Улица с двусторонним движением

Александръ Дунаенко
Борис Васильевич Гиацинтов заезжал ко мне в гости около полугода назад. Был он за рулём, поэтому целомудренно попили мы с ним только чаю. Но – с конфетками, печеньями всякими. Я знал, что Борис Васильевич будет ко мне с визитом и готовился.  Сгущённого молочка купил, козинаки, арахису. Знаю – любит Борис Васильевич сладости. Хотелось потрафить закадычному другу.

С Борисом Васильевичем мы были знакомы с тысяча девятьсот девяностого года, когда случился первый дефолт.  Я приехал из Казахстана в Россию на вечное поселение, и местом, которое мне на тот момент определила судьба, оказалось село Раздольное в Череповецкой области.
Борис Васильевич в сельской школе преподавал естественные науки. Мы быстро с ним сошлись. Потому что по прежней своей работе я был человеком умственного труда, а Борису Васильевичу в селе, которого не разглядеть на обычных картах, очень не хватало интеллектуального общения.

Дружба с Гиацинтовым и для меня оказалась чрезвычайно плодотворной: сельский учитель уже более двадцати лет пребывал в Раздольном. И научился в нём жить. Во дворе выстроил удобный сарай. Завёл скотину. И было у него всякой твари не только по паре: коровы, телята, кролики, гуси, утки. Кролики – так тех развёл Борис Васильевич целую ферму. И даже одно время целиком перешёл на крольчатину.
И знал Гиацинтов и как баньку сложить, и как мотор с насосом починить.

В девяностые годы, когда на учительскую зарплату можно было купить только несколько пакетов КитиКета, Борис Васильевич ходил по посёлку и ремонтировал кому утюг, кому – стиральную машину. Детей у него было пятеро. Учитель собирал по посёлку «гонорар» за свою работу в виде творога, кусков масла и густой сметаны. Потом обменивал у заезжих коробейников на одежду, обувь и даже игрушки для своих чад, которых любил без памяти.

Гиацинтов делился со мной опытом выживания в условиях обычного российского села.

И ещё многие вечера мы провели с ним в совместных чаепитиях и разнообразных беседах, которые касались вопросов как сотворения мира, так и, в частности, отдельного человека при благоприятных для того обстоятельствах.

А потом закончился срок моего пребывания в Раздольном: я вышел на пенсию и переехал жить в настоящий город. С трамваями и автобусами. Булочными, театрами и алкомаркетами.

И стал я зазывать, заманивать Гиацинтова тоже на городское поселение. Потому что срок и ему уже пришёл оформляться на пенсию. Коров своих он распродал, кроликов съел, дети выросли и разъехались. Да, жена вот ещё… Про жену я тут ещё ни слова. Ну, что? Жена, как жена. Для неё на первый план вышли внуки. И пошла она по рукам, по большому кольцу, внуков нянчить. От младшей доченьки Светочки до самого старшего сына Андрюшеньки.
Борис Васильевич свою природную программу выполнил – потомство произвёл, воспитал. Он, в принципе, уже и не нужен был на фиг.

Вот остался в своём Раздольном, сидел в одиночестве напротив телевизора – и вся такая получалась остающаяся жизнь.

Ко мне, да, иногда заезжал Борис Васильевич. Сиживали мы с ним  в гостиной комнате на роскошном моём диване, вспоминали пережитое. Оно уже, даже со своими бывшими печалями, казалось сплошь умилительным и, наряду с набежавшей слезой, вызывало тёплую, беззлобную улыбку.
Откушавши совместно у меня чайку, Борис Васильевич не засиживался долго. Старался возвернуться в своё Раздольное засветло, поставить в гараж пятнадцатую Ладу и привычно полуприлечь уже напротив телевизора в кресле.
И я уже его не удерживал, потому что нервничать начинал Гиацинтов, часто моргать глазами, терять в разговоре возникшую было мысль.

И встречи наши с ним становились всё реже, а потом и прекратились вовсе.

В наших с Борисом Васильевичем возрастах уже естественно предполагать, что длительное отсутствие, либо молчание может быть сопряжено с болезнями, либо с обыкновенной смертью. Поэтому состояние тревоги, которое у меня возникало всякий раз при воспоминании о моём сельском друге, вполне объяснимо.

Про смерть Гиацинтова никаких новостей из Раздольного не поступало. Да и про болезни тоже. Но что-то всё же должно было произойти, случиться в его жизни такое, что потерял он интерес и стремление к нашим мужским посиделкам? Женщина? Это, почти фантастическое, предположение, конечно, могло иметь место, но совершенно не совмещалось с нравственными воззрениями Бориса Васильевича. Он скорее бы допустил немилосердное истязание старческой плоти, нежели вовлечение в проблемы своего организма какого-нибудь постороннего тела.

И я решил поехать к Гиацинтову сам. Проведать. На телефонные звонки он не отвечал. Письма, отправленные ему обыкновенной почтой, возвращались нераспечатанными.

Ехать! Конечно – ехать! И уже там, на месте всё узнать, и – дай Бог – успокоиться, наконец!..

Раздольное – это глубинка. Ещё и потому, что находится в яме, куда с трудом проникают телевизионные сигналы, а радио в автомобиле глохнет уже на дальних подступах к посёлку.
Зимний день короткий. Хотя и подъехал я к дому Гиацинтова ещё засветло, но быстро уже, на глазах пропадали с домов и сугробов оранжевые блики уходящего солнца.
Во двор заехать было сложно. Хозяин изменил своей привычке аккуратно убирать снег, и сугробы от калитки до самых дверей были просто прекрасны в своей нетронутости. Уж, и правда – не помер ли? Хотя, нет – кое-какие следы виднелись.
Калитка не открывалась. Она утонула в снегу, и поэтому не было никакого труда через неё просто перешагнуть.

Стучу в дверь. Тишина. Потом послышались возня, кряхтение. Что-то внутри гремело и падало. И, наконец, дверь распахнулась, и на пороге появился он, давний мой дружище, Борис Васильевич Гиацинтов.
В просторных штанах, куртке: - Ба! Николай Анатольевич! – и ну, обниматься, ну, целоваться!

Через минуту мы уже сидели с Гиацинтовым в кухне за столом, на печи ожидал закипания прокопчённый чайник, а мы уже заговорили обо всём сразу.
И я даже поначалу не заметил ничего вокруг необычного. Ну, да – не было света. Но для Раздольного это совсем не новость. То света нет, то воды. Воду при нужде можно было набирать в речке Бляве, в каждом доме была наготове керосиновая лампа. Ну, а вообще при всяких других нуждах давно все выходили во двор, и тут даже вопросов никаких не возникало.
И я, уже привычный к этой раздольненской жизни и сам в ней проживший пятнадцать лет, так ничего особенного не замечал. Пока вдруг не обратил-таки внимания на какую-то странную поступь Бориса Васильевича и на то, что он так и не снимал своей куртки и даже, напротив, старался в неё плотнее укутаться.

- Холодно, что ли? – спросил я учителя-пенсионера. – Или – простыли, а? Борис Васильевич?

И тут Гиацинтов что-то смутился, замялся. – Да, понимаете, Николай Анатольевич, я тут вот не знаю, как вам даже всё объяснить…
- Ну, ну же, Борис Васильевич! Уж не дурную ли болезнь какую схлопотали на старости лет, а я тут с вами в таких тесных отношениях чаи распиваю?..
- Да, Нет! Что вы! – воскликнул в неприкрытом ужасе мой целомудренный друг. – Упаси Господи!.. Многое, конечно, со мной за последнее время случилось, но я даже и не знаю, как вам, Николай Анатольевич, сказать…
- Да, говорите уж, Борис Васильевич, чего там! Что мы ещё друг о друге не знаем,  и чего такого страшного можно скрывать в наши-то годы!

- Ну, ладно… - после длинной паузы промолвил Гиацинтов. Действительно, что уж тут друг перед другом тайны разыгрывать…

И он ещё помолчал. Потом из-за стола встал и… снял куртку… потом… штаны…

Очень неожиданный поворот случился в нашей беседе.

И ещё хорошо бы, если бы просто этот бывший школьный учитель снял штаны. Ну, подумаешь – лёгкий такой маразмик старческий. Обычное дело. Естественно даже ожидать, спрогнозировать дальнейшее поведение: может человек в возрасте, где попало, нужду справить. Заговариваться может.
И я бы всему подобному не удивился.

Мы с Борисом Васильевичем ровесники, не ровен час – и со мной может случиться что-то подобное.

Но то, что я увидел, повергло меня в состояние лёгкого ступора. Я всё отчётливо видел, но не мог вымолвить ни слова. Я увидел перед собой… животное… Которое ещё пять минут назад в куртке и штанах было моим другом Борисом Васильевичем Гиацинтовым.

Ну, наверное, животное не совсем. Пропорции человеческого тела у этого существа полностью сохранились. Но тело это густо заросло волосами. Так, что не нужно было этому зверю ни трусов, ни майки. И… Нет, этого словами не передать… Было что-то ещё…

Гладко выбритое лицо Бориса Васильевича терпеливо выжидало, пока процессы моего восприятия и осознания увиденного не улягутся, и сам я буду готов к дальнейшему нашему разговору.

- Николай Анатольевич! – откуда-то со стороны я услышал знакомый голос. – Я это, Гиацинтов! Поверьте, ничего страшного! Это всё хорошо! Даже очень хорошо! Это я сам так хотел! Я, конечно, не знал, что всё случится в такой форме, но очень рассчитывал на возможное моё открытие в области естествознания.

И Борис Васильевич Гиацинтов, мой многолетний друг и единомышленник, поведал мне историю своего чудесного превращения.

- Вы же знаете, Николай Анатольевич, как призрачно у нас всё в этом мире бушующем. Очень ненадёжно всё. Хлипко. Сегодня государство в нефти и золоте купается, а завтра зерно по заграницам выпрашивает. И приходится всё время дёргаться. То к одной жизни привыкать, то – к другой.
А всё оттого, что на сегодняшний день человек достиг такого своего физического развития, что оказался ни к чему не приспособлен.  Слаб стал и беспомощен. Планшеты, компьютеры. Оторвался совсем от природы. Государство всякими колебаниями комфорта уж сколько раз намекало, что нужно бы к истокам своим вернуться. Жить, как наши деды и пращуры.

Вот я и решил – вернуться.

Вы, Николай Анатольевич, конечно, не обратили внимания, что в посёлке-то у нас свет есть. Это у меня нет в доме. Я сам ещё летом провода отрезал. Телефон тоже. И вообще отказался от благ, так называемой, цивилизации.

Скажу вам, друг мой дорогой, что никогда я в патриоты не рвался, но, в данном случае, я проявил себя, как самый настоящий патриот России. Потому что множество благ к нам поступает в виде поганого импорта, а я от этой зависимости себя полностью освободил. Ничего мне не надо. Буду – как пращуры. И ни один кризис меня в этой позиции ничем не уязвит.

Не скажу, что мой домашний естественнонаучный эксперимент давался мне легко и безболезненно. Перешёл я на самые натуральные продукты. На сыроедение. И запоры были. И поносы. Вам я могу в этом открыться. Но – втянулся.

Потом стал замечать – стали во мне происходить внешние изменения: волос пошёл расти по телу. Одновременно резвость какая-то обнаружилась. Вы не поверите, Николай Анатольевич, - но однажды я по пахоте зайца нагнал. И – тут же порвал его и съел! Да, сырое теперь ем – всё подряд! Всё свежее, всё натуральное.  Если где за посёлком чья-то козочка заблудится – она уже моя!

А зубы-то, зубы у меня совсем новые наросли! Прежние старые, с пломбами и коронками повыпадали, а на их месте – во-от! – гляньте – новые, крепкие, чистый жемчуг!

А тут – чувствую – что-то не то что мешает, но что-то странное у моего тела появилось. Пощупал, потом в зеркало присмотрелся – копчик стал отрастать! И, через пару месяцев – в настоящий хвост превратился!

- Вот, смотрите, Николай Анатольевич! – и Гиацинтов прошёлся по кухне. Не очень оно было светло при керосиновой лампе, но эффект на меня это дефиле произвело пронзительный. И, правда – хвост. Которым Борис Васильевич умело управлял, закручивая его то в одну сторону, то – в другую.

- Нет, он, правда, мне не мешает! Он нужен! И тут, без предисловий, Гиацинтов скакнул к дверному проёму, где им когда-то была закреплена перекладина турника. Смастерил для детишек, а потом она так и осталась.
Пенсионер ловко кувыркнулся так, что хвостом захлестнул перекладину и, потом так и повис на ней, закачался вниз головой…

И, вот так, на хвосте вися, дыша с учащением, но счастливо, сказал мне Борис Васильевич: - Ну и зачем мне все эти хамоны и айфоны?..

И Гиацинтов продолжил перечисление положительных изменений в своей жизни.

Конечно же – о женщинах…

У моего приятеля не только новые зубы прорезались, но и произошли существенные метаморфозы с его мужскими способностями. То, что у нас обыкновенных мужчин, беззащитно болтается между ногами, у Гиацинтова спряталось, ушло вглубь тела. И он мне объяснил – я поверил ему на слово – что в моменты расслабления оно спокойно вываливается наружу. Ну, совсем, как у коня. А, в случае любовного настроения, и вовсе превращается в нечто фантастическое и для женщин, безусловно, интригующее.

Когда в сумерках выходил Гиацинтов завалить себе на ужин какую-нибудь скотинку, орган его услад и детородного производства сокращался, уходил внутрь и при быстрых передвижениях абсолютно не мешал манёврам.

И… потянулись к дому Бориса Васильевича поселковые женщины.

Раздольное в эпоху нефтяного нашего энергетического расцвета пребывало в состоянии села, из которого мужики все ушли на фронт.
Работы в посёлке не было. И – разъехались, разбрелись по Расее мужья и женихи. Кто на заработки в Москву, кто – на Север. Остались бабы, которые тихо и покорно увядали, проживая в одиночестве свой короткий любовный век.
И тут вдруг обнаружился в селе такой феномен, как наш Борис Васильевич со своим хвостом и не только. Лишь однажды он допустил себе любовную половую связь с продавщицей Гульмирой – и понеслась об нём оглушительная слава.

И – потянулся к нему народ.

А, через время, зачастили незамужние девицы, а за ними и женщины, состоящие в законных браках, в местный медпункт. Становиться на учёт по причине беременности…

Гиацинтов опять уселся за столик напротив меня, блеснул при свете керосинки чистыми своими, голубыми, человечьими глазами:
- Вы же знаете, Николай Анатольевич, я же, прежде всего, учитель естественным наукам. И во всей этой истории меня интересовало не только обеспечение своему организму необходимого комфорта в условиях отсутствия благ цивилизации. Или – по минимуму – если уж очень прижмёт – его элементарного выживания. Я проводил, если угодно – научный эксперимент. Ведь, по Дарвину, если в лучшую сторону меняются условия жизни, то обезьяна становится человеком. И это всё время рассматривалось, как улица с односторонним движением: обезьяна – человек.

Но науке неизвестны факты обратного превращения – из человека в обезьяну. Вот – если у человека всё отнять – дом, автомобили, электричество, привычную для него еду, то должно быть возможно и его обратное превращение. Его заставит жизнь.

Я только попробовал. И сразу почувствовал изменения.

И сделал маленькое, но важное открытие: апокалипсиса не будет! Люди сумеют приспособиться к новым условиям. Человеческий род не вымрет!

И – Да! Человеческий!

И, хотя меня сызмальства, ещё при Советах, учили по тому самому Дарвину, что человек произошел от обезьяны – так нет! Человек произошёл от Человека! Конечно, разные они были во все времена, и очень даже иногда на обезьян похожие, но – Люди!
Кто-нибудь пробовал когда-нибудь скрестить человека с обезьяной? Может, кто и пробовал. Наш брат мужик, особенно, когда выпьет, не очень разборчив. Но – был ли хоть один случай появления потомства от такой связи? Нет!
 А – почему? Если мы произошли от обезьян, то никакой тут не должно быть осечки!
Но нет! Нет!!!

Осла и лошадь можно свести. Бульдога с болонкой. В любых соотношениях перемешиваются между собой кошки. Но обезьяна и человек – такого не было никогда!

Невозможно превратить граб в лещину, а пеночку в кукушку.

И никогда обезьяна не смогла бы переродиться в Человека! Тут Дарвин неправ.

Эволюция, да, есть. И от этого никуда не денешься. И человек на протяжении тысячелетий менялся. И, как я уже заметил по себе – изменения эти могут происходить в обе стороны – от собственно Человека, до Человека Обезьянообразного. Но – ничего общего, кроме некоторого внешнего сходства, с обезьяной не имеющего.
С таким же успехом можно согласиться с верованиями наших северных народов, что человек произошёл от медведя.

- Вот от меня, Николай Анатольевич, - продолжил Гиацинтов, - стали беременеть поселковые женщины. От меня, от Человека. Хотя во многом я уже и не похож на обычных людей. И, я уверен, отпрыски мои будут совершеннее людей нынешних, они будут более адаптированы к условиям окружающей среды. За ними – будущее!..

И что я на это мог ответить моему другу?

Борис Васильевич заварил ещё чайку. Из трав, которые он прошлым летом насобирал в поле. Попили с удовольствием.
И я терялся… я не знал, когда мы ещё раз встретимся с другом моим, Борисом Васильевичем Гиацинтовым. И увидимся ли ещё?..

Мы вышли на улицу. Яркий молодой месяц освещал притихшие улицы села. В затухающую даль тихо лаяли собаки. Сугробы очаровывали своими голубыми и желтоватыми тонами. От мороза искрился снег.

Машина завелась легко.

Мы с Гиацинтовым обнялись.

- Вы, Николай Анатольевич, езжайте, а я тут через посёлок выйду на трассу, вас провожу, - сказал он мне. И на улице, на морозе - без штанов и без куртки. В шерсти и с хвостом - часть природы, среди которой он продолжал жить.

Когда я выехал на трассу, мой друг, и правда, появился сбоку и сразу крупными прыжками побежал, понёсся рядом то, вырываясь вперёд, то – чуть отставая...
В нём не было прежней грусти и меланхолии, которые часто посещали Гиацинтова в прежние его времена человеческой жизни. Он бежал и мне улыбался в свете народившегося месяца. Иногда – подпрыгивал и легко делал сальто.
Шестьдесят лет! Мыслимо ли?..

Завидовал ли я ему?..

 Я посигналил прощально несколько раз, потом прибавил газу и оторвался от этого аватара, провозвестника нашего будущего. Я старался отгонять от себя мысли, что, возможно, когда-то и нам, а, может быть уже – нашим детям, внукам придётся тоже становиться такими совершенными людьми.

И вернуться, наконец, к своим истокам…