-Это что за сборище? – строго спросил он и посмотрел на меня.
Несколько секунд я тупо смотрел на старшину, но, сообразив, сказал:
-В бане трусы достались рваные, поменять можно?
-Возьми иголку и зашей! – резко сказал старшина.
-И мы ему это же говорим!, - с готовностью подхватили игру «старики». – Совсем обнаглела молодежь! Все им только новенькое подавай.
-Так, кончай базар, марш все отсюда! - строго сказал старшина.
Я выскочил первым и побежал вниз.
После отбоя Мустафа несколько раз пнул меня снизу ногой (на двухъярусной кровати я спал над ним), потом встал, взял ремень, сказал:
-Подставляй задница, саляга!
Я не двигался. Мустафа стал дергать одеяло и кричать: «А ну, поворачивайся!» Но один из «стариков», что был в каптерке, лениво сказал:
-Мустафа, кончай шуметь, спать не даёшь.
-А салапета воспитывать!?
-Завтра будешь воспитывать.
Но завтра уже ничего не было. Мустафа еще пару раз, демонстративно ткнул меня под бок и успокоился, но с тех пор больше не трогал. Лом оказался аргументом весьма убедительным.
Это глава из повести: "Сувенир от фрау Моники".
На снимке: Магдебург, фото из интернета